Текст книги "Любимый в подарок (СИ)"
Автор книги: Селена Лан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
ЗВЕРОТВОРЕЦ
Вёз Петрович. Сани с молодою башкиркою резво гнали на остров Бъеркенхольм. Клаус Хайнц морозил нос, сожалея, что никак на ходу не разжечь трубочку, однако находил много хорошего в огромных ботфортах, набитых сеном, – ноги в них совершенно не мёрзли. Накрытые овчиною полостью, они сидели с юстиц-бургомистром и не бедствовали – уши согревал напудренный шерстяной парик.
– Не говори, Унехт, ничего, – как камни выпадали приказания изо рта Грюббе. – Я буду сам с ним или с ними со всеми разговаривать. Ты будешь говорить, когда я разрешу.
– Да, Калле.
– Мы не будем ничего отрицать, – продолжил юстиц-бургомистр. – Если что, мы сами расскажем.
Клаус Хайнц торопливо кивнул.
– Если я прикажу, стреляй первым.
– Да, Калле, – Клаус Хайнц вздрогнул, но не от холода. – А потом? В усадьбе два драгуна.
– У нас полно оружия, – пробурчал юстиц-бургомистр и заверил: – Мы здесь с тобой – Закон.
– Это пока в нас не начали стрелять, – робко возразил Хайнц. – За ними стоит вся конница Ниеншанца и, скорее всего, весь гарнизон.
– Не ной! – отрезал Карл-Фридер Грюббе. – Мы здесь власть.
– Но ведь они – королевские, а мы даже не в пределах Ниена…
– Ты можешь не ныть? – спросил Грюббе. – Мы вернёмся в город раньше, чем кавалерия прискачет на мызу.
– А потом?
– Отсидимся в ратуше. Договоримся с подполковником Киннемондом, что наше дело решит генерал-губернатор. Это если дойдёт до стрельбы. Но мы обойдёмся без применения оружия, – заверил юстиц-бургомистр. – Мы едем поговорить. С глазу на глаз вообще-то. Постараемся не ставить в известность фру Анну Елизавету, если такое получится.
– Дворня ей сразу скажет, будь уверен, Калле. В усадьбе тихо и скучно. Фру и сама нас первой заметит. Как бы не пришлось объясняться пред нею.
– Объясним. Мы ведём убийство, цепь убийств, и ничьи показания лишними не будут. Ты уже обедал у неё с Сёдерблумом, а теперь приедешь со мной. Отобедаем, если пригласят. Но с управляющим – наш разговор.
– Кем бы он ни был, – мотнул морозною своею мордою Клаус Хайнц.
С реки конёк бодро втащил сани на мыс. Снега нападало много, полозья вязли, но молодая башкирская кобылка, отбывающая в Ниене первую зиму и оттого не загрустившая, взрыла копытами белую целину и вынесла к дороге. Многочисленные ноги, копыта и разной ширины полозья оставили на ней глубокий след. Дорогой пользовались. Поместье жило полной жизнью.
В конце белого поля темнела подъездная аллея и стены мызы с людскими и службами. Заметённые снегом крыши на фоне полей терялись, и дома выглядели как разбросанные по сугробам великанские короба. Только медный флюгер в виде кораблика со стрелой ярко сиял в небе. Издалека он казался большой путеводной звездой и, наверное, был отмечен в голландской лоции.
– Они действительно не знают? – Клаус Хайнц принялся растирать щёки. – Не верю. Они годами сидят взаперти и смотрят друг на друга. Должны знать.
– Ты недооцениваешь людскую глупость, особенно, когда её поддерживает страх. Они могут догадываться. Они могут даже наблюдать, но старательно закрывать глаза на отдельные поступки. Напуганные люди будут убеждать себя и окружающих, что этого нет, а если есть, то нечто другое.
– Они подобны бродящим во тьме, познающим мир наощупь, пока свет не изумит их, – пробормотал Хайнц и потёр онемевший нос.
– Скоро приедем и поговорим, – утешил Грюббе, впереди сделались различимы отдельные стволы аллеи.
Хайнц некоторое время ёрзал молча, тревога снедала его. Он снова не выдержал:
– Что мы должны делать Калле? Мы могли бы закрыть глаза, не будь запрос отправлен в риксканцелярию.
– Если бы Хильдегард Тронстейн нас не запугивал. А теперь у него шансов нет, – прорычал Грюббе. – Или он падёт под мечом палача, или мы.
– Меня повесят, – упавшим голосом сказал Клаус Хайнц. – Я – не высокого звания.
– Ты в этом смысле? Повесят, конечно, – обронил юстиц-бргомистр. – Это пока ты полон сил, тебе не всё равно, а после дознания и суда, когда дойдёт до исполнения приговора, тебе станет безразлично, вздёрнут или обезглавят, лишь бы поскорей закончилось.
– Это просто смешно! – воскликнул Хайнц. – Легко тебе шутить, Калле.
– Сколько я таких видел, – снисходительно отпустил Карл-Фридер Грюббе, и тут сани приехали.
Петрович выбрался из-под извозчичьего кожуха, постучал кнутовищем по воротам: «Открывай!»
Где-то далеко хлопнула дверь. Заскрипела по морозному снегу ковыляющая походка.
Старческий голос спросил по-русски:
– Кто ты есть?
– Господа из ратуши пожаловали к герру Тронстейну, – бодро объявил Петрович.
– А-а, – с заметным облегчением протянул старик. – Хозяйка-то уехали, а энтот дома.
Застучал смёрзшийся в камень брус. Воротина медленно отворилась. Петрович помог откинуть другую. Дед в зипуне и со свисающими из-под шапки седыми волосами до плеч отошёл с дороги, придерживая непокорную створку. Петрович забрался в сани и лихо подвёз к крыльцу господского дома.
– Нам туда, Калле, – указал на флигель Клаус Хайнц.
– Идём, – юстиц-бургомистр откинул полость и выкарабкался на снег, придерживая висящую на перевязи шпагу.
Следом, неповоротливый в огромных ботфортах, выбрался Клаус Хайнц, предварительно воткнув перед санями трость. Мелкая городская шпажка, нацепленная для проформы, цеплялась и мешала.
Ночью был снегопад, однако дорожки были расчищены и отвалы имели ровные, прибитые лопатой.
Железные кулаки Тронстейна поддерживали железный порядок.
Тут на крыльцо мызы вышел и сам Тронстейн, чем-то занятый в господском доме.
– Не ждал, – сказал он по-шведски. – Госпожа уехала в Конов-хоф. Вернётся к Рождеству.
– Мы прибыли к вам, герр Тронстейн, – учтиво ответил Хайнц.
Тронстейн кивнул и повёл к себе во флигель.
Печурка управляющего была протоплена с вечера, а ныне сделалось не жарко. Большую часть времени он проводил на улице или в господском доме, а сюда приходил, в лучшем случае, спать.
В сенях оббили с обуви снег. Тронстейн предложил гостям не разоблачаться, за что Клаус Хайнц был крайне признателен. За отворотами ботфортов лежало по маленькому пистолету. И если их присутствие можно было объяснить голодными в зимнем лесу волками, то остаться в усадьбе без оружия под рукой оказалось бы совсем плохо. Бог знает, как обернётся беседа.
А разговор предстоял сложный.
Хильдегард Тронстейн усадил их за стол на скамью, а сам уселся перед гостями на жёстком стуле с высокой спинкой. Положил руки на подлокотники и замер с каменным лицом, претворив таким образом готовность внимать.
– У меня к вам возникли вопросы, герр Тронстейн, – сказал Грюббе. – И я хочу получить на них ответы.
– Говорите, – сказал управляющий.
«Какой ясный стокгольмский выговор», – подумал Хайнц и утвердился в своих догадках.
– Первое, о чём я желаю спросить вас, герр Хильдегард, кто вы на самом деле и кем вы приходитесь Ингмару Тронстейну? – деловито начал опрос юстиц-бургомистр. – Или мне называть вас фрекен Хильда?
* * *
– Вздор.
Управляющий вцепился пальцами в подлокотники, глаза блеснули холодным огнём.
«Боится», – подумал Хайнц.
– Что вы себе позволяете? Если вы приехали ко мне домой оскорблять меня, вам лучше покинуть его. Немедленно.
Юстиц-бургомистр в подобных случаях никогда не проявлял чувств. Вот и сейчас он объяснил ровно и деловито:
– У нас нет умысла наносить вам оскорбление. Мы – должностные лица на службе магистрата. Мы выполняем свой долг, наложенный на нас присягой городу, – устанавливаем истину.
– Вы обозвали меня чужим именем.
– Какое же ваше имя?
– Вы знаете его.
– Мы до недавнего времени тоже считали, что знаем, но сейчас не уверены в этом.
– Мою личность может подтвердить фру Анна Елизавета и герр Бернхард Стен фон Стенхаузен лично.
– Подтвердить на суде? – с ноткой любопытства спросил Карл-Фридер Грюббе. – Под присягой?
– Да, – сухо ответил управляющий.
– Это вызовет серьёзные разногласия с риксканцелярией. Возникнут даже разночтения с церковной книгой, – укоризненно заметил юстиц-бургомистр. – Вот ответ из магистрата Стокгольма. Хильдегард Йёргенсон Тронстейн умер, оставив единственного наследника – Ингмара Хильдегардсона Тронстейна, потомственного дворянина, который, как нам известно, служит конюхом в Бъеркенхольм-хоф и ведёт скромную жизнь кучера при фру Анне Елизавете. Возникает закономерный вопрос: кому досталось его имущество, если из живых родственников столичный магистрат обнаруживает разве что сестру Хильдегарда Тронстейна – Хильду, появившуюся на свет в один день с ним?
Клаус Хайнц выудил официальное письмо и положил на стол. Управляющий потянулся к нему, но Грюббе быстро прижал бумагу с обеих сторон.
– Нет, нет. Из моих рук, – предупредил он. – Разумеется, мы получим точно такой же снова, но потеряем время.
Откинув голову далеко назад, управляющий с трудом водил глазами по строчкам.
Шрамы на его лице наливались кровью.
– Называйте меня Хильдегардом Тронстейном.
Было понятно – не вспылит. Против двоих решительных и наделённых властными полномочиями мужчин шансов у знаменитого свирепым нравом управляющего не было. Даже если учесть, что гости не станут применять оружие.
– За много лет я привык к этому имени.
– Привыкла.
– Привыкла, – согласилась Хильда.
– Думала, я не узнаю? – Грюббе мрачно и торжественно улыбнулся. – Это королевский фогт Сёдерблум никогда бы не понял. А вот ленсман Штумпф давно выведал, верно?
Хильда молчала, и юстиц-бургомистр кивнул сам себе.
– Конечно, проведал. Старый волк знает всё обо всех.
– Почти обо всех, – в голосе управляющего звучала неприкрытая угроза. – Он не знает о былых днях баварского фогта и секретаря нотариуса в Нюрнберге. А ведь они славно тогда порезвились со своей шайкой, отправляя состоятельных горожан на тот свет со всем семейством, чтобы прибрать к рукам их имущество. Ты запутывал следствие, а ты, – указала пальцем Хильда на съёжившегося Хайнца, – подделывал нотариальные записи. Ты даже свою семью отравил. Сам? Нет? Конечно, не своими руками, ты слишком слаб для таких поступков. В любом случае, ваша банда пошла на виселицу, и только вы бежали от возмездия, прихватив с собою, что можно было унести.
Они долго сидели недвижно.
«Когда я слышу слово „Нюрнберг“, моя рука тянется к пистолету», – думал Клаус Хайнц, но не мог решиться.
– Если знаешь ты, почему не знает Игнац Штумпф? – наконец спросил Карл-Фридер Грюббе, голос его звучал невозмутимо.
«Знают двое – знает и свинья, – смекнул Хайнц. – А если все знают и молчат, запугивать нас обнародованием всем известного едва ли получится».
В душе его забрезжила надежда, что разговор как-нибудь выедет на твёрдую почву согласия, и стрелять в Бъеркенхольм-хофе вряд ли понадобится.
– Не дело черни лезть в дела господские. Крестьяне должны усердно работать, а ленсмана удел – собирать с них налог без недостачи, да вникать в их быт, чтобы знать, кто в чём провинился. Но выше хутора деревенщине не следует задирать нос. Игнац Штумпф надёжно взнуздан нами с госпожой и никогда не взбрыкивал.
«С госпожою они заодно, – отметил Клайс Хайнц. – Это не значит, что он несведущ в тайнах господ. Если Штумпф не показывает этого, то ты не так умна, Хильда. А сама ты узнать не можешь».
– Кто, кроме тебя, ещё знает? – спросил Грюббе. – Кто тебе рассказал?
– Люди. А вы боитесь?
– Нет, – спокойно и мягко ответил юстиц-бургомистр. – Мы присягнули на верность Её Величеству королеве Швеции и принесли клятву магистрату Ниена. Что нам теперь юрисдикция герцога Баварии?
– Из Ингерманландии выдачи нет, – скорее для самоуспокоения, чем для убеждения противника, выпалил Клаус Хайнц.
На одервенелом лице управляющего шевельнулись только узкие губы:
– А честь? Когда все в Ниене узнают о вашем грязном прошлом, сумеете ли вы усидеть в магистрате?
– Сумеем, – твёрдо ответил Грюббе. – Лучше нас тут никого не было. И не будет. Мы ничем не опорочили себя в городе, а для бюргеров, съехавшихся из разорённых земель и знающих за собой и соседями немало дурного, наши прегрешения не выглядят какими-то изрядными. Этот край света повидал немало грешников и ссыльных. В Ниене даже датчане-хаппсманы становились ратманами. А сейчас, в ходе следствия, мы собрали немало слухов, сплетен и добрососедских наветов. Так много, что не знаем, что с ними делать. Почти всякий опрошенный бюргер страшился, что его могут заподозрить в нарушении закона. Мы же намекали, что знаем его былые грехи, о которых рассказали допрошенные ранее. Потому они говорили нам то, что могло опорочить земляка, в знак искренности и доброй воли, как будто это снимало с них подозрение или очищало от вины. Теперь мы знаем о них, а если они услышат сплетни про нас, что ж – мы всё равно будем держать бюргеров в узде, а они смогут о нас только перешёптываться. Потому что зло маленькое не выглядит злом перед лицом большого зла, а эти люди пережили войну, голод и грабежи. Нам ничего не грозит в Ниене, Хильда.
– Чего вы хотите? – угрюмо спросил управляющий.
– Хочу всё знать.
Грюббе решил половить в мутной воде. Хильда не знала, что известно городским дознавателям, а бургомистр юстиции много раз использовал этот приём и знал, на кого он подействует.
– Говори, чего хочешь? – ей стало понятно, что если он вцепился, то не слезет, пусть даже ценой своей жизни, но добьётся желаемых ответов, и проще рассказать ему всё, что он просит узнать.
Но не больше.
Она не знала, что аппетиты дознавателя растут по мере обретения новых мелочей.
Грюббе бросил на стол цепочку с драконом.
– Это ваш языческий змей Йормунгард?
– Что? Какой Йормунгард? – удивилась Хильда. – Это Уроборос. Мой брат был учёным человеком. Ингмар носил украшение в память об отце и очень жалел, что потерял. Где вы его нашли?
– Так это был Ингмар, – постановил бургомистр юстиции.
Лицо Хильды ожило. На нём появилась кривая улыбка, но искренняя, насколько позволял шрам. Хильда как будто оттаяла. С великодушным высокомерием взирала она на мрачных сыщиков, выследивших добычу, но при том угодивших в силки своего прошлого. Теперь они были вместе в одной ловушке. Хильда не стала ничего скрывать.
– А вы думали, я поведу девку через лес? Да она едва ноги волочила. Ингмар вызвался увести её с глаз долой. Не оставлять же в усадьбе, чтобы утром израненную дурочку увидели все, – когда отпала нужда таиться и бояться сболтнуть лишнего, Хильда не могла отказать себе в удовольствии поболтать языком с новыми собеседниками, восполняя вынужденное затворничество в усадьбе Бъеркенхольм. – Проклятая Грит сразу уплыла, сбросив Уту нам на руки. Старуха сделала своё дело ещё днём. Потом Ута отлёживалась у неё и они сговаривались, как вытянуть из меня деньги. Голландская карга нашептала Уте всякого, потому что девка вывалила нам такую смесь угроз и обещаний, какую точно не могла придумать своим скудным умишком.
– Почему Грит не дождалась, ведь она могла подкрепить вымогательство своим убедительным свидетельством и пакостным красноречием? Старая тварь доживала много лет в одиночестве и была исключительно прожжённой склочницей.
– Она испугалась, – просто объяснила Хильда. – Потом, когда Ингмар навестил её дома, старуха умоляла пощадить. Заверяла, что ещё тогда передумала и привезла Уту к нам из милосердия, – на этот раз усмешка была горькой. – Ночью, в ужасную грозу и через всю Неву – из милосердия… Чтобы тут же пуститься в обратный путь на вёслах вверх по течению. Должно быть, гроза сильно напугала Грит, если она сделала это бесплатно.
– Они не могли дождаться утра?
– Наверное, Ута была в отчаянии. Наверное, Грит понимала, что долго несчастная йомфру не протянет. Она весь день истекала кровью. Кровь капала на пол, когда она вошла сюда, – кивнула Хильда на разбросанную по полу солому. – Кровь натекла ей в туфельки, и они оставляли кровавые следы.
– Мы давно поняли, что это было не изнасилование, – пробормотал Клаус Хайнц.
– С Ингмаром у них была страсть, – с печалью признала Хильда. – Бездумная страсть двух молодых существ. Ута явилась к нам за деньгами по наущению Грит, но сама она хотела увидеть Ингмара в час беды, получить поддержку… Она умирала, хотя и не понимала этого. Рань или поздно, она бы истекла кровью. Но Ута была сильной и сумела уйти своими ногами, когда я приказала Ингмару выставить её прочь и, по возможности, довести до дома. Я щедро заплатила ей за молчание. Дала много денег – двадцать далеров, чтобы они с Грит могли поделить их пополам и остаться довольными.
«Двадцать далеров, – признал Клаус Хайнц. – Столько было в кошеле у бродяги, когда он принёс их в кроге».
– Нам требуется объяснение, зачем Ингмару нужно было убивать Уту? – даже чёрствое сердце Грюббе не могло остаться равнодушным к участи влюблённой бедняжки. – Деньги были. Всё было улажено.
– Почему Ингмару? – не сдавалась Хильда. – Бродяга мог зарезать встреченную в лесу девицу, чтобы ограбить и…
– Потому что с девицей была фигурка дракона, – Грюббе ткнул пальцем в позолоченное украшение. – С оборванной цепочкой. Так зачем же?
– Между ними что-то случилось, – с сочувствием ответила Хильда. – Я знаю со слов Ингмара, а он рассказал, что захотел сказать. Если вы его допросите, вы узнаете точнее, а я смогла вытянуть… полуправду. Он перевёз её на лодке от усадьбы и повёл в Спасское, чтобы у переправы найти кого-нибудь. В Спасском часто гуляли моряки и вообще в ту пору Нева не спит. Можно было перевезти девицу в Ниен, и никто бы не дознался.
– Но они застряли на перекрёстке.
– Что-то случилось. Должно быть, Ута обессилела. Ингмар сказал, что едва волок её, у девицы заплетались ноги. Когда они вышли на перепутье, Ута остановилась и стала умолять его жениться на ней. Она обняла его и стала убеждать, что жить без него не сможет. Её горячие слёзы лились ему на грудь. Шёл дождь, а Ингмар говорил, что слёзы были горячими и жгли его как расплавленная смола. Ута повисла у него на шее. Ингмар пытался оторвать от себя её руки, но девка только крепче цеплялась за него. Она чуть было не убедила его.
– Взять замуж? – изумился Хайнц.
– Да. Ингмар разозлился. Он испугался и рассвирепел. Тогда всё это и случилось. Удар ножом. Ута повалилась. Ингмар склонился над ней и тут услышал шаги. Сверкнула молния, и он увидел на дороге фигуру. Ингмар бросился в лес. Он клялся, что к невинно пролитой крови на перекрёсток явился сам Дьявол, но мы-то знаем…
– Фадей Васильев Мальцев – бродяга, мародёр, но не убийца, – пылко заверил старший письмоводитель. – И не дьявол во плоти. Мы это сразу поняли.
– Да, свалить на него не удалось, – пожалела Хильда. – Зато теперь у вас есть дурачок Тойво, сын купца из Саво. На финнов можно уверенно вешать любые зверства, как на лесных хищников и оголтелых тварей, а любой человек эти доводы поймёт и примет.
– А ты, смекалиста, – крепко помолчав, обронил Карл-Фридер Грюббе.
Хильда задрала подбородок. Теперь в ней проступило что-то женственное, впервые и от этого неожиданно отвратительное.
– А как бы я ещё уцелела? Когда умер Хильдегард, я осталась с младенцем на руках и без прав, во власти Бернхарда, королевского казначея Ингерманландии.
– Ты была близка с ним? – уголки губ юстиц-бургомистра опустились в скорбную гримасу.
– Нет. Да, – ответила Хильда, она спешила выговориться, но не для того, чтобы снять с души грех, а чтобы вознаградить себя за долгое молчание. – И ничего не имела с этого. Хильдегард был его правой рукой и накопил на службе немало. Я была всего лишь при братце, но кем? Приживалкой, а потом сиделкой при младенце. Ингмар и есть наследник, не я. До вступления в возраст совершенных прав заботы по распоряжению его имуществом и всеми средствами взял на себя герр Стен фон Стенхаузен. Я не знаю, что осталось от нажитого моим братом наследства. Наш добрый опекун предложил отправиться сюда и вести жизнь спокойную, даровав мне доступную долю власти. Если бы я отказалась, в столице одинокую женщину с чужим ребёнком генерал-риксшульц бы легко уничтожил. Судьба наследника была предопределена при любом моём решении. В Ингерманландии мы были под надзором его жены и притом приносили пользу семье. Герр Стен фон Стенхаузен устроил Ингмару отчисление по здоровью, чтобы он не пошёл на воинскую службу и не отбился от рук. Есть заключение стокгольмского доктора о врождённом безумии наследника Тронстейна. Отчасти справедливое решение. Ингмар вспыльчив. Иногда на него находит беспричинная ярость. На меня, впрочем, тоже. Это родовой стигмат нашей семьи. Отец был таким же, и бабушка, – Хильда как-то нехорошо и задумчиво улыбнулась. – Мы все такие. Наверное, в армии дисциплина и подчинение отковали б из Ингмара хорошего офицера или его казнили бы за непослушание, но в этом нашем мирном Бъеркенхольм-хофе парень совсем распоясался. Он рос как маленький дикарь, который находил утеху в драках с крестьянскими детьми, а потом и со взрослыми. От ярости Ингмар становится смелым до безрассудства. А ярость бывает следствием страха. Он в тринадцать лет мог поколотить взрослого. Не любого, но случалось. Кулак у него тяжёлый, – горько усмехнулся Тронстейн. – Весь в меня. Только моя власть и защита хозяйки служили ему щитом. Я его порола и била, но Ингмар оказался твёрд и неисправим. Когда он бывает буен, то никого не боится, а буйным он делается всё чаще.
– Это из-за буйства он убил жену и детей купца Малисона? – скупым, лишённым чувств тоном осведомился юстиц-бургомистр.
– Нет. Из-за страха, – помедлив, трескучим голосом проронила Хильда. – Ингмар пуглив, но страх побуждает юнца к необдуманным поступкам, которые он, на свой лад, как-то планирует.
– Но зачем? Причём здесь посторонняя баба с детьми? Как гнев или страх Ингмара вообще пал на Егора Малисона? Он добрый и безобидный посредник, был всем угоден в Ниене! – возмутился Клаус Хайнц.
– Купец появился не ко времени. Сразу после той ночи, когда Ингмар зарезал Уту, Малисон прибыл ко мне заключить выгодную сделку. Мы покупали вскладчину много товара, чтобы не достался никому в городе, а потом Малисон продавал его с большой прибылью. Так было и в Ильин день. Малисон привёз вино. Хорошее вино. Я даже взяла свою долю для хозяйских нужд целиком, зная, что такое вино тут редкость. Пока мы говорили о том, о сём, Ингмар подслушивал. Купец любил поболтать и привёз из города новости и слухи. Мы сплетничали как две бабы, – мягко сказала Хильда. – А Ингмар вообразил, что купец догадался про него и теперь вынюхивает. Когда Малисон уехал, Ингмар ничего не сказал. Он всегда был скрытным, до того, как я начала воспитывать его силой. Держит, держит в себе, а потом взорвётся как бочка с порохом. Малисон уехал, и вскоре Ингмар пропал из усадьбы. С ним такое бывает изредка. Убегает, когда захочет, и бродит по полям, по лесам. С какой целью? О чём он мечтает в то время? На кого охотится? Ингмар никогда не рассказывал мне, наверное, потому что я его часто била. А руку не приложишь – испортишь ребёнка… Берёшься его расспрашивать, ничего внятного не говорит, одни уклончивые ответы. Он о чём-то думает, а о чём – не понять. Всё держит в себе. Он и с Утой так сошёлся. Добежать до города юнцу – не крюк. А речка эта наша… Что тут плыть? В жаркое лето вброд перейти, а в остальное время – лодки. Вот он и бегал из усадьбы до Спасского, а там как-то переправлялся.
Они сидели и смотрели друг на друга. Молчание сгущалось, как духота перед грозой.
– Когда Ингмар снова исчез, я ничего не заподозрила, – заговорила Хильда. – Я разозлилась и решила его выпороть. Я вся была занята насущным – сделкой, деньгами. Я вся потратилась меньше, чем за день. Проклятая Ута, а потом купец. И неизвестно, что будет дальше. Дальше было только одно беспокойство. Ингмара не было дотемна, но когда он вернулся в ночи и принёс мне деньги, я даже бить его расхотела.
– Это было честно. Он убил моего сдольщика и сорвал сделку, но деньги вернул, даже с некоторой прибылью – в кисе лежали и деньги Малисона, – что ж, я не осталась в накладе и не была в обиде. Ингмар это знал, потому и принёс. Он не возвратил мои двадцать далеров от убитой им Уты, потому что в лесу спугнул бродяга. За это я Ингмару всыпала тогда, а он урок усвоил. Ингмар всегда хорошо понимает мои побои. У меня тяжёлая рука, – похвасталась Хильда.
– А плотника Веролайнена за что?
– Ханс был в ту ночь в усадьбе и Ингмар думал, что он всё видел, только молчит. И когда случай представился, он столкнул несчастного с крыши.
– А православного священника?
– Ингмар очень боялся, что Ханс на исповеди рассказал и про Уту, и про крышу, – горькие складки возле рта управляющего углубились. – С той поры Ингмар очень напуган. Им теперь движет страх. Только страх. Он лишает юнца разума.
– Корсет ты носишь, чтобы стягивать грудь или для защиты? – спросил юстиц-бургомистр.
Хильда протяжно и отрешённо вздохнула.
– Нечего стягивать, – призналась она. – Сие одеяние из твёрдой кожи, которое зашнуровывается спереди, мне подарила хозяйка ещё в Стокгольме. Я надорвала спину, и она не переставала болеть. После смерти брата я стала её служанкой. Кем я только ни работала. Что я только ни делала. Не на грязных работах. Нет, но… Я была любимицей фру Анне, – её имя Хильда произнесла особенно нежно. – Но Хильдегард умер и… Анна Елизавета не оставляла меня никогда своим величайшим вниманием. И когда мне пришлось облачиться вот в это, – Хильда стукнула себя кулаком по груди, удар отозвался деревянным стуком. – Тогда всё изменилось. В кожаном панцире платья сделались тесны. Я начала ходить по дому в одеждах брата, что очень забавляло фру Стен фон Стенхаузен. Однажды она приказала мне одеться в мужское платье и сопроводить её в город. На мне был парик Хильдегарда и его треуголка. Я не решилась взять его шпагу. Но было и так неплохо. С нами здоровались как с мужчиной и дамой. Меня узнавали как Хильдегарда, и пришлось тогда немало изворачиваться. Фру Анне пришлось сократить тот выход, но всё произошедшее ей чрезвычайно понравилось.
– Понравилось? – с отвращением переспросил Грюббе. – Жене королевского казначея и начальника почт Ингерманландии?
– Да! – воскликнула Хильда, впервые проявив радость. – Мы были близки. Но этот случай заставил нас призадуматься над нашим совместным будущим. Если я стану появляться в таком виде на людях, а я похожа на брата, ибо мы родились в одночасье, пойдут слухи, что Хильдегард жив. Это может ввести в смущение магистрат. Могут возникнуть вопросы относительно кончины брата. Будут вопросы к пастору: кого он отпевал? – кто похоронен рядом с женой Хильдегарда Тронстейна? Для нас с Анной Елизаветой это был поистине вопрос жизни и смерти.
В дальнейшем мы предпринимали только загородные прогулки в карете. Мы таились. Но дома я всё больше обвыкалась в мужском платье. Оно всегда казалось удобнее дамского, а теперь сделалось единственно возможным.
В тридцать восьмом году нам представилась счастливая возможность перебраться в Ингерманландию. Герр Бернхард оставался в столице, и лишь изредка намеревался выбираться сюда. Тогда фру Анна Елизавета предложила мне отправиться в новое поместье в образе Хильдегарда Тронстейна, и не выходить из него больше никогда, если он так понравился нам обеим. Вот я и стала управляющим поместьем Бъеркенхольм и всеми землями Хильдегардом Тронстейном, которого знаете вы и все крестьяне. Мой прочный корсет ещё не раз выручал меня от ударов кулаками и палками. На нём можно заметить несколько зарубок от ножа.
– От ножа – это Ингмар?
– Ножевые порезы оставили мне финны из деревень, не помнящие себя в пьяном угаре. Их участь печальна и заслуживает забвения. Хозяйка всегда заступается, а за ней генерал-риксшульц герр Стен фон Стенхаузен, – Хильда вскинула голову. – Я никого не боюсь. Ингмар меня боится. Я с раннего детства сумела привить ему прочную боязнь моего кулака. И хорошо, что его сейчас нет. Ингмар одержим страхом. Если он вас заподозрит – он вас убьёт. Но без меня не узнает. Пока вы будете хранить мою тайну, я буду хранить вашу.
И когда они все стали выходить, Карл-Фридер Грюббе в сенях сказал:
– А драгуны, они же вас знают?
– Карл, Йенс? Они участвуют, – ответила управляющая Хильда.
И тогда юстиц-бургомистр Ниена понял, что усадьбу Бъеркенхольм городу против крепости не победить.
