Текст книги "Мышеловка"

Автор книги: Сайра Шах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

– Если вы будете сами ухаживать за ней, система обеспечит вам некоторую поддержку.

– Сиделок?

– Ну… нет, не думаю – с ресурсами сейчас туговато, но это может быть какая-то временная помощь и психотерапия.

– А как насчет Франции? – спрашиваю я.

– Люди всегда говорят мне, что хотели бы увезти своего ребенка-инвалида в Боливию или еще куда-то, – медленно говорит доктор Фернандес. – Как медика, меня это, естественно, приводит в ужас. Но по-человечески… Я думала над этим, и похоже, что разница совсем незначительная. Если вы хотите уехать во Францию, вам нужно ехать. Я могу дать вам фенобарбитона про запас на случай, если у нее будет еще приступ. Вы не должны отказываться от своей собственной жизни. Она никогда не будет более транспортабельной, чем сейчас. И если у нее будет более короткая, но более счастливая жизнь, это хорошо. Если же она подхватит дыхательную инфекцию и вы не успеете достаточно быстро доставить ее в больницу, что ж, тогда…

Еще одна пауза.

Тобиас говорит:

– Мы тут думали, а что будет, если мы не заберем ее домой?

– Если вы не заберете ее из больницы, социальные службы будут обязаны найти ей вариант, чтобы ее взяли на воспитание.

Я начинаю плакать, громко всхлипывая, как ребенок.

Доктор Фернандес обнимает меня за плечи.

– Не нужно предпринимать никаких резких действий прямо сейчас. Послушайте, вам нужно время, чтобы как-то упорядочить то, что творится у вас в головах. А Фрейе необходимо остаться у нас еще на несколько недель. Рассматривайте это как бесплатный присмотр за вашим ребенком. Возьмите отгулы. Съездите вместе куда-нибудь и все обдумайте. И держитесь пока подальше от этой больницы.

Когда мы уже уходим, доктор Фернандес говорит:

– Я знаю, что вам еще нужно во многом разобраться. Но нам просто необходимо обсудить реанимационные меры. В законе очень четко указано, что мы можем делать и чего не можем. И есть некоторые области, где свобода наших действий ограничена. Что делать, например, если в ее состоянии наступит кризис? До какой степени вы разрешаете нам проводить реанимацию?

– Это звучит глупо, – вмешивается медсестра, – но смерть в таких случаях не может быть легкой и простой. Спокойной, с достоинством и умиротворением.

В моей голове снова щелкает все тот же переключатель, и на этот раз я вижу лежащее на кровати немощное тельце. Невидящий взгляд устремлен в потолок. Из живота торчит трубка, рядом лежит баллон с кислородом. Она дышит с помощью искусственной вентиляции легких, делая натужные тяжелые вдохи…

Мы с Тобиасом лежим вместе на нашей больничной койке. Я чувствую его слезы, и моя щека уже мокрая от них.

– Ты должна меня понять, – говорит он. – Если мы оставим этого ребенка у себя, я не смогу больше быть фрилансером. Мне нужно будет где-то искать работу. И нам придется отказаться от идеи переезда во Францию, что бы там ни говорила доктор Фернандес. Все наши мечты. Вся наша жизнь. Все, ради чего мы работали.

Я осторожно трогаю пальцами его лицо.

– Тебе не придется отказываться от своей свободы, – говорю я. – Мы будем жить во Франции своей жизнью, у нас будет своя студия звукозаписи – все, о чем мы мечтали. Мы одна команда. Маленькая команда. Я не позволю, чтобы одна часть этой команды перетянула на себя все ресурсы у двух других. Я не дам ей разрушить нас. – Мы лежим, вцепившись друг в друга так, будто мы с ним единственные спасшиеся во время кораблекрушения. – Когда Сандрин звонила сегодня, – продолжаю я, – было так приятно, что с нами снова общаются как с нормальными людьми. Я не хочу, чтобы мы думали только о болезнях, инвалидности и… жертвах. И я не позволю этому произойти. Помнишь, я рассказывала тебе, какой была в шестнадцать?

Лицо Тобиаса, прижавшееся к моим волосам, горит.

– М-м-м, не знаю даже. Расскажи еще раз.

– Мы с Мартой поехали тогда по обмену учениками между школами. До этого мы практически никогда в жизни не выезжали из Севеноукса[6]6
  Школа Севеноукс – старейшая английская школа-пансион, расположенная в городке Севеноукс, графство Кент; основана в 1432 году.


[Закрыть], а тут – Париж. Мы не могли себе позволить пойти куда-то поесть, поэтому просто выпили чашку кофе на двоих в каком-то шикарном кафе где-то в шестом округе, уплетая шоколадные эклеры из бумажных пакетов, спрятанных у нас на коленях. Мне улыбнулся один юноша, который показался нам невозможно утонченным. Я тогда сказала Марте: «Когда-нибудь я буду жить здесь, когда-нибудь я буду говорить по-французски, когда-нибудь я буду такой же утонченной».

– Что ж, ты все это выполнила, – сказал Тобиас. – В конце концов ты в самом деле поступила на учебу в Экс-ан-Прованс, помнишь?

– Я хочу повезти тебя туда, – говорю я. – Тебя и Фрейю – вас обоих. – Я чувствую, как тело его под моими руками напряглось, и поэтому быстро добавляю: – Нам не нужно принимать решение прямо сейчас. Фрейя может некоторое время побыть в больнице. Доктор Фернандес сказала, что нам следовало бы на несколько дней уехать отсюда. Я подумала о том доме, который Сандрин нашла для нас в Лангедоке. Я понимаю, что это не совсем то, но давай все-таки съездим туда и посмотрим. Это хороший повод для поездки. Просто чтобы развеяться. Я могу взять с собой молокоотсос для сцеживания.

– Возможно, я не люблю этого ребенка, но зато я точно люблю тебя, – шепчет Тобиас. – И я не хочу тебя потерять.

– Обещаю, что, если придется выбирать между вами, я всегда выберу тебя. Я должна это сделать. – Мои слова звучат как признание в предательстве. Я повторяю: – Я должна это сделать.

***

Уснуть я не могу. Просто лежу и слушаю, как храпит Тобиас. В три часа ночи я не выдерживаю и встаю с постели. В отделении неонатальной интенсивной терапии тепло и уютно, как в утробе матери.

Я сразу направляюсь к кроватке Фрейи. Не в состоянии поворачиваться и даже толком двигаться, она все же умудрилась прижаться щекой к мягким лапкам вязаного зайца. Это добивает меня. Окончательно добивает. Я сижу у ее кровати, рыдаю и никак не могу остановиться.

Я должна спасти это дитя. Я должна забрать ее домой. Если она может найти утешение в лапках кролика, разве она не заслуживает моих усилий? Разве не должна она черпать это утешение от меня? Разве я уже не обманула ее ожидания в эти первые недели ее жизни?

Я наклоняюсь над ней и украдкой виновато целую в макушку. Она замечательная на ощупь.

Я вдыхаю этот новый для меня запах младенца, чувствую мягкость ее волос. Я начинаю целовать ее снова и снова, глубокими освежающими глотками, как будто я могу выпить ее. Как наркоман, тянущийся к наркотику, я склоняюсь, чтобы еще раз поцеловать ее, затем еще раз…

Январь

Поместье Ле Ражон расположено на вершине холма и со всех сторон открыто ветрам. Мы подъезжаем к нему по крутым поворотам извилистой дороги, которая поднимается из долины, минуя узкие коридоры среди скал. Дорога проходит через деревушку Рьё, кое-как примостившуюся на склоне холма, а затем, словно потеряв здесь свое сердце, превращается в голый камень, покрытый пылью.

Трудно поверить в то, что всего двадцать четыре часа назад мы были еще в больнице. В течение нашего полета в Монпелье можно было наблюдать за облаками – и это было легко – и представлять себе, что поездка во Францию – лучшее, что мы сейчас можем сделать. Но чем больше мы отдаляемся от Лондона, тем больше я скучаю по Фрейе, по ее маленькому сморщенному личику, по слабеньким глазкам, по странному короткому движению, когда она вытягивает шейку.

Взятая напрокат машина делает последний поворот по этому немыслимому пути, и внезапно прямо перед нами оказывается живописный дом. Теперь нам видно, что эта самая недвижимость представляет собой группу фермерских построек. Часть из них лежит в руинах, и крапчатые серые камни из стен растащены для другого строительства. Складывается такое впечатление, что все это место сначала выскочило из скалы, а затем приникло к ней опять – и все это в каком-то непрерывном процессе роста и разрушения. Такое чувство, что тут ты открыт небесам и даже очень к ним близок.

– Дикое место, – говорит Тобиас.

– Какое-то расползающееся, – отзываюсь я. – И еще огромное.

– Какие ворота! – вырывается у Тобиаса. – Посмотри только на это каменное основание!

– Но стены нет, – отмечаю я. – Ворота стоят посреди голого места.

– Стена забора, должно быть, обвалилась. Похоже на римские развалины.

Мы стоим сразу за воротами на внутреннем дворе, образованном каменными постройками, которые расположены подковой. Стоящий прямо перед нами дом вопросительно воззрился на нас.

– О, я бы так не сказала, – говорю я.

– Вау! – восклицает Тобиас.

– Дверь болтается на одной петле. И окна все выбиты.

– Теперь представь себе, что все это принадлежит нам.

– Есть в этом месте что-то странное. Только не пойму, что. Как будто эти постройки начинают двигаться, когда я отворачиваюсь.

– Ох, это ты уже что-то выдумывать начинаешь, – говорит Тобиас. – Все идеально просто: дом находится прямо перед нами – вполне стандартный дом французского фермера с дверью в центре; два крыла – это служебные пристройки. Смотри, все правое крыло – это один большой амбар, соединенный с домом этим вот деревянным мостиком. Второе крыло представляет из себя ряд более мелких строений с еще одним двориком… Нет, постой, это не дворик, а развалины чего-то. Все заросло травой, и это похоже на огороженный сад… – Он делает паузу и хмурится. – Но может быть, я ошибаюсь, и это…

Мы оба заворожено смотрим на это место, но не в состоянии ничего понять.

В дальнем конце просторного двора мы замечаем поржавевший морской контейнер, криво стоящий на подпорках из кирпича. Пока мы осматриваемся, оттуда появляется маленькая женская фигурка. Женщина машет нам рукой и идет в нашу сторону; волосы, прямые и черные как смоль, легкомысленно развеваются за спиной. «Совсем ребенок!» – с удивлением думаю я. Ей лет девятнадцать-двадцать, никак не больше.

Когда она подходит ближе, я вижу, что лицо ее обветрено, как будто она всю свою жизнь провела на открытом воздухе. Но главное, что сразу бросается мне в глаза, это яркая зелень ее глаз на загорелом лице.

– Хай, я Лизи. Gardienne[7]7
  Охранница (фр.).


[Закрыть]. Сандрин предупредила, что вы приедете. Предполагается, что я вам тут все покажу. – Ее беглый французский отмечен заметной медлительностью интонаций.

– Вы американка?

– Из Калифорнии, – отвечает она, переходя на английский.

– И вы живете в этом морском контейнере?

– Да.

– Не в доме?

Она зябко передергивает плечами:

– Ни за что! Абсолютно исключено.

– Вы здесь уже давно?

– Я прожила здесь почти год. Летом в контейнере слишком жарко, так что я сплю в гамаке под деревьями.

– А каким ветром вас вообще сюда занесло? – интересуется Тобиас.

– Мне удалось насобирать достаточно денег на билет до Парижа.

– А из Парижа?

– Пришла пешком.

– Пешком? Из самого Парижа?!

– Да. На поезд у меня не было денег. Так что на это ушло несколько месяцев. Когда я приехала сюда, я была совсем худышка.

– А чем же вы питались?

– О, иногда люди давали мне какую-то еду. Иногда я находила ягоды. И немного замечательных листьев.

– Но… а ваши близкие за вас не переживают?

– Семьи у меня нет. Только приемные родители. А уж они за мной скучать не станут.

– Это просто поразительно, – говорит Тобиас.

– Я люблю свободу.

– Вы определенно удивительная женщина.

Она напоминает мне какое-то животное, но в тот момент я никак не могу сообразить, какое именно. Тюленя? Та же текучая энергия, но слишком стройненькая. Кошку? Но она более живая, чем кошка.

– Начнем с амбара, – говорит Лизи. – Это моя любимая часть.

– Какая замечательная крыша!

– Она сделана из традиционной для Лангедока выпуклой черепицы. Очевидно, в старые времена они формовали ее на бедрах молоденьких девушек.

Мы заходим внутрь через своего рода мастерскую и карабкаемся по шаткой лестнице, которая приводит нас в небольшую комнату с полом, усыпанным соломой. Только войдя туда, я чувствую, как повеяло воздухом из-под крыльев, и успеваю заметить сову-сипуху, белую и величественную, которая выпархивает через открытое окно.

Тобиас охает:

– Это невообразимо! Она просто сидела и пялилась на нас целую минуту. Ты видела ее? Похожа на злое привидение.

– Здесь живет пара. У них тут гнездо, – говорит Лизи. – Я стараюсь их не беспокоить. Посмотрите сюда.

Она показывает на проем размером с небольшое окно, и мы заглядываем через него внутрь амбара.

– Он просто громадный, – говорит Тобиас.

– Пол нуждается в починке, – замечаю я.

– Из него выйдет замечательная студия звукозаписи. – Тобиас осматривается и лукаво добавляет: – Анна, а ты могла бы устроить здесь свой собственный ресторан.

– Не говори глупости! Отсюда до ближайшего жилья много миль пути. Как я могу устраивать тут ресторан? К тому же здесь нет дверей.

– Он предназначен для хранения сена, – поясняет Лизи. – Вы можете залезть в него через люк в потолке конюшни, которая находится ниже.

Она ведет нас через дверной проем в крытый деревянный переход. Под нами – водосточная канава.

– Похоже на пересохшую речку, – говорю я.

– О, во время дождя эта канава превращается в довольно большую речку, – небрежно говорит Лизи. – У нас тут часто бывают бури. Это так захватывающе – стоять на этом мостике и наблюдать за молниями: шаровые перелетают через дом, а разряды бьют в холмы.

– Круто! – отзывается Тобиас.

Я смотрю с мостика вниз и пытаюсь представить себе, каково стоять здесь в сильную грозу, когда под тобой ревет поток воды. Сам этот мостик крепкий и красивый. Нормальные размеры делают его еще более привлекательным в месте, где масштаб громадных построек, похоже, соревнуется с грандиозностью сил природы.

– Здесь может быть красиво, если поставить сюда несколько горшков с геранью, – говорю я.

Но ни Тобиас, ни Лизи меня не слушают.

– Отсюда я отведу вас в главный дом, – говорит девушка.

Мы проходим по мостику и оказываемся в большой верхней комнате с высокими, от пола, французским окнами и кованым балкончиком, как у Джульетты.

– Хозяйская спальня, – восхищенно стонет Тобиас. – Какой вид!

На этом же этаже расположены еще две спальни – пол в одной из них почти полностью сгнил – и максимально упрощенная ванная комната.

– А теперь чердак, – говорит Лизи. – Будьте осторожны: часть крыши проваливается.

Мы по очереди карабкаемся по лестнице с площадки второго этажа. Я становлюсь на последнюю ступеньку и оказываюсь фактически под открытым небом, которое смотрит на меня сквозь дыры от обвалившейся черепицы. Целый набор всевозможных расставленных на полу чердака сосудов указывает на то, что, прежде чем обвалиться, крыша долгие годы протекала.

Когда очередь доходит до Тобиаса, он еще долго стоит на этой ступеньке. До меня долетает его полный энтузиазма голос:

– Литая чугунная сидячая ванна! Настоящий антиквариат! Глянь – это тут летучие мыши?

Мы спускаемся по пролету дубовой лестницы.

– Какой класс! – восторгается Тобиас, и мы через коридор попадаем в гостиную.

Я ловлю себя на том, что засматриваюсь на дубовые стропила, на декоративную штукатурку, на нишу с нарисованной в ней мадонной, на плиты, неровно уложенные на полу, на камин и помятую печь в стиле «ар-деко».

– Здесь когда-то был женский монастырь, – говорит Лизи. – Штукатурку делали послушницы.

Тобиас скрывается в глубине дома.

– Здесь есть кухня! И печь для выпекания хлеба! И глубокая керамическая мойка! – кричит он откуда-то. – Пол выстлан каменными плитами. И – вау! – она просто огромная! Посредине каменная арка. Знаешь, я не думаю, что потребуется так уж много работы, чтобы вернуть всему этому обитаемый вид.

Я чувствую себя усталой и раздраженной. Меня начинают одолевать страхи.

– Ты что, с ума сошел? Да здесь даже крыши нет!

– Домовладелец отремонтирует крышу, когда будет подписан compromis de vente[8]8
  Предварительная договоренность о купле-продаже объекта недвижимости (фр.).


[Закрыть], – говорит Лизи. – А также все окна и переднюю дверь.

– Представляешь, каково будет расти в таком месте, – говорит Тобиас. – Настоящее приключение!

– Чепуха. Это слишком опасное место для ребенка…

Не договорив, я закусываю губу: два дня назад я подписала документ, который уполномочил больницу записать в карточке моего ребенка: «Не реанимировать». Что в этом месте может представлять для нее большую опасность, чем я?

Лизи выводит нас из дома к группе построек на одной из сторон подковы вокруг двора. Мы рассматриваем винный пресс, по бокам которого стоят две дубовые емкости для вина, каждая размером с гостиную в квартире большинства людей.

Тобиас взбирается по остаткам ступенек и заглядывает в емкость.

– Пахнет виноградом. И внутри все покрыто высохшим соком и выжимками фруктов.

– Когда-то здесь была винодельня. Она разрушилась, но винный пресс и бочки удалось сохранить. Ниже, по южному склону этого холма есть виноградники. Они когда-то принадлежали Ле Ражону. Но теперь – нет. Здесь осталось несколько виноградных лоз, но земля на самом деле расположена слишком высоко для производства вина.

– А сколько всего земли относится сейчас к этому участку?

– Где-то десять гектаров. Не так уж много. И большинство ее – это maquis, заросли кустарника.

– Мне не верится, – говорит Тобиас, – что за эти деньги можно получить так много. Мы могли бы организовать здесь музыкальный фестиваль.

Лизи ведет нас по каменистой тропке мимо каких-то развалин, мимо сада с низкорослыми фруктовыми деревьями и аккуратных грядок, перекопанных и незасаженных.

– Огород, – говорит она. – Есть один местный житель, который имеет право использовать половину его до конца года. Вы можете выращивать овощи на второй половине.

– Овощи… – мечтательно говорит Тобиас. – Ну конечно, овощи.

– А хотите увидеть самый лучший вид?

Даже в это время года на склоне холма пахнет чабрецом и лавандой. Приходится идти по тропинке, пока она постепенно не исчезает, после чего уже нужно карабкаться по голому каменному склону. А в самом конце оказываешься на вершине большого утеса, откуда открывается панорамный вид на окружающие холмы. Как будто стоишь на вершине мира.

– Отсюда с одной стороны видны Пиренеи, а с другой стороны – это направление на Средиземное море, – говорит Лизи. – Правда, красиво? Первозданность, красота, свобода. Я бы хотела умереть здесь.

Фрейя никогда не сможет увидеть всего этого. Когда она станет постарше, мы просто не сможем поднять сюда ее кресло-каталку. Если, конечно, она сможет передвигаться в кресле-каталке.

– Это потрясающе, – говорит Тобиас. – Абсолютно волшебная картина. Пиренеи! Средиземноморье! Вы счастливая женщина, раз живете здесь.

– Это место известно как «перевал тринадцати ветров». Иногда они налетают с одной стороны, иногда – с другой. Очень трудно предугадать. Местные говорят, что когда они дуют в определенном направлении, то, ударяясь о скалы, заводят свою музыку, только сама я этого никогда не слышала.

Лизи поворачивается лицом к ветру и, разведя руки в стороны, подается ему навстречу.

– Вы слышите это? Чувствуете эти тонкие возвышенные вибрации? Здесь они особенно сильны.

Тобиас добродушно смеется и копирует ее действия. Ветер достаточно силен, чтобы он мог наклониться далеко вперед, ему навстречу. Они с Лизи начинают хихикать, соревнуясь, кто наклонится сильнее. В ее зеленых глазах вспыхивает дикий огонек, и черные волосы сзади развеваются на ветру.

Выдра. Вот кого она мне напоминает на самом деле. Физическая сила в гибких озорных формах. Лизи еще раз извивается, чтобы удержать равновесие, и все же падает. Тобиас победил. Он явно этим доволен.

– Возможно, я действительно почувствовал, что вы имели в виду под тонкими вибрациями, – говорит он.

– Итак, вы собираетесь покупать этот участок? Просят недорого.

– Да, кстати, почему так дешево? – спрашиваю я.

Лизи пожимает плечами:

– Propriétaire[9]9
  Собственник (фр.).


[Закрыть] много лет посвятил тому, чтобы поднять это место. Сейчас он постарел и начал терять надежду, а нуждается в деньгах, чтобы отойти от дел. Пора кому-то помоложе заняться этим. Может быть, это будете вы?

– Ну, – говорю я, – нам еще нужно все обсудить, но лично я не уверена, что оно нам подходит.

Лизи выглядит довольной.

– Его смотрело уже множество семейных пар, и все они говорили одно и то же. Слишком большое, слишком жутковатое. Но однажды сюда приедет мужчина. Он будет один. Он влюбится в этот дом. А потом женится на мне.

Какая она забавная! Я искоса поглядываю на Тобиаса, но он почему-то отводит глаза. Я проглатываю свое изумление и глубоко вдыхаю аромат лаванды и чабреца. Это похоже на последний мой свободный вдох.

– Анна, ты только посмотри, по-настоящему посмотри на этот вид! – умоляющим голосом говорит Тобиас.

Вид и вправду очень живописный. Во все стороны от нас разбегаются фиолетовые холмы. Слева вытянулись в ряд укрытые снегом Пиренеи, такие далекие, что кажется, будто они плывут по горизонту, а их мягкие очертания сливаются с облаками. Справа вдали поблескивает Средиземное море.

Мы могли бы отказаться от ребенка. Мы могли бы уйти от всего этого и погрузиться в нашу прежнюю жизнь. Через несколько лет я могла бы стать шеф-поваром в лондонском ресторане. Тобиас мог бы писать музыку для рекламы. У нас была бы комфортная жизнь. Страдания не могут вечно быть такими сильными. И от Фрейи в итоге останется только тупая боль…

Но здесь забрезжил другой путь: дом во Франции, физически и умственно неполноценный ребенок, которого нужно воспитывать, и будущее, ускользающее в дымке неопределенности, как контуры этих гор, что расплываются на фоне неба.

***

– Я хотела переехать в Прованс. – Даже для меня самой мой голос звучит раздраженно.

– Но Прованс – это очень дорого, – возражает Тобиас. – В Провансе мы могли бы позволить себе купить только кладовку для метел. А здесь все такое большое – громадный потенциал, и это действительно очень дешево.

Мы снова сидим во взятой напрокат машине, которая катится по шоссе в сторону Экс-ан-Прованса – в сторону той Франции, которую я знаю: Франции лазурного моря, красивых людей и благородных оливковых рощ.

В Лондоне мне казалось, что заехать во время этой поездки еще и к Рене будет очень удачной идеей. Но сейчас мне просто безумно хочется быть с моим маленьким ребенком. Этот день я могу пережить только потому, что знаю: завтра вечером я смогу ее увидеть.

– В чем дело? – спрашивает Тобиас. – Нервничаешь по поводу того, что снова встретишься с Рене?

– Ну да, немного, – отвечаю я. Так мне кажется проще.

– Это естественно. Ты и так уже немало наездилась. – Возникает еще одна пауза. – Собственно говоря, а он не предлагал тебе работу преподавателя у себя? – забрасывает удочку Тобиас.

– И не предложит, если мы купим дом в трех часах езды от него.

Тобиас выглядит обиженным.

– Я только хотел сказать, что ты могла бы рассмотреть другие варианты. Ты строишь многие планы, основываясь на том, чего может и не произойти…

– Это точно произойдет. Рене мне как родной. О’кей, три года он безжалостно оскорблял меня на учебной кухне, но при этом он всегда заботился обо мне. Николя, может быть, и успешный, но он – просто машина, его жизнь без работы абсолютно пуста. Рене нашел свой путь, стал шеф-поваром мирового класса и совершенно сложившимся человеком. Он как-то устроит меня.

***

Приезд в институт Лекомта для меня словно возвращение в прошлое. Я чувствую себя дрожащей семнадцатилетней девчонкой, впервые поднимающейся по безукоризненно чистым каменным ступеням к внушительной входной двери.

Сегодня мне не нужно звонить. Дверь распахивается, и за ней стоит Рене, который ждет меня. Он постарел с момента последней нашей с ним встречи, на большей части головы заметна лысина. Кожа стала бледнее, и когда он трижды целует меня, дышит он с легким присвистом.

– А где Фрейя? – спрашивает он.

– Все еще в больнице. Понимаешь, как я писала тебе по электронной почте…

– Да, врачи всего еще не знают. – На мгновение он оказывается в замешательстве. Я не привыкла к тому, что сам Рене не знает, что сказать. – Поцелуй меня еще разок, Анна. Как приятно снова видеть тебя!

– Рене, ты снова поправился, – строго заявляю я. – Ты придерживаешься своей диеты? Ты же знаешь, что говорят эти доктора, даже если они действительно всего не знают.

– Мой отец умер от сердечной недостаточности, как и мой дед. Зачем же мне нарушать семейную традицию? Важно то, как ты жил до этого. – Он хочет поцеловать Тобиаса, но передумывает и жмет ему руку, продуманно и тщательно пародируя английскую манеру. – Входите, у меня на обед есть кое-что особенное. Но сначала я покажу вам вашу комнату.

Когда мы идем по коридору, он говорит:

– Анна, ты сейчас выглядишь точно так же, как в тот первый день, когда мы с тобой познакомились.

– Рене, как ты можешь так беззастенчиво врать? Когда мы познакомились, мне было семнадцать.

– Это верно. – Он оборачивается к Тобиасу. – Вообразите, эта английская школьница написала мне письмо, требуя предоставить ей стипендию в моем институте. И тогда я подумал, что нужно на нее посмотреть.

Чуть позже, когда мы уже сидим за столом и едим легендарный буйабес[10]10
  Рыбная похлебка с чесноком, овощами и пряностями.


[Закрыть] Рене, он начинает читать настоящую лекцию, в основном ради Тобиаса. Я все это уже слышала раньше, на учебной кухне.

– Чтобы приготовить буйабес, необходимо терпение. Прежде всего, вы не должны дать бульону закипеть, так как коллагену из рыбных костей и панцирей крабов нужно время, чтобы спокойно раствориться. Чтобы получить идеальный бульон для обеда вечером, нужно начинать варить их на медленном огне утром. – Рене берет ложку супа в рот и несколько мгновений смакует. – Когда вы едите это блюдо, вас должен немного прошибать пот, – говорит он. – Вы должны представить себе жен марсельских рыбаков, которые в прежние времена грели громадные чаны с рыбными головами и панцирями крабов на берегу, дожидаясь, когда их мужья вернутся с моря домой. Когда мужчины приплывали, они сразу вываливали свой улов прямо в бульон. В те времена ответственность за это блюдо несло только море…

– Это… это что-то необыкновенное, – бормочет Тобиас, но Рене машет рукой, давая понять, что он еще не закончил.

– Разумеется, в наши дни, чтобы приготовить должным образом bouillabaisse de qualité[11]11
  Качественный буйабес (фр.).


[Закрыть], мы наложили на природный фактор несколько своих требований. Если быть точным, буйабес должен содержать по крайней мере четыре из шести определенных видов рыбы: скорпена, белая скорпена, барабулька, скат, морской угорь и рыба-солнечник. Cigale de mer[12]12
  Морская цикада (фр.).


[Закрыть] и лангуст являются допустимыми, но лишь как дополнительные ингредиенты. Рыбу нужно добавлять одну за другой, в зависимости от ее размера, чтобы каждая из них сварилась идеально.

Он показывает на блюдо, на котором горой выложена средиземноморская рыба:

– А здесь вы видите результат. Это прекрасный пример крестьянского блюда, которое было доведено до статуса высокой кухни. Возможно ли представить себе, что такое изысканное блюдо может иметь столь непритязательное происхождение?

Он опускает на стол свои столовые приборы, с удовольствием делает глоток вина, и я понимаю, что наступил идеальный момент для нашего разговора.

– Итак, было ли у тебя время подумать над моим желанием приехать сюда, чтобы преподавать?

– Я не говорю, что это невозможно, – медленно говорит Рене, – если тебе это на самом деле необходимо.

– Я могу учить англичан, которые не говорят по-французски, – продолжаю давить на него я.

– Англичан… Мне жаль говорить об этом, Анна, но твои соотечественники по-настоящему не хотят того, что предлагаю я. Они хотят развлекаться с приготовлением пищи по поводу праздника, а не потеть часами на коммерческой кухне. К тому же это действительно то, чем ты хотела бы на самом деле заниматься, став матерью?

– Мое материнство, естественно, не будет мешать моей работе, – говорю я.

– Анна, я очень надеюсь на то, что будет мешать, – говорит Рене. – Стать матерью – это очень важно, и ты должна уделять этому столько времени, сколько потребуется.

– Мы нашли тут недвижимость, которая нас заинтересовала, – вставляет слово Тобиас. – Но это находится в Лангедоке. Я пытался подбить Анну открыть там ресторанчик.

Мне показалось, что лицо Рене просветлело.

– Сама идея совершенно безумная, – быстро говорю я. – Место совершенно запущенное и дикое, на вершине горы. Вокруг ничего нет. Оно даже не близко от моря.

– Подумай над этим, Анна. Не знаю, насколько оно того стоит, но я согласен с Тобиасом. Тебе нужно какое-то пространство, какие-то перемены в правильном направлении. – Я чувствую отеческое прикосновение его руки на своем плече. – Когда ты много лет назад написала мне то письмо, я был впечатлен твоей решимостью. Именно поэтому я и предоставил тебе ту стипендию. Анна, ты сможешь сделать все, на что настроишь свои мозги.

***

Мы возвращаемся в Лондон совсем поздно. И, как утверждает Тобиас, даже слишком поздно, чтобы ехать в больницу. Я так устала и так расстроена, что даю себя уговорить. Прошло уже почти три недели с момента рождения Фрейи, а мы еще ни одной ночи с тех пор не провели дома – только пару раз заглядывали на квартиру, чтобы взять чистую одежду и упаковать чемодан для поездки во Францию.

Мы чувствуем себя космонавтами, вернувшимися домой после полета. Странно видеть, что по нашей улице ездят машины, что люди делают покупки в работающем допоздна магазинчике на углу, что жизнь течет в своем обычном русле, несмотря на то, что мы отсутствуем, находясь на какой-то другой планете. Мы покупаем немного свежих овощей, хлеб и сыр и направляемся к себе домой.

Наш коврик за дверью засыпан подарками и поздравительными открытками, которые лежат слоями. В нижнем представлены самые ранние пташки – люди, среагировавшие на первые новости о рождении ребенка. Открытки ядовито-розового цвета с картинками аистов и бодрым тестом: «Поздравляем с девочкой!» Чуть выше находится слой, соответствующий периоду, когда наше молчание заставило подумать, что что-то не так; тон следующих посланий уже не такой уверенный, но все еще вполне оптимистичный: «Мы в этот радостный час верим, что у вас все хорошо…» В верхних же письмах поздравления уже идут вперемешку со смущенным сочувствием. «Думаем о вас…» «Я так рада…» «Мне так жаль…» «Это вам наш особый подарок…»

Ответить на них – для меня это уже слишком. Что я могу им написать? «Спасибо вам за ваш подарок и за вашу чуткость. К сожалению, наша дочь Фрейя никогда не будет в состоянии узнать нас. Поэтому я возвращаю вам ваш…»

В квартире нашей все так же, как мы оставляли: чисто и прибрано. Если исключить плетеную детскую кроватку с ручками в нашей спальне и столик для пеленания в ванной комнате, можно было бы подумать, что мы никогда и не планировали заводить ребенка. Наша прежняя жизнь на месте, все под рукой.

– Пойду посмотрю, что можно по-быстрому соорудить поесть, – говорю я.

Конечно, это только оправдание. В морозильной камере рядами стоят припасенные пластиковые контейнеры с детским питанием, которое я сама приготовила несколько недель назад, на завершающей стадии своей беременности, потому как боялась, что из-за хлопот с ребенком не смогу выполнять самые элементарные вещи.