Текст книги "Приключения-76"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

15

Усман и Шемякин понуро сидели у стола подполковника Зенина. Григорий Иванович испытующе оглядел их и сказал:

– Завершили операцию. Так сказать, успешнее некуда. Гапичева сейчас разгуливает по Москве и, если краденое золото с нею, а скорее всего оно с нею, от души хохочет над нами...

– Но ведь можно произвести у нее обыск, – неуверенно сказал Шемякин, – Арестовать, наконец, и ее, и Лихарева...

– Можно, Владимир Михайлович, – подтвердил Зенин колюче. – Все можно. Лихарева арестовать не штука. Но что мы ему предъявим после ареста? Показания Самойлова? Устроим очную ставку с Куделько? А если Самойлов и Куделько или хотя бы один Куделько откажутся от всего и сам Лихарев не проявит откровенности? А Гапичева за те дни, что была вне поля нашего зрения, спокойно сбыла свой товар, и нам практически нечем доказать, что Лихарев крал золото, а она перевозила краденое. И даже если Лихарев будет откровенен, остается главный вопрос: где похищенное золото? Ведь его надо возвращать государству,

– Выходит, Лихарев перехитрил нас? – спросил Усман упавшим голосом. – И уйдет безнаказанным?..

Зенин хмуро посмотрел на него. В глубине души подполковник тоже опасался, что Лихарев может выйти, как говорится, сухим из воды... И ответил сердито:

– А я не бабка-угадка, чтобы предсказывать наперед. Кто мог знать, что Мария Мищенко задумает разом покончить счеты с мужем и жизнью? И что заболеет предупрежденный нами кассир в аэропорту...

Все, что говорил подполковник, было совершенно справедливо: вроде бы и никто не виноват, и виноваты все разом: преступник ускользает от возмездия. И все же Шемякин попробовал рассеять мрачное настроение.

– Но, Григорий Иванович, ведь могло случиться и так, – сказал он, – что Гапичева дожила бы здесь до 22 июля. Мы сработали бы точно по плану, а она все-таки уехала без груза...

– Могло, – согласился Зенин после продолжительной паузы. – И товарищи из нашего управления в Красноярске, в частности полковник Кудрявин, считают, что, если Лихарев действительно любит Гапичеву, он не станет прямо втягивать ее в свою авантюру, делать соучастницей. Но... Как видите, опять психология. И снова открытые вопросы. Ведь Лихарев может и подстраховать себя. Наконец, Гапичева может протянуть ему руку помощи. Тем более что оба они считают себя в полнейшей безопасности. Словом, психологических версий можно построить много. А чтобы нам с вами не запутаться в них, давайте воспользуемся теми данными, которыми располагаем.

...И вот их разделяет только стол. Обычный обеденный стол, накрытый клеенкой. По одну сторону его, почти соприкасаясь плечами, сидят два офицера милиции – Владимир Шемякин и Владимир Усман, по другую в позе чуть живописной и небрежной – Олег Лихарев. Они оценивающе, с нескрываемым интересом, молча смотрят в глаза друг другу.

– Вы что-то в одиночестве, Олег Вадимович! – спросил Шемякин самым дружелюбным тоном. – Невеста ваша, как ее... – Он наморщил лоб, как бы стараясь вспомнить фамилию...

– Гапичева Лидия Ивановна, – подсказал Олег с любезной улыбкой.

– Да, Гапичева. Отлучилась, видимо, по делам?

– В Москве она, – Олег тяжело вздохнул.

– Что так? – удивленно спросил Усман. – Только что приехала и сразу домой.

– Ну, не сразу, – Олег уже не улыбался, говорил по-прежнему любезно и гладко, но чувствовалось: взвешивает каждое свое слово. – Прожила здесь двадцать дней. Отпуск подошел к концу. И потом, знаете, Лидия Ивановна человек очень тонкий, глубокий. Она потрясена и шокирована этой скандальной историей с квартирной хозяйкой. И не смогла остаться здесь больше ни часу. Такие зрелища не для ее нервов...

– Да, происшествие печальное, – сочувственно сказал Усман. – Оно и привело нас к вам. Как вы считаете, в тот вечер Павел Мищенко не позволил себе ничего лишнего по отношению к жене? Не спровоцировал ее на такой шаг? Правда, ваши хозяева жили очень дружно. Но Павел был крепко пьян, могло получиться по-всякому...

– Уже бывшие хозяева, – сказал Олег с явным облегчением, поняв наконец, что их привело сюда. – Я завтра возвращаюсь в общежитие. Здесь и дороже, и комната мне одному не нужна, и воспоминания об этой истории... А в тот вечер мы с Лидией Ивановной были у себя, слышали только обрывки их разговора.

– Ну спасибо, Олег Вадимович, – весело сказал Шемякин, когда Лихарев, закончив свой короткий рассказ, подписал протокол допроса. – Мы так и думали: ничего криминального. Семейная ссора, которая едва не закончилась трагически. Но человек попал в больницу, и мы обязаны проверить причины. Должность такая. Да и о Мищенко пошли слухи. – Шемякин дружески улыбнулся Лихареву. – Кстати, о слухах. Только строго между нами. Без протоколов, просто потому, что мы Владимиром Леопольдовичем, – кивнул он на Усмана, – очень доверяем Олегу Лихареву и хотели бы слышать его мнение. Так вот, Олег, – улыбка, тон, обращение Шемякина – все подчеркивало неофициальность, интимность их разговора, – есть слухи, что в старательской артели не все чисто. Как ты считаешь, Олег, может ли ловкий преступник похищать золото из старательской артели?

Усман и Шемякин внимательно смотрели на Лихарева. Но даже тень не проскользнула по его лицу, в светлых, прищуренных глазах не было ни растерянности, ни страха. Только чуть шевельнулись пальцы лежавших на столе рук, но тотчас же успокоились. Он помолчал ровно столько, сколько и должен был помолчать серьезный, не привыкший бросать слов на ветер человек, услыхав такой вопрос, и ответил снисходительно:

– Если преступник не только ловкий, но к тому же и умный, думаю, что похищать золото можно...

– Но ведь мы в прошлом году усилили охрану драгоценного металла.

– Знаю, – Олег старался сохранить прежний тон, однако почувствовал напряжение в голосе. «Почему он подчеркивает – «в прошлом году»? Неужели пронюхали что-нибудь?»

– Ну хорошо, Олег, – как бы шутя сказал Шемякин. – Давай на минуту предположим, что ты, именно ты, похищаешь золото из колоды старательской артели. Скажи, пожалуйста, как бы ты действовал в таком случае?

На мгновение зрачки Лихарева расширились и застыли. Но вот Олег провел рукой по лицу, точно смыл с него что-то, и взглянул на собеседников совершенно спокойно.

– Забавное предположение, – Олег улыбнулся. – Ну в этом случае... В этом случае я, наверное, поступил бы так. – И подробно, деловито, наслаждаясь тем, что с каждым его словом нарастает опасность, стал описывать «технологию» хищения золота. Говорил долго.

– Справедливо говорят: нет замка, к которому бы не было ключа, – несколько удивленно сказал Шемякин, выслушав пространную исповедь Лихарева. Помолчал, собираясь с мыслями, и спросил: – А как по-твоему, кто-нибудь пользуется этим способом? Как ты считаешь, кто из старателей может заниматься кражей золота?

– Кто? – переспросил Олег и заговорил обличительно: – Найдутся. Часто вы судите о человеке по внешности, а заглянуть глубже не можете. Есть здесь такие, что прикидываются честными работягами, патриотами края, а присмотреться внимательно – увидишь другое. Вот хотя бы тот же Рыскин...

Лихарев называл и называл имена, перечисляя недостатки товарищей – на каждого была брошена тень.

Шемякин, подавив чувство брезгливости к собеседнику, сразу же после его монолога сказал подавленно:

– Что же, Олег Вадимович, спасибо за откровенность... Такое действительно приходится слышать не часто.

Когда, ошеломленные цинизмом Лихарева, они вышли на улицу, Усман спросил товарища:

– Как ты считаешь, он понял, зачем мы приходили?

– Спроси у него после ареста. Во всяком случае, золото он ворует. Это совершенно ясно. Главный вопрос: где самородки? Уже в Москве? Еще при нем? Или пока в тайнике?

16

И снова над логами, над таежною речкой Светлой всползали августовские туманы, и на мокрых, обвислых под дождем листьях проступали ржавые мазки.

В начале августа Шемякина и Усмана вызвали в Красноярск на семинар работников службы БХСС. Оба Владимира садились в самолет с тяжелым сердцем. Лихарев в последние дни явно нервничал. Затеял несколько беспричинных ссор со старателями. В общежитии грубил соседям, надолго исчезал из комнаты. Вечера проводил в лагере студенческого строительного отряда и, чего за ним раньше не водилось, частенько возвращался пьяным. Судя по многим признакам, готовился возвращаться в Москву, но дня отъезда не называл никому.

Едва Шемякин и Усман добрались из аэропорта в управление, их пригласили к начальнику ОБХСС.

Говорили о Лихареве, о встрече с ним в доме Мищенко, о неожиданном отъезде из Красногвардейского Лидии Ивановны Гапичевой.

Шемякин и Усман рассказывали коротко, неохотно. Полковник Кудрявин понимал, как нелегко его собеседникам говорить об этом, какими профессионально незрелыми, даже беспомощными видятся они себе. Константин Прокопьевич сказал сочувственно, ободряюще:

– Не изводите себя. От досадных случайностей в нашей работе не застрахован никто. – Он помолчал, вспоминая о чем-то, улыбнулся невесело и продолжал: – Да и так ли уж страшен на самом деле ее внезапный отъезд? Судя по информации наших товарищей из Москвы, никаких признаков того, что Гапичева вывезла из тайги золото, пока нет. И я не думаю, что в будущем о Гапичевой мы узнаем что-либо иное, слишком она расчетлива и труслива. Пользоваться выручкой от сбыта краденого станет с удовольствием, но на прямое соучастие осмелится едва ли. Да и любовь Лихарева к ней не позволит ему поставить эту дамочку под удар. Сейчас важно не упустить самого Лихарева, и главное – не дать вывезти краденое кому-то из его сообщников.

– Но кому, Константин Прокопьевич? – спросил Шемякин. – В эти месяцы из Красногвардейского никто не отправлял посылок в Москву.

– Ну, в прошлом году сам Лихарев тоже не отправлял ни одной, а потом оказалось: отправил три.

– Парень-то он неглупый. Едва ли станет повторяться, может придумать что-нибудь поновее.

– Может, конечно. – Кудрявин кивнул. – Но и переоценивать его нельзя. Да и выхода у него другого нет, кроме как снова искать курьера, вроде Самойлова или студентки Тани...

– Кстати, в последние дни он зачастил к студентам, – заметил Усман.

Кудрявин внимательно посмотрел на него, быстро спросил:

– С кем из студентов он подружился?

– Приглядываемся, товарищ полковник.

– Не упускайте из поля зрения новых знакомцев Лихарева, – наставлял Кудрявин. – Сообщите заранее о выезде студентов. Придется встретить их в аэропорту и поговорить откровенно. Все меры, которые вы наметили, чтобы предотвратить бегство Лихарева из района, считаю правильными. И никакой медлительности. В нашем распоряжении столько времени, сколько отпустит Лихарев. Его арестовать в день отъезда.

Занятия семинара шли своим чередом. И вот однажды лейтенанта Шемякина срочно пригласили к телефону.

– Владимир Михайлович, – услыхал он в трубке знакомый голос дежурного по райотделу, – ваша жена принесла мне телеграмму из Красногвардейского, говорит, очень важная. А я прочитал, мне она непонятна: «Гости уезжают пятого. Лиза».

– Немедленно передайте телеграмму подполковнику Зенину, – взволнованно перебил Шемякин.

– Григорий Иванович выехал в район. Вернется седьмого.

– Майор Моничев на месте?

– Да.

– Передайте телеграмму ему и предупредите, чтобы он ждал телефонного звонка из Красноярска.

Через несколько минут Шемякин докладывал Константину Прокопьевичу Кудрявину:

– Товарищ полковник, комендант общежития, как мы с ней договорились, послала на имя моей жены зашифрованную телеграмму. Лихарев пятого выезжает в райцентр. Прошу вас поручить майору Моничеву задержать Лихарева.

17

Лихарев проснулся в полутьме. Вечер, что ли? Или светает? Пальцы уперлись во что-то твердое. Почему он в верхней одежде? Олег приподнялся на локте, осмотрелся. Лишь сейчас дошло до сознания: он на нарах в камере предварительного заключения...

Сердце ухнуло тревожно и часто, во рту стало сухо. Впрочем, стоп! Кажется, причин для волнения нет. Вчера добрался до райцентра, устроился в гостинице. Последняя ночь в тайге. Можно и выпить по потребности. Потом откуда-то появился милиционер. Вроде бы с ним был какой-то спор. И вот привели сюда. Через час прочитают мораль, может быть, оштрафуют для порядка и отпустят.

– Лихарев, выходи!..

Олег вошел в комнату, настороженно посмотрел на майора Моничева. Станислав Федосеевич поднял взгляд от лежавших перед ним на столе бумаг, молча указал Лихареву на стул и сказал укоризненно:

– Что же получается, Лихарев? Работали почти четыре месяца. А теперь весь заработок на ветер. Пьянствуете и хулиганите...

– Ну какое там хулиганство? – с явным облегчением возразил Лихарев. – Выпил лишнего, а ваш сотрудник придрался ко мне. Вот и получился спор.

– Спор, – сердито повторил Моничев, с любопытством приглядываясь к Лихареву. – От вас-то мы не ожидали такого. И человек вы культурный, и работник, я слышал, неплохой. А допускаете такое неуважение к сотруднику милиции, нарушаете общественный порядок.

– Я учту свою ошибку, – сказал Лихарев как только мог печально, – и не повторю ее.

– Все обещают и учесть, и не повторять. Оштрафовать вас придется за нарушение общественного порядка.

– Пожалуйста, – Лихарев сокрушенно развел руками, опустил голову. – Раз виноват, заплачу.

– Вещи-то все целы?

– Наверное, – ответил Лихарев, по-прежнему убито глядя в пол. – Да много ли со мной вещей?

– Может быть, вещей и немного. Но дело в качестве вещей, в их содержимом. – Моничев пристально посмотрел на Лихарева, напряженно застывшего на стуле. – Да, Олег Вадимович, все дело в содержимом, как говорится, в начинке. Скажем, поролоновый медвежонок... Пустячок, детская игрушка. А зашей в нее, допустим, парочку самородков, и уже не игрушка, а довольно-таки дорогая вещица. И приходится искать оказию, чтобы этого медвежонка отвезти в собственные руки некоего Михаила...

Лихарев, будто от удара, вскинул голову, хотел возразить, но лишь посмотрел на окно за плечом майора. Не было видно ни солнца, ни неба, сползала, сочилась дождевыми струями тоскливая осенняя рябь. И тут он почувствовал, как поползли из-под ног половицы и даже стул вроде бы закачался. На лбу выступила холодная испарина, с трудом ворочая отяжелевшим языком, он сказал хрипло:

– Я не понимаю, о чем вы говорите,

– Да так, к слову. Мы только диву даемся, какой вы, Лихарев, выдумщик и хлопотун: то начиняете поролонового медвежонка, то тюбик от зубной пасты, то батарейку электрического фонарика. То ищете надежных людей, ваших земляков. Вот прошлое воскресенье прогуливались по тайге со студентами. То излагаете нашим товарищам научные способы хищения золота. – Моничев вздохнул печально и сказал совсем доверительно: – Может, и меня просветите, Олег Вадимович, с какого обыска начинать: в ваших вещах, у студентов в строительном отряде или в Москве, у вашей любимой невесты Лидии Ивановны Гапичевой. – От взгляда Моничева не скрылось, как вздрогнул Лихарев при упоминании о Гапичевой, а потом сразу словно бы обмяк и сидел понурый, обессиленный, кажется, готовый вот-вот свалиться со стула. – Человек вы неглупый, расчетливый, понимаете, что к чему. Может быть, не станете создавать себе и нам лишних неприятностей и забот и скажете сами, где находится похищенное вами золото?

Лихарев невидяще смотрел на майора, вспомнив о чем-то, криво усмехнулся и сказал почти спокойно:

– Я должен подумать.

...Студент Александр Булычев встретил подполковника Зенина и майора Моничева с нескрываемым удивлением:

– Ко мне? В чем дело?

– Саша, вам знаком Олег Лихарев?

– Да. Отличный парень. Он сейчас улетел в Москву.

– Вы, конечно, договорились с ним о встрече в Москве?

– Да, он должен ждать меня в аэропорту.

– Саша, – мягко попросил Зенин, – принесите, пожалуйста, нам ту вещь, которую оставил вам Лихарев.

– Но... – Булычев замялся. – Но я обещал Олегу не показывать ее никому. Олег сказал: там три шкурки соболей, за это не привлекают к уголовной ответственности.

– Саша, – Зенин положил руку на плечо паренька. – Лихарев обманул вас. Он опасный преступник. Принесите посылку, которую Лихарев оставил вам. Сами вскройте ее в присутствии ваших товарищей, и вы убедитесь: я говорю правду.

И вот сверток, оставленный Олегом Лихаревым, лежит на столе. Булычев вспорол мешковину, под ней открылась старая вышарканная овчина. Развернул ее, видел толстый слой ваты. Еще минута, и в хлопьях ваты блеснули самородки...

– Вот так соболиные шкурки! – Саша удивленно присвистнул. – Ну, Олег...

– Принесите из моей машины весы, – попросил Зенин шофера. – Надо составить акт об изъятии похищенного Лихаревым золота. Итак, сколько получается? Сорок пять самородков, общим весом восемьсот девять граммов. Распишитесь, ребята, в акте...

...После тяжелых раздумий Лихарев признался, что два года воровал самородки в старательской артели.

18

– Лихарев, на допрос! – скомандовал конвойный, остановившись в дверях камеры.

На этот раз конвойный провел Лихарева мимо комнаты, где работал Усман, и остановился у дверей кабинета начальника райотдела. За столом сидел незнакомый Лихареву немолодой человек в штатском костюме.

– Входите, входите, Лихарев, – совсем по-домашнему пригласил он, уловив настороженность Олега. – Давайте знакомиться. Я Кудрявин Константин Прокопьевич. Проходите, присаживайтесь. Говорят, в ногах правды нет. А нам с вами нужна только правда.

– Я уже рассказал всю правду лейтенанту Усману, – ответил Олег, недоверчиво и оценивающе осматривая Кудрявина.

– И правильно сделали. Искренность и правда – ваши главные союзники.

– Союзники чего? – спросил Лихарев с вызовом.

– Вашего будущего, – спокойно, как бы не расслышав ершистой интонации Лихарева, ответил Кудрявин. – Не спешите, Олег Вадимович, отказываться от него.

– Будущее... – Олег нервно передернул плечами. – Но ради чего?

– Ради искупления вашей вины. Ради возвращения к нормальной жизни. Это немало. Ведь вам только двадцать три.

– На днях исполнится двадцать четыре... – Лихарев усмехнулся и продолжал, захлебываясь словами: – Будущее! А зачем оно мне? Без любви, которая вам не снилась и во сне. Без любимого человека. Будущее, в котором только работа, работа ради существования. А какие радости?

«Ведь ты рос среди нас, учился в нашей школе, жил среди наших людей... – думал Кудрявин. – Но так и. не понял главного, чем живы все мы. А может быть, напускаешь на себя, боишься даже себе признаться в своих утратах и несешь несусветные пошлости».

– Много радостей, Олег Вадимович, – сказал он резче. – Сознание того, что нужен, полезен, что тебя уважают люди, и ты им честно и прямо смотришь в глаза. И любовь. Только истинная, чистая, которую не надо покупать ценой преступления... И дружба. Настоящая мужская, требовательная. Конечно, не с Костылевым, которого вы цитировали сейчас.

– Таких людей, как Костылев, я презираю, – горячо возразил Лихарев.

– Хотелось бы верить. Но сам-то Костылев видел в вас единомышленника, единоверца.

Лихарев знал, что их отношения с Костылевым были и дружескими, и весьма доверительными, но в устах Кудрявина эта очевидная истина послышалась ему оскорбительной, и он спросил, чтобы только не молчать:

– Почему вы так считаете?

– Разговоры об опасных преступлениях ведут с людьми, которым доверяют, – терпеливо объяснял Кудрявин. – А Костылев с вами говорил о кражах золота. Вот я и хочу знать, что именно говорил он вам об этом? О каком «завещании» Костылева ходят слухи по поселку? Где записная книжка Костылева, которая исчезла после его самоубийства?

Лихарев молчал. Он ожидал этих вопросов и давно приготовил отрицательные ответы. Но немолодой человек, что сидел напротив Олега, смотрел на него без тени неприязни, выжидающе и спокойно. И Олег, пугаясь охватившего вдруг смятения, понял, что не сможет под этим взглядом произнести такое заманчивое для него слово «нет».

После неожиданной исповеди Костылева Лихарев терялся в догадках: что это – пьяное бахвальство банкрота или все-таки правда? Возвратившись в Москву, он не раз порывался начать розыск женщины, на которую намекал ему Костылев, но все откладывал исполнение своего намерения. Страшно было увериться в лживости Костылева. И еще страшнее, если Витька говорил правду. Ведь женщина, по словам Костылева, посвящена в его тайну. И значит, у него, Олега Лихарева, не останется иного выхода, кроме... устранения невольной свидетельницы... От этой мысли ему делалось знобко. Олег отмахивался от нее, но мысль становилась назойливой, появлялась все чаще, и он, убеждая себя, что это не более чем химера, принимался в деталях, в подробностях обдумывать предстоящую «операцию».

– Что же вы молчите? – спросил Кудрявин и понимающе улыбнулся. – Сказать нечего или говорить трудно?

Ему действительно было трудно. Сказать правду – значит навсегда расстаться пусть с призрачной, утлой, но все-таки надеждой, что спустя много лет, когда ему снова возвратят свободу, он сумеет воспользоваться доверенной Костылевым тайной. Но не слишком ли призрачна и зыбка эта надежда? Такие тайны обычно недолговечны. Костылев мог проболтаться о ней и кому-нибудь еще. Возвращения же свободы ему придется ждать много лет, а потом окажется, что тайна давно уже не тайна или что ее вообще не было никогда... К тому же, если смотреть правде в глаза, то сроки возвращения свободы зависят и от его искренности сейчас, в эту минуту. Нельзя упускать такой шанс. Лучше синица в. руках, чем журавль в небе...

Лихарев набрал в грудь воздуха и, как когда-то в армии, перед тем, как шагнуть за борт, самолета, зажмурился на мгновение, потом утвердил на столе свои подрагивающие руки и сказал чужим голосом:

– Костылев действительно говорил со мной о способах хищения и о том... о том, что в Москве, на квартире его жены, вернее подруги, адреса которой он мне не назвал, в тайнике за выключателем хранится наворованное им золото...

– И много? – прервал его Кудрявин.

– Много, – Лихарев как бы споткнулся на этом слове, судорожно, будто утопающий, глотнул воздух, облизал задеревеневшие губы и, отсекая от себя все надежды, договорил: – Костылев уверял, что там два килограмма в слитках...

– Как же вы должны были найти эту женщину? – спросил Константин Прокопьевич, ничем не проявляя своей настороженности.

– Костылев любил эффекты. – Лихарев криво улыбнулся. – Он сказал: после моей смерти тебе, Олег, передадут записную книжку. В ней ты найдешь телефон этой женщины. Ее имя Валя.

– А где теперь эта записная книжка?

– Не знаю.