Текст книги "Колыбельная (ЛП)"

Автор книги: Сара Дессен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7

  Я проснулась с сухостью во рту, тяжелой головой и звуками гитары, раздающимися со стороны двери напротив комнаты. Было темно, но к тому месту, где лежала я, тянулась полоска света, прямо до края кровати, в которой я, очевидно, спала до настоящего момента.

      Я быстро села, и у меня закружилась голова. Боже. Это было знакомо. Не место, но то чувство, проснуться в чужой кровати в полном замешательстве. В такие моменты я была счастлива, что не было свидетелей моего абсолютного позора, когда я проверила, что да, трусы все еще на мне, и да, я все еще в лифчике, и да, хорошо, ничего важного не случилось потому, ну, девочки это знают.

      Господи. Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох.

      Ладно, ладно, говорю я себе, просто подумай секунду. Я осмотрелась вокруг, чтобы найти особые детали, которые могли бы прояснить, что на самом деле произошло с тех пор, как память меня покинула, когда Декстер и я были у телефонной будки. Слева от меня было окно, на подоконнике которого стояли вещички, похожие на снежные шарики. Стул на другом конце комнаты был покрыт одеждой, а у двери в стопках лежали диски. Наконец, на краю кровати, в куче были свалены мои босоножки, свитер, который был завязан у меня на груди, мои деньги и права. Я их туда положила? Ни в коем случае.

      Даже пьяная, я бы их сложила. Ну уж пожалуйста.

      Внезапно я слышу чей-то смех, а затем несколько приглушенных гитарных аккордов.

       – Ты дала мне картошку, – пел кто-то, затем опять следовал смех. – Ну а я хотел кумкват… Я просил тебя о любви… Ты сказала – подожди, это что, мой творог?

       – Я голоден, – протестовал кто-то. – А тут только специи.

       – Тогда ешь специи, – отвечает другой голос. – Творог нам не по карману.

       – В чем проблема, чувак?

       – Правила дома, Джон Миллер. Не покупаешь еду – не ешь. Точка.

      Хлопнула дверца холодильника, секунду стояла полная тишина, затем вновь раздались звуки гитары.

       – Он такой ребенок, – сказал кто-то.

       – Ладно. На чем мы остановились?

       – Кумкват.

      На этот раз я узнала голос. Это был Декстер.

       – Кумкват, – повторил другой голос. – Итак…

       – Я просил тебя о любви, – пел Декстер. – Ты сказала, сделать что?

      Я стряхнула с себя одела, которыми я была накрыта, выбралась из кровати, затем надела туфли. По каким-то причинам от этого мне стало лучше, я более контролировала себя. Затем я засунула свои права обратно в карман, натянула свитер и села подумать.

      Во-первых: время. Часов не было, но я заметила спутанный телефонный кабель, выглядывающий из-под кровати, погребенный под парой рубашек. Здесь царил беспорядок. Я набрала номер, чтобы узнать время и температуру, прослушала прогноз погоды на пять дней и после этого узнала, что сейчас 12:22. Бип.

      Мне досаждало то, что кровать не собрана. Но это не моя проблема. Мне надо добраться домой. Я набрала номер Джесс и покусывала свой розовый ноготь, ожидая неизбежного гнева.

       – Ммммрррррр.

       – Джесс?

       – Реми Стар. Я собираюсь надрать твою чертову задницу.

       – Эй, хорошо, но послушай…

       – Где тебя черти носят?

      Теперь она полностью проснулась, стараясь говорить достаточно сердито и при этом сохранять свой голос спокойным. У Джесс было много талантов.

       – Ты в курсе, что Хлоя меня всю ночь доставала с тобой? Она сказала, что высадила тебя в восемь тридцать у Бендо, чтобы ты выпила еще кружку пива, Боже мой.

       – Ну, видишь ли, в конце концов, я осталась там подольше.

       – Ясно. А я, в конце концов, поехала туда тебя искать и слышала, что ты не только напилась, но также влезла в драку, и более того, ушла с каким-то парнем и вовсе исчезла. Какого черта ты думаешь, Реми?

       – Я понимаю, что ты в бешенстве, ладно? Но прямо сейчас мне надо…

       – Ты думаешь, мне приносили удовольствия повторяющиеся звонки от Хлои и ее рассказы о том, что ты, возможно, мертва или типа того, и это все моя вина, потому что предполагается что у меня, очевидно, есть что-то вроде психической связи, которая помогла бы мне понять, что тебя надо забрать, даже без телефонного звонка?

      На этот раз я молчала.

       – Ну? – огрызнулась она.

       – Слушай, – шепчу я. – Я напортачила. Успешно. Но сейчас я в доме того парня и мне нужно выбраться, и, пожалуйста, ты можешь помочь мне?

       – Скажи мне, где ты.

      Я сказала.

       – Джесс, я действительно…

      Клик. Ну ладно, теперь мы обе можем злиться на меня. Но, по крайней мере, я поеду домой.

      Я подошла к двери и наклонилась на нее. Звуки гитары все еще раздавались, и я могла слышать, как пел Декстер что-то о картошке и кумквате, снова и снова, словно он ждал, когда его посетит вдохновение.

      Я приоткрыла дверь, затем заглянула в проем. Справа была кухня, где стоял видавший виды пластмассовый стол с неподходящими друг другу стульями, холодильник с картинками и кушетка в коричнево-зеленую полосочку, прислоненная к окну.

      Декстер и парень, в котором я признала Теда, гитариста, сидели на столе, между ними стояла пара банок пива.

      Собака, которую я встретила ранее, спала на кушетке.

       – Может быть кумкват – не совсем то слово, – сказал Декстер, облокотившись на свой стул – деревянный, раскрашенный в желтый – именно так, как запрещали учителя в школе – балансируя на задних ножках. – Может, нам нужен другой фрукт.

      Тед перебирал струны гитары.

       – Например?

       – Ну, я не знаю.

      Декстер вздохнул, запустил обе руки в волосы. Они были волнистыми, и это только добавило им объем, они свободно распались, когда его руки опустились.

       – Как насчет гранатового дерева?

       – Слишком длинно.

       – Нектарины?

      Тед склонил свою голову набок, затем сыграл еще один аккорд.

       – Ты дала мне картошку, а я хотел нектарин…

      Они посмотрели друг на друга.

       – Ужасно, – решил Декстер.

       – Ага.

      Я закрыла дверь, вздрогнув, когда она издала небольшой щелчок. Было бы ужасно столкнуться с Декстером после того что случилось – или не случилось. Но мысли о том, что там был кто-то еще, было достаточно, чтобы сделать побег из окна необходимостью.

      Я забралась на кровать и отодвинула снежные шарики – Боже, кто, старше десяти лет, коллекционирует снежные шары? – затем отодвинула защелку. Сначала она застряла, но я надавила плечом, и она поддалась с легким стуком. Не много места, но достаточно.

      Одной рукой снаружи, и уже готовая начать извиваться, я почувствовала маленький, но ощутимый укол совести. Я о том, что он привел меня в безопасное место. И, судя по вкусу в моем рту и по прошлому опыту, вполне вероятно, что я дошла до определенной точки. Я не помнила, как добралась сюда, значит, он меня тащил. Или нес. Ох, позор.

      Я упала на кровать. Мне нужно сделать что-то хорошее здесь. Но Джесс уже в пути и у меня небольшой выбор.

      Я осмотрелась вокруг: недостаточно времени, чтобы привести в порядок всю комнату, даже несмотря на то, что мои навыки в уборке были легендарными. Если я оставлю записку, то это будет рассмотрено как открытое приглашение связаться со мной, и, если честно, я не была уверена, что хочу этого. Ничего не оставалось кроме уборки кровати. Что я и сделала, быстро и тщательно, с ровными уголками и трюком с подушкой – это мой фирменный секрет.

      Даже в Четырех Сезонах они не делают лучше.

      Итак, с более чистой совестью я протолкнула себя через (маленькое) окошко, стараясь быть бесшумной, и вполне в этом преуспевала, пока не ударилась о заднюю стену дома во время прыжка, оставив следы возле электросчетчика. Небольшие. Затем я пересекла двор, чтобы найти Джесс.

      Было время, когда я была известна своими уходами через окно. Для меня это был предпочитаемый способ уйти, всегда, даже если путь к двери был свободен.

      Может, это было позором, наказанием, которое я выбрала для себя, потому что я знала, в моем сердце, что то, что я сделала – плохо. Это было моей карой.

      Через две улицы, на Колдуэлл, я свернула на обочину к знаку Стоп и подняла руку, щурясь от фар Джесс, когда она подъехала ближе. Она доехала, открыла дверь и затем уставилась прямо вперед, безмятежно, пока я садилась.

       – Как в старые времена, – просто сказала она. – Как это было?

      Я вздохнула. Было слишком поздно вдаваться в детали, даже для нее.

       – Как раньше, – ответила я.

      Она включила радио, мы пересекли улицу, затем дом Декстера, по пути из этого района. Передняя дверь была открыта, на крыльце темно, но из-за света внутри я смогла различить Манки, сидящего там, его нос был прижат к стеклу. Возможно, Декстер еще не знает, что я ушла. Но, на всякий случай, я сползаю, чтобы меня не было в поле зрения, хотя я знаю, что в темноте и на такой скорости он меня не обнаружит, даже если постарается.

      На этот раз я проснулась от стука.

      Не просто стука: стука в ритме, который был мне знаком. Песня. На деле она звучала как «Oh, Tannenbaum»[19]19
  «Елочка» – немецкая песня.


[Закрыть].

      Я открыла один глаз и осмотрелась. Я была в своей комнате, в своей кровати. Все на месте, пол чистый, моя вселенная именно такая, как мне нравится. Кроме стука.

      Я перевернулась, зарыла лицо в подушку, предполагая, что это была одна из кошек моей матери, у которых всегда случались небольшие нервные срывы в ее отсутствие, и она атаковала мою дверь в надежде, что я дам ей корма Фэнси Фист, который они поглощали при каждом удобном случае.

       – Пошла прочь, – промычала я в подушку. – Я предупредила.

      И потом, только потом окно над моей кроватью внезапно открылось. Скользнуло вверх, легко как шелк, напугав меня до смерти, но не настолько, когда Декстер проскользнул в него, сначала головой, а затем оставшимися конечностями.

      Его нога задела мой прикроватный столик, отправив часы в полет через комнату и с шумом разбив их о двери кладовой, в то время как его локоть ударил меня прямо в живот. Его вину немного умаляет то, что он тотчас же покинул мою кровать, вместо того, чтобы плюхнуться туда с глухим звуком, и приземлился на ковер у трюмо. Все эти маневры, хоть и выглядели очень сложными, закончились через несколько секунд. Затем стало очень тихо.

      Декстер поднял голову, огляделся, затем снова положил ее на ковер. Он все еще выглядел ошарашенным от удара. Я знаю, каково ему. У меня окно на втором этаже и карабканье по решеткам, что мне приходилось делать неоднократно, было дерьмовым занятием.

       – В конце концов, ты могла бы, – говорит он с закрытыми глазами: – Сказать «до свидания».

      Я сажусь, натягиваю одеяло на грудь. То, что он вот так растянулся у меня на ковре, казалось нереальным.

      Я даже не знала, как он нашел мой дом. По факту, вся траектория наших отношений, всё, начиная с того дня, когда мы встретились, было словно один долгий сон, прерывистый и странный, полный вещей, которые должны были иметь смысл, но все было не так. Что он сказал мне в первый день? Что-то о природной связи. Он уверял, что заметил это с самого начала, и возможно это было объяснением, почему мы снова и снова встречаем друг друга. Или он просто чертовски настойчив. В любом случае, я чувствовала, что наши пути пересеклись.

      Надо сделать выбор.

      Он сел, потирая лицо ладонью. Не страшно за одежду: по крайней мере, он себе ничего не сломал.

      Затем он посмотрел на меня, словно теперь была моя очередь говорить или что-то в этом духе.

       – Ты не хочешь связываться со мной, – сказала я. – На самом деле не хочешь.

      Он встал, немного поморгал, подошел к кровати и сел. Затем наклонился ко мне, провел рукой вверх по моей, затем по шее, притянул меня поближе к себе, и примерно секунду мы оставались в таком положении, смотрели друг на друга. И тут внезапно пришло воспоминание о прошлой ночи, моя память словно открылась и выпала мне на руки, где я смогла все хорошо рассмотреть. Это было словно картинка, кадр: девушка и парень стоят у телефонной будки. Девушка закрыла глаза руками. Парень стоит перед ней и наблюдает. Он тихо что-то говорит. И затем, внезапно, девушка делает шаг вперед, упирается лицом ему в грудь и поднимает руки, чтобы запустить их ему в волосы.

      Итак, это была я. Может быть я и раньше об этом знала, и именно поэтому я сбежала. Потому что я не показываю слабость: я ни от кого не завишу. И если он такой, как другие, то просто дайте мне уйти, со мной все будет в порядке. Уйти будет легко, удобно забыть то, что я держала в сердце, сжатое в тугой комок, спрятанное ото всех.

      Теперь Декстер сидел очень близко ко мне.

      Казалось, что этот день может развиться в разных направлениях, словно веб-сеть, с бесконечными возможностями. Какой бы ты ни сделал выбор, особенно тот, которому противишься, он всегда будет иметь влияние на остальное, на что-то в большей степени, как дрожь под твоими ногами, на что-то в меньшей, что ты едва ли заметишь какие-либо перемены.

      Но все это происходит.

      Итак, пока весь остальной мир продолжает свое существование ничего не подозревая, пьет кофе, читает о спорте и забирает вещи из химчистки, я наклоняюсь вперед и целую Декстера, тем самым делая выбор, который изменит все. Может быть где-то прошла рябь, небольшое колебание, маленький сдвиг во вселенной, едва заметный.

      Я его не почувствовала. Я только почувствовала, как он поцеловал меня в ответ, купая меня в солнечном свете, когда я сама растворяюсь в нем и ощущаю, как мир продолжает жить, как и всегда, вокруг нас.

Глава 8

      Июль.

 – Не нужен мне томат твой гадкий, я хочу картофель сладкий.

      Декстер остановился вместе с музыкой. Теперь мы все можем слышать гудение холодильника и сопение Манки.

       – Ну, хорошо, что еще рифмуется с картофелем?

      Тед бренчит на гитаре, смотрит в потолок. На диване у холодильника ворочается Джон Миллер, ударяясь головой об стенку.

       – Кто-нибудь? – спрашивает Декстер.

       – Ну, – говорит Лукас, скрестив ноги. – Все зависит от того, какая рифма тебе нужна – реальная или псевдо.

      Декстер смотрит на него.

       – Псевдо рифма, – повторяет он.

       – Реальная рифма, – начинает Лукас, и я узнаю его тон «знатока», – это гадкий. Но ты легко можешь прибавить – о к другому слову, чтобы создать рифму. Даже если грамматически это неправильно. К примеру, отношение-о, уменьшение-о.

      Тишина. Тед бренчит следующий аккорд, затем натягивает струну.

       – Нужно доработать, – говорит Лукас. – Но мне кажется, мы к чему-то движемся.

       – Вы можете все заткнуться, пожалуйста, – ворчит Джон Миллер с дивана. – Я стараюсь заснуть.

       – Время два часа дня, и это – кухня, – отвечает ему Тед. – Иди куда-нибудь еще или прекрати ныть.

       – Ребята, ребята, – говорит Декстер.

      Тед вздыхает.

       – Люди, нам надо сфокусироваться на этом. Я хочу, чтобы «Картофельный Опус» был готов к тому шоу на следующей неделе.

       – «Картофельный Опус»? – говорит Лукас. – Теперь это так называется?

       – Ты можешь предложить что-нибудь лучше?

      Лукас замолкает на секунду.

       – Неа, – наконец произносит он. – Точно не могу.

       – Тогда заткнись.

      Тед берет гитару.

       – С самого начала, первый куплет, с чувством.

      И так далее. Еще один день в дурдоме, где я с недавних пор провожу почти все свое свободное время. Не в том плане, что мне все нравится, в частности это место похоже на свалку, в основном из-за четырех парней, которые здесь живут, и ни один из которых не имеет никакого представления о бутылке лизоля. В холодильнике испорченная еда, на шторках в душе растет что-то черное, пораженное милдью, а с задней террасы доносится непонятный запах. Только комната Декстера выглядит пристойно, и это только потому, что у меня есть свои границы. Когда я нахожу пару грязного белья под диванной подушкой или борюсь с мухами, постоянно летающими над мусорным ведром, мне становится уютно от того, что его кровать застелена, его диски расставлены по алфавиту, а освежитель воздуха выпускает свое розовое, в форме розы сердечко. Я пришла к выводу, что все это – маленькая цена, которую приходится платить за мою психику.

      Которая, по правде, недавно проходила проверку на прочность, когда моя мать вернулась из медового месяца и стала обустраивать свой новый брак под нашей крышей. Всю весну у нас сновали рабочие, перевозили гипсокартон, и окна, разносили опилки по полу. Они выбили стену в старой каморке и расширили ее во двор, добавили новую спальню, дополненную новой ванной комнатой с углубленной ванной и раковинами, стоящими близко друг к другу, разделенными блоками из цветного стекла. Когда переступаешь порог места, которое Крис и я назвали «новым крылом», кажется, что заходишь в совсем другой дом, что и было намерением моей матери. Это был ее полный набор, с новой спальней, новым мужем и новым ковром. Её жизнь была идеальной. И как всегда в таких случаях, нам приходилось приспосабливаться.

      Проблемой были вещи Дона. Будучи долгое время холостяком, он привык к определенным вещам, которые не вписывались в интерьер нового крыла моей матери. Единственная вещь, которая отдаленно намекала на предпочтения Дона в их спальне, по факту, был большой марокканский гобелен, на котором были изображены различные библейские сцены. Он был гигантский и занимал большую часть стены, но практически идеально сочетался с ковром, и, кроме того, воплощал компромисс вкусов, с которым моя мать способна мириться. Остатки его пожитков были изгнаны в оставшуюся часть дома, что означало, что Крис и я будем вынуждены жить в декоре Дона.

      Первая вещь, которую я заметила спустя пару дней после их возвращения, была картина в рамке, изображающая огромную пышечку, позирующую в саду, и написанная каким-то художником эпохи Возрождения. У нее большие, толстые, белые пальцы и она растянулась на диване, в чем мать родила. У нее огромная грудь, свисающая с дивана, она ест виноград, он зажат в одной руке, а второй она собирается бросать его в рот. Это должно быть искусство – растяжимое понятие, по моему мнению, – но это было отвратительно. Особенно то, что это свисало со стены над нашим кухонным столом, где у меня не оставалось выбора и приходилось все-таки смотреть на нее за завтраком.

       – Боже, – сказал мне Крис в первое утро, как картина появилась здесь, два дня спустя, как переехал Дон. Он ел хлопья, уже одетый в свою форму Джиффи Люб. – Как ты думаешь, сколько весит такая женщина?

      Я откусила свой маффин, стараясь сконцентрироваться на газете передо мной.

       – Без понятия, – ответила я.

       – Минимум два пятьдесят, – решил Крис, прихлебывая еще одну ложку. – Только грудь должна весить пять фунтов. Может даже и семь.

       – Нам обязательно говорить об этом?

       – А как не говорить? – сказал он. – Господи. Это прямо здесь. Это словно пытаться проигнорировать солнце или что-то вроде того.

      И это была не только картина. Еще была и статуя, современное искусство, она теперь стояла в фойе и выглядела, если честно, как большой пенис. (Это тема такая? Я никогда бы не отнесла Дона к такому типу, но теперь я начинаю сомневаться). Добавьте к этому странный набор из горшочков Калфалон, которые были развешены по всей кухне, и красный кожаный диван в гостиной, который просто кричал мне «Одинокий мужчина ищет любовных приключений», поэтому неудивительно, что я себя чувствовала не в своей тарелке. Но опять же, этот дом не принадлежал только мне. Сейчас Дон был постоянным – как предполагается – а я временно теряла статус, как ушло – так и придет. На этот раз, я была единственная, у кого есть срок годности, и мне этот факт совсем не казался привлекательным.

      Все это объясняло, некоторым образом, почему я так много времени провожу у Декстера. Но была еще причина, которую я не могла так быстро признать. Даже себе самой.

      Все время, что я встречалась, у меня существовала психологическая схема, расписание, как все будет происходить. Отношения всегда начинаются с того дурманящего периода, когда другой человек подобен новому открытию, которое внезапно решает все жизненные проблемы, такие как потеря носков в комоде или выпечка рогаликов без пережаренных краев. На этой фазе, которая обычно длится шесть недель и два дня, другой человек идеален. Но спустя шесть недель и два дня, трещинки начинают проявляться. Это пока еще не полное разрушение структуры, но те маленькие вещи, к которым придираешься и за которые пилишь. К примеру, то, что они предполагают, что ты теперь всегда будешь оплачивать свой билет в кино, как ты это уже один раз сделала.

      Сначала ты находишь это милым и привлекательным. А теперь это тебя раздражает, но не настолько, чтобы что-то менять. На восьмой неделе напряжение начинает проявляться. Теперь этот человек всего лишь простой смертный, и именно на этом этапе многие отношения рушатся и умирают. Потому что либо тебе приходится держаться поблизости и мириться с этими проблемами, или изящно уйти, понимая, что в ближайшем будущем появится другой идеальный человек, который все разложит по полочкам, по крайней мере на шесть недель.

      Я знала об этом еще до того, как у меня появился парень, так как видела, как моя мать уже несколько раз проходила через это. С браком эта модель расширяется, деформируется, как при счете возраста у собак: шесть недель становятся годом, иногда двумя. Но всё, то же самое. Именно поэтому всегда легко понять, сколько подержатся мои отчимы. Все сводится к математике.

      Если заниматься расчетами с Декстером, на бумаге все выходит идеально. Мы бы хорошо преодолели отметку в три месяца, и я бы уехала в колледж как раз в тот момент, когда страсть начала угасать. Но проблема в том, что Декстер этому не способствует. Если мою теорию отношений изобразить географически, то Декстер находится ни слева, ни справа от центра. Он вообще на другой карте, быстро приближается в дальний угол и стремится в неизвестное.

      Во-первых, он долговязый. Мне никогда не нравились долговязые парни, а Декстер неуклюжий, худой и всегда в движении. Мне неудивительно, что наши отношения начались с того, что он сталкивался со мной при разных обстоятельствах, теперь я знаю, что он идет по жизни, размахивая локтями, дрыгая коленями и разбрасывая остальные конечности. За короткое время, что мы вместе, он успел разбить мой будильник, раздавить мои бусы и как-то умудрился оставить огромный след на моей стене. Я не шучу. Он всегда дергает коленями или барабанит пальцами, словно он заводит двигатель, ожидая, когда ему подадут флагом сигнал стартовать. Я заметила, что постоянно стараюсь его успокоить, положив ему на колено или пальцы свою руку, надеясь, что это его утихомирит, но вместо этого я оказываюсь пойманной, жонглирующей вместе с ним, словно поток теперь идет и сквозь меня.

      Во-вторых, он неряха. Его рубашка всегда торчит, на галстуке обычно пятно, его волосы, волнистые и густые, торчат во все стороны, словно он сумасшедший ученый. Кроме того, его шнурки постоянно развязаны. У него везде все не доведено до конца, а я ненавижу недоделки. Если бы мне удалось удержать его на одном месте достаточно долго, я знаю, что мне не избежать подтыкивания, завязывания, приглаживания, приведения в порядок, словно он – это кладовая в полном беспорядке, буквально орущая, чтобы привлечь мое внимание. Но вместо этого я стискиваю зубы, борясь со своим страстным желанием, потому что это не постоянно, я и он, и думать так – только причинять боль нам обоим.

      Что ведет к третьему: я действительно ему нравлюсь. Не в  плане только-до-конца-лета, что было бы безопаснее. По правде, он никогда не говорил о будущем, словно у нас много времени, и  у наших отношений не было определенной точки. Я, конечно, хотела все прояснить с самого начала: что я уезжаю, никаких привязанностей,  слоган, который я повторяла у себя в голове и, наконец, собиралась высказать вслух. Но когда бы я ни пыталась это сделать, он легко уходил от темы, словно мог читать мои мысли, предвидеть слова и аккуратно ускользать от проблемы.

      Теперь, когда работа над «Картофельной песней» прекратилась и Тед смог уйти на работу, Декстер пришел и встал передо мной, потягивая руки над головой.

       – Полный кайф видеть настоящую группу за работой, не так ли?

       – Отношения-оу отстойная рифма, – сказала я: – Псевдо она или нет.

      Он моргнул, затем улыбнулся.

       – Это работа в процессе, – объяснил он.

      Я отложила свой кроссворд – я уже разгадала половину – он поднял его, взглянул на то, что я закончила.

       – Впечатляет, – сказал он. – И, конечно, Мисс Реми решает кроссворды ручкой. Что, ты не делаешь ошибок?

       – Неа.

       – Но ты здесь.

       – Ладно, – соглашаюсь я: – Может одну.

      Он снова улыбается. Мы уже встречаемся пару недель, но легкость взаимных уступок все еще удивляет меня.  С того самого первого дня в моей комнате я почувствовала, что мы как-то проскочили мимо формальностей Начала Отношений: тех неловких моментов, когда вы не растворены друг в друге и все еще чувствуете границы и пределы другого человека. Может быть, так получилось потому, что мы ходили вокруг друг друга пока, наконец, он не скатапультировал в мое окно. Но если я позволю себе долго думать об этом – а я не позволю – я почувствую всплески в памяти, что мне было с ним комфортно с самого начала.

      Ясно, что ему было комфортно со мной, когда он схватил меня за руку как в первый день. Словно он знал, даже тогда, что сейчас мы будем здесь.

***

       – Спорим, – говорит он мне: – Что я смогу назвать больше штатов чем ты за то время, пока та женщина выйдет из химчистки.

      Я посмотрела на него. Мы сидели у Джои, у нас был обеденный перерыв, я пила диетическую колу, он жевал из пакета Фиг Ньютонс.

       – Декстер, – сказала я, – это опасно.

       – Ну давай, – он проскользил рукой по моей ноге. – Я тебя сделаю.

       – Нет.

       – Испугалась?

       – Еще раз нет.

      Он наклонил голову набок, затем сжал мое колено. Его нога, конечно, притоптывала.

       – Давай. Она почти вошла. Когда дверь за ней захлопнется – время пойдет.

       – О, боже, – говорю я. – Какова цена пари?

       – Пять баксов.

       – Скучно. И  слишком легко.

       – Десять баксов.

       – Окей. И ты платишь за обед.

       – Идет.

      Мы наблюдаем, как женщина, одетая в розовые шорты и футболку, несет груду мятых белых рубашек, открывает дверь в химчистку. Как только дверь закрывается, я говорю:

       – Мэн.

       – Северная Дакота.

       – Флорида.

       – Вирджиния.

       – Калифорния.

       – Делавэр.

      Я загибаю пальцы: он тот еще обманщик, хотя всегда страстно отрицает это, так что мне всегда необходимо доказательство. Пари для Декстера что-то вроде дуэлей в старых фильмах, где мужчины в белых костюмах бьют друг другу по лицу перчаткой и в риске вся честь.

      До сих пор я выигрывала не всегда, но и не отступала. Для меня, после всего, это было в новинку.

      Пари Декстера были, несомненно, легендарными. Первое, которое я увидела, было между ним и Джоном Миллером. Это случилось через пару дней после того, как мы с Декстером начали встречаться, когда я только начала посещать желтый дом вместе с ним. Мы нашли Джона Миллера сидящим на кухонном столе в пижаме, он ел банан. Перед ним лежала целая связка бананов, по-видимому совсем не на своем месте, в котором, как я знаю, находились главные виды продуктов, состоящие из Slurpees и пива.

       – Что случилось с бананами? – спросил его Декстер, он выдвинул стул и сел.

      Джон Миллер, который до сих пор выглядел сонным, взглянул и произнес:

       – Фрукты из Month club. Моя nana дала их мне на день рождение.

       – Калий, – сказал Декстер. – Знаешь, он нужен тебе каждый день.

      Джон Миллер зевнул, словно привык к подобного рода информации.

      Затем он вернулся к своему банану.

       – Спорим, – внезапно говорит Декстер голосом, который потом я буду распознавать, когда он затеет пари. – Что ты не съешь десять бананов.

      Джон Миллер дожевал кусочек, затем проглотил.

       – Спорим, – ответил он: – Что ты прав.

       – Это вызов, – говорит Декстер. После этого он вытащил для мня стул, его колено уже тряслось, и сказал тем же низким, тихим голосом: – Принимаешь его?

       – Ты псих?

       – За десять баксов.

       – Я не собираюсь есть десять бананов за десять баксов, – возмущается Джон Миллер.

       – Это по доллару за банан, – говорит Декстер.

       – И более того, – продолжает Джон Миллер, кидая кожуру в переполненное мусорное ведро у задней двери и промахиваясь. – Все это двое дурацкое двойное пари устарело, Декстер. Ты не можешь просто бросать пари, когда захочешь.

       – Ты сдаешься?

       – Ты прекратишь говорить таким голосом?

       – Двадцать баксов, – сказал Декстер. – Двадцать баксов...

       – Нет, – отвечает Джон Миллер.

       – ... И я почищу ванную.

      Это круто все меняло. Джон Миллер посмотрел на бананы, затем на Декстера. Затем снова на бананы.

       – Тот, что я съел, считается?

       – Нет.

      Джон Миллер хлопнул по столу.

       – Что? Ради бога, он еще до желудка-то не дошел!

      Декстер секунду подумал.

       – Ладно. Позволим Реми посчитать его за первый.

       – Что? – говорю я. Они оба смотрят на меня.

       – Ты беспристрастный зритель, – объяснил Декстер.

       – Она твоя девушка, – пожаловался Джон Миллер. – Это небеспристрастно.

       – Она не моя девушка, – Декстер посмотрел на меня, словно это могло меня обидеть, и это доказывало, что он совсем меня не знает. Он сказал: – Я имею ввиду, что мы возможно будем встречаться, – здесь он сделал паузу, ожидая, что я вставлю что-нибудь, но я этого не сделала, поэтому он продолжил. – Но ты личность со своим мнением и убеждениями. Верно?

       – Я не его девушка, – сказала я Джону Миллеру.

       – Она любит меня, – сказал ему Декстер, словно внес поправку, и я почувствовала, как запылало лицо.

       – В любом случае, – продолжил он. – Реми? Что ты думаешь? Это считается или нет?

       – Угу, – говорю я. – Я думаю, что считается. Возможно, как половинка.

       – Половина! – Декстер посмотрел на меня с таким довольным видом, словно он сам вытащил меня из болота. – Великолепно. Итак, если ты принимаешь этот вызов, тебе нужно съесть девять с половиной бананов.

      Джон Миллер задумался на секунду. Позже, я узнала, что деньги в желтом доме были  в дефиците, и подобные пари обеспечивали баланс налички, перетекающей от одного человека к другому.