Текст книги "Приключения-76"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

– Надеюсь, мои уроки не прошли даром, – произнес он небрежно, – немецкий ты разберешь? Я хочу, чтобы тебе стало стыдно: за доверие, заботу ты платишь изменой. Да-да! И не пяль на меня глаза! Сейчас ты будешь каяться. Держи!

Шейх пытался разобрать строки, напечатанные четким шрифтом.

– Что означает «ауф-эр-леген»? – с трудом прочел он по складам.

– Дай сюда! – Хюгель отобрал у него бумагу. – Я тебе сам все переведу. Слушай и вникай, ибо это голос самого фюрера. Яволь, – и он прочел торжественно и резко:

– «Герру Гельмуту Хюгелю – действительному тайному советнику рейхсканцелярии. Для секретного сообщения шейху северных курдов Гариби Второму...» Так... Это тебя не интересует. Вот! «...считать, что санкционированной фюрером, важнейшей заботой великой Германии после грядущей очистки Среднего Востока от засилья английской плутократии и тлетворного влияния русского большевизма явится освобождение северных курдов и предоставление им полной самостоятельности под знаменем шейха Гариби и под моральной эгидой «третьего рейха».

В свою очередь, в священной борьбе за новый правопорядок и достойное будущее человечества рейх рассчитывает на посильную помощь: со стороны шейха Гариби и иных курдских вождей, преданных фюреру и Германии. Хайль Гитлер!

Берлин – Потсдам,

11 июля 1935 г.».

Хюгель окончил чтение и торжественно поднял над головой плотный глянцевитый листок.

– Я вижу, ты все еще сомневаешься, – он развел большие ладони в стороны и запрокинул голову. – О майн готт! Чем еще убедить этот дремучий Восток? – Хюгель бросился к сейфу, бесшумно отпер его и вытащил хрустящую голубую бумажку. – Смотри, – сказал он, – наверное, это произведет на тебя большее впечатление, чем имперский документ! Ты видишь? Это чек. Чек на солидную сумму – полмиллиона! Вот посмотри, убедись и возьми этот чек себе. Он твой, он для твоего народа, в который Германия верит.

Шейх озабоченно осмотрел голубую бумажку, погладил ее шершавой ладонью и спрятал на груди под халатом.

– Когда можно получить деньги? – спросил он глухо.

– Хоть завтра в любом банке, – резко выкрикнул Хюгель. – Нет! Именно завтра. Зо! Завтра, потому чтем послезавтра надо действовать.

– ...Ты спас меня, господин Хюгель. Русский защитил моего сына. И тебе, и ему поклялся я бахтом своим. А жизнь у меня одна. Так кому из вас платить вперед? Не скрою, я, которого называли железным вождем, колебался: нужно ли выручать этого русского? Но Газими, мальчишка, пристыдил меня. Он настоящий курд. Он понимает, что такое долг. Он сказал, что сбежит или погибнет, но сделает так, чтобы все узнали: Долмат не похитил его, не убил. Тогда я сам отвел сына в мечеть Янги-Ай. Отвел и сказал преподобному Азиз-ходже, если с Газими, да не допустит того аллах, случится худое, я оторву башку имаму и выброшу ее грязным псам. Имам знает, что слово мое – кремень.

Что поделаешь: пришлось раскрыться перед Азиз-ходжой и, выходит, перед всей узбекской знатью. Но у меня не было иного выхода. Кому-то захотелось сдуру убрать Долмата. Не иначе господину Шахруху. Вот он и взбудоражил мусульман. Если бы Газими не показался вчера с минарета взбудораженной толпе, русскому был бы конец.

– Ослиная голова этот Шахрух, – сказал по-немецки Хюгель, – политик из него, как из бабы фельдфебель. Да и ты хорош. Спасибо, хоть теперь рассказал обо всем по чести. Я, конечно, высоко ценю благородство, но только не по отношению к врагу, мой дорогой.

– Русский – настоящий мужчина.

– Слепец! – вскричал Хюгель. – Он водит вас всех за нос, как не понимаешь ты этого? Ты – мудрец, вождь!

– Зачем понадобилось ему дурачить меня? Да подлецы и не закрывают никого грудью своей.

Хюгель смешался. Ярость душила его. Но он не находил слов, чтобы возразить шейху. Он долго молчал и курил сигару.

– Надо кончать, – произнес он хмуро. – Кончать со всем. Жив еще этот задрипанный Гусейн-заде?

– Самым простым делом для меня было – утащить его.

– Ладно! – перебил Хюгель. – То, что ты средь бела дня шахского наследника из спальни украдешь, мне известно.

– Что делать с Гусейном? – спросил шейх.

– Выгони на все четыре стороны. А для стратегии я только что дал тебе немалые деньги.

– Зачем они сейчас?

– Собери курдов, которые скитаются без крова и пищи, таких в этой стране наберется не одна тысяча. – Глаза Хюгеля заблестели. Он повел шейха к карте, висевшей на стене, и обвел пальцем кружок. – Пусть разобьют лагерь в долине.

– Там, где развалины крепости? – спросил шейх.

– Да! – обрадованно подтвердил Хюгель. – У этой старой крепости они будут жить с женами и детьми. Ты понял? Бедные курды со своими семьями.

– К чему там женщины и дети?

– Пусть живут, пусть кормятся на наши деньги, пусть молятся аллаху и ждут Большого дня. И они, и ты узнаете о нем позже, а пока делай, как я говорю.

– Жандармы опознают меня, едва я начну созывать курдов, а веревка для моей шеи уже давно намылена.

– Чудак, – Хюгель усмехнулся, – я же тебе говорил не раз: шейх Гариби погиб. Это официально подтверждено мною и тремя жандармскими чиновниками ровно год назад. Труп твой опознан нами и зарыт в глухом месте, без каких бы то ни было указаний на могилу, чтобы не разжигать стадных и религиозных чувств у курдов. Да и физиономия у тебя теперь неузнаваема. Я ведь не зря пригласил к тебе лучшего хирурга из немецкого госпиталя. – Хюгель бесцеремонно раздвинул пальцами растительность на лице у шейха и погладил розовый рубец у него за ухом. – Не больно? – спросил он с чрезмерной участливостью.

– Больно, – ответил шейх, держа голову все так же неподвижно.

Абдурашид не знал, что в это время в их пограничном селении уже объявился Аскар-Нияз.

Юзбаши промчался по улице галопом на коне, одолженном у своего бывшего подчиненного узбека: тот встретил Аскар-Нияза на станции. Аскар-Нияз спешился у склада, быстро привязал коня к столбу и, сбивая на ходу нагайкой пыль с сапог, вошел во двор.

– Спишь, малай худородный? – крикнул издалека Абдурашид слуге, которого небрежно оттолкнул Аскар-Нияз. – Сколько раз говорено тебе: никого во двор не пускать!

– Это я, почтенный Абдурашид-ака, – сказал Аскар-Нияз и без церемоний подошел к супе. Кряхтя и всем своим видом выказывая недовольство, Абдурашид сел и свесил голые ноги в чувяках.

– Как здоровье досточтимого Мирахмедбая, да пошлет аллах благополучие его дому? – вяло произнес Абдурашид.

– Здоров как мул, – ответил Аскар-Нияз и приступил к делу. Он достал из походного мешка шкурку, остро пахнущую гнилью, и кинул ее на колени Абдурашиду.

– А-а, – сказал Абдурашид и снова смежил очи. – Надули вас эти голодранцы. Надули, как последнего, мальчишку. Ай-ай-ай! – Он даже языком прищелкнул от огорчения, понюхал, не поморщившись, даже вроде бы с удовольствием, шкурку и потер пальцем фиолетовое клеймо, хорошо заметное на белой мездре... – Вот он здесь ваш знак, юзбаши. – Абдурашид развел толстыми руками. – Ничего не поделаешь.

Аскар-Нияз глубоко втянул в себя воздух, раздув тонкие ноздри. Янтарные глаза его обшарили огромный двор и остановились на распахнутой двери. Это был хозяйский вход на склад. Не говоря ни слова, Аскар-Нияз побежал туда. Размахивая нагайкой, он разогнал рабочих, которые устроились на складском полу за скудной-трапезой, и взобрался на гору тюков. Он начал швырять тюки вниз, едва не угодив одним из них в Абдурашида, который вкатился на склад, возмущенно вопя. Вслед за толстяком появился свирепый усач Селим Мавджуди.

– А ну, постой-ка, парень! – крикнул он хорошо поставленным командирским голосом. – Ты что, сдурел?

– Заткнись, падаль! – хрипя от натуги, ответил Аскар-Нияз. – Не забывай, баран, что ты обращаешься к юзбаши и к сыну святого Ходжи-Нияза. – Он нашел то, что искал. Это были шесть тюков, помеченных его клеймом. Все шесть лежали один к одному точно так же, как он их оставил здесь три недели назад. Аскар-Нияз наступил ногой на свои тюки, вытащил платок и вытер мокрое лицо, шею и грудь. Он дышал, как загнанный конь.

– Я еще спущу толстую шкуру с того, кто посмел выставить меня жуликом, – пообещал Аскар-Нияз.

– Слезай сейчас же, шайтан! – завопил Абдурашид.

– Взять его! – начальственно велел рабочим Селим Мавджуди. Но люди в лохмотьях сбились в кучу и не шевелились, наблюдая испуганными глазами за всем происходящим на складе.

Сыпля ругательства, толстый Абдурашид сам полез наверх. Вслед за ним, гневно сверкнув глазами в сторону рабочих, начал подниматься и сержант Селим Мавджуди.

– Именем закона и шаха вы арестованы, – крикнул он.

Аскар-Нияз только усмехнулся. Он подождал, пока Абдурашид поднимется, и умело хлестнул нагайкой по его широкой физиономии.

– Вой-бой! – закричал Абдурашид. – Он погубил меня, шайтан. Он вышиб мне глаз! Что же вы, мусульмане! Хватайте его!

Селим Мавджуди вытащил из кобуры наган и приказал:

– Руки вверх!

Аскар-Нияз сделал шаг к нему и взмахнул нагайкой. Выстрел грохнул, отдавшись под потолком. Наган Селима Мавджуди полетел в сторону, а сам сержант, ухватившись за локоть, сполз на пол. Двумя прыжками Аскар-Нияз догнал Абдурашида и начал методично хлестать нагайкой по его покатой спине и шее. Толстяк упал, закрыв своим телом проход. Аскар-Нияз перешагнул через Абдурашида, плюнул на него, вышел, вскочил на коня и умчался.

За полночь он вернулся в город. Дом Мирахмедбая спал. По внутреннему переходу Аскар-Нияз прошел на половину, где жил хозяин. Сонный слуга приоткрыл входную дверь.

– Подними Мирахмедбая, – велел Аскар-Нияз.

Ворча и кашляя, в коридоре появился Мирахмедбай в толстом халате, накинутом на голые плечи.

Аскар-Нияз вошел в коридор, достал из-за пазухи шкурку и подал ее Мирахмедбаю.

– На клеймо взгляните, почтеннейший, – прошипел Аскар-Нияз. – Чье оно? Не сына ли Ходжи-Нияза, которого вы обрызгали своей грязной слюной?

– Пошел вон! – велел Мирахмедбай. – Ты пьян.

Тогда Аскар-Нияз распял шкурку и прижал ее к лицу Мирахмедбая. Слуга бросился на Аскар-Нияза сзади, но поручик лягнул его в живот. Захлопали двери. На вопли слуги и хрипение Мирахмедбая выскочили из многочисленных комнат люди. Аскар-Нияз отбивался от них, пока не упал, сбитый с ног чьим-то могучим кулаком.

– Запереть в подвал! – приказал Мирахмедбай. Халат сполз с него, и он стоял перед сыновьями и слугами в постыдном виде, но не замечал этого: ярость душила его.

Трое дюжих мужчин повели Аскар-Нияза к двери.

– Погодите! – крикнул вдогонку Мирахмедбай. Вот фонарь. Возьмите. – Он торопливо зажег «летучую мышь» и подал ее одному из своих сыновей. Парень убавил пламя и подтолкнул Аскар-Нияза в спину.

В то же мгновение Аскар-Нияз вскинул ногу и ударил носком сапога по фонарю. Фонарь вылетел из рук опешившего парня, стукнулся о стену и разбился. Вспыхнул разлившийся керосин, раздались растерянные крики, загорелись обои и ковер, покрывавший пол.

Аскар-Нияз сквозь огонь рванулся к двери и выскочил на улицу. За ним погнались, но он выиграл несколько секунд. Этого оказалось достаточно, чтобы скрыться.

* * *

Аскар-Нияз не впервые уходил от погони и потому быстро запутал преследователей. Час спустя он постучался в ворота мечети Янги-Ай. Сонный служка не решился его впустить.

– Именем пророка! Подними самого Азиз-ходжу, – сказал Аскар-Нияз. – Передай, что здесь сын Ходжа-Нияза Бухарского.

Скрипнул засов.

– Что стряслось, юзбаши? – спокойно спросил Азиз-ходжа. Настоятель узбекской мечети был еще не стар. Жесткая красивая бородка окаймляла его мужественное лицо. – Входи! – Азиз-ходжа двинулся к темному порталу мечети. Аскар-Нияз следовал за ним. Они поднялись по стертым кирпичным ступеням. Имам остановился у невысокой двери, погремел ключами и впустил Аскар-Нияза в сводчатую узкую хиджру.

* * *

Толпа молящихся, похожих друг на друга как близнецы, – все они были в белых чалмах – влилась во двор мечети Янги-Ай. Люди шли, поглощенные мыслями о себе и о боге, и никто, конечно, не заметил человека в таком же одеянии, как и у всех, который под сумеречными сводами отстал, боком втиснулся в узкую щель в стене и исчез.

Молчаливый служка уже ждал Хюгеля. Он взял немца за руку, повел по пустынным, темным переходам, наконец оставил одного в просторной комнате. Хюгель не успел оглядеться, как из-за полога появился имам Азиз-ходжа. Сам того не замечая, Хюгель нагнулся в поклоне, прижав по-мусульмански руку к сердцу, а имам так же естественно благословил его жестом и предложил сесть на ковер.

– Я буду предельно краток, – сказал Хюгель, – я должен знать, кто поведет узбекских мусульман к святой могиле.

– Мусульман поведет священное негодование, возмущение тем, что большевики оскверняют могилу Ходжа-Нияза Бухарского, принявшего двенадцать лет назад мученическую смерть от рук неверных.

– Ходжа-Нияз похоронен рядом с усыпальницей курдского святого... Как его?

– Блаженного Латифи, – строго произнес имам.

– И об этом до сих пор никто не знал?

– Даже мне об этом стало известно не так давно, – сказал имам. Он помолчал, перебирая четки, и продолжил, не глядя на Хюгеля, а как бы общаясь сразу с целым миром: – Вчера ночью в мечеть явился юзбаши Аскар-Нияз. Он бежал сюда от мирской суеты, замучившей его. Я сообщил Аскар-Ниязу о том, что его праведный отец объявлен святым, что преданные люди отыскали могилу, но она, увы, осквернена неверными, продолжающими свои надругательства.

Хюгель с восхищением посмотрел на имама и даже сдвинул набок чалму. Красивое лицо Азиз-ходжи было по-прежнему непроницаемо.

– Как же он воспринял все это? – спросил Хюгель об Аскар-Ниязе.

– Так, как воспринимает на Востоке каждый мужчина весть о святотатстве по отношению к праху отца, – сказал имам и все-таки добавил: – Мои люди разыскали нескольких сподвижников Ходжа-Нияза. Эти седобородые рассказали Аскар-Ниязу о мученической смерти его отца. К тому же сегодня утром явился истерзанный перебежчик с советской стороны. Он принес фотографию из русского журнала: рядом с мусульманской гробницей – железная вышка! – глаза имама возмущенно сверкнули: – Большевики бурят святую землю. Грязным железным прутом пронзили они еще не истлевший прах Ходжа-Нияза.

Хюгель не сдержался и подмигнул имаму, но тот и бровью не повел.

– «Если это даже могила не моего отца, все равно в отместку за подобное кощунство мало крови всех комиссаров» – так сказал Аскар-Нияз. – Имам сложил руки на коленях.

– Значит, Аскар-Нияз поведет мусульман? – спросил Хюгель.

– Я уже сказал вам: праведный гнев поведет людей.

– Да, да, – согласился Хюгель. Он вытащил из-под ватного халата хрустящий чек и сказал: – У мечети возникли, как я понимаю, непредвиденные расходы? – Он протянул чек имаму.

Тот едва скосил глаза, на миг они сверкнули, но тут же он овладел собой и произнес:

– Положите на блюдо. Мой служитель разберется.

Хюгель вышел, пятясь, но у порога кинул на имама одобряющий взгляд и бесшумно похлопал пальцами о пальцы.

– Прошу! – Хюгель открыл дверцу, и Шахрух юркнул в автомобиль. Молча доехали до бульвара, и лишь потом, когда машина выскочила на шоссе, Шахрух произнес не без раздражения:

– Герр Хюгель, неужели нельзя избавить меня от необходимости играть в ваших спектаклях? Можно ведь было открыто встретиться в моем доме или в кафе?

Хюгель кивнул напомаженной головой.

– Яволь, – сказал он. – Я согласился бы с вами, если бы не прошел в свое время прекрасной специальной школы в Мюнхене. Да-да. – Он взглянул через плечо на Шахруха. – Перед вами, майн герр, один из тех, на кого опирался Адольф Гитлер еще в ту пору, когда наши либералы спорили, что лучше – коммунизм или национал-социализм. Теперь они уже не устраивают дискуссий. Зо! И у вас, очевидно, на этот счет сомнений тоже нет?

– Национал-социализм на Востоке отнюдь не то же самое, что на Западе, – не очень уверенно возразил Шахрух.

– Да! – с неожиданной горячностью воскликнул Хюгель. – Сто раз – да! Но вы – один из предводителей нового спасительного для вашей страны движения. Вы ли не обязаны учитывать наш немецкий опыт? Ну, довольно дискуссий. Мы отвлеклись.

– Надо убрать Долматова, – как давно обдуманное, произнес Шахрух.

– Глупо, – бросил Хюгель. – Убрать только потому, что он вам несимпатичен!

– Курды не лучше, – мрачно вставил Шахрух.

– Вы опять уходите от главного. Мне тоже подозрителен Долматов, но я сам готов оберегать его даже от простуды, пока не узнаю, какое задание он выполняет. Вот в этом деле я рассчитывал на вашу помощь. Но на помощь разумную, – он подчеркнул голосом последнее слово.

Шахрух молчал, почесывая наманикюренным мизинцем тонкую полосочку усиков.

– Прежде всего, коль мы уже заговорили о Долматове, суммируйте, пожалуйста, ваши доказательства, Убеждающие в том, что он – большевистский агент.

– Извольте... Вам, надеюсь, известно, что современной разведке не так уж трудно подготовить любого двойника: моего, вашего, даже копию шахини с родинками на соответствующих местах.

– Допустим, но и в этом случае доказательством служит несовпадение. А вы всегда отмечали лишь сходство этого Долматова с тем, которого знали вы. Ну, хорошо, допустим так. Он – двойник. Он пришел сюда с заданием. Зачем же в таком случае, – размеренно спросил Хюгель, – вам, господин Шахрух, понадобилось вызывать ярость черни по отношению к Долматову, распускать слухи о ритуальном похищении мусульманского ребенка? Ну, растоптали бы Долматова науськанные вами фанатики. А дальше? Для чего он появился здесь, с кем он связан? Кто бы ответил нам на эти вопросы?

Шахрух молчал, надувшись.

– Да-а, труп врага хорошо пахнет... – Хюгель хмыкнул. – Но сдерживайте свои восточные страсти, коли взялись за большое, общенациональное дело. Думайте о спасении вашей несчастной страны, а для этого нужно быть стратегом.

Шахрух хотел что-то сказать, но Хюгель остановил его повелительным жестом.

– Пусть Долматов пока пребывает на свободе. Не он нас должен заботить теперь. Главное – поход оскорбленной и разгневанной орды мусульман, курдов и узбеков к советской границе. Выстрелы по безоружным борцам за веру должен услышать весь Восток. Именно поэтому Берлин вновь настойчиво запрашивает, обеспечена ли этому походу поддержка властей? – Хюгель говорил по-немецки, и Шахрух, с удовольствием произнося чужие слова, отвечал на том же языке:

– Можете успокоить Берлин.

– Значит, если я вас правильно понял, на самом верху поддержат нашу акцию? Я имею в виду, разумеется, стихийно возникшее шествие оскорбленных мусульман...

– На самом верху обещают не препятствовать.

Хюгель наклонил голову:

– А если русские не откроют огонь?

– Увы! – Шахрух сокрушенно развел руками, хотя глаза его были все так же сощурены. – Подчиняясь уставу, наши посты все равно вынуждены будут открыть огонь по черни с фланга. Чтобы отсечь толпу от границы и отогнать ее прочь.

Они успели объехать гору и приблизились к особняку Шахруха с восточной стороны. Не доезжая до белокаменного дома, Хюгель бесшумно притормозил.

– Благодарю вас, господин Исмаили, – произнес он несколько напыщенно и продолжил: – От имени рейха... – Хюгель отогнул накрахмаленный лацкан у пиджака Шахруха и приколол с внутренней стороны крохотный значок.

Скосив глаза, Шахрух посмотрел на свастику в желтом кружке и улыбнулся.

Сержант Селим Мавджуди собрался возвращаться к месту службы – на границу. Он стоял посреди пустого зала «Розы Ширака» и отдавал последние приказания буфетчику.

В углу в одиночестве сидел за своим обедом русский радиотехник Долматов.

– Уезжаете в Пограничный? – спросил он у сержанта и добавил, вздохнув: – Мне туда просто позарез надо...

– За кладом? – Селим Мавджуди покрутил пальцем у виска.

– Да... – сказал Андрей, решительно взмахнув рукой. Он взял салфетку и быстро начертил на ней незамысловатый план. – У самой стены против третьей двери, – объяснил он. – Полагаюсь на вашу честность, господин сержант, пятнадцать тысяч вам, пятнадцать – мне. Все лучше, чем пропадать добру.

Селим Мавджуди побагровел.

– Вот что, Долмат, – произнес он зловеще. – Ты меня хуже чем за дурака принимаешь. – Он взревел: – Я тебе не сосунок какой-то! Я мужчина и не позволю, чтобы каждый мне в лицо плевал.

– Против третьей двери, не забудьте, – сказал вдогонку сержанту Андрей. Он расплатился с растерянным буфетчиком и ушел по своим делам.

* * *

Кривая улица, ведущая к складу Султанбека, была еще светла; в последних лучах солнца струилась блестящая пыль. Из-за глиняных дувалов возносились дымки. В воздухе стоял запах жареного мяса. Был час мусульманской трапезы. И тут показался сержант Селим Мавджуди; он был весь в поту, даже усы обмякли.

Он заглянул в приоткрытую дверь склада.

– Долмат! – позвал он; возбужденные глаза его горели. – Выйди на пару слов.

– Что тебе? – спокойно спросил Андрей.

– Долмат, я всю свою жизнь на карту поставил, – проникновенно зашептал Селим, – первый раз за пятнадцать лет бросил пост. – Он оглянулся. – Всего на одни сутки бросил. Через два часа поезд, я обратно поеду. Вот твоя доля. – Он достал из кармана тряпичный узелок и протянул его Андрею. – Здесь пятнадцать тысяч. Можешь проверить. Пятнадцать – тебе, пятнадцать – мне. А толстый Абдурашид и так не сдохнет.!

– Нет, – сказал Андрей. – Отдай ему, как обещали. – Он развернул тряпицу и вытащил одну бумажку.

– Стой! – придержал его за руку сержант. – Из своих отдам, – сказал он, заискивающе заглядывая в глаза Андрею. – Ты не врал, Долмат, – произнес он торжественно и вдруг взмолился. – Но это же не все?! Скажи, ради аллаха! У тебя же, наверное, еще немало осталось.

– Там мои деньги остались! – Андрей показал глазами на север и вздохнул. – Все равно не достанешь.

– Нет! – взволнованно возразил сержант и зашептал: – Наши ходят туда. Часто ходят. Ты только скажи, куда зайти, где найти, а остальное – моя забота.

– Обманешь, – сказал Андрей. И вдруг его словно прорвало. Он схватил сержанта за отвороты кителя и притянул к себе. – Смотри, Селим, ты дал мне надежду. Какую надежду! Если будут деньги, значит, я уже завтра – человек! Но если ты у меня их отнимешь, мне терять нечего. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Сколько там? – спросил сержант, тяжело дыша.

– Пятьсот тысяч в долларах, – ответил Андрей, не глядя на Селима. – Десять бумажек, по пятьдесят тысяч каждая.

– Вот тебе, – сержант достал из сумки чековую книжку. – На! Пусть я буду у тебя в кабале. Здесь все мое состояние. Все, что я скопил за мою каторжную жизнь. Ну, давай, пиши адрес.

Андрей достал блокнот и быстро черкнул: «6-й Саларский проезд, дом 3. Плотникова Антонина Семеновна».

– Пусть только твой человек выучит адрес наизусть, а бумажку уничтожит.

– Не беспокойся! – Селим дрожал от возбуждения. – Стреляный волк собирается туда.

– Не хочу знать, кто он, твой стреляный волк, – сказал Андрей и небрежно прикоснулся к карману, в котором спрятал только что полученные от сержанта чеки. – Мы теперь с тобой одной веревочкой связаны. Надежный человек – твоя забота. Запомни, к Плотниковым надо постучаться ровно в шесть утра. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Это условный знак, что человек пришел надежный. Тогда откроет пожилая женщина.

– А потом? – нетерпеливо спросил сержант.

– А потом нужно сказать: «Наследник делит наследство». – «Когда?» – спросит Антонина Семеновна. Пусть ей ответят: «В начале осени». После этого Плотникова вынесет деньги. Десять купюр по пятьдесят тысяч долларов.

– Я запомнил! – поспешно заверил Андрея Селим Мавджуди. Он пожал руку Андрею и пошел прочь, но, сделав несколько шагов, вернулся.

– Да, Долмат, учти, – произнес он, пряча глаза, – делить придется на троих. Тому, кто пойдет, – тоже равная доля.

– Торговаться не будем, – сказал Андрей. – Был бы человек посноровистей, чтобы не попался чекистам. А обо мне ему лучше не говорить.

Селим Мавджуди взглянул обиженно, так, будто хотел возразить:«Ну что я, маленький?» Нетерпение подстегивало его. Он юркнул в первый переулок и исчез.

Одному ему известным ходом Селим Мавджуди прошел в ресторан, а оттуда, никем не замеченный, пробрался к спальне мадам Ланжу.

– Безумная голова! – упрекнула мадам восторженным шепотом и втащила сержанта в маленькую боковую комнатку. – Ты прибежал ко мне тайком? – спросила она с девичьим восторгом.

Сержант сопел. Глаза его беспокойно бегали.

– Я очень спешу, мадам Шарлотта. В семь вечера поезд, а если меня завтра не будет на посту, капитан мне башку с плеч снимет.

– Когда это кончится. – Мадам Ланжу вздохнула. – Когда ты наконец бросишь свою службу и будешь совсем, совсем рядом. – Она прижалась к сержанту, к счастью, не заметила тоскливого и отчаянного взгляда, который он бросил поверх ее обнаженного плеча на часы, стоящие на комоде... Сержант механически поцеловал это плечо, приторно пахнущее кремом, и произнес как мог спокойнее:

– Повезет мне с одним делом, мадам Шарлотта, и я поселюсь на веки вечные здесь, в доме Мирахмеда.

– Ты мне, конечно, как всегда, не скажешь, что за дело, – мадам приложила пальчик к губам сержанта. – Ну и не надо. Я буду молиться, чтоб тебе повезло.

– Ладно, – сказал Селим и зашептал горячо: – Никакой политики, дело сугубо денежное. В Ташкенте, у мадам Плотниковой, спрятаны деньги Андрея Долматова. Вернее, не его, а старого генерала Долматова.

– И много? – скептически поинтересовалась мадам.

– М-м... в долларах пятьсот тысяч.

– Боже, Селим, – мадам погладила его по небритой щеке, – как ты все-таки наивен, друг мой. Неужели Андрей Долматов не мог бы пронести несколько бумажек через границу?

– Он правильно сделал, он не баран, – не без бахвальства сержант добавил: – Долмат переходил на моем участке в открытую. От меня бы он свои доллары не утаил, нет... И потом, есть еще доказательство. Вот. – Не без колебания извлек он из потайного карманчика бумажную купюру и показал ее мадам Ланжу. – Это из тех, что старый Долматов спрятал в Пограничном городе.

Теперь мадам посерьезнела и сразу превратилась в стареющую деловую женщину.

– Один человек собирается идти на ту сторону как раз для того, чтобы вывести Долматова на чистую воду, – произнесла она будто про себя и вновь внимательно осмотрела купюру. – Да, сомнений не вызывает...; Что ж, пусть он заглянет и к этой Плотниковой. Опасность, конечно, имеется, но человеку этому обычно помогает фортуна.

– Кто такой – человек? – Селим пытался изобразить неведение, но удавалось ему это плохо.

– Князь Синяев. Будто ты не знаешь! – Мадам Ланжу продолжала рассуждать вслух: – Не может быть, чтоб Долматов все так тонко рассчитал... С другой же стороны, если открыть Синяеву, что к деньгам причастен Долматов, он к Плотниковой не пойдет... Но это же полмиллиона... Да, чтобы выиграть, надо, как всегда, рискнуть, – и вполне профессиональным тоном мадам потребовала: – Пароль!

На следующий день князь Владислав Синяев исчез. Последним, кто видел его, был эмигрант Терский. Он столкнулся нос к носу с Синяевым, когда тот выходил из жандармского управления.

– Я полагал, князь, вы осуществляете сугубо приватный сыск, – с присущим ему ехидством произнес Терский, показав глазами на чугунные ворота.

– Идите вы к дьяволу! – выругался Владик.

Одет был Синяев как обычно: белые галифе и начищенные хромовые сапоги.

– Маскарадный костюм у вас припрятан на границе? – Терский задумчиво почмокал губами и пошел к особняку Хюгеля.

Сам хозяин открыл ему дверь и поспешно провел его в гостиную.

– Ушел, – сказал Терский о Синяеве, – получил, конечно, жандармское благословение, хотя и хвастался, что все делает самостоятельно.

– Не только благословение, – сказал Хюгель, – жандармерия тоже решила устроить окончательную проверку и получить улики. Так что в случае успеха Синяева ждет приличный гонорар. – Упомянув о деньгах, Хюгель подошел к сейфу, вмурованному в стену, бесшумно отпер его, достал несколько бумажек, отложил две обратно, а оставшиеся небрежно протянул Терскому.

– Итак, следить за Долматовым, обнаружить, наконец, связь. В центре внимания – отношения с Аскар-Ниязом и с фрейлейн Антоновой.

Терский с деланной небрежностью спрятал деньги.

– От последнего поручения увольте, – произнес он, вздохнув. – За отношениями Долматова с дамами я, увы, уследить не в состоянии. Видите ли, существует такое понятие, как мужская порядочность.

– Бросьте кривляться! – остановил его Хюгель. – Вы хорошо понимаете, что меня интересует.

– Как говорят на Востоке: я вам верный пес. – Терский уже дошел до порога, но остановился и сказал вполне серьезно: – Если я вам, герр Хюгель, верный пес, это значит – я немецкая овчарка? Так, что ли?

– Да, если вам угодно, – раздраженно ответил Хюгель. – Вы мне надоели своим фиглярством. И постарайтесь не являться ко мне среди бела дня! Только в самых экстренных случаях.

– Хорошо, – Терский кивнул головой. Он вышел за ворота, оглянулся на особняк, белевший за оградой из жасмина, и произнес внятно: – Так тебе и надо, Семен Ильич! – пошел по улице, опустив плечи, словно на них давил непосильный груз.

В доме у Антоновых был праздник. Андрей понял это сразу, хотя в низкой комнате было по-прежнему темно и ромашки на столе увяли. Но Алексей Львович так молодцевато выбежал навстречу Андрею, так крепко обнял его, что Андрей, догадавшись, спросил:

– Пришел ответ?

– Вот он! – торжественно возгласил Алексей Львович и показал Андрею бумагу, украшенную советским гербом. – Асенька! – позвал он, – встречай Андрея Дмитриевича.

Андрей быстро пробежал глазами написанные на машинке строки:

«Уважаемый Алексей Львович!

Полотна, упомянутые в письме Долматова А. Д., действительно хранятся в запасниках нашего музея. Не экспонировались они по той причине, что были сомнения относительно авторства, хотя некоторые специалисты предполагали, что принадлежат они Вашей кисти. Теперь благодаря тем данным, которые сообщил Долматов А. Д., экспертиза неопровержимо установила, что картины написаны именно Вами. Они присоединены к Вашей экспозиции, которая давно открыта в музее. В нее входят шесть картин и несколько этюдов. Каталог мы Вам посылаем с настоящим письмом. Просим сообщить, на какой банк перечислить вам гонорар за три полотна, которые были оценены комиссией соответственно в двенадцать тысяч, в девять и в пять тысяч рублей. Возвратить Вам картины, даже в случае Вашего желания, мы не можем, так как по советскому закону они являются народным достоянием, как и все значительные произведения искусства, находящиеся на территории СССР. Мы полагаем, что Вы и сами предпочтете, чтобы Ваши произведения находились на родине.

Искренне желаем Вам здоровья и творческих успехов!

Директор музея Ш. Рахманкулов,

ученый секретарь Л. Иванов».

– Ну, каково? – воскликнул Алексей Львович.

Из своей комнаты вышла Ася. Она тоже была радостна, большие глаза ее влажно поблескивали.