Текст книги "Побег из Амстердама"

Автор книги: Саския Норт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 16

Я проснулась и никак не могла понять, где нахожусь. На улице было темно, как в сумерках, и шторм все еще продолжался. По дому гулял ветер. Больше ничего не было слышно. Мейрел рядом со мной на кровати не было.

Я села. Голова болела так, как будто меня ударили поленом. Глухая, ноющая боль давила изнутри на глаза, которые я могла открыть только наполовину. Должно быть, я проспала часа четыре. Что же произошло? Я у сестры. «Дюны», Берген-ан-Зее. Мне угрожали. А вообще-то я должна быть сейчас в Утрехте, вместе с группой.

Пошатываясь, я встала с кровати, ноги почувствовали холодный, гладкий пол. Меня пробирала дрожь. Где тут свет? Я ощупала пальцами стену и нашла выключатель. На столе стояли цветы, наша одежда была сложена аккуратными стопочками в шкафу. Это сестра положила ее в шкаф, а я так ничего и не заметила. Должно быть, у меня было что-то вроде комы.

Я надела спортивные носки, свои старые тренировочные брюки, уютный свитер и вышла из комнаты. Внизу возбужденно разговаривали дети.

Вольф стоял в кухне на табуретке, рукава закатаны, и месил что-то в большой белой миске. Весь в муке, рот до ушей. Мейрел резала на большой доске перец, высунув язык, голова обвязана полотенцем. Анс стояла перед своей гигантской плитой из нержавейки и помешивала что-то в кастрюле.

Кухня выглядела так, как будто в ней никогда не сварили и яйца. На длинном столе из черного гранита не было ничего, кроме кофеварки.

– Мама! – завопил Вольф. – Ты проснулась? А мы тут собираемся печь для тебя пиццу. Тетя Анс разрешила мне делать тесто, а Мейрел позволила резать ножом!

– Хочешь винца? – спросила Анс. – Садись-ка. У меня чудесное пино гриджио.

Она поставила стакан мне под нос, пододвинула пепельницу и протянула баночку оливок.

– Мы были на пляже, там лежит во-от такая огромная куча пены. Мне разрешили по ней побегать! А тетя Анс потом постирала мои брюки. А потом мы ели жареную картошку. С рыбой. Как она называется? – Вольф посмотрел на мою сестру.

– Соленая треска.

– Да, соленая треска. С соусом. И с кока-колой.

Мейрел закончила резать и принялась за шампиньоны.

Она очищала белую мякоть грибов и резала их аккуратными тонкими ломтиками:

– Я проснулась, а ты все еще спала. И я спустилась вниз. Тетя Анс сделала мне тосты.

– Ну вот, томатный соус готов. Теперь подождем, пока поднимется тесто, и потом можно будет класть начинку. – Анс вытерла руки о фартук, взяла бутылку белого вина и налила себе.

– Пойдите посмотрите телевизор. – Дети выбежали из кухни, и Анс села напротив меня.

– Ну, ты выспалась?

Я кивнула.

– Ты представляешь? Я возилась в твоем шкафу, а ты даже не проснулась.

Я наколола оливку на коктейльную палочку с маленькой ракушкой на конце.

– Странно, заснуть так крепко посреди дня. Обычно у меня так не получается. Начинаю копаться в мыслях и обвинять себя во всех смертных грехах.

– Тебе нужно было выспаться хорошенько. После такого стресса. Сейчас ты вне опасности, организм должен набраться сил. Дай ему волю. Мне так приятно повозиться с детьми. У меня никогда не было возможности по-настоящему познакомиться с ними.

– Ты прекрасно с ними справляешься.

– Да что ты, они у тебя такие паиньки.

– Дома они ничего подобного не делают. Если я их прошу накрыть на стол или помочь мне мыть посуду, они сразу начинают пищать и ссориться.

– У тебя замечательные дети. Ты можешь ими гордиться.

Я покраснела и подавила в себе попытку рассказать, чем они не такие уж и замечательные.

– Только Мейрел немного напугана, но это естественно.

– Почему естественно?

– Ей пришлось много пережить, ведь правда? При ней ушли два отца. И я не знаю, правильно ли было, что ты рассказала ей про эти письма…

– Я должна была это сделать, Анс. Ей уже восемь лет. Она спрашивала, почему мы должны были так внезапно уехать из Амстердама. И я не хочу ей врать. Кроме того, она должна быть осторожной…

– Не знаю, может ли восьмилетний ребенок выдержать такую ответственность. А Мейрел очень ответственная девочка. За себя и за своего братишку. Ее очень напугал твой рассказ. Она говорит, что не может оставлять тебя одну.

Значит, и здесь я ошиблась.

– А что мне было делать? Мейрел умная девочка, она же прекрасно понимает, что мы уехали не просто так.

– Во всяком случае теперь самое важное, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Нельзя показывать детям свой страх.

– Я знаю…

Я глубоко вздохнула, меня опять одолевали сомнения.

– Мария… – Анс положила свою руку на мою. – Это не так страшно! Я очень хорошо понимаю, почему ты это сделала. Мне, конечно, легко говорить, это не мои дети…

Я отдернула руку.

– Вот именно! Поэтому позволь мне самой их воспитывать. Я постараюсь, хорошо? И эта педагогическая болтовня… Может быть, это твоя профессия, но если бы это действительно были твои дети, тебе бы это показалось очень странным. Все совсем не так просто, как написано в твоих книжках. Дети иногда задают очень трудные вопросы, на которые ты сама не знаешь ответа. Теперь не так, как раньше, когда маме достаточно было моргнуть глазами, и мы делали то, что она просит. Мои дети бросаются спорить обо всем. И отказываются делать то, что я прошу. Они ведут себя по-хамски, ссорятся целыми днями напролет. Я иногда так от них устаю!

– Давай не будем ссориться. Все будет хорошо. Успокойся. Пойдем. Надо делать пиццу.

Анс позвала детей. Я тоже хотела встать, но меня била дрожь, и ноги были как резиновые. Я ничего не могла есть. Волна тошноты сжала желудок, и я едва добралась до туалета. Меня выворачивало наизнанку в пахнувший эвкалиптом унитаз. Как будто из меня выходили остатки сил. Кислое белое вино жгло пищевод.

Конечно, Анс была права. Я не должна была рассказывать все дочери. И что это мне пришло в голову говорить ей, что я считаю воспитание детей таким трудным делом? Чего я хотела этим достичь? Она просто раздражала меня. Эта веселая, уютная атмосфера дома любимой тетушки, эта суета в кухне. Мне было больно видеть, как дети наслаждаются всем этим. Как они счастливы, что она уделяет им столько внимания, которое должна была уделять им я.

Глава 17

Мы ели пиццу, Вольф без умолку трещал о человеке-драконе. Понять было ничего невозможно, но я с удовольствием слушала его тонкий голосок и наблюдала за его лицом. Вольф еще был таким славным пухлым карапузом, но скоро это пройдет. Его личико станет уже, молочные зубы сменятся взрослыми зубами. Но пока у него еще есть эти пончики-щечки, которые так хотелось укусить, такие круглые, мягкие и красные. Его уши горели от возбуждения, потому что ему удалось своим рассказом полностью завладеть нашим вниманием. Его болтовня начала раздражать Мейрел, она заткнула уши пальцами и стала петь. Она пела все громче, чтобы перекричать Вольфа, и это его так разозлило, что он начал заикаться и бить ее. Я едва предотвратила ответный шлепок Мейрел и отправила ее наверх. Потом взяла Вольфа на колени и сказала ему, что драться нельзя, даже если очень сердишься. Лучше уж побить подушку или вообще уйти.

Во время всей этой сцены Анс не проронила ни слова. Она явно решила больше не вмешиваться в мои педагогические авантюры. Но все равно я чувствовала себя не в своей тарелке в присутствии ее как старшей сестры на заднем плане. Проповедь, которую я прочитала Вольфу, предназначалась прежде всего ей. Это было что-то вроде устного экзамена, чтобы доказать, что я могу обращаться с разозлившимся ребенком со всей педагогической ответственностью. Если бы я была дома, все кончилось бы просто совместным ором.

Я уложила детей спать, рассказала им сказку собственного сочинения, и мы совершили обычный обряд – «любишь-не-любишь», когда они чистенькие лежали в своих кроватках, я их тискала по очереди, мы терлись носами и шептались. А потом у нас были поцелуйные соревнования: выигрывал тот, кто дольше всех не переводя дух мог чмокать поцелуи. Потом мне захотелось на улицу. У меня не было ни малейшего желания сидеть в одной комнате с Анс. Как она ни старалась сделать так, чтобы я чувствовала себя как дома, в наших отношениях была какая-то неловкость. Напряжение, которое нам уже не удастся переломить, всегда было между нами.

Пять лет после рождения Анс мать чего только не делала, чтобы забеременеть еще раз. После двух выкидышей и лечения гормонами она наконец добилась своего: я поселилась в ее матке, и она семь месяцев пролежала пластом. Анс росла с мыслью, что родителям мало ее одной. И как бы она ни старалась помогать матери накрывать на стол и складывать белье, сколько бы маргариток она ей ни приносила, все внимание доставалось еще не родившемуся ребенку. Но и на мне мать не успокоилась. Мое рождение тоже не принесло ей счастья и покоя, к которому она так стремилась. Она хотела еще и сына, и он родился, через три года после меня. «Ну вот, теперь у меня полная семья», – вздохнула она, придя домой из роддома со свертком в голубом кружевном одеяле. Стефан умер четыре месяца спустя. Крошечным младенцем. Мать буквально сошла с ума от горя. Через год после его смерти ее первый раз забрали в больницу после того, как сунула голову в газовую плиту.

– Пойду пройдусь, – сказала я Анс, которая сидела, свернувшись в черном кресле у камина.

– Ты думаешь, это разумно? – крикнула она мне вслед, но я уже была в пальто. Я должна была выйти на воздух.

– Я сейчас приду. Здесь со мной ничего не случится. Хочу немножко подышать.

Я взяла телефон из сумки, включила его, и он сразу же начал тарахтеть. «Вам поступило пять голосовых сообщений» – высветилось на дисплее.

– Жизнь дает о себе знать, – пробормотала я и вышла на улицу.

Ветер бросал струи песка мне прямо в лицо и насквозь продувал мою одежду. Жадное море в ярости билось о темные дюны, черные облака мчались по небу, то и дело закрывая луну. Здесь было страшно и в то же время спокойно! Я вспомнила, как чувствовала себя здесь в семнадцать лет, зимой, в этой заброшенной дыре, я вся кипела энергией и возбуждением, которым не было выхода. Эти наводящие ужас бетонные блоки, жилые кварталы, которые становились обитаемыми только летом, голая площадь, заполненная кучами наметенного песка и водой, опустевшие парковки. Котлован за нашим пансионом, раньше полный зарослей шиповника и ежевики, теперь весь застроен новыми виллами, летними домами богатых горожан. Красный кирпич, покрытый тростниковыми крышами среди песчаного колосняка. Сейчас эти дорогие жилища пустовали.

Я пошла к площади, мимо «Нептуна», шестиугольного бетонного здания, сильно напоминающего огромный НЛО, под сводами которого устроился ресторан. Может быть, там можно было выпить. Я втянула в себя прохладную влагу с моря и вспомнила, как мой отец всегда говорил, что морской воздух выгоняет из головы все заботы. На мою мать это не подействовало.

«Нептун» был еще открыт. Там было светло, тепло и, за исключением нескольких пожилых молчаливых пар, пусто. «Нептун» был оформлен так, как будто это был павильон на пляже: много фотографий и картин кораблей, севших на мель, рыбацкие сети и спасательные круги, керосиновые лампы над столами, песок на полу, расставленные повсюду пластмассовые пальмы для создания иллюзии, что мы находимся на пляже в каком-нибудь более райском месте, и у входа – симпатичный попугай.

Я села за столик у окна, накрытый на четверых, и пододвинула к себе пластмассовую подставку под тарелку с фотографией Бергена-ан-Зее в двадцатые годы. Пальто я перекинула на спинку соседнего стула. Потом достала телефон и прослушала голосовые сообщения.

Три раза звонил Геерт. Первый раз нежным голосом, извиняясь за свой глупый уход. «Марш, я беспокоюсь о тебе, дай о себе знать».

Его второе сообщение было более серьезным. «Где ты? Почему тебя нет дома? Почему не явилась петь, блин? Позвони мне».

Третье сообщение он наговорил явно вне себя от злости: «Мать твою, я имею право знать, где ты и мои дети!»

Потом зазвучал хриплый голос Стива: «Привет, это я, Стив. Знаешь, очень здорово, что я опять тебя увидел. Когда мы встретимся втроем с Мейрел? Позвони, мне нужно с тобой кое-что обсудить».

Последнее сообщение не записалось. Я услышала только звуки кафе, гудение голосов и какой-то странный треск. Я опять выключила телефон. Я не знала, надо ли мне звонить Геерту. Конечно, он имел право знать, где мы находимся, но что-то удерживало меня. Я все же не могла ему полностью доверять, и думать об этом было ужасно грустно.

– Мария? – Пышная блондинка-официантка уставилась на меня. – Вы – Мария Фос? Из «Дюн»? – она улыбнулась мне, и меня вдруг осенило:

– Дафни? Дафни Вейкер?

– Да, Мария! Как здорово, что ты здесь! – От радости шея у Дафни пошла красными пятнами. – Сколько же мы не виделись? Подумать только… Да уж никак не меньше тринадцати лет! Как у тебя дела? Подожди-ка, сначала принесу тебе чего-нибудь выпить. Что ты хочешь?

– Принеси мне пивка.

Она поспешила к бару, почти вприпрыжку от радости, что в эту сумеречную скуку ресторанчика с кроткими супружескими парами, которым давно уже нечего сказать друг другу, ворвалось вдруг что-то неожиданное.

Дафни была дочерью местного торговца рыбой, моя ровесница. В детстве мы играли на центральной площади и вместе ездили на велосипедах в школу в Бергене. Когда мы были подростками, по субботам вместе доезжали до центра Бергена, а потом наши дорожки расходились. Дафния была «диско», и мы, «альтернативщики», терпеть их не могли. Мы покуривали травку и пили американский виски, они затягивались «Мальборо» и глушили банановый ликер с соком. Она была блондинка с химической завивкой и ходила на дискотеку в «Блестки», я ходила в темное музыкальное кафе «Клетка». Я спала и видела, как бы поскорее уехать из этой дыры, она мечтала о карьере деревенской парикмахерши.

Дафни вернулась с пивом и стаканом воды и уселась напротив меня.

– Я отпросилась, все равно никого нет. Я сейчас заменяю. Ну, давай, рассказывай, чем ты занимаешься?

– Я живу в Амстердаме, у меня дочка и сын, пою в группе…

– Правда? У тебя есть дети? Вот уж никогда бы не подумала! Поешь в группе… Ты ведь всегда этого хотела? Как здорово. А что это за группа?

– Группа «соул». Называется «Хилерс». Старомодный соул, с трубачами. Перепеваем в основном известные песни.

– Ох, с ума сойти! И где вы выступаете?

– Да везде, куда позовут. День Королевы, праздники, свадьбы, собрания, фестивали. Ну а ты? Как дела у тебя?

– У меня-то? Хорошо. Мы живем здесь, за «Нептуном», в новом районе. У меня месяц назад родился ребенок, мальчик. Зовут Сэм. Я замужем за Крисом. Помнишь? Крис ван Бюрен?

– Крис, который занимался серфингом?

– Ну да. – Дафни хихикнула и опять начала краснеть. – Он теперь мостит улицы. Они вместе с Лукасом – ты, конечно, помнишь Лукаса – основали собственную фирму. «Мостильшики на море». Смешно, правда? Я вообще-то пока в декрете, но мой отец купил этот павильон, и у него сейчас напряженка с персоналом. – Она встала. – Как здорово, что мы повидались. А как твоя сестра?

– Думаю, ты должна знать это лучше, чем я. Вы живете рядом.

– Я ее почти не вижу. Вот Крис-то – да, он там у них работает. А Мартина, ее мужа, я иногда встречаю. С ней все в порядке, ты не из-за этого приехала?

– Да нет. Я здесь в отпуске с детьми.

– Они не ходят в школу?

– Ходят, но нам на время нужно было уехать. У младшего астма.

– Ага, – понимающе кивнула она. Потом окинула взглядом зал ресторана и осталась стоять у моего столика. – Он какой-то странный, этот Мартин, ты не находишь?

– А что?

– Ну, какой-то он чудной. Весь в себе. Никого вокруг не замечает, никто ему не нужен. Я тут недавно кормила ночью Сэма, а мне из окна как раз видна его комната, и вдруг я вижу, он бежит. Точнее: кто-то бежит. Я подошла к окну, чтобы лучше разглядеть, и увидела, что это он. В одних трусах! Я еще подумала: в этом доме плохая аура. Как-то так получается, что со всеми, кто в нем живет, что-нибудь происходит.

Она, казалось, вдруг поняла, кому это говорит, и ее шея вновь покраснела.

– Я не имею в виду тебя. И твою сестру…

– Ты имеешь в виду мою мать…

– Мне отец тут как-то сказал: все приезжие, кто здесь селится, сходят с ума. Твоя мать здесь не смогла. Вот и Мартин туда же, мне кажется.

– Ну, это еще далеко не все. Может, люди здесь просто обращают друг на друга слишком много внимания, других развлечений-то нет. Может, они с сестрой просто поссорились, или напились, или ради смеха бегали друг за другом, да мало ли что…

– Под дождем? – Дафни посмотрела на меня с насмешливой подозрительностью, выразительно мигая сильно накрашенными ресницами, потом сощурила глаза и наклонилась ко мне.

– Это просто чтоб ты знала. Не он первый… Пришлые не переносят здешнего ветра и открытого пространства. Ну ладно, подруга, пойду поработаю. Погоди, я дам тебе мой телефон, если ты надумаешь как-нибудь зайти к нам выпить.

Она записала свой номер на картонной подставке для пива и вразвалку ушла на кухню. Я еще и дня не просидела в этой затхлой дыре, а чувствовала себя так же, как тринадцать лет назад. Как только Анс может жить здесь, общаться с этими ограниченными, подозрительными людьми, которые до сих пор перемывают нам косточки и продолжают сплетничать о том, что произошло тогда. Они не взяли с меня деньги за пиво, и отец Дафни даже вышел из кухни, чтобы энергично пожать мне руку. Мне весело помахали, когда я уходила, но я знала, что мое неожиданное появление вызывает у них массу вопросов.

Глава 18

Когда я, запыхавшаяся и насквозь промокшая, вернулась домой, Анс все еще сидела в гостиной в кресле у камина, поджав ноги. Я подошла к огню согреть руки и только собиралась произнести тираду о погоде, как заметила, что она плачет. Подбородок и губы дрожали, а слезы капали даже с кончика носа. Я понимала, что мне сейчас надо ее утешать, но не решалась до нее дотронуться.

– Он позвонил, – всхлипнула она, протянув ко мне руку. Я схватила и сжала ее, словно в знак взаимной поддержки. Она сплела свои пальцы с моими, холодными и мокрыми.

– Этот урод! Этот гад! – она яростно покачала головой. – Я даже не знаю. Я просто не знаю, что мне теперь делать.

Я села около нее на каменном полу, все еще сжимая ее руку, и, как ни странно, мне это было приятно. Теперь Анс опиралась на меня. Я оказалась сильной, она была жертвой.

– Что он сказал?

– Он в Испании. В Мадриде. Он поехал в аэропорт и купил билет на первый подвернувшийся рейс. Он хотел уехать. «Чтобы расставить все по местам». Я спросила, сколько времени ему на это понадобится. Он не знает. Он позвонил, чтобы я не беспокоилась. Сказал: «Может, я вообще не вернусь». «А клиенты?» – спросила я. «Пусть катятся ко всем чертям» – так и сказал. Попросил меня отвезти свой архив в «ZHV», контору, где он раньше работал.

Она снова расплакалась, всхлипывая, сползла с кресла на пол и вдруг обняла меня, уткнувшись мне в шею и намочив мне щеку слезами. Я неловко гладила ее волосы и осторожно обнимала худенькие плечи. Я не могла вспомнить, чтобы мы когда-нибудь сидели так раньше.

– Я его люблю, – рыдала она. – Я так по нему скучаю. Только он один любил меня за всю мою жизнь. Он меня понимал. Ну как это могло случиться?

Я не знала, что ей ответить.

Анс вытерла рукавом слезы и подняла нос:

– Хватит плакать… Да пошел он! Сам захотел другой жизни. Все ясно. Проехали.

Она зло замахнулась и, поднявшись на ноги, пошла к двери, тихонько всхлипывая.

– Выпьешь вина?

Я кивнула, глядя в огонь.

Я чувствовала себя стервой. Я сидела, как чурбан, набрав в рот воды, когда Анс впервые в жизни нужна была моя поддержка. Почему же я ничего не чувствую, когда у нее горе?

Больше всего на свете я хотела бы обнять ее и утешить, любить ее, как полагается сестре. Мне ужасно хотелось помириться, хотелось, чтобы она мне доверяла и у нас были настоящие отношения, как у людей, знающих друг друга всю жизнь.

Мы молча пили красное вино и слушали треск поленьев в камине. Близость между нами растаяла так же внезапно, как и появилась. От алкоголя я раскраснелась, согрелась и стала сентиментальной. Две женщины, забытые Богом и всем миром, спасают друг друга и двух ангелочков где-то в дюнах.

– Надо жить дальше, – подняла стакан Анс.

– Мы не созданы для любви, – сказала я, но язык как будто спотыкался, я шепелявила, как пьяная.

– Знаешь, мы – как обезьянки, которых в целях эксперимента воспитывались приемной матерью без любви. Когда обезьянки выросли, они оказались не в состоянии любить сами. Они гнали прочь собственных детей. Мы с тобой не умеем любить. Нас никогда этому не учили.

У меня закружилась голова, и я не могла справиться со словами. Я хотела сказать, что не согласна с ней, я умела любить. Возможно, я не была идеальной матерью, но я бесконечно любила Мейрел и Вольфа. И старалась, чтобы они это чувствовали. Я любила Геерта, я заботилась о нем, забыв о себе самой. Но сказать ничего не получилось. Язык словно раздулся и совсем не ворочался, а губы были как замороженные. Комната кружилась перед глазами, и все почернело. Я услышала, как истерично визжит моя мать от злости и ужаса, как она бьет кого-то, потом мерзкий глухой звук железа, вонзающегося в тело, тихий стон моего отца. Я изо всех сил попыталась открыть глаза, но ничего не вышло.