Текст книги "Любимый в подарок (СИ)"
Автор книги: Селена Лан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
КОШЕЛЬ, БРОДЯГА И СЕРЕБРЯНЫЙ КРЕСТ
На следующий день после похорон ленсман Штумпф привёз на телеге связанного бродягу, подозреваемого в убийстве Уты Хооде. К ратуше сбегался народ посмотреть на злодея.
Это был не старый мужик, рослый, но измождённый. Продранные поршни на ногах, грязные онучи, тиковые портки в заплатах. Серая рубаха и бурый полукафтан с торчащими, как языки пламени, клочьями. Спутанные космы до плеч, шапки нет. Он не проспался и мало соображал, бессмысленно ворочая мутными глазами.
– В кроге фру Коновой на Нарвской дороге взял, – хвалился ленсман. – При нём кошель и вот это, – он показал на ладони серебряный крестик. – Зуб даю на вырывание, что снял с трупа!
– На йомфру Уте крестика не было, – письмоводитель и юстиц-бургомистр переглянулись.
Карл-Фридер Грюббе шумно засопел и потёр ладони.
– Это как же ты его добыл, Игнац?
– Объезжал свой участок и заглянул в Лахта-Вморе-бю, – ленсман самодовольно выпятил пузо, разгладил большими пальцами складки под ремнём и пояснил: – Проверить крог. Для порядка.
«Для порядка взимания мзды, – подумал Хайнц. – Тут сроки пропускать нельзя, а то учуют слабость и отвыкнут платить. Свой карман надо наполнять строже казны».
Новость разнеслась по ратуше, и даже главный бургомистр Ниена Генрих Пипер прервав заседание магистрата, на котором обсуждали важный вопрос об устроении колодца в конце Средней улицы, вместе с ратманами вышел посмотреть на злодея.
Писарь Уве был послан в крепость известить коменданта о поимке подозреваемого. Слотсгауптман Ниеншанца был обязан всячески содействовать городским властям в содержании преступников и свершении правосудия. А также в восстановлении порядка – важном для портового города, в навигацию наполненном чужеземными купцами, обозниками, матросами, боцманами и забредающими в трактир финнами.
Ждали у телеги, карауля злодея, пока не прибыл на вороном коне подполковник Томас Киннемонд, из присягнувших шведской короне шотландцев, а с ним четвёрка мушкетёров и капрал – конвоировать в цитадель опасного разбойника.
– Этот? – только и спросил Киннемонд, свирепо взирая на бродягу.
– Этот, – с ухмылкою ответил ленсман Штумпф, а юстиц-бургомистр сурово уточнил:
– Возможно, этот.
– Герр Киннемонд, прошу вас взять его под стражу для проведения расследования и королевского суда, – сказал Генрих Пипер.
– Выполняй, – обронил своему подчинённому комендант Ниеншанца.
– Езжай туда, – приказал вознице по-фински капрал-савакот.
Ижорский мужичок, чью телегу ленсман привлёк для перевозки подозреваемого, – низенький, толстенький, мохнатый, соломенно-рыжеватый, – ёжась от невиданного отроду столпотворения, блестящего чёрного жеребца подле себя, а на нём – всадника в камзоле и шляпе с галунами, из-под которой выпадал серый завитый парик ниже плеч, бравых усатых мушкетёров и витающей в воздухе злобы общественного порицания, робко тронул такую же как он сам толстенькую мохнатую лошадёнку, и злодей отправился в застенки.
– Жду вас в моём замке, господа, – подполковник Киннемонд прикоснулся к краю своей нарядной треуголки, и конь понёс его к мосту в Ниеншанц.
Вслед удаляющемуся конвою и преступнику нёсся глухой ропот толпы, который был перекрыт окриком бургомистра юстиции:
– Расходитесь и займитесь своей работой! Вину подозреваемого установит суд. А пока здесь больше нет ничего интересного.
Глас народа стих. Бюргеры побрели, но не в мастерские и к торговым прилавкам, а в «Медный эре». Моряки постояли, тупо глядя на самое интересное, что теперь осталось на ратушной площади – ниенскую управу, её почерневший карниз, фасад с высоким фронтоном, гранитное крыльцо о пяти ступенях, кривое, кованые поручни по бокам, чёрные, облупленные, сверху гладкие, с краёв ржавые, – да отчалили в «Бухту радости». Генрих Пипер отпустил ратманов обсуждать новость в кругу друзей. Сам же вместе с другими достойными мужами поднялся в зал и велел писарю Фредрику принести вина из подвала, где хранился небольшой казённый запас, пяток бочонков, на всякий случай.
Сели за стол для заседаний и заплатили за вино старшему письмоводителю. Ленсман выложил отнятый у бродяги небольшой мешочек из кожи, который тяжело брякнулся о столешницу, и серебряный крестик – вещественные доказательства преступления или, как сказал бы осторожный и опытный бургомистр юстиции, – возможные улики.
Клаус Хайнц принёс стеклянные кубки для вина, которые хранил в запертом сундуке возле своего места в канцелярии. Весёлый и облизывающийся Фредрик поставил большой глиняный кувшин. Вернул ключ от подвала бургомистру Пиперу и встал возле двери в ожидании, чего попросят ещё. Старший письмоводитель наполнил кубки и уселся на писарское место, где от совещания остались бумаги, чернильница и очинки перьев. Отодвинул ненужные канцпринадлежности, но убрать их Фредрику не предложил. Возможно, потребуется записывать.
Внеочередной совет магистрата начался.
– Очень надеюсь, что преступник пойман, – Генрих Пипер поднял тост. – За окончание в нашем мирном городе этого божьего наказания!
Клаус Хайнц отпил и проглотил. Вино было самое настоящее – бургундское, какое пьют только мушкетёры да моряки в бордингаузе, когда денег почти не осталось, а похмелье мучает знатное. Остальные тоже покривились, но сделали вид, что рады всему случившемуся и, особенно, щедрости магистрата.
А потом они выпили ещё, и ленсман Штумпф стал рассказывать, как ему попали в руки кошель, бродяга и серебряный крест.
Он пришёл с русской стороны и назвался рабом божьим Фадийкою. Когда бродяга в первый раз явился в трактир фру Коновой, он выклянчил Христа ради испортившейся ухи, которую невозможно было скормить свиньям, чтобы не отравить их, и ушёл перед закатом по Нарвской дороге, потому что никто не захотел приютить его у себя. Он возвратился глубокой ночью, в грозу и дождь. Оный Фадийка разбудил кабатчика, протянул ему далер и потребовал выпивки. Он остался в кроге до утра, на весь следующий день и опять на ночь, едя и пия, расплачиваясь далерами, которые доставал из кошеля. Кабатчик фру Коновой не хотел терять такого выгодного постояльца ради неожиданного прибытка для госпожи своей, и держал бы его до последнего пеннинга, но тут нагрянул целый ленсман. (При этом Игнац Штумпф сделал перерыв, чтобы промочить горло, и все последовали его примеру, дабы веселей было слушать рассказ, а писарь Фредрик налил ещё.) О подозрительном бродяге было доложено. Слух об убийстве дочери шорника не успел долететь в такую даль, поэтому кабатчик не беспокоился. Ленсман обыскал бродягу и нашёл при нём кошель с серебром и крестик.
– Остальное вы знаете, – Игнац Штумпф обвёл зал рукой, но в той стороне за стенами ратуши стоял Ниеншанц, поэтому все поняли, на что он указывает. – Бродяга не оказал сопротивления. Он с трудом был способен связать пару слов, и в дороге не протрезвел, как вы могли заметить, почтенные господа.
Бургомистр Ниена Генрих Пипер поднял тост за храброго ленсмана и затем поинтересовался:
– Как полагаете, герр Грюббе, станет бродяга исповедоваться нам?
– Есть только один способ узнать – допросить его.
Юстиц-бургомистр в своей практике давно обнаружил, что гадать – самый лёгкий способ ошибиться, и старший письмоводитель мог только признать его мнение истиной, которую и сам полностью разделял.
– Все бродяги разговаривают, – вставил ленсман Штумпф. – Даже немые.
– Но не откровенничают, – сказал Грюббе.
– Нет. Большинство старается пустить пыль в глаза.
– То есть на исповедь можно не рассчитывать? – спросил Генрих Пипер.
– Для исповеди бродяг и разбойников есть особым образом учёный духовник, – подумав, ответил Игнац Штумпф.
– Наш магистрат не может позволить себе специально обученного духовника, – напомнил Хайнц. – Он приезжает вместе с судьёй на период рассмотрения дела, а нам надо провести дознание прямо сейчас, пока тела не остыли.
– Кнут – не архангел, – философски рассудил ленсман, хорошо знакомый с православными мужиками и их поговорками. – Души не вынет, а правду скажет. Провинившихся солдат в крепости наказывает Урпо из Кякисалми, настоящий мясник. Все его боятся и ненавидят. Вот он и поможет разбойнику исповедаться.
– Я знаю, кто такой Урпо, – пробурчал бургомистр юстиции. – И наше затруднение в том, что он – гарнизонный палач.
– Это будет незаконный допрос, – поспешил заявить королевский фогт Сёдерблум, – если бродяга окажется невиновен, – он воздел указательный палец и многозначительно помотал им, будто грозя или предупреждая. – Герр Киннемонд откажется взвалить на себя вину, предоставляя нам своего палача для пыток русского подданного.
– У него крест и неизвестно откуда взявшиеся деньги, – возразил ленсман Штумпф. – Если он не расскажет сразу, можно хорошенько запугать его на словах, а потом показать кнут и солдата Урпо.
– Из Кякисалми, – добавил бургомистр Пипер и выпил ещё немного плохого вина.
И все засмеялись – заливисто, дружно, заразительно, хлопая ладонями по коленям и полам камзолов: ленсман с весьма оживлённым видом, бургомистр юстиции с покровительственным, а кронофогт как бы с трагическим осуждением. В гарнизоне Ниеншанца известны были три Урпо – искусный флейтист Урпо из Або, отличающийся своими набожностью и благочестием, и капрал Урпо, бывший горнист, прославившийся отвагой и дипломатией в войске фельдмаршала Горна, но после тяжёлого ранения отправленный нести службу в тихое место. Перепутать их с палачом Урпо было бы крайне несправедливо и забавно.
Ленсман как герой дня стал рассказывать о нравах южного края своего участка, где жили славяне, ингрекоты и ваддиаляйсет. О ложкарях в Купсила-бю и пьяных драках на ложкарных ножах. Как били по морде со всего маху, ломая кости, раскраивая носы. И это в лучшем случае, потому что могли взять ниже и попасть по шее.
– Располосовать от уха до уха, – показывал ленсман. – И кровь брыжжет.
– Как на скотобойне, – дополнил бургомистр Грюббе.
Королевский фогт скривился.
– Да, вот так – фонтаном, фщух! – разошёлся Игнац Штумпф. – Только брызги во все стороны.
Пер Сёдерблум поджал губы, как будто удерживал кое-что вещественное внутри себя, а не только слова осуждения.
– Брызги, должно быть, далеко летят, – ни к кому не обращаясь, вслух подумал Клаус Хайнц.
– Здоровенные, как сопли! – ленсман знал, о чём говорит. – И липнут. Ничем не отмыть следов.
Сёдерблум позеленел, но был не в силах разомкнуть уста, чтобы взлетевшее возражение не забрызгало окружающих, к вящему позору королевского фогта.
Карл-Фридер Грюббе отвернулся и ухмыльнулся.
Генрих Пипер слушал с весьма заинтересованным видом.
– Кровь в таких случаях должна изрядно заляпать убийцу, – крайне серьёзно рассудил Клаус Хайнц. – Столько не замыть даже под проливным дождём. Убийца должен был сменить одежду. Мы должны расспросить кабатчика, в том ли наряде вернулся к нему бродяга Фадийка.
КНИГА ИОВА
Малисон проснулся на своей широкой кровати с чувством незнакомого, но мягкого и основательного тепла. Под боком, положив руку ему на грудь, негромко храпела Аннелиса.
– Простигосподи, – одними губами вымолвил купец и подумал, что от Айны тепло исходило нежное, но… упругое, что ли, как от кошки или иного зверя. Было с чем сравнить – кошка Душка лежала в ногах поверх одеяла. От Аннелисы тепло исходило другое, как от доброй бабы.
Человеческое.
– Богородица, помилуй мя грешного, – прошептал по-русски купец, застыдился, что просит за такой грех заступничества у Божией Матери, и немедленно поправился: – Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешного. Слаб я, и не ведаю что творю в пьяном безобразии.
Аннелиса перестала храпеть. Купец покосился. Служанка не открывала глаза, но Малисон понял, что она пробудилась.
Он поспешил нагнать на себя суровости.
– Спишь? – толкнул её локтем.
– Не сплю, голубь, – пробормотала Аннелиса.
– Вставай, к скотине пора.
Причмокивая, Аннелиса перевернулась на спину, раскрыла раскосые глазки и спросила:
– Не хочешь ли чего ещё?
– Я жить хочу, – ответил Малисон. – Иди, растапливай печку. Бог в помощь.
Аннелиса перелезла через него с неожиданным проворством.
«А сильна баба!» – подумал Малисон.
Когда она вышла, он полежал ещё немного, ворочая головой, прислушиваясь к себе. В ушах малость пошумливало, но почти неслышно. Он сел на постели. Голова не кружилась, но была тяжела. Тогда он откинул одеяло, опустил ноги на коровью шкуру и посмотрел на подушку. Там расплылось кровавое пятно. Не слишком большое, впрочем. Он осторожно потрогал голову. На затылке чувствовался желвак засохшей крови. Посмотрел на пальцы, понюхал. Пальцы были чистые.
Под божницей теплился огонёк. Малисон помнил, как вчера наливал лампадного масла. Он встал и, как был босый, подошёл к иконам и стал молиться.
– На помощь Твою уповаю, Господи, – повторял он, не уточняя, к чему именно помощь и в чём она заключается, да и не думал об этом.
Думал купец о будущем.
Вчера Аннелиса натопила баню, и они парились.
И соседи видели, как они вместе ходили.
– Грех это. Как есть грех, – проговаривал про себя купец, истово крестясь.
Однако же баня принесла ему умиротворение, очистила от скорбей, сняла гнёт.
Он всегда обходился хорошо с Аннелисой и она в трудный час не оставила его.
Помощь приходила сама.
Может, заслужил?
* * *
Он пришёл в лавку раньше всех. Отпер замок, поставил засов на землю, отворил дверь. Всё было в целости и сохранности, только пришлось поправить стоящие у входа ящики с кларетом. Малисон внимательно рассматривал свой магазин и даже удивился, что при таком сотворённом злодействе ничего не побито и почти не сдвинуто со своего места. Уцелели даже деньги, бывшие при Яакко. Душегуб приходил в лавку не для грабежа.
Там, где лежал зарезанный работник, чернела лужа с тёмно-красными сгустками, растрескавшаяся, как пустынная земля. Это было всё, что осталось от Яакко. Бобыль ушёл, будто и не жил на земле. Купец стоял и смотрел на пятно, спрашивая себя, почему не испытывает никаких чувств, даже жалости. Неужели бобыль не заслужил? Заслужил. Это он сам зачерствел, словно дьявол убил и его немножко, отрезав и унеся часть души. Это не мог сделать простой человек, уверился Малисон. Это было зло превыше силы человеческой.
Он хотел вызвать у себя жалость к Яакко и даже попробовал думать о зарезанных же Пере и Ханне, но понял, что не горюет и о них, и, напугавшись такого бессердечия, постарался не вспоминать о жертвах вовсе, а занять себя какой-нибудь работой.
Он взял ведро и пошёл на реку. День выдался тихий и ясный. Свартебек была даже не чёрной как обычно, а отливала серебром, и высокие стены крепости отражались в ней, будто водяной царь построил у себя бастионы с пушками и повесил перевёрнутый флаг. В крепости размеренно и гулко бил барабан. В ритм ему свистела флейта. Солдаты на плацу отрабатывали шагистику. Малисон зачерпнул воды и отнёс в магазин.
Он снял кафтан, шляпу, засучил рукава рубахи и принялся истово оттирать пятно. Замыть не удалось, кровь въелась в половицы. Пришлось отскабливать ножом и ходить на реку ещё, пока пол не приобрёл вида пристойного, да и то Малисон безотчётно старался не наступать на то место, где пролилась человеческая кровь.
«Надо будет прикрыть каким-никаким половиком», – решил он и стал прохаживаться с наружной стороны прилавка, рассматривая товары, поправляя их, а некоторые меняя местами, чтобы привнести в лавку видимость обновления.
Утренняя тишина закончилась. Открылись другие лавки, по рыночной площади стал ходить разный люд. Малисон зашёл за прилавок и занял свою позицию. Без Яакко он не чувствовал одиночества. Всё было как раньше, когда он ещё не нанял работника. Если не на кого оставить лавку, значит, он будет сидеть в ней сам, а ходить и общаться меньше. Но Малисон не думал, что надолго останется без помощника.
– Мало ли в Ингрии бобылей? – рассудил купец, за неимением собеседника обращаясь к самому себе. – Их как кобелей. Работник не иголка – найдётся.
Он покивал и додумался до того, что и самому с собой разговаривать тоже можно, если не найдётся другого слушателя. Так даже удобнее – не будет въедливого спорщика, который собьёт с панталыку, а то и обманет.
Скучать однако же не приходилось. В лавку заглядывал народ. Малисон неплохо попродавал в розницу, а потом зашёл незнакомый купец из Торжка, который привёз корабельных канатов, пеньки и верёвок разных. Он толком не знал, куда податься, но случившийся возле мытни Иван Серый показал дорогу.
Малисон отвёл их всех в «Медный эре», угостил, а сам сходил на «Лору» и договорился с Джейме Парсонсом о выгодной для того сделке. Шкипер брал коноплю и канаты, не шибко торгуясь. В последний рейс за эту навигацию большого выбора у него не было. Малисон подвёл его к телегам и показал качество товара. Торжковский гость не мог ему ничего сказать, ибо был нем на аглицком, а Парсонс был нем среди русских, и Малисон быстро объяснил, как через шведских купцов вроде него приобретается зарубежный товар вроде этого. Напрямую нельзя. Хочешь, устрой сделку через другого купца, но его не найдётся – Ниен маленький, а долго хороший груз держать себя не велит.
Так Малисон погасил остаток долга капитану и тут же продал соль из своего магазина торжковскому купцу, да весь табак, что залежался в бочонках, к вящей радости охочего до заморских товаров гостя. Если провезти пагубное зелье на Русь украдкой, его можно сбыть с превеликою выгодой.
Сгрузили верёвки у магазинных ворот, и Малисон с возчиками перетащил товар. Верёвки были хорошие, годные. О цене сладились без помех, мужик оказался сговорчивый, да и Малисон не хотел никого душить.
Отгрузившись, свезли пеньку и канаты на «Лору». Малисон зарегистрировал две крупные сделки в ратуше, уплатил сбор и вернулся в «Медный эре». Первый день новой жизни начался обнадёживающе.
Он приказал подать ухи, каши, да столового пива, и только взялся трапезничать, когда его обнаружил Иван Якимов.
– Здрав будь Егор Васильев сын, – московский купец присел за стол и тоже взялся отобедать. – Не застал тебя на рынке, и уж думал, не случилось ли что.
– Нет уж, – сказал Малисон. – Жив буду милостью Божьей.
– Ты помнишь ли? – спросил Якимов.
– Да можно и здесь. Вон сидят за ближним столом Йорис ван Хамме и Кес ван Тисен, из Нидерландов. Они по-русски ни полслова и едва ли научатся, им не нужно и не дано. А другие далеко гужбанят. Так что можно спокойно говорить, если тихо.
Склонившись над столом, они негромко вели речь, причём, говорил, в основном, Малисон. Рассказывал о том, что накопил из разговоров с иноземными моряками, повидавшими в Европе всякое, но, главное, принёсшие вести о войне.
– Шведы побеждают. Воюют в Гольштейне и Ютландии. Говорят, это в далёких в датских владениях. Им нынче не до русских земель, и едва ли в ближайшие годы сподобятся.
Купцы основательно посидели и разошлись, нагруженные пищей телесной и государственно важной. Будет что доставить в Посольский приказ.
Малисон же возвратился в лавку и развесил у двери бухты верёвок. Он встал за прилавок с чувством выполненного долга и укрепился на ногах недвижно, как скала.
Солнце клонилось к закату, и день истекал, но не всё отмеренное для купца было им получено. Когда в лавку заглянул нездешний мужичонка с мешком, сделалось ясно – бродяга и пришёл продать что-то втай, скорее всего, краденое.
– Ты Егор Васильев?
– Так от роду прозываюсь. Откуда ты знаешь моё имя?
– Добрые люди подсказали, к кому обратиться. Возьмёшь? – бродяга скинул с плеч поклажу.
В мешке было что-то большое, с углами и плоскими сторонами.
«Ларец, – прикинул Малисон. – Ворованный», – и лениво спросил:
– Что там у тебя?
Бродяга развязал верёвочку и выложил на прилавок огромную книгу.
– Ты анчутка чтоль? – с удивлением и в лоб спросил купец.
– Побойся Бога, – мужичок перекрестился как православный. – Это Святое Писание. Какая нечисть его в руки возьмёт?
Купец раскрыл и убедился, что это истинно так. Первая страница, на которой обычно пишут, чья она – эта книга, оказалась вырвана.
– Сколько ты за неё хочешь?
– Десять далеров.
– Ты украл Святое Писание и думаешь, что я не объявлю тебя фогту? – как бы в недоумении спросил купец.
– Книга стоит великих денег, – справедливо указал бродяга. – Посмотри, какая она большая. Семь далеров.
– Я дам тебе за неё пять марок и убирайся!
– Побойся Бога, Егор Васильев – это же святая книга.
– Два далера.
– Пять. Пять далеров.
– На рынке есть два дурака, – спокойно и назидательно молвил купец. – Кто дорого просит и кто дёшево даёт. Я дам тебе за неё три далера медью, чтобы ты мог прогулять их в кабаке и не вызывать подозрения. Но ты должен убраться из города. Иди прочь по Нотебургской дороге, там много финских трактиров. Пей и не возвращайся. Чёрт с тобой.
Три далера были хорошие деньги, но Малисон хотел сделать доброе дело. Он желал угодить Богу и вернуть святое писание в храм. Он был уверен, что книга пропала из церкви Спаса Преображения. А сейчас ему не хотелось выпускать книгу из рук. Что-то прочно держало его в этом стремлении. Или кто-то. Может, ангел?
Он отсчитал бродяге пенязей и эртугов, добавив две марки серебром. Прохиндей сгрёб их в мошну и, довольно цыкнув дырявым зубом, подмигнул на прощание:
– Бывай Егор Васильев, удачи тебе во всём.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – Малисон постучал по прилавку костяшками пальцев. – Ступай прочь и чёрт с тобой.
Когда бродяга скрылся, купец постоял, положив руки на книгу. Он знал, что уже никто не придёт, и можно закрываются.
– Помоги мне, Господи, – вздохнул купец и раскрыл наугад святое писание. Он перевернул несколько страниц, не вчитываясь и не понимая, что перед ним, пока не оказался в начале следующей книги.
«Иовъ», – стояло там.
Просто, кратко, непонятно.
Малисон заинтересовался, о чём это.
– Человек некий бяше во стране авситидийстей, ему же имя Иов, и бе человек он истинен, непорочен, праведен, богочестив, удаляяся от всякия лукавыя вещи, – прошептал купец и замер, уставившись в пустоту. – Это же про меня!
Он водил пальцем по строкам, шевеля губами, не быстро, ибо вдумывался, но и не медленно.
– И бысть яко день сей, и се, приидоша ангели божии предстати пред Господем, и диавол прииде с ними, – Малисон мотнул головой и поразился: – С ангелами диавол прииде, вот же гнида какая!
Про хитрого дьявола было занимательно: а что он скажет, а что ему скажут, а не изгонят ли его пинком под хвост? Да тут было, о чём поговорить с достойными людьми в «Медном эре»! Они, небось, такого не читали.
– Тогда рече Господь диаволу: се, вся, елика суть ему, даю в руку твою, но самого да не коснешися. И изыде диавол от Господа.
Малисон оторопело поднял руку, пощупал затылок.
– Не коснёшися… – он посмотрел влево и вверх, но вместо крыши магазина прозирал явственно горелый обрубок креста на шпиле ниенской кирхи. – И изыде диавол…
Теперь он знал точно.
