Текст книги "Побег из Амстердама"

Автор книги: Саския Норт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 3

Я сидела в ванной, обхватив голову руками. Вольф всем телом бился в дверь и хныкал, чтобы я впустила. Он не понимал, зачем я заперла дверь на замок. Но сейчас я не могла смотреть ему в глаза. Я слишком сильно дрожала, и в любой момент меня могло опять вырвать. Фотографии. Дети ни в коем случае не должны были их увидеть. Вольф тем временем просто визжал от гнева.

– Мама-а-а! Я хочу пить! Почему ты закрылась? Открой!

Я хотела сказать что-нибудь, успокоить его, но не могла произнести ни звука. Он убежал, громко плача.

В конверте лежала компьютерная распечатка, на которой было написано «Детоубийца», и штук тридцать фотографий, скачанных из интернета, под заголовком «Галерея абортов». Фотографии трех-четырехмесячных эмбрионов, сначала еще в животе, спокойно плавающих в околоплодной жидкости. А затем фотографии околоплодных мешков с зародышами, которые висят на больших мужских пальцах врача, делавшего аборт.

«Свобода выбора?» – было написано под фотографией оторванной детской головки размером с кулак, искривленной гримасой страха и боли. Эмбрионы, зародыши и почти сформировавшиеся младенцы, раскроенные на куски, на окровавленных простынях, рядом с большими щипцами и ножницами, отрезанные ручки, ножки и головки в мешках для мусора. Выброшенные на помойку дети. Отходы.

Мой организм как будто выворачивало наизнанку. Я пыталась гнать от себя эти образы, подключить рациональное начало: для самого ребенка было лучше, что он не родился. Что это был еще и не ребенок, а сгусток клеток, без чувств, без сознания. Я думала также, что если быстро устрою все с абортом и никто об этом не узнает, то получится, как будто бы его никогда и не было. И я смогу спокойно жить дальше. Все оказалось не так.

– Знаешь, что очень странно? – спросил Геерт, с тем выражением подозрительности на лице, которое появлялось, когда он сердился на меня и искал, как бы уколоть побольнее и унизить. – Что ты постоянно залетаешь. Мейрел – случайность, Вольф – ошибка. Теперь – это. Ты что, умственно отсталая, что ли? Мне все чаще бросается в глаза, какая ты глупая. Ты что, забываешь про эти таблетки?

Я только покачала головой, потому что оправдываться смысла не было. Он не будет меня слушать. Да, может, он и прав.

На самом деле я забеременела из-за того, что он не мог спать. Уже полгода Геерт не мог сомкнуть глаз. Каждую ночь он, вздыхая и ругаясь, вставал с постели. Часами напролет он сидел внизу, курил, слушал музыку, бренчал на гитаре. Бессонница доводила его до отчаяния. Ничего не помогало. Он выпивал по целой бутылке виски, чтобы расслабиться, но становился только злее. Снотворное действовало всего два-три часа. Я не знала, что с ним делать. То он лежал рядом со мной, скулил, жаловался, что не идет сон. Я старалась его утешить, приносила ему теплое молоко с ромом, сворачивала косяки, ласкала его и пела для него. То вдруг он опять становился злым и начинал бояться, что я его брошу. Стискивал мои бедра, клал голову мне на колени, прижимался ко мне, как обезьяний детеныш к своей маме. Я занималась с ним сексом, чтобы утешить его и самой как-то успокоиться. Часто Геерт засыпал, только когда дети прибегали к нашей кровати, потому что звонил их будильник. Отправив их в школу, я снова заваливалась в постель. Мой режим разладился, я совершенно выбилась из колеи. Я глотала эти таблетки то в пять часов ночи, то в полдесятого утра. У меня была задержка всего три дня, а я чувствовала это уже по своей груди – боль и тяжесть. И с самого начала знала, что этому ребенку нельзя родиться. И что такая жизнь не может продолжаться дальше.

Фотографии достигли своей цели. Когда я увидела окровавленных, искалеченных мертвых младенцев, моя матка сжалась и желудок сразу же восстал. «Боже мой, боже мой!», – бормотала я, пытаясь как-то отдышаться. Я стояла на коленях, головой над унитазом, рядом лежали фотографии. У меня не хватало духу ни подняться на ноги, ни посмотреть еще раз на изуродованных младенцев. Тот, кто послал мне эти фотографии, должно быть, действительно сумасшедший.

Отвернувшись, я трясущимися руками собрала их с пола и запихнула обратно в конверт. При каждом взгляде на фотографии тошнота подступала к горлу. Малюсенький мальчик с поднятыми ножками, крошечные кулачки у рта. Лужа крови около головки, лежащей на грязной простыне рядом с хирургическими ножницами размером с ребенка. У меня было не так, говорила я себе, пытаясь успокоиться. У меня просто профилактика цикла, чистка матки. Там ничего не было. Просто куски ткани. Это еще не ребенок.

Вымыв туалет, я взяла несколько поленьев и газеты, развела костер во дворе и бросила в огонь ужасные фотографии. Через секунду изображения мертвых младенцев съежились, потемнели и исчезли в дыму. Я закурила, чтобы прогнать привкус рвоты, подбросила в костер еще несколько полешек и газет и уставилась на огонь.

– Вольф, Вольф, мама разводит костер, иди скорей!

Радостный голос Мейрел из холла вернул меня от мрачных мыслей. Она прибежала и стала бойко бросать в огонь веточки.

– Мам, а чего это ты разводишь огонь?

– Захотелось погреться. У нас же нет камина, вот я и подумала: давай-ка разведем костер во дворе.

Мейрел подошла ко мне, обняла и прижала голову к моему животу.

– Как здорово, мам. И так тепло.

Я погладила ее черные жесткие кудри, заставляя себя наслаждаться этим коротким мгновением нежности. Мейрел нечасто обнимает меня сама.

Прибежал Вольф, прошлепав босыми ножками, как ластами, по деревянному полу.

– Ух ты, огонь! – закричал он и, прыгнув на меня, обхватил ручками мои ноги и засмеялся.

– Ой, мам, ты сидишь в бутерброде, ты у нас колбаса!

Смеясь, я взяла его на руки, пощекотала его голый живот, и он снова залился смехом.

– Мам, а знаешь… – начала Мейрел, терпеливо продолжая бросать в огонь листья, веточки и куски картона.

– Что?

– У Стейна папа умер.

– Что ты говоришь! Какой ужас! Это у него папа так сильно болел?

– Да. И сейчас мы вместе рисуем картину для Стейна.

– Вы молодцы. А Стейн сегодня ходил в школу?

– На немножко. Он был тихий, но не плакал. Я подарила ему свой «Милки Вэй». Я ему сказала, что можно привыкнуть жить без папы. А потом и новый появится. А учительница сказала: настоящий папа может быть только один.

Мы замолчали.

Глава 4

Последний раз я видела отца Мейрел, когда полицейские выдворяли его из моего дома. Он вышиб дверь кухни, после того как я спросила, где он был ночью. Такие вопросы Стиву задавать не полагалось. Он приходил и уходил, когда ему заблагорассудится, он сам определял, как ему жить, хотя мы были вместе и у нас росла дочь. Если мы выступали с группой, он отправлял кого-нибудь из друзей провожать меня, а сам оставался где-нибудь болтаться. Пил, гулял, играл в карты и трахался с кем ни попадя. Я все знала, хоть он не говорил мне ни слова. Его нервные подружки просто сами звонили мне домой. Спрашивали Стива. Толпы блондинок лезли на сцену, трясли грудью, тянули к нему руки, бросая умоляющие взгляды. Заваливали его игрушками с записками. А Стив не хотел разочаровывать своих фанаток.

Пять лет я была у него в рабстве. В рабстве его гладкого черного тела и грудного теплого голоса. Когда он смеялся, все вокруг смеялись, когда танцевал, все танцевали. Я обожала его, он вытащил меня из моего пыльного, тесного гнезда и привел в мир музыки. Он открыл мне, что я могу петь, и заставил развивать мой талант, он сделал так, что я поверила – стоит вырваться из отсталой, душной дыры, где я выросла, – и все мечты сбудутся.

Стив – как мой менеджер и мой любовник – принимал за меня все решения. Он мог любить меня страстно и настойчиво – и тут же совершенно не обращать на меня внимания. В конце концов из-за своей полной зависимости от него я превратилась во взвинченную, ревнивую, психованную, исхудавшую развалину. Постоянно настороже, в страхе, что он променяет меня на другую, постоянно занятая тем, чтобы соблазнять его и угождать. Но моя любовь, мое обожание фантастически выглядели на сцене. Никто не мог вложить столько души в песни о неверности, безнадежной любви и страхе быть покинутой. Я знала, о чем пою, и могла заставить плакать целый зал. Только на сцене были редкие моменты, когда Стив принадлежал мне одной, несмотря на всех этих мерзких, похотливых, потных девок, которые топтались у его ног. Я с удовольствием давала им почувствовать, что они на самом деле пустое место.

Впервые я увидела его в кафе «Клетка» в Бергене, соседней деревне, где была хоть какая-то жизнь. Он выступал там со своей группой «Секс-машина». Я практически жила в этом кабаке, где смотрели сквозь пальцы на курение косяков и все еще крутили Джимми Хендрикса и «Роллинг стоунз». Школа была в пяти минутах ходьбы от «Клетки» – другого, свободного мира. Там я и пропадала целыми днями, сбежав от себя самой – дочери хозяина пансиона Кора Фоса и его сумасшедшей жены Петры. Там я курила у барной стойки гашиш с мужчинами намного старше меня и совсем не хотела домой. Дома полагалось есть фарш с молодой фасолью и жареной картошкой в кругу своей молчаливой семьи, паинькой делать уроки и быть подобием своих родителей. В «Клетке» я танцевала с торговцами гашишем и кокаинщиками, которые уверяли, что они музыканты, поэты или художники. Мужчины, которые обещали ввести меня в свой артистический, красочный мир без правил. Я действительно считала, что «это» происходит именно там, что «Клетка» – начало всех начал, тот источник, в котором зарождается искусство и музыка, откуда писатели, художники и музыканты черпают вдохновенье. Я тоже хотела приобщиться к ним, там я думала встретить человека, который заберет меня с собой в город, за границу, кто познакомит меня с большим, загадочным миром богемы.

Моим героем был Стив Томас, или «голландский Отис», как он сам охотно представлялся. У него был густой хриплый голос, чувственный до самых кончиков пальцев, умоляющий и вкрадчивый. Я верила каждому слову, которое он пел. Когда он выступал в «Клетке», я стояла у сцены. Его группа «Секс-машина» играла классический соул, самые популярные песни Отиса Реддинга, Марвина Гея, Вилсона Пикетта и Джеймса Брауна. Подростком я не очень понимала эту музыку, но когда я увидела, как выступает Стив, то стала покупать только соул. Я записывала названия тех песен, что он поет, и на следующий день покупала пластинки. Я убирала комнаты в пансионе, чтобы на заработанные деньги купить в Алкмаре записи и тексты песен. Я хотела петь с ним вместе, бесконечно репетировала в своей комнате в наушниках. Представляла перед зеркалом наш со Стивом дуэт.

Однажды после его очередного выступления в «Клетке», когда я весь вечер простояла у его ног, танцуя и подпевая, и слезы катились у меня по щекам под его «Я слишком долго любил тебя», он подошел ко мне. Я стояла у стойки бара и ждала своей очереди, как вдруг он склонился надо мной. Я почувствовала запах кокосового масла, которым он мазал голову, запах виски, его кожаных штанов и пыталась придумать, что бы интересного ему сказать. Но горло у меня сжалось, и получился только жалкий писк. Стив поцеловал мне руку и предложил поехать с ним в «Экстаз», дискотеку в Алкмаре. Наконец-то он меня нашел.

В ту же ночь он поцеловал меня – настойчиво, сильно и одновременно нежно, провел пальцем по моему лицу и сказал по-английски: «Я люблю тебя, крошка, маленькая негодная девчонка». Стив любил говорить по-английски, хотя был таким же голландцем, как и я. Меня еще никто не целовал так, как он. Мои губы горели и трепетали от его жадных и сильных губ. Я как будто летала над землей, я чувствовала себя набухшим бутоном, который вдруг раскрылся. Он заметил меня, захотел познакомиться, выбрал меня одну из всех этих девиц.

После этой ночи мне уже больше не хотелось домой. А через полгода мы жили в Амстердаме, и я пела в его группе.

Так же внезапно, как он появился в моей жизни, он и исчез несколько лет спустя. Соседи вызвали полицию, когда Стив в очередной раз разбушевался, двое полицейских приехали забирать его в кутузку, чтобы немножко «охладить». Мейрел, всхлипывая, дрожала у меня на руках, как маленькая испуганная собачонка. Стив улыбался, подняв руки: «Что вы, ребята, я хороший». Он поцеловал нас и прошептал мне в ухо: «Твое счастье, если не ты им позвонила». Мейрел снова расплакалась.

Я ждала его целую ночь. Я решила прекратить наши отношения. Набраться мужества и сказать, чтобы он ушел. На моей стороне была полиция. Я могла это сделать. Но Стив не вернулся. Больше никогда. Он исчез с лица земли. Ни его друзья, ни ребята из группы, никто его не видел и не говорил с ним. Полиция отпустила его через час. С собой у него оказался паспорт и кредитная карточка. Через месяц я получила выписку со счета в банке «Америкен экспресс». Он потратил десять тысяч гульденов: останавливался в гостинице, сшил на заказ костюм, купил три пары очков «Рэй-Бэн», пятнадцать раз ходил в «Блю Ноут», купил акустическую гитару и ковбойские сапоги.

Его вещи все еще стояли у меня на чердаке. Три коробки с одеждой, книгами, фотографиями и компакт-дисками. Я была уверена, что когда-нибудь снова увижу его у себя на пороге.

Глава 5

Мы ехали в автобусе в Лейден, на концерт в студенческом обществе «Минерва». Все молчали, никому из нас не доставляло особого удовольствия выступать перед пьяными студентами, которые швырялись банками с пивом, но они хорошо платили и были нашими верными фанатами много лет. Для таких вечеринок и репертуар у нас был особый: побольше знакомых песен, чтобы они могли подпевать, и никаких сексуальных нарядов, чтобы они не сильно распалялись. Мы должны были все время держать их в тонусе, заставляли их хлопать и кричать, чтобы не дать им расслабиться и освистать нас.

Геерт избегал всякого контакта со мной, он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, заткнув уши наушниками. Другие сидели, уставившись на дождь за окном, или дремали в похмелье после вчерашней пьянки. Наш трубач Чарльз сидел за рулем и ругался на пробки. Дорина, Эллен и я устроились на заднем сиденье. Я думала о своих детях, оставленных дома с пятнадцатилетней нянькой. Я сказала ей, чтобы она никому не открывала дверь и включила автоответчик. Перед выходом я проверила, заперты ли окна, и, когда она удивленно спросила меня, что случилось, я сразу же пожалела, что так себя вела. Не хватало только напугать девчонку до смерти.

Я знала по опыту, как проблемы в отношениях друг с другом могут привести к распаду всей группы. Мы выступали вместе уже шесть лет, раза четыре в неделю, а то и чаще отправлялись в глухомань, в какой-нибудь дансинг «Отвалившееся колесо» или спортцентр «Успехи на болоте», делили все горести и радости, но то, что сейчас происходило между мной и Геертом, не обсуждалось. Я обещала Геерту никому не говорить о его депрессии и не хотела, чтобы кто-то знал о моем аборте. Я боялась, что они будут осуждать меня, и эти разговоры еще больше будут подливать масла в огонь моих переживаний.

Выступления и репетиции были для меня счастливым избавлением от жизни в Амстердаме, где все каждый день из кожи лезли, чтобы быть оригинальными. На сцене я была оригинальной, я была звездой, певицей, которую все слушают. Наши выступления были для меня чем-то вроде наркотика, они вызывали во мне эйфорию, почти религиозное чувство любви к музыке. Не существует другого искусства такой силы. Только музыка может так утешить человека, сделать его счастливым или пронзить его душу, как ножом.

Это чувство наполненности музыкой оставляло меня, только когда я среди ночи возвращалась домой, заставала няньку спящей на диване среди игрушек, пустых пакетов из-под чипсов и недопитых стаканов колы. И тогда усталость одолевала меня и наступало опустошение. Ночные выступления не приносили больших денег и не сулили карьерных взлетов: я уходила по ночам от своих детей, чтобы поиграть в певичку только ради собственного удовольствия. Но я не могла иначе. Я должна была петь, хотя и знала, что никогда не перепрыгну через себя, что всегда буду частью огромной армии второсортных музыкантов, которые исполняют чужие песни на ярмарках и корпоративных вечеринках.

Зал Лейденского студенческого общества был битком набит ребятами в галстуках и аккуратными девушками в клубных свитерках. Под завесой сигарного дыма колыхалась толпа студентов, пропитанная запахом пива и пота. Они толкались, свистели и скандировали: «Давай еще!» Я покачивалась на цыпочках за кулисами и ждала, когда Мартин, руководитель и солист нашей группы, даст мне сигнал выходить на сцену. Когда он подошел ко мне, я почувствовала, что он волнуется так же, как и я.

– Послушай-ка, – сказал он, одергивая свой лиловый пиджак и не глядя на меня. – Все эти разборки с Геертом – ваше личное дело. Но чтобы на сцене все было шито-крыто. Я не хочу терять никого из вас, но если замечу, что вы не можете нормально общаться и друг друга избегаете, один из вас уйдет. Я сказал то же самое и Геерту.

Раздались первые аккорды. Я уже не смогла ему ответить. Мартин надел свои черные «Рэй-Бен», поднял руку и выбежал навстречу свистящей публике: «Мы рады, что сегодня здесь так много классных ребят!»

Дорина, Элен и я продолжили «Каждый ищет любви». Оглушительные вопли. Я чувствовала себя крутой белокурой бестией. Все остальное неважно. Единственное, что имеет смысл, – это бьющаяся и галдящая оргия соул.

После того как нас три раза вызывали на бис, мы сидели и пили пиво в переделанной в гримуборную подсобке. Все были на таком подъеме, что трещали без умолку, как будто только что выиграли футбольный матч. Мы проносились по этим корпоративным вечеринкам, как поезд. Мартин так завелся, что даже не мог сидеть и продолжал пританцовывать стоя, сжав кулаки.

– Йес, ребята, классно мы выступили. Здорово они завелись! Прямо с ума посходили. Пойду сейчас в зал, сниму какую-нибудь сучку.

– Да катись, куда хочешь! Я лишней секунды среди этих клоунов не пробуду. Мы возвращаемся в Амстердам, там еще выпьем.

Геерт стянул свою белую рубашку, и мне бросилось в глаза, что он еще больше похудел за эти две недели. Остальные решили ехать с ним. Никому неохота было застревать в этой дыре. Мне тоже хотелось как можно скорее добраться домой. Я начала снимать макияж, когда в дверь постучали. Сиплый, простуженный голос спросил Марию Фос. Я обернулась. Передо мной стоял мальчишка, рукав его куртки был оторван, галстук съехал набок. Мартин засмеялся.

– Смотри-ка, Мария, поклонник. Фридрих-Виллем ван Виппенштейн принес тебе подарок. Член с гербом Минервы!

Мальчишка покраснел как рак. Дорина и Элен взвыли от смеха. Он держал в руках пакет размером с обувную коробку, завернутый в золотую бумагу и перевязанный красным бантом.

– Курьер просил передать это вам, – пролепетал парень, сунул пакет мне в руки и убежал. Внутри было что-то тяжелое, оно сдвинулось, когда я наклонила пакет набок. У меня задрожали руки. Я уже почти наверняка знала, кто мне это прислал.

– Ну что, давай открывай! – сказал Мартин. Дорина пробурчала, что подарок опять принесли мне. Ей поклонники никогда ничего не дарили. Я ответила, что лучше распакую это дома. Или вообще не буду трогать. Я отодвинула коробку и посмотрела на Геерта, он серьезно взглянул на меня. Но тут, прежде чем я успела отнять ее, Дорина схватила коробку со стола и стала трясти.

– Не бьется, – засмеялась она и приложила к пакету ухо.

– И не тикает!

Элен понюхала пакет и отпрянула назад, улыбка исчезла с ее лица.

– Черт. Воняет! Как мерзко!

Дорина уронила коробку и посмотрела на меня:

– Господи, что же это может быть?

Мартин поднял коробку.

– Ну что там, блин, за ерунда?

Он разорвал бумагу, открыл крышку и в ужасе отшвырнул коробку.

– Вот черт… Там зверь! Дохлый зверь!

Побледнев, он вылетел из комнаты, поднеся руку ко рту.

На полу лежала большая вонючая мертвая крыса, к ее шее была привязана записка.

– Ондатра, – буркнул Чарльз, наклонившись над ней и пытаясь прочесть записку, привязанную красной шелковой ленточкой к окровавленной шее крысы. – Есть у кого-нибудь ножницы или пилка для ногтей?

– Да брось ты, Чарльз, – сказал Геерт. – Что мы, будем возиться с этой крысой, что ли? Еще заразишься от нее чем-нибудь. Надо позвонить в полицию. И вернуть этого мальчишку.

Дорина обняла меня. У меня кружилась голова, как на чертовом колесе. Она налила мне джина и дала сигарету. Я не знала, что мне делать. Я начинала понимать, что на этом дело не кончится. Этот человек знал даже, где и когда я выступаю. Дальше будет только хуже. Я как следует отхлебнула джина, он обжег мне язык и горло. Это здорово отбило трупный запах, который все еще стоял у меня в носу. Я вдохнула запах алкоголя, и в голове у меня снова прояснилось.

– Я хочу побыть одна, – сказала я.

Пять пар глаз уставились на меня, как будто я была привидением.

– Может, сначала выкинем это? – спросил Геерт и попытался крышкой засунуть крысу обратно в коробку.

– Не надо. Пусть лежит.

– Хочешь, я побуду с тобой? Ты же не можешь сидеть тут одна?

– Геерт, оставь меня в покое, ладно?

Все вышли из комнаты.

– Пойду поищу этого хмыря. И позвоню в полицию, хочешь ты этого или нет, – сказал он, погрозив пальцем. У него был такой вид, как будто он действительно хотел поиграть в героя.

Когда все ушли, я набралась мужества и села на колени перед крысой. Тошнотворный запах снова ударил мне в горло. Но я должна была прочитать письмо, пока все не вернулись. Мне было стыдно, что кто-то так сильно меня ненавидит. Оказалось, что письмо, наполненное ненавистью бывает так же интимно и доверительно, как и любовное письмо.

Я зажала нос платком и, давясь от тошноты, попыталась отвязать ленточку, не касаясь крысы. Когда мне это удалось, я взяла записку бумажной салфеткой.

 
Ты – крыса.
Крысы плодятся в сточных канавах.
Я – крысолов.
Я раскрою твой череп одним ударом.
И в мире будет одной шлюхой меньше.