Текст книги "Чужак (ЛП)"

Автор книги: Саймон Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Конечно, нам пришлось бы совсем худо. Если бы не бункер. Разумеется, перво-наперво мы его очистили от того, что осталось от шершней, иначе там все провоняло бы падалью. Потом мы приезжали туда на джипе (с большим прицепом) через каждый несколько недель, как сумасшедшие, загружали его продуктами, патронами и бензином и возвращались в горы.

Вы спросите о Фениксе. Нет, никто и никогда даже не пытался взломать дверь комнаты, ставшей могилой Феникса и девушки. «Не буди лихо», посоветовала Микаэла. Хороший совет. Эпизод закончился. Точка. Забудь и живи дальше.

Мы так и жили. То лето получилось долгим и мирным. Никаких шершней. Единственным теплокровным существом, попавшимся мне на глаза, оказался лось, забредший в наши места однажды утром в начале осени, когда листья уже пожелтели, а в утреннем тумане ощущался холодок ночи. В такие дни я почти верил в то, что могу сесть на «харлея» и умчаться домой, где, распахнув дверь, увижу суетящуюся на кухне маму, и она улыбнется мне и скажет: «Привет, Грег, я приготовила пиццу на ужин. Будь добр, поднимись к Челле и помоги ей с домашним заданием».

В те дни ко мне приходили призраки. Приходили осторожно, крадучись, тихо, как предрассветный туман. Но, если уж на то пошло, что такое призраки? Всего лишь воспоминания. А воспоминания – это только ведь видеоклипы из прошлого, верно? Они не могут – или не должны – управлять нашими жизнями. Тем не менее, от них никуда не денешься. Иногда эти фантомы возникают из забытья.

Как-то мне приснился Феникс. Он сидел на краю кровати, на которой спали мы с Микаэлой.

– Я так и не поблагодарил тебя, Валдива. Спасибо. Приятель, ты меня освободил. Знаешь, она держала меня за марионетку… дергала за ниточку… дерг… дерг… – Он улыбнулся и дернул невидимую нить.

– Феникс?

– Да, старина?

– Всегда хотел спросить, зачем ты разрисовал лицо, как египетский фараон?

Он усмехнулся.

– Имитация бессмертия… имитация бессмертия… – Феникс повторял эти слова, рассыпая лепестки роз. Они просто падали у него с пальцев, покрывая простыню красными пятнами. Такими же, как те красные пятна, которые забрызгали объектив камеры, когда динамит разнес его в клочья. Этот сон вспомнился мне утром. Правда, никаких красных лепестков на кровати не оказалось. Да и с чего бы им там быть, верно? И Феникс, и та… то, из улья… они же погибли.

И, конечно, пришла пора, и мне приснилась девушка.

Стоял октябрь. День был тихий, ясный, солнечный. Один из тех последних деньков, когда хочется запастись теплом на всю зиму.

Малыш и Тони отправились порыбачить, а я пошел с ними за компанию. Мы спустились к реке, ребята отыскали подходящее место и забросили удочки, а меня почему-то потянуло прогуляться. Я брел по берегу, пока не наткнулся на уютную, прогретую солнцем и укрытую от ветра полянку. Спешить было некуда, а мягкая травка так и манила прилечь, расслабиться и подремать. Над водой кружила мошкара, на мелководье плескалась рыба, и глаза у меня закрылись сами собой.

– Грег Валдива.

Я открыл глаза и увидел женщину на другом берегу. У нее были длинные, темные волосы и глаза-миндалинки. Она смотрела на меня через реку. Она. Девушка из бункера, та самая, вылупившаяся, как утверждал Феникс, из улья. Еще один фантом.

– Тебя нелегко найти.

Я зевнул.

– Ну, теперь нашла. – В том сне я был спокоен, сдержан и очень собран. – Что тебе нужно?

Она смотрела на меня изучающе, даже оценивающе, как эксперт на антикварную вещицу. Я заметил, что она уже не голая. Стыдливый цензор моего подсознания надел на нее белое платье. Журчала, перекатываясь через камни, река, рыбка выпрыгнула изводы, чтобы схватить мошку.

Наконец она сказала:

– Ты такой же, как я, Грег Валдива. Мы пара.

– Не думаю. Ты ошиблась, я не твой парень. Наверное, спутала меня с кем-то.

– Нет, Грег. Тебя ни с кем не спутаешь. Других таких нет.

– Точно?

– Точно. Видишь ли, Грег, только мы с тобой пережили стадию улья.

– Неужели? – Вот таким я был в том сне – холодным, как мрамор и дружелюбным, как скала.

– Все остальные ульи оказались нежизнеспособными. Они стали десертом для крыс и змей.

– Какая жалость.

– Так что остались только мы, Грег.

– Как скажешь.

Она все смотрела на меня через реку, и ее глаза лучились нездешним светом.

– Ты еще не готов пойти со мной, да, Грег?

– И не жди.

– Пойдешь. Когда-нибудь. Когда проснешься по-настоящему и поймешь, кто ты такой. – Она повернулась и пошла прочь, легко ступая босыми ногами по прибрежному песку. Под деревьями она остановилась, как нарочно на том месте, где на нее упал один-единственный лучик солнца, окруженная неземным сиянием. – Мы еще встретимся, Грег.

Деревья словно сомкнулись за ней, и она исчезла. Ни хруста, ни шелеста… ни звука. А спустя еще мгновение молчание заколдованного леса нарушил птичий щебет.

– Эй, Валдива, ты что, собираешься проспать здесь весь день?

– Посмотри, что мы поймали?

Я открыл глаза – надо мной стояли Малыш и Тони. Малыш держал ветку с нанизанными на нее рыбинами, и капли воды падали мне на лицо. Я рассмеялся и вытерся.

– Отлично, давай поджарим. Судя по тому, как переменился ветер, это наше последнее барбекю на открытом воздухе в нынешнем году.

Тем бы все и кончилось. Но пока они жарили рыбу, я снова спустился к реке, перешел ее по камням и прогулялся до того места, где стояла приснившаяся мне девушка. До того места, где песок еще хранил отпечаток ее босой ступни. Я стер его каблуком ботинка, а потом вернулся к костру и ничего никому не сказал. Ни слова. Ни единой живой душе.

Нас было семнадцать в тех домиках в горах. Мы с Микаэлой занимали большую комнату с видом на реку. Очень сползала в зиму, ночи становились холоднее, и нам ничего не оставалось, как осваивать новые способы согревания.

Пришла зима, а жизнь текла все так же мирно. Северные ветры принесли снег. Много снега. Приближалось Рождество. Мы устраивали вечеринки, мы были одной семьей, мы веселились. Рождественским утром я выбрался из теплой постели, оставив Микаэлу спать. Ее волосы разметались по подушке. Ночью выпал свежий снег, и мир, казалось, состоял из горизонтальных черных и белых полос. Сначала белая полоса лужайки, потом черная полоса забора. Дальше – белая поляна до густо-черной реки. За рекой – укрытые снегом поля и полосы черного леса. И, наконец, темный горизонт, мягко переходящий в белое, тяжелое от снега небо.

Рождество. Скоро все изменится.

Пусть индейка была из консервной банки, но вкус у нее остался прежний. В камине весело трещал огонь, но Малыш почему-то решил принести еще дровишек. Вернулся он уже через секунду и с пустыми руками.

– Хватайте оружие! Они идут!

Шершни. Тысячи. Десятки тысяч. Они окружили холм со всех сторон. Серая волна, накатывающая на остров. Они шли, как заводные игрушки. Медленно сжимая кольцо. Зак и Тони побежали за винтовками. Микаэла взяла меня за руку.

– Не будем убегать… и драться не будем, – тихо сказала она. – Грег, их слишком много.

Тихо и незаметно, как падающий с неба снег, на нас снизошло спокойствие. Мы стояли на лужайке перед домом. Стояли и смотрели, как девственно белый пейзаж постепенно становится грязно-серым.

Малыш сделал несколько шагов вниз по склону, словно хотел встретить их на полпути. Он был безоружен. Впрочем, теперь это не имело значения. Я знал – их слишком много. И, странное дело, мой инстинкт молчал. Мышцы не дрожали, как обычно. Дыхание оставалось ровным. Сердце продолжало биться в неспешном, спокойном ритме. Никто ничего не говорил. Никто не двигался. Что бы мы ни планировали, о чем бы ни мечтали, великий цикл событий привел нас к конечному пункту назначения. Но мы все же совершили невозможное. Мы выковали узы, которые нельзя разорвать. И сейчас они проходили испытание на прочность.

Пальцы Микаэлы сжимались все сильнее. Серая масса уже распалась на тысячи отдельных фигур, идущих к нам через снег. Я видел серые лица, различал белые крупинки в волосах и бородах. Их взгляды были прикованы к нам. И вот уже первые отделились от растянувшейся на многие мили толпы. Высокий, плотный мужчина двинулся к Малышу. Малыш не дрогнул. Он просто стоял и смотрел, ожидая наступления последнего акта великой драмы.

В человеческих существах самый сильный инстинкт – это инстинкт выживания. Этих бредущих сквозь снежную мглу тварей вел другой инстинкт – убивать. Убивать врагов, то есть нас. Отказываясь от пищи и крова, они проходили сотни миль, чтобы найти даже одного-единственного представителя человеческой расы. И вот в этом, как я понял тогда, заключалась большая ошибка Матери Природы.

Великан приближался к Малышу. Не сводя глаз с мальчика, он протянул огромные руки, чтобы сомкнуть их на шее жертвы. Но тут что-то случилось. Руки опустились. Шершень попытался поднять их… и не смог. Посиневшие губы задрожали. И тогда Малыш сам, без лишней суеты, не напрягаясь, толкнул великана в грудь. Шершень рухнул на спину и даже не попробовал подняться. Ему не хватало воздуха. Я посмотрел на его ноги. Пальцев не было, их съел мороз. Из-под жалких лохмотьев проглядывала грудь, обтянутая серой кожей. Впалые щеки, выпирающие скулы, потрескавшиеся и кровоточащие обмороженные губы. На секунду наши взгляды встретились, его челюсть шевельнулась, как будто он хотел что-то сказать. Но, сделав последний вздох, он упал в снег.

– Мертв. – Малыш с восторгом и изумлением всматривался в безжизненное лицо. – Он мертв, Микаэла.

Она окинула взглядом толпу, пробивающуюся сквозь метель, стремящуюся к вершине холма, и повернулась ко мне.

– Они умирают, да? – В ее голосе звучала надежда.

Какое-то время они еще боролись, но потом, обессиленные, стали падать в снег, где и умирали, протягивая к нам руки.

– Ошибка природы, – сказал я тоном человека, которому нечего больше сказать.

Мои друзья приходили в себя, как меняет лицо улыбка. Зак похлопал по спине Тони. Бен носился между телами упавших, издавая дикие крики.

– Все! Срок годности вышел! Мать вашу! Завод кончился! Так вам и надо!

Сколько можно стоять на морозе в праздничный день, наблюдая затем, как люди – или существа, бывшие некогда людьми – валятся замертво от изнеможения и холода?

Час? Два часа? Но ведь инстинкт выживания все равно сработает.

Мы вернулись в дом раньше, чем холод успел причинить нам непоправимый вред. Там, в тепле, мы сидели, пили пиво и говорили о том, что увидели, и о том, что это значит для нас. Все ждали, что в дверь вот-вот постучат. Но никто не постучал. Никто.

Четвертое июля.

– Скажите, что я спятил.

Они сказали, что я спятил. Они пытались убедить меня не делать это. Только ведь сумасшедшего не уговоришь. Ну, может быть, я и не совсем спятил. Короче, у них ничего не вышло. Но уступили они, лишь когда им стало ясно, что если придется, то я пойду один.

Утром четвертого июля (Четвертого июля) я погрузил в джип ракеты, обнаруженные на складе через несколько недель после массовой гибели шершней на склонах нашего холма.

Теперь мы, конечно, жили в другом месте. В домиках у озера. Мы одни. Шершни нас больше не беспокоят. Все сошлись во мнении, что они просто умерли от голода и холода. Другие люди нам тоже не встречались. Большинство из нас полагали, что других на планете уже и нет, что мы единственные и последние.

А я, что думал я? Я думал иначе. Именно поэтому я и выехал в то утро на джипе, захватив предназначенные для фейерверка ракеты. Компанию мне составили Бен, Зак, Тони и Микаэла. Зачем они поехали? Ну, во-первых, посмотреть, что я буду делать. А во-вторых, чтобы не позволить мне наделать глупостей. Моей целью была высочайшая из обозначенных на карте вершин, путь к которой занял целый день. Наш маленький джип, помнивший, наверное, джунгли Вьетнама, упорно карабкался по опоясывавшей гору дороге, пока не забрался на самый верх. Я осмотрелся: со всех сторон, куда ни глянь, нас окружал тянувшийся на добрую сотню миль лес. Микаэла и остальные с опаской наблюдали за мной, словно их пугало скрытое в моей крови безумие. Но я должен был сделать то, что задумал. Если из этого ничего не выйдет, что ж, так тому и быть. Тогда я вернусь домой с Микаэлой. Тогда я признаю, что мы одни на всей планете. И тогда мы проживем остаток наших жизней, смирясь с одиночеством. Но прежде чем признать поражение, я должен был воспользоваться последним шансом.

Сначала нам пришлось дожидаться заката. Я сидел на капоте джипа, оглядывая раскинувшиеся подо мной сотни миль Америки. За последние восемнадцать месяцев страна прошла через ад, но осталась такой же прекрасной, какой была всегда. Мой взгляд скользил по лесам, рекам и озерам, зеленевшим и синевшим под голубым июльским небом. Я видел даже озеро Кобен, на берегу которого лежал городок Салливан, кажущийся издалека бледным пятнышком. Разумеется, он полностью вымер. Я побывал там, прошелся по пустынным улицам. Здание суда превратилось в кучу пепла. Сгорел даже домик, где мне когда-то довелось жить. Кто-то ушел. Кто-то умер. На дорожке, ведущей к дому Кроутеров, лежали два разложившихся тела. Отец и сын сцепились в смертельной схватке. Что заставило их так возненавидеть друг друга? Не знаю. Впрочем, мне не было до них никакого дела. Эти двое не заслуживали ничего лучшего.

Потом, покинув город-призрак, я пошел к пирамиде из белых камней, высившейся на том месте, где лежали мама и Челла. Может быть, хороня их, я похоронил и какие-то тайны. Тайны, задумываться над которыми у меня не доставало духа. Я поднял круглый, размером с футбольный мяч, обломок скалы и положил его на самый верх. И последние мои слова были обращены к ним, лежащим в земле.

Ну вот, теперь закончено.

Я сел в джип и уехал. Не оглядываясь.

Мы ждали.

Солнце скатилось за горизонт, но никто не проронил ни слова. Когда на потемневшем небе выступили звезды, я запустил первую ракету. Она умчалась, оставив за собой огненный хвост, и на высоте тысячи футов взорвалась, разбросав красные и серебряные шарики света.

Словно боясь потревожить тишину, Тони прошептал:

– С праздником, ребята. С Четвертым июля.

Я выпустил вторую. Огромный цветок, напоминающий пурпурную хризантему, занял половину неба. Грохот взрыва достиг горы и раскатился по потемневшему лику Америки. Я всматривался в обступившую нас тьму, надеясь увидеть освещенное окно или, может быть, огонь костра.

Ничего.

Еще одна ракета умчалась ввысь и с сухим треском разлетелась золотистыми и серебристыми искрами.

В течение последующих двух часов я выстреливал ракеты с интервалом в пятнадцать минут. К полуночи у меня осталась всего одна, последняя.

Рука Микаэлы легла на мое плечо.

– Не расстраивайся, Грег. Даже если мы одни, у нас все получится.

Последняя ракета рванулась в небо. Казалось, ее притягивали сами звезды. Даже когда порох уже выгорел, она продолжала стремиться вверх, как будто преодолевая силу гравитации. Мы не услышали взрыва. Водопад разноцветных огней – голубых, красных, желтых, зеленых – стал на какое-то мгновение частью небесного купола и затем растекся плавным каскадом.

– Это последняя, Грег, – тихо сказал Зак. – В джипе есть пиво. Я бы не отказался.

До дороги, на которой остался джип, всего лишь несколько ярдов. Еще секунда-другая, и мы сядем в машину и поедем домой. Я использовал свой шанс и потерпел неудачу.

Бен похлопал меня по спине.

– Ты молодчина, Грег. Так и надо. Пусть никого больше нет, но мы будем держаться вместе. Запасов продовольствия в бункере хватит на многие годы. Бензина столько, что …

Он осекся на полуслове. Далеко-далеко к северу, почти на границе видимости, над горизонтом мелькнула и исчезла искорка света.

– О, Боже… – Выдохнул Бен. – Я…

Зак повернулся к югу.

– Грег, Микаэла, смотрите.

Тони схватил меня за руку.

– И там, слева.

Они вспыхивали одна за другой, размеренно и беззвучно, взлетая над далекими горизонтами. До ближайшей было никак не меньше пятидесяти миль. Но это не имело ровным счетом никакого значения. Главное – они были. Их выстреливали люди. И вот тогда, в ту ночь Четвертое июля, когда десятки ракет взорвались в небе над Америкой, я понял, что являюсь свидетелем самого прекрасного в моей жизни зрелища.

А раз так, то не пришло ли время закончить рассказ о том, что случилось со мной? По-моему, это не самая плохая концовка, верно?

Так что не грустите. Улыбайтесь. Держитесь. Потому что вместе мы все преодолеем.