Текст книги "Приключения-76"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

6

– Что же, Михаил так ничего и не передал мне? – настороженно спросил Олег, заставив Самойлова на всякий случай показать Куделько на фотографии.

– Он сказал: «Желаю Олегу удачи на этом поприще», – повторил Самойлов, – и все. Мы с ним хорошо посидели в ресторане, выпили бутылку коньяку, бутылку шампанского. Потолковали. Так вообще, обо всем. Но о тебе больше не было разговора.

– Понятно, – ответил Лихарев упавшим голосом. Он думал о Михаиле Куделько, о его оскорбительно прохладном отношении к посылке. Для него, наверное, два самородка – пустячок. А попробовал бы добыть их сам. Даже рыбу в речке поймать на крючок трудно. А тут... Перед отъездом Олега в Сибирь Михаил сгоряча, за рюмкой, согласился получать от него посылки. Но тогда речь шла об этом вообще, предположительно. Либо будут эти посылки, либо нет. Согласился, а дошло до дела – в кусты. Брезгует промыслом Олега, брезгует им самим.

А вдруг и Лида побрезгует? Не поймет, не оценит, что все ради нее, ради их будущего, ради их собственной крыши над головой. Неужели его, Олега Лихарева, оценит, поддержит один только Витька Костылев? Неужели только Костылеву, этому пьяному позеру, может он безбоязненно открыть свою душу? Ведь и Костылев открыл ему свою главную тайну, о которой Олегу и думать жутковато. Открыл, потому что видит в нем единомышленника.

«Единомышленник, ровня Костылеву», – Олег поежился, перехватил недоумевающий взгляд Самойлова и сказал с наигранным спокойствием: – Гриша, у меня к тебе просьба. – И подчеркнул: – На этот раз последняя. Видишь, вон лежат книги, разная мелочь и – главное – фонарик. Возьми все это, мы вместе отнесем на почту. Ты на глазах приемщицы упакуешь все в бандероль и отправишь ее Михаилу. Обратный адрес и фамилию отправителя укажешь свои. – Он сделал паузу и продолжал жестко: – В батарейке фонарика – начинка. Ясно? Но ты не бойся. Если проверят – он работает. – Олег щелкнул выключателем, лампочка затеплилась желтым светом. Он подержал на ней пальцы, словно согревая их, и сказал задумчиво: – Это, Гриша, действительно последняя просьба. Можешь забыть обо всем и спать спокойно. Дальнейшее – моя забота. Я тоже скоро двину домой. Сюда не вернусь. Хватит. Понимаешь, что-то очень тянет за душу. Выпьем, что ли. И я провожу тебя на почту.

7

Раньше Олег не выдерживал и часа одиночества. Сразу же звонил по телефону товарищам, договаривался о встрече, шел побродить по улице. Но, возвратившись в Москву из тайги, стал домоседом. С нетерпением ожидал, когда останется в квартире один. Тщательно заперев входную дверь, доставал из тайника самородки. И всякий раз в памяти воскресало одно и то же...

...Прямо из аэропорта Олег заехал к Михаилу Куделько. Насвистывал с подчеркнутой беспечностью, проворно извлекал из «контейнеров» свои сокровища. Норовил стать спиной к Михаилу, но все время лицом, затылком чувствовал его печальный, испытующий взгляд.

Наконец Олег обернулся и, по-прежнему избегая взгляда Михаила, улыбнулся в пространство, деревянным голосом сказал:

– Спасибо за то, что ты сберег. – Подождал ответа, потом добавил многообещающе: – Проценты с меня коньячком. – Поласкал взглядом самородки и вдруг нервно зашарил рукой по столу: – Где еще один? Неужели я просчитался? Только что все были здесь.

Он суетливо, испуганно заметался от стола к стеллажу с книгами, к платяному шкафу, опустился на колени, на четвереньки, ползал на полу, заглядывал под диван, под шкафы...

Михаил, прижавшись спиною к подоконнику, молча наблюдал за Лихаревым. И глаза его за очками, поначалу удивленно усмешливые, стали испуганными.

– Да, Олег, ты просчитался. И очень крупно, – сказал он, с трудом откашливаясь. – Получи вот... – Отворачиваясь от Лихарева, медленно распрямившегося, подал ему самородок и грустно объяснил: – Я сейчас увел один из любопытства. Хотел проверить твою... – и все-таки смягчил выражение, – твою внимательность...

Но Олег чутко уловил то, что не отваживался сказать ему в глаза приятель. «Жалеет, издевается...» – ужаснулся он и, побагровевший, с яростно сжатыми кулаками, подступил к Михаилу.

– Разыгрываешь, да? Проводишь психологические эксперименты? А знаешь, мне это какой ценой... – Он задохнулся.

– Знаю... – ответил Михаил очень тихо. – Наверное, даже слишком высокой. И чтобы не войти мне в долю, я тебя очень прошу: если снова отправишься на промысел, пожалуйста, позабудь мой адрес... Понимаешь, я не горю желанием собрать коллекцию поролоновых мишек. Ты ведь никогда не знал моего дня рождения.

Олег старался забыть эту встречу. Каждый раз, оставшись один, вынимал из тайника самородки, слиток латуни, матрицы. Шел в ванную комнату, включал паяльную лампу.

И вот в такую минуту у входных дверей прозвучал звонок. «Потрезвонят – и уйдут восвояси», – решил Олег. Но звонок трещал снова и снова. Олег выругался, выключил паяльник, медленно пошел к дверям. «А вдруг за мной...» – промелькнула в голове мысль. Он почувствовал: ноги стали ватными.

Звонок повторился. По-стариковски шаркая подошвами туфель, Олег доплелся до двери, открыл ее. На площадке лестницы стояла Лида. Она пытливо оглядела его, улыбнулась и сразу нахмурилась:

– Заснул, что ли? Я звоню уже минут десять. Знаю, что ты дома. И вдруг – молчание. И вид у тебя такой растерзанный. Но, может быть, ты все-таки пригласишь меня войти? Или там у тебя другая гостья?

После возвращения Олега в Москву и горячей встречи в аэропорту они виделись каждый вечер. И каждый вечер Олег приказывал себе, но так и не мог решиться сказать этой женщине, какою ценою он заплатил за ее любовь, за их будущую прописку в собственной квартире. Но сегодня, сейчас, уже невозможно избежать разговора, после которого кончится все-все. Олег улыбнулся через силу, поцеловал Лиде руку и возразил как только смог ласково:

– Что ты, Лидочка, какая гостья? – И признался неожиданно жалобно: – Один как бирюк.

Лида, опираясь на его руку, вошла в квартиру, потянула носом воздух, сказала озабоченно:

– У тебя что-то подгорело на кухне. Хотя, по-моему, запах из ванной. Похоже на утечку газа. – И решительно пошла в ванную.

Олег испуганно зажмурился. Лида сказала успокоенно:

– Нет, это не газ. Но почему здесь такой чад? Угореть можно. – И вдруг увидела колечко, которое он перед самым ее приходом извлек из формочки. – Ой, какая прелесть! – воскликнула она. – Какая изящная вещица! – И хотела взять кольцо.

– Осторожно! Оно горячее! – предупредил Олег.

Не донеся руку до кольца, Лида отдернула ее, задержала взгляд на паяльной лампе, на обрубленном неровно латунном слитке и, разом поняв и оценив все, но ожидая и даже требуя от Олега опровержения, спросила с надеждой:

– Почему горячее? Что за алхимия, Олег? Не хочешь ли ты сказать, что...

«Своди все к шутке, к розыгрышу!» – точно разгадал он подтекст ее намеренно наивных вопросов. Нервно облизнул пересохшие губы и наклонил голову:

– Да. Именно так. Я только что, – он выделил эти слова, – выплавил это кольцо... – Посмотрел ей в глаза и даже обрадовался, когда они округлились от испуга.

Но Лида здорово умела владеть собой. Олег не уставал удивляться ее спокойствию и выдержке. Глаза ее сразу же стали всегдашними, сощурились, а вот уже и проскользнула во взгляде обычная ирония, и тон, когда она задала новый вопрос, был ничуть не испуганным.

– Из чего выплавил, Олег? Из латуни? – Она еще стремилась свести все к шутке.

«Сама не верит в такую нелепость, но жаждет, чтобы я подтвердил», – подумал Олег и, удивляясь охватившему его безразличию ко всему, даже к этой женщине, спокойно сказал: – Из золота.

Глаза ее снова округлились, взгляд заметался по глухим стенам ванной, и даже голос слегка осел.

– Но почему из золота? Откуда?

«Потому что я вор. Ради тебя и себя. Ради нас», – хотелось ответить ему, но Олег все же предпочел смягчить признание. – Подфартило, как говорят в Сибири. Прихватил с собой сувениры. – Он услыхал свой нелепо бодряческий голос и сокрушенно замолк.

«Сейчас она влепит мне пощечину, выскочит из квартиры. По лестнице простучат ее каблучки. На улице она добежит до первого телефона-автомата, и до приезда милиции в моем распоряжении останется времени столько, сколько надо, чтобы перекинуть через водопроводную трубу ременную петлю... или шлепнуться из окна на асфальт...»

Все это лихорадочно промелькнуло в мозгу Олега. И его опять охватило безразличие. К себе. К ней. Ко всему на свете.

Но Лида не отвесила ему пощечины, не кинулась к телефону. Она обессиленно присела на край ванны, совсем маленькая, сразу постаревшая, испуганно посмотрела на Олега, громко всхлипнула, но спросила деловито:

– Как же ты мог? Ведь за это...

– Расстрел, – спокойно договорил он.

Она стиснула пальцами виски, раскачивалась, покусывала губы. Олег замер: вот сейчас все произойдет именно так, как рисовалось ему.

– Теперь я все время буду бояться за тебя, – сказала она еле слышно.

– Постараюсь продержаться подольше. – Он обмахнул со лба испарину.

– Нет. Нет, – голос ее стал очень звонким. – Больше никогда, слышишь?

– Да. Конечно. Никогда, – торопливо заверил он и благодарно подумал: «Какая же все-таки молодец Лида! Ведь в общем-то и не спросила ни о чем, и ничего не изменилось. Вот это истинная любовь! Ради того, чтобы остаться вместе с ним, Лида готова поступиться своей гордостью, закрыть глаза на некоторые подробности...» Он признательно заглянул в каменное лицо Лиды, и вдруг кольнула мысль: а что, если это никакая не любовь, а полное безразличие? Чтобы не думать об этом, Олег поскорее поцеловал руку Лиды. Рука была холодной и вялой.

Они молчали долго. Каждый по-своему оценивал случившееся. Больше Олегу Лихареву опасаться было уже нечего.

8

В маленьком закавказском городке клубилось голубизною весеннее небо, девушки несли веточки пушистой мимозы. Олег Лихарев, поглощенный своими заботами, не замечал ни влажно зазеленевших склонов гор, ни набухших почек в садах. Два года назад он служил в этих краях в армии, а теперь приехал сюда с рекомендательным письмом своего однополчанина Николая Югова.

«Входи, входи, однополчанин! – тепло встретил Николай Олега, когда тот приехал в уютную квартирку на одной из бывших московских окраин. – Женился я. Скоро ожидаем прибавления семейства».

«Поздравляю», – сказал Олег, а про себя прикинул: «Тем лучше для меня. Семейному человеку деньги нужнее. Не станет, как Михаил, выставляться бессребреником».

Он не таился перед хозяином. Лицо Николая стало хмурым и отчужденным.

«Зря, Олег, – сказал он печально. – Единственное, чем я могу помочь, – это дать письмо к моей теще в Закавказье. Места тебе знакомые, езжай туда, теща примет тебя как дорогого гостя. Все дальнейшее решай сам...»

...В маленьком закавказском городке цвели мимозы и по-весеннему голубело небо, а в далеком таежном районе трещали злые февральские морозы и на переметенных метелями лесных проселках машины буксовали в снежных заносах.

Лейтенант Шемякин вошел в кабинет начальника районного отдела внутренних дел, жарко разрумяненный, зябко потирая руки и громко стуча об пол задубелыми валенками.

– Что, Владимир Михайлович, продрог? – участливо спросил его подполковник Зенин.

– Есть и это немного, – ответил Шемякин, – но главное, Григорий Иванович, новости грустные.

– Что, на Красногвардейском что-то неладно?

– Там. Разговаривал я с директором прииска Барабиным. У них сомнения: все ли чисто в старательской артели. Понимаете, есть несоответствие между объемами перемытых отвалов и съемками металла.

– И большое? – спросил Зенин озабоченно.

– Граммов сто пятьдесят...

– Может быть, обсчитались нормировщики. И потом это же выработанные отвалы. Кубометр на кубометр не приходится.

– Проверяли, Григорий Иванович. Все-таки там есть несоответствие. И еще Барабин сказал: был слух, что на старательской гидравлике на речке Светлой пропадают видимые самородки.

– Час от часу не легче! Выяснили, что за установка, кто работал на ней?

– Установка удалена от поселка, – рассказывал Шемякин, с наслаждением подсаживаясь ближе к печке. – В смене два человека: бульдозерист и мониторщик. В старательской артели главным образом здешние таежники. После промывочного сезона все остались на месте. В основном я знаю этих людей.

– Подозреваете кого-нибудь?

– Не знаю, товарищ подполковник, может быть, за время работы в отделе у меня стала притупляться бдительность, но только перебираю я этих людей мысленно, В, честное слово, грех подумать на них такое... И все-таки запросил на почте сведения о посылках, переводах, бандеролях, которые были отправлены или получены старателями и членами их семей. Запросил сберкассу о вкладах, магазины о наиболее ценных покупках. – Он устало развел руками. – Не приложу ума: кто? Вроде бы все на виду, все на глазах. Места у нас не очень многолюдные.

Зенин долго молчал, внимательно, точно сейчас познакомился с ним, смотрел на старшего инспектора БХСС, потом сказал со вздохом:

– Хорошо, Владимир Михайлович. Хорошо, что не подозреваете никого, но не станем спешить с выводами. Сигнал-то уж больно серьезный. И проверить вам его придется с лейтенантом Усманом. Он пришел к нам из золотодобычи. Техник. Ему легче разобраться в специальных вопросах.

Входи, входи, Владимир Леопольдович, – нетерпеливо пригласил Зенин, едва лейтенант Усман появился в дверях. – Вести плохие с Красногвардейского у Шемякина. Ты, Владимир Михайлович, повтори-ка еще разок, что рассказал мне. Может быть, вспомнишь новые подробности.

Усман слушал внимательно, его нервное бледное лицо становилось все более озабоченным, большие грустноватые глаза за толстыми стеклами очков смотрели пристально, напряженно.

– Я согласен с Володей, – сказал Усман, когда Шемякин закончил свой рассказ. – Искать преступника надо среди сезонников, которые на лето приезжают в район. – Замолк, что-то припоминая, и продолжал неуверенно: – На Светлой работал мониторщиком парень, по-моему, его фамилия Лихарев.

Шемякин удивленно посмотрел на товарища:

– Правильно, Лихарев. Но при чем тут он? Говорили мы о нем с директором прииска. Он отозвался о Лихареве хорошо. Да и мы с тобой, Володя, видели этого парня. Демобилизованный солдат. Коренной горожанин, к тайге привык не сразу, но работал на совесть. Трезвый, чистоплотный во всем, в друзья ни к кому не набивался, но и не враждовал ни с кем. Непохоже, чтобы он...

– Все правильно, – подтвердил Усман. – И трудолюбивый, и трезвый, но, понимаешь, не нравится мне дружба Лихарева с Костылевым. А они были друзьями, жили в одной комнате.

– С каким Костылевым? – спросил Зенин. – С тем, что недавно...

– С ним, – ответил Усман.

– Факт серьезный, – задумчиво сказал Зенин. – Скажи мне, кто твой друг... Придется, товарищи, осторожно проверять этого Лихарева. Факты, только объективные факты.

9

– Володя, я с почты. – Голос лейтенанта Шемякина звучал в телефонной будке приглушенно. – Тебе что-нибудь говорит фамилия Самойлов?

Владимир Усман, слушая товарища, наморщил лоб, старательно припоминая всех известных ему Самойловых, и сказал после долгой паузы:

– Довольно распространенная фамилия. А чем он знаменит, твой Самойлов?

Шемякин рассказал, как, просматривая список отправленных в осенние месяцы посылок и бандеролей, увидел в нем фамилию Самойлова Григория Алексеевича. Тот послал из Красногвардейского ценную бандероль.

– А кто получатель?

– Куделько Михаил Георгиевич, Москва, Каланчевский проезд, дом четыре. Не знаю почему, но этот адрес тоже насторожил меня. Понимаешь, такое впечатление, будто я встречал уже где-то его или что-то очень близкое...

Усман весело подбодрил:

– Что же, вспоминай, тезка, вспоминай. Тренируй память. Еще старик Шерлок Холмс весьма одобрял дедуктивный метод. Хотя здесь, кажется, не дедуктивный, а индуктивный: от частного к общему, от смутной догадки к законченной версии... – Вдруг оборвал шутливую фразу и спросил деловито: – Ты говоришь, фамилия отправителя – Самойлов? Постой, постой... Да, совершенно точно. Осенью прошлого года я знакомился с сезонниками в поселке Еловском. И среди них был Самойлов. Кажется, действительно, Григорий... – Он замолчал и добавил уверенно: – Правильно, Самойлов. Григорий. Совсем еще молоденький паренек. И знаешь, Володя, помнится, к нам он приехал из Подмосковья.

– Ну вот, а ты еще поддеваешь: Шерлок Холмс, дедуктивный метод... – Усман чувствовал, что Владимир Шемякин, произнося эти слова, довольно улыбался. – Догадываешься, как важно для нас, что Самойлов именно из Подмосковья?

– Догадываюсь, – перебил его Усман. – Но о том, почему Самойлов, живя в Еловском, поехал отправлять бандероль в Красногвардейский, за пятьдесят верст от дому, пора не могу догадаться.

– Это как раз и наводит...

До сих пор Шемякин был убежден, что самородки в старательской артели на речке Светлой похищал Виктор Костылев. Как говорится, повидал виды гражданин; прошел огни, воды и медные трубы... Только спросить Костылева уже ни о чем нельзя, опоздали спросить...

Шемякин терпеливо, строка за строкой, просматривал справку конторы связи, надеясь найти в перечне отправителей фамилии Лихарева или Костылева. Но в списках не было ни того, ни другого.

Шемякин и сам не мог объяснить себе, чем именно привлекла его внимание бандероль, отправленная Григорием Самойловым в Москву Михаилу Куделько. Фамилии Самойлова и Куделько были явно незнакомы. Но вот адрес Куделько... Шемякин напрягал память, спорил с собой, и все-таки его не оставляло чувство: адрес именно этот или очень близкий он слышал совсем недавно. Но от кого? Кто здесь, в таежном поселке, мог назвать неведомый Владимиру Шемякину Каланчевский проезд в Москве?..

«А может быть, не слышал... – раздумывал Шемякин, – а прочитал в документах. Может быть, даже записал где-то...»

Шемякин вернулся в райотдел, быстро перелистывая бумаги, просматривал служебные записи последних дней. И наконец... Ну как же он мог позабыть об этом?.. Почти все время думал об этом человеке, сам себя опровергал: не может такой парень красть золото, а вот не удержал в памяти его московский адрес, который сам же записал после тревожного разговора с директором прииска Барабиным...

Михаил Куделько живет в Москве на Каланчевском проезде, в доме номер четыре, Олег Лихарев – на том же проезде, в доме номер шестнадцать...

Это совпадение может стать зацепкой в поиске. Но может оказаться и простой случайностью. А самое главное – нет пока никаких данных о связях Лихарева и Самойлова, Самойлова и Костылева...

...Приемщица почты в поселке Красногвардейском на вопросы Шемякина отвечала охотно:

– Нет, ничего такого не бросилось в глаза. Пришли, знаете, два парня. Обыкновенной наружности. Один повыше ростом, другой пониже. В рабочей одежде, как все тут ходят у нас. Одного я вроде бы встречала в поселке, но точно сказать не могу, второй вовсе не здешний. Принесли с собой две книги. Толстые. А как называются, я не посмотрела. Не все ли мне равно. И еще что-то принесли. Но вот что? А, вспомнила! Фонарик электрический. Пощелкали им, помигали, действует, мол, фонарь или нет. А то, дескать, друг, которому посылают, обидится, если неисправность в. нем. Потом один попросил меня упаковать бандероль. Я упаковала книги и фонарь, опечатала сургучом. Парень написал адрес, я выдала ему квитанцию. И до свидания...

– Фонарик-то был новый? – спросил Шемякин, ожидая в глубине души услышать: «Нет, старый». Но приемщица ответила:

– Исправный, говорю, был фонарь. А новый или старый, не знаю.

«А что, если они специально перед ней продемонстрировали исправность фонаря? Надо им было это зачем-то, – раздумывал Шемякин. – Зачем зажигать фонарь перед отправкой? Могли проверить дома...»

– Разумное соображение, Владимир Михайлович, – согласился подполковник Зенин. – Но ответа на вопрос у нас нет. Надо искать Самойлова. Только он может дать нам ответ.

10

Только Самойлов мог ответить на вопросы подполковника Зенина и его товарищей. Но ни Зенин, ни его товарищи пока не знали, что Григорий Самойлов был бы рад и сам получить от кого-то ответы на свои вопросы.

Олег Лихарев перед своим отъездом из поселка Красногвардейского сказал ему с подчеркнутым спокойствием:

– Вот и все, Гриша. Здесь мне больше не климат. Увидимся, наверное, не скоро. Спасибо за услугу, ты настоящий друг. Советую позабыть все, что было. А в случае... – он чуть не произнес «моего ареста», но споткнулся на этих словах, перевел дух, отгоняя тревогу, и договорил твердо: – В случае неприятностей отвечаю я и только я. Ты ничего не знал, выполнял мои просьбы вслепую. – Он опять вздохнул и продолжал великодушно: – Можешь для пущей убедительности сказать, что я запугал тебя. Я готов подтвердить эти показания. Слово честного человека. Так что спи спокойно...

«Честного...» – печально повторил Самойлов про себя.

С той поры Григорий едва ли не каждый день призывал себя к спокойствию. Но желанное спокойствие не возвращалось к нему. Нет, это не был страх за себя. Хотя мысли о возможном аресте и суде навещали его все чаще.

И ни водка, ни девушки не приносили забвения. И как-то очень трудно стало смотреть в глаза окружающим его людям. Трудно и стыдно, точно не Олег Лихарев, а он, Гриша Самойлов, обманул, обворовал этих людей.

«Да и велик ли обман. Подумаешь, несколько самородков. Ни слухов, ни разговоров о пропаже», – успокаивал себя Самойлов.

Но разве успокоишься, если уже вот много месяцев рядом с тобой – коренные таежники. Скоро год, как Самойлов работает в тайге. Теперь он не понаслышке знает, каким трудом добывают каждый грамм золота. Воистину драгоценный металл! И когда Самойлов думал об этом, несколько самородков, которые украл Лихарев, виделись ему вовсе не пустячком. Несколько самородков... И снизился заработок в старательской артели на речке Светлой, в чьем-то доме отложили давно задуманную покупку, чей-то ребенок не получил обещанного подарка... Конечно, украл Лихарев, но он, Григорий Самойлов, помог ему скрыть следы кражи...

Можно явиться в милицию и рассказать все как было. Но это значит предать Лихарева. А разве он может предать друга? Не лучше ли последовать совету Олега и позабыть все, что случилось?

Он решал: позабыть. Но каждый день слышал разговоры о планах добычи, о заработках, премиях за сверхплановый металл, и все мучительнее становилось смотреть в глаза людям, и не было желанного забвения, и не было ответа на вопрос: как же все-таки поступить ему?..

В тот день Григорий возвращался с работы раньше обычного. Он впервые заметил, что небо над поселком приподнялось, в дымной морозной мгле, вспоров ее, засинели ласковые предвесенние разводы. Оттаявшие от наледи окна домиков, весело поблескивая, смотрели на потемневшую дорогу, на осевшие ноздреватые сугробы по обочинам и за плетнями огородов.

– Эй, москвич! Замечтался! Постой, говорю! Дело есть к тебе! – услыхал он за спиной незнакомый голос.

Самойлов оглянулся и замер, а через секунду едва удержался, чтобы не юркнуть в калитку напротив. Быстрыми шагами к нему приближался участковый инспектор милиции лейтенант Ермаков.

Совсем еще молодой, немногим старше Самойлова, лейтенант Александр Ермаков несколько тяготился однообразными и прозаическими обязанностями участкового в малонаселенном таежном углу. В глубине души он считал себя незаурядным криминалистом, под стать сыщикам, каких показывают в западных детективных фильмах. Но тяжких, запутанных преступлений на участке Ермакова никто не совершал, и начальство пока не имело возможности в полной мере оценить глубокую проницательность лейтенанта. В ожидании своего часа он довольствовался тем, что разрешал себе некоторые вольности в ношении формы. Появлялся на улице в мундире и в таинственно надвинутой на бровки мягкой шляпе или в темных очках, а служебные рапорты писал красочно, непременно подчеркивая психологические подробности. Его иногда поругивали на совещаниях, но вскоре прощали, справедливо считая Ермакова способным и ревностным в службе офицером.

Ермаков остановил на улице Самойлова, не зная ни о том, что в райотделе ищут Самойлова, ни о том, что ему Ермакову, суждено сыграть действительно важную роль в раскрытии тяжкого преступления.

– Повестка тебе, москвич! – сказал Ермаков, подойдя к Самойлову.

– Куда? – хрипло спросил Самойлов и с трудом проглотил слюну.

– В военкомат, – весело ответил Ермаков. – Нынче твой год призывной. Или забыл? Так что готовь кружку, ложку...

– И только? – перебил его Самойлов и обмахнул выступивший на лбу пот.

– Смотри-ка ты, мало ему, – удивленно сказал Ермаков. – В армию человек идет. Это же понять надо. Так вот готовь, друг, проводины... Отслужишь действительную, вернешься сюда? У нас хорошо, просторно...

Самойлов молчал. Вдруг вспомнилось. По московским улицам медленно двигался бронетранспортер. На нем стоял гроб с останками Неизвестного солдата. Плечо в плечо застыли люди на тротуарах. Тишина...

– Значит, в армию, – повторил Самойлов и, еще не зная, найдет ли в себе решимость признаться в том тяжком и постыдном, что мешало ему прямо и честно смотреть в глаза людям, прокашлялся и пригласил: – Зайдем ко мне, лейтенант, есть разговор.