Текст книги "Отказ не принимается (СИ)"

Автор книги: Саша Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава 20

Я хватаю ртом воздух от возмущения, а потом до меня доходит, что это ведь неважно. Соседняя дверь или нет, Воронцова не будет, он уезжает. Но мне все равно становится не по себе.

А когда Виктор пересекает спальню и, распахнув межкомнатную дверь, делает приглашающий жест, я опять напрягаюсь.

– Эм… Смежная комната? А отдельный вход у нее есть?

– Разумеется, – кивает Воронцов. – Но так быстрее.

– Я бы предпочла другую комнату…

– Ты же ее не видела, сначала посмотри, – с видом демона-искусителя предлагает Виктор.

Зажав в разом повлажневших ладошках договор, я робкими шагами иду в сторону распахнутой двери под хищным взглядом Воронцова. В его глазах вспыхивает победный огонек, когда я протискиваюсь мимо него в предлагаемую комнату.

Я проскакиваю мимо него с бьющимся сердцем, потому что мне кажется, что этот большой зверь тотчас схватит меня, и никуда мне не деться из сильных рук.

Но оказавшись за порогом, я понимаю, что это была ловушка, и сейчас она захлопнулась, лязгнув острыми краями.

Боже…

Если в городской квартире Воронцова комната Тиль – это мечта любой девочки, воображающей себя принцессой, то эта спальня – рай для королевы.

Большая, просторная, в персиковых тонах. Невесомые портьеры, обрамляющие французское окно, создают ощущение легкости и воздушности. Золотистый шелковый ковер манит пройтись по его ворсу босыми ногами. Возле широкой постели с балдахином великолепный столик для женских принадлежностей. Ароматическая лампа на комоде в окружении изящных подсвечников. Справа от меня приоткрыта гардеробная, а дальше распахнутая дверь в персиковую ванную.

И посреди этого великолепия, благоухающего сиренью, я в удобном и немного растянутом свитере и джинсах.

Это все как из другой жизни.

Хотя почему как? Так и есть…

– Ну как? Нравится? – над самым ухом вкрадчиво спрашивает Виктор.

Я девочка до мозга костей. Конечно, мне нравится.

Это комната – манок для меня, как найти в себе силы отказаться?

Уверена, спальня, в которой живет домработница вовсе не такая шикарная.

– Очень красиво, – вынуждена признать я.

– Все еще хочешь чего-то… другого? – двусмысленный вопрос Воронцова заставляет меня мобилизоваться.

– Я думаю, мы с Тимошкой уместимся на этой постели, – даю я понять, что никаких мыслей о хозяине соседней спальни у меня нет.

– Дети спят в другой комнате. Екатерина покажет.

– Но…

– Ты себя в зеркало видела, Варвара? Попробуй выспаться, пока меня нет.

Очередная двусмысленность.

Чуть было не спросила, раз я так плохо выгляжу, зачем вы ко мне пристаете? Но понимаю, что это будет выглядеть, как будто я нарываюсь на комплименты.

Ладно. Товарищ начальник свалит в свою командировку, и если Тимка захочет, будет спать со мной. И никто не запретит.

Ну что он над душой все стоит?

Делаю для вида круг по комнате, надеясь, что Воронцов пойдет наконец продолжать сборы. Он, что, совсем не торопится?

Видимо, нет. Потому что Виктору как медом намазано, он плавно идет ко мне, вызывая у меня желание сбежать. Я пячусь до тех пор, пока не упираюсь в кровать, ласково подставившую мне подножку.

Не удержавшись я плюхаюсь на постель, рассыпая листы договора, а Воронцов нависает надо мной с хищным выражением лица.

– Удобно? – допрашивает меня чересчур гостеприимный хозяин и смотрит при этом так, будто на мне одежды вообще нет.

– Спасибо, – барахтаюсь я, пытаясь подняться, – вполне.

И все-таки мне приходится ухватиться за протянутую руку.

Рывком поднимая, Виктор впечатывает меня в свое тело. Более того, он шумно вдыхает воздух у меня за ухом, отправляя в забег встрепенувшиеся мурашки.

– Барби.

Блин, он реально в меня играет, как в куклу.

Выпутавшись из хватки, я отступаю к дверям.

– Я за вещами… – и драпаю.

Мне слышится довольный смех за спиной.

Кошмар, кошмар! Скорее бы он уехал.

А внизу меня встречает знакомый бедлам. Я не знаю, откуда в детской батарейке такой заряд, но оба ребенка носятся по первому этажу, демонстрируя, кто круче въедет на носках за угол. Как пить дать в косяк влетят!

Только я собираюсь в панике прекратить этот беспредел, как мне на плечо ложится рука Екатерины, так кажется, ее зовут.

– Пойдемте, чаю выпьем, – тянет она меня вглубь дома.

– Но они же убьются! – беспомощно отзываюсь я, даже не пытаясь перекричать стоящий гвалт и визг.

– Первый у тебя, да? Ты думаешь, они в детсаду не так бегают, что ли? – усмехается она. – Просто ты не видишь.

Ну, может, она и права… Дома у нас сильно не разгонишься…

– Пойдем-пойдем, убиться тут не обо что, а набьют шишек, будут потом осторожнее, – посмеивается Екатерина.

Ничего себе философия у няни в богатом доме…

Я все еще растеряна, поэтому позволяю утащить меня на кухню.

На кухне хуже слышно, что творится в холле, поэтому я продолжаю нервничать, но Екатерина забалтывает меня, и потихоньку начинает отпускать.

И я решаю отсидеться здесь до отъезда Воронцова.

Только это от него не спасает.

Уже одетым в пальто Виктор заглядывает на кухню, и я под его взглядом замираю с чашкой у рта.

– Я уехал, Варвара. Доберусь, позвоню.

И выходит, оставив за собой шлейф парфюма.

Я икаю.

Это прозвучало… очень по-семейному. Я затравленно кошусь на Екатерину, но у нее в глазах никакого пренебрежения, только любопытство.

Позвонит он. Зачем? Пусть звонит дочери или Екатерине.

Ой! Надо маме позвонить! Я же обещала, как доеду, ей набрать!

И до меня в очередной раз доходит, насколько интимна была фраза Воронцова.

От смущения сбегаю с кухни. Зацепив обе сумки, поднимаюсь в выделенную мне королевскую комнату и, пока идет дозвон, открываю оба баула.

– Блин! – вырывается у меня.

– Варь, что? – нервно спрашивает мама, которая уже на линии.

Что-что… Мы вырастили чересчур сообразительного ребенка. Дотумкав, что из его сумки лишние игрушки убирают, он поступил хитрее.

– Тимошка-паршивец! Он таки засунул своих динозавров. Вместо моей пижамы!

И ночнушки. И халата.

Глава 21

Спустя три дня, проведенных в этом сумасшедшем доме, мне кажется, я приобретаю небывалую крепость нервов. Один ребенок – это еще ничего. Теперь я не понимаю, как люди решаются на двоих! В дикой среде эти особи способны на все!

Эстель, казавшаяся мне раньше капризным ангелочком, показала свое истинное лицо. Вот с кого можно писать Пеппи Длинный чулок. А Тимошка растет явным подкаблучником, охотно ведется на все подначки. Я уже не уверена, что это хорошо, что дети так поладили.

Правда, вечером перед сном, когда приходит время сказки и обнимашек, все не так радужно. Детская ревность являет себя во всей красе. Доходит до тычков.

Нашли выход. В детской спальне между кроваткой Тиль и кроваткой, которую поставили для Тимки, стоит диванчик. Мы его раскладываем, я ложусь по середине, а дети прижимаются с двух сторон, запуская ладошки мне в волосы. Я даже наловчилась менять руку, держащую книжку, так, чтобы гладить детей по очереди.

К тому моменту, как оба начинают сопеть, плечи у меня отваливаются, но какие же они сладкие, когда спят… Мы с Екатериной раскладываем их по своим местам, и идем пить чай. Самое спокойное время в полном суеты дне.

А вот утром Эстель побеждает в борьбе за мое внимание. Я делаю ей прическу, пытаясь собрать детских пух так, чтобы он не лез в глаза, и втайне тащусь от всех этих заколочек, резиночек и невидимок.

Поначалу я паниковала. Действительно, приглядывать за чужим ребенком, да еще таким шилозадым, как Тиль, – это большой стресс, но с помощью Екатерины я втянулась, да и ежевечерние разговоры с мамой успокаивали.

А вот на четвертый день я чувствую, что заболеваю. На меня накатывает паника. Сейчас как перезаражаю всех. И Тиль, и Тимошку. Дети с такой готовностью всегда собирают самую лютую заразу… Воронцов меня убьет.

Кстати, Виктор так часто мне звонит, что у меня ощущение, что он где-то рядом.

Я стараюсь побыстрее отчитаться, как у Тиль дела, но Виктор всегда умудряется перевести разговор на меня. Я даже не понимаю как, но он умудряется из меня вытащить, какие цветы я люблю, какое время года мне нравится, что из еды я предпочитаю… Мягко, ненавязчиво, он выуживает информацию.

И все мои попытки свернуть диалог по причине того, что детям нужно внимание, разбиваются о диверсантскую деятельность Екатерины, которая тут же возникает: «Я пригляжу, говорите!».

– Ну чего ты раскисла? – подбадривает меня она. – Вчера вы копались в снегу почти весь день. Вот и переохладилась. Сегодня в сауну сходишь, попаришься, а потом чая с медом и лимоном выпьешь, и завтра все как рукой снимет! Какая зараза? Побойся бога! Ты посмотри на этих мартышек? Хватит их за лоб каждые пять минут щупать.

Я сдаюсь под напором более опытного человека, но вечерние гулянки отменяю на всякий случай. После сауны распустив волосы на просушку на радость Эстель, я перебираюсь с чашкой чая к ним в детскую.

Мы устраиваемся на ковре читать очередную сказку.

Как-то само получается, что тыканье в красочные картинки переходит в тыканье под ребра, и вот уже мы катаемся по полу и щекочим друг друга. Мелкие разбойники объединяются и побеждают. Оказывается, Тиль почти не боится щекотки, в отличие от меня. Я уже готова запросить пощады, только от смеха ничего не могу выговорить.

Спасая свои подмышки, перекатываюсь на бок, и в поле моего зрения попадают джинсы, обтягивающие крепкие мужские ноги.

Я замираю, осознав, какую картину наблюдает Воронцов уже неизвестно сколько. Я растрепанная, с волосами, устилающими ковер, в вытянутой футболке, сползшей с плеча и задравшейся на животе. Наверняка красная вся.

Тиль, тоже заметившая отца, с визгом бросается к нему, а я прячу лицо в волосах.

Ласковый и немного растерянный взгляд Виктора задевает в душе какую-то струну, но я отбрасываю эмоции. Эта картина под названием «Возвращение папы» не для меня.

– Я сейчас, – бормочу я, поднимаясь и сворачивая волосы в пучок.

Воронцов не говорит ничего, просто смотрит на меня непонятно, держа на руках Эстель, которая что-то ему упоенно рассказывает. Протискиваюсь мимо него в дверном проеме, и на секунду будто весь звук выключают, а меня бьет током в том месте, где я задеваю бедро Виктора.

Я откровенно сбегаю.

Никакие отточенные соблазняющие действия не могут так пробить мою броню, как этот домашний образ. Мне надо взять себя в руки. В спальне я судорожно меняю футболку на более закрытую рубашку и привожу волосы в порядок. Глянув в зеркало, понимаю, что, кажется, перестаралась. Фланелевая рубашка застегнута под горло, хотя в доме жара, а прическе может позавидовать любая старая дева из анекдотов.

Когда он появился? Виктор же должен был отсутствовать неделю? Прошло всего четыре дня… Я уже могу ехать домой? Уже поздно в ночь тягать Тимку… И я боюсь в ночи по трассе, столько несчастных случаев…

А наш… договор… Он в силе? Я точно помню, что подписывала бумагу со сроком в неделю…

Загоняя свои мысли куда угодно, лишь бы не вспоминать внимательные глаза, легкую щетину и щемящий момент, я спускаюсь по лестнице в холл, где слышен баритон Воронцова и звонкий щебет Тиль.

Смущаясь, иду на зов девочки:

– Смотри, что мне папа привез! – она показывает мне милейшего плюшевого зайца в джинсовом комбинезоне.

А с верхней площадки, поднявшись на кованые вензеля решеток и перевесившись через перила, подает голос Тимка:

– А мне тоже привезли подарок! Сейчас покажу… – и дергается, чтобы слезть, но его движение слишком резкое.

Прямо у меня на глазах, его ножка подворачивается. Тимошка теряет равновесие и, взмахнув ручками, летит вниз.

Глава 22

Крик застревает в горле, сердце обрывается, меня в миг окатывает ледяной пот.

Рвусь к Тимке, но стоящий ближе к лестнице Воронцов успевает первым.

Мелкий с оглушительным визгом падает на Виктора, который, покачнувшись, умудряется на разжать руки, когда пятнадцатикилограммовый камушек падает на него с трехметровой высоты.

Под шум крови в ушах я подлетаю к Воронцову, протягивая руки, чтобы забрать свое сокровище. Перепуганный Тимка ревет во всю мощь легких, но Виктор не отдает мне ребенка.

– Успокойся! – шипит он на подвывающую от ужаса меня, хотя у самого в лице не кровинки. – Или напугаешь слезами, или ругать будешь!

Он очень точно характеризует мое состояния. Я на грани между вцепиться в Тимошку и орать от страха.

Прижимая к себе заходящегося плачем ребенка, Воронцов идет на кухню, где на пороге с огромными от испуга глазами комкает полотенце Екатерина.

Меня трясет так, что я понимаю, брать Тимку на руки в таком состоянии – плохая идея.

Стою, замерев на месте и отходя от шока, пытаюсь глубокими вдохами угомонить бешено стучащее сердце. Сквозь отупение к мозгу прорывает тоненькое хныканье. Эстель тоже напугалась и теперь, размазывая слезы, жмется к моим ногам.

Дрожащими руками глажу растрепанные хвостики:

– Все хорошо. Не бойся. Тиль, все хорошо…

Кто бы меня саму успокоил. Ужасный момент, вспарывая ил прошлого, поднимается на поверхность воспоминаний, вставая перед глазами и парализуя, но плачь девочки заставляет меня собраться.

Взяв детскую ладошку ледяными пальцами, на подгибающихся ногах иду на кухню, где среди уютной атмосферы и запаха тимьяна, страхи чуть-чуть отступают. Не до конца, но они уже за плечом, а не застилают мне взор.

Всхлипывающий Тимошка усажен на стул, а Виктор сидит перед ним и строгим, но спокойным голосом отчитывает его.

– … маму напугал, Екатерину. Нельзя, значит, нельзя. Ты понимаешь?

Тим согласно шмыгает, а заметив меня, слетает с табуретки и бросается ко мне:

– Прости, мам, прости…

Еле успеваю опуститься на корточки, чтобы поймать его в объятья. Сердце сжимается. Целую горячие мокрые щечки, зареванные глаза.

– Не делай так больше, Тимош, – а саму еще потряхивает.

Тимка чувствует и опять начинает заводиться.

– Так, – веско прекращает новый виток истерики Воронцов. – Тимофей, ты мужик. Возьми себя в руки и помоги Екатерине сделать чай для мамы.

Стреляю на Виктора злым взглядом. Командует ребенком! Чужим! Да какой он мужик? Ему пяти еще нет, чуть не убился…

Воронцов встречает мой взгляд прищуренными глазами.

– Не делай из него девку.

– Это ты из своей дочери делай солдата! А сама разберусь!

Екатерина демонстративно достает пузатый заварочник и с громким стуком ставит его на стол, давая понять, что она против скандалов при детях.

Виктор выталкивает меня из кухни и даже закрывает за нами дверь, отрезая назревающую ссору.

– Варвара, ты сейчас ему привьешь кучу страхов и чувство вины. Все обошлось. Он запомнил, что надо быть осторожнее. Напугался сильно. И ты его пожалела. Все. Возьми себя в руки. Момент был и прошел.

Он меня резонит, и я где-то даже понимаю, что Воронцов прав, но это не мешает мне злиться:

– Ты такой умный, потому что это не твоя дочь чуть не погибла!

– Тиль в прошлом году прыгала с гаража в коньках. Я знаю, о чем говорю. Не надо делать из меня чудовище! Я тоже испугался, но меня тебе не жалко, не так ли?

Он напряженно поводит плечами. И мне становится стыдно, Виктор ведь Тимку спас, а я…

– Прости, – обхватываю себя руками. – Спасибо тебе. Я очень благодарна.

– Это стресс выходит, Варь, – очень мягко отвечает он, не став упираться и играть в оскорбленное достоинство. – Чаю попьем. Я привез конфеты, которые ты любишь. А потом пойдешь спать. Детей я сам уложу.

– Еще раз прости, – тру руками лицо, – не знаю, что на меня нашло.

Хотя, на самом деле, догадываюсь.

Я остро ощущаю, что Тимке не хватает мужского образца в жизни. Воронцов все сделал правильно, а я так не могу. Я женщина. Единственное, чему я не смогу научить ребенка, это быть мужчиной. И если так и будет продолжаться, я превращусь в клушу-наседку, а Тимка в маменькиного сынка. Нужен мужской пример, и тренера, с которым мы занимаемся, недостаточно.

Я долго плещу в лицо холодной водой, чтобы не выглядеть заплаканной. Тимке это неполезно.

Когда я возвращаюсь на кухню, стол накрыт, чай для взрослых разлит по чашкам. Детям Екатерина навела какой-то отвар с сиропом. Тимошка тянется рукой к конфетам, но смотрит на меня и отдергивает руку.

– Смелее, Тимофей, – подбадривает его Виктор. – Ты не наказан. Ты не сделал ничего плохого. Но впредь будь внимательнее.

Тимка растерянно хлопает глазами, и я понимаю, что он еще не знает слово «впредь».

– В будущем, – поясняю я ему. – Все хорошо, Тимош. Я не сержусь. Виктор Андреевич прав, просто будь осторожнее.

Чаепитие проходит ровно, но я чувствую себя немного заторможенной. Всплеск кортизола и адреналина сошел на нет, и я опустошена. В самом деле начинает тянуть в сон. Баня, чай, стресс…

Но прежде чем доверить Воронцову уложить детей, я все-таки тискаю их минут пятнадцать, как бы извиняясь за свою реакцию на произошедшее. Они же не понимают ничего. Не понимают, что растерянный взрослый ничем не отличается от них.

Как назло, вспоминаю, как орал и ругался Воронцов, когда Тиль наелась глицина. Сейчас мне его поведение намного понятнее.

Застыв в дверях, смотрю, как Виктор укладывается на диванчике между кроваток. Он ему коротковат, и ступни свисают за краем. Дети уже облепили его и подсовывают книжку. Тиль трет глаза, а перевозбудившийся Тимка елозит. Сам Воронцов, постоянно крутя шеей, ищет место в книжке, где мы с детьми остановились.

– Иди спать, горемыка, – гонит меня Екатерина, несущая стопку свежих полотенец в спальню Виктора.

– У него шея болит, может, Тимка сорвал, когда падал… – шепчу я, чтобы не привлекать к себе внимания. Воронцов уже раза три отправлял меня спать, сейчас точно выставит.

– Нет, нанервничался. Как-то жаловался, что когда психует, мышцы каменеют.

То есть он вот правда не такой спокойный, как кажется? Просто в руках себя держит?

Вздохнув, все-таки заставляю себя пойти спать.

Воронцов умеет укладывать детей. Эстель говорила, что он в этом хорош. Мол, так скучно читать сказки, как он никто не умеет.

Я тогда удивилась и спросила. Что ж за сказки Виктор читал, что ей было так скучно.

Тиль закатила глаза: «Фыфнасный отчет».

Вообще, наверно, надежный способ. Надо взять на вооружение.

Приняв таблетку от головной боли, я закукливаюсь на широкой постели. И как никогда прежде мне не хватает теплого маленького тельца под боком.

Но может и к лучшему, что Тим со мной больше не спит, потому что ночью меня одолевают кошмары.

Глава 23

Раз за разом в моей голове прокручиваются одни и те же кадры.

Черно-белые.

Беззвучные.

Выдуманные моим воспаленным воображением.

Я никогда не была их свидетелем, и знаю, что произошло, только с чужих слов.

Раз за разом.

Маша, перевалившись через перила, падает вниз.

Снова и снова.

Закольцованная замедленная съемка.

Пару раз я вырываюсь из этих кошмаров, но они затягивают меня назад.

И снова падение, каким я представила его себе, когда потухшая мама вернулась и рассказала, что сестры с нами больше нет.

У Маши была тяжелая послеродовая депрессия.

Но мы ничего не замечали, списывая все на недосып и нервы из-за присмотра за родившимся слабеньким Тимошкой. Машка не доносила его месяц, и, как оказалась, и в этом она тоже обвиняла себя.

Мы спохватились поздно, когда произошел страшный срыв.

Я никогда в жизни не сталкивалась с подобным.

– Я кошмарна! Омерзительна! Я не заслуживаю быть матерью! – кричала она, захлебываясь слезами. – Только отвратительная женщина ничего не испытывает к своему ребенку кроме раздражения! Какая я мать? Все, чего я хочу, чтобы он замолчал, и сбежать подальше!

Это было громом среди ясного неба.

Оказывается, больше года Маша жила в аду, сжираемая страхами и чудовищным чувством вины. Казнила себя за бесчувственность, отсутствие материнского инстинкта, радости первым шагам и зубкам.

Бедная Маша…

Только тогда мы поняли, как преступно повели себя по отношению к ней. Может, если бы заметили раньше…

Да, конечно, мы бросились ей объяснять, что в этом нет Машиной вины. Успокаивали, показывали статьи из интернета, что это частое явление, что это просто гормональный сбой, что все можно исправить.

Мы уговорили ее пойти к специалисту, и после посещения она приободрилась. Возлагала на терапию большие надежды. И лекарства медленно, но действовали.

Маша стала даже волноваться, что может уронить Тимошку, потому что как у всех антидепрессантов у ее препаратов была побочка. И сестре она в основном давала по глазам: головокружения, расфокусировка. Ну и дурнота, куда без нее. Сестра вообще не очень хорошо переносила большую часть медикаментов.

В тот день она пошла к врачу, чтобы узнать, нельзя ли чем-то заменить ее таблетки.

И не вернулась.

Очевидцы сказали, что в поликлинике ей сделалось дурно. Маша расстегнула пальто и облокотилась на перила. Видимо у нее закружилась голова, потому что она покачнулась, и сумка съехала с ее плеча. В попытке ее поймать, сестра слишком сильно свесилась и не удержалась.

Мгновенная смерть.

Банально. Глупо. Ужасно. Необратимо.

Если бы не Тимошка, не знаю, как бы мы справились.

Невозможно описать, в каком мы были состоянии. Никогда прежде я не задумывалась, что потеря близкого человека – это не мгновенный шок, а длительное состояние. Смерть дедушки тоже была горем, но не таким.

Я почти месяц звонила маме в панике каждый час, чтобы услышать, что она жива. Спать смогла нормально где-то месяца через три, но кошмары иногда возвращаются до сих пор.

Рецидивов не было давно, иначе я бы прихватила с собой успокоительное, но страх за Тимку, чуть не свалившегося с лестницы, всколыхнул застарелый ужас.

Наверное, накладывается еще общее какое-то предпростудное состояние.

Мне жарко, страшно, я вся мокрая. Ощущение, что под кожей разворошенный муравейник.

Провалившись в сон, я вижу падение Маши, а вынырнув из липкого кошмара с колотящимся сердцем и немым криком, застывшим в горле, вспоминаю, как Тима взмахивает ручками и…

Это ненормально. Может, мне тоже к специалисту надо. Несколько лет прошло, а эта трагедия все равно выбивает меня из жизни. Не выдержав, я встаю и принимаю снотворное, но только хуже делаю, теперь я не могу вырваться из плохого сна.

– Тише… Варя, тише, детей разбудишь, – как сквозь толщу воды до меня доносится встревоженный голос. – Что ж ты так кричишь?

Я? Кричу?

Горло саднит, хотя мне кажется, будто я не могу разлепить пересохшие губы.

– Пить хочешь? Температуры нет, – бормотание меня успокаивает. – Чего тебя так трясет-то?

А… это кто-то сам с собой разговаривает. Как я хочу спать. Пусть бубнит, мне не мешает… Могу даже подвинуться.

Только майку снять надо. Она противно липнет к телу, создавая ощущение, что я вязну в болоте. Влажная и слишком широкая, путается только.

– Варь, ты что творишь… Блядь, Варь!

– Спи, – хрипло шепчу я, не пытаясь даже приоткрыть глаза.

Ресницы склеились, наверно от слез.

– Да как спать? Варя, с тобой все в порядке?

– Спи, – настаиваю я, отталкивая горячие руки, от которых становится еще жарче.

Я чувствую, что сейчас будет хороший сон, если мне наконец дадут поспать.

И отползаю в сторону, освобождая место для этого беспокойного человека.

– Черт, Варвара! – меня пытаются укрыть простыней, которую я тоже отпихиваю. Жарко же. Душно. – Прикройся хотя бы.

– Отстань, – уже ругаюсь я, ощущая, что еще немного и драгоценный сон от меня ускользнет. – Или спи, или уходи.

Пауза. Бузотер, достающий меня, замирает.

– Да хрена с два я уйду!