Текст книги "Постельный режим"

Автор книги: Сара Билстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

37

Понедельник, 14.00

– О чем ты мечтаешь, Кью?

Вопрос задала Элисон, когда мы ужинали (увы, вдвоем: Том опять застрял на работе).

Мы жевали остатки с вечеринки (одно это испортит настроение кому угодно), и сестрица бахвалилась какой-то премией, которую недавно получила за абстрактную скульптуру кошки. (Поверьте на слово, с кошкой – ничего общего. Чтобы уесть Элисон, я заметила, что это скорее смахивает на кролика. Элисон, чтобы уесть меня, восхитилась: насколько точно я уловила сложную природу взаимоотношений жертвы и хищника, скрытую в произведении.) Итак:

– О чем ты мечтаешь, Кью? Вот ты закончила школу, университет, потом юридические курсы, и вроде бы ничего другого тебе и не нужно. Скажи, ты действительно хочешь быть юристом? Иногда мне кажется, ты от нас сбежала в такую даль. Иначе мы рано или поздно догадались бы, что ты сама понятия не имеешь, к чему стремишься. Или я не права? – Элисон с вызовом посмотрела мне в глаза.

Я невозмутимо выдержала ее взгляд.

– С чего тебе вдруг взбрело в голову, будто я не хочу быть юристом?

– А тебе, похоже, до лампочки, что из-за постельного режима ты прогуливаешь работу. Отпуск, короткая передышка – это понятно, об этом все мечтают, но если б я не могла заниматься своей скульптурой (не фыркай, Кью, тебе это не идет), я бы места себе не находила. Отними у мамы ее школу – и она точно умом тронется. Дженни помешана на своих курсах, а твой Том, если не сможет работать юристом, выдерет по одному волоску все свои кудри. Его работа – это его страсть. А тебе, дорогая, по-моему, абсолютно наплевать. Ты о работе даже не вспоминаешь, университетские сочинения заботили тебя куда сильнее. Из этого я делаю вывод, что ты недовольна профессией, которую избрала.

Как вы можете догадаться, к этому моменту кровь во мне буквально кипела. Я, доложу вам, была зла как сто чертей.

– Послушай-ка, сестрица… Не всем так повезло с мужьями. Некоторым приходится самим зарабатывать на жизнь. Ага, представь себе – собственными мозгами. Если я не занимаюсь всякими художествами-пердожествами, это еще не значит, что меня не удовлетворяет то, что я делаю. Я помогаю людям, чего никак не скажешь о твоих кошкокроликах и о твоих горшках, в которых сокрыта природа взаимоотношений между теми, кто вкалывает, и теми, от кого проку как от козла молока. Что ты на это скажешь? – кривя губы, прошипела я.

Элисон пожала плечами и понесла галиматью о том, как ее искусство раздвигает границы привычного, но я решительно сменила тему. Сколько можно выносить всякий вздор!

38

15.00

Враки. Я о работе думаю. Брианна держит меня в курсе начатых мною дел, Фэй рассказывает о новых, и я помогаю «Жильцам против сноса» бороться с хозяином. Так-то вот.

Да, я не предана делу «Шустера» всеми фибрами измученной души, как, например, Том своей работе, но лишь потому, что я более уравновешенная. Вот именно – у меня весьма уравновешенный взгляд на жизнь. Так в следующий раз Элисон и заявлю.

16.00

Элисон не согласна с тем, что у меня более уравновешенный взгляд на жизнь.

– Не мели чепухи, Кью! Ты торчала на работе по восемнадцать часов в сутки. Ничего себе – уравновешенность. Я бы еще поверила, что в этом есть какой-то смысл, если бы работа приносила тебе радость. Но ведь ничего подобного! Так в чем же дело, дорогая?

– А от твоих дурацких горшков меня с души воротит!

Больше ничего в голову не пришло.

Вторник, половина второго ночи, написано при свете экрана ноутбука

Формально мы с Томом помирились. Повторяю, формально. Час назад, увидев его силуэт на пороге, я села в кровати и тоном, чересчур небрежным даже на мой собственный слух, выразила сожаление, что сорвалась в субботу ночью. А он в ответ обронил – высокомерно, холодно и двусмысленно: «Да. Мне тоже жаль».

Пауза. Я подыскивала нужные слова. Как вернуть все на свои места и не отступить, не отречься от истины, от сути нашего спора? Он меня опередил:

– Знаешь, Кью, я устал как собака. Давай сегодня обойдемся без серьезных разговоров. Сил нет, две ночи не спал. Постелю себе на полу, я тебе не буду мешать, ты – мне.

– Как пожелаешь. – Я театрально откинулась на подушку. В горле стоял комок, пальцы дрожали. Лежала и слушала, как он укладывается на своем тощем коврике.

Сейчас он лежит в полутора метрах от меня, повернувшись спиной к кровати, над одеялом только и торчит темный вихор. Я уже полчаса смотрю, как он спит, мой муж, вдруг ставший чужим человеком.

39

Среда, 13.00

До чего сегодня ветрено, и небо тяжелое, хмурое. Старушка в доме напротив пытается развесить выстиранное белье на веревке, натянутой на узеньком балкончике. Ветер рвет рубашки из ее рук. Какое-никакое развлечение для Кью, истерзанной физически и душевно.

Вчера вечером Элисон выразила желание посмотреть, что я накупила для ребенка. К моему удивлению, Том вынырнул из-за стопки книг: он, мол, тоже не прочь взглянуть. В четыре руки они притащили коробки из детской (она же – свободная комната, она же – благоухающее логово Элисон), Том отыскал ножницы для обоих, и они принялись резать и вспарывать, пока не завалили гостиную детской мебелью, бельем, тюбиками-флакончиками, игрушками и горами нежно-голубой пластиковой крошки. Элисон расхваливала мои покупки взахлеб, и даже Тома тронула маленькая детская корзинка из ротанга. Краем глаза я видела, как он поднес к щеке мягкую голубую простынку. Неужели всего через несколько недель на этой простынке будет лежать наш сынок?

После ужина Элисон снова завела разговор о работе. Худшего момента сестрица выбрать не могла: разглядывание детских вещичек самую капельку подтопило лед между мной и Томом, вернуло частичку былой близости. Не бог весть что, но все же меня чуть отпустило, когда Том улыбнулся мне поверх головы музыкального мишки (если потянуть за уши, поет колыбельную). Том в этого мишку просто влюбился, весь ужин гладил его золотистую кудрявую шкурку.

А заговорили о карьере – и снова повеяло холодом.

– Том, как по-твоему, Кью нравится ее работа? – Не сводя пристального взгляда с моего мужа, Элисон поднесла к губам бокал чилийского вина цвета спелой малины.

Том, примостившийся на скамейке под окном, застыл, костяшки на сжимавшей кофейную чашку руке побелели.

– В каком смысле? – осторожно уточнил он.

Элисон скривила густо накрашенный рот:

– Значит, Кью не рассказала о нашем споре?

Элисон переводила взгляд с Тома на меня. Я прекрасно понимала, о чем она думает. Во мне закипала злость.

– Элисон намедни прочитала мне нотацию по поводу выбора специальности, и ей мнится, что речуга была достойна твоего внимания, дорогой, – объяснила я Тому, волком глядя на сестру. И повысила голос, чтобы до нее дошло, даже если она внезапно оглохла: – На самом деле ничего стоящего. Ты же знаешь, все мало-мальски важное я тебе рассказываю.

Элисон пожала плечами, испытующе посмотрела на Тома:

– Видишь ли, мне кажется, что Кью не получает удовлетворения от работы юристом. В школе и в Оксфорде было по-другому, ей страшно нравилось все, что она там делала, а теперь абсолютно равнодушна. Она-то возражает, но мне интересно твое мнение. Теперь ты знаешь ее лучше всех. – Она сделала легкое, но вполне различимое ударение на первых двух словах, словно желая сказать: для всех остальных Кью – загадка.

Том взглянул на нее, потом на меня.

– Честно говоря, не задумывался, получает она «удовлетворение» или нет, – проговорил он медленно. – Но считаю, что ей было бы лучше на другой работе, с меньшей нагрузкой.

Элисон закивала как китайский болванчик – наверняка решила, что она на верном пути.

– Очень любопытно, Том, я очень рада, что ты это сказал. – Она бросила на меня многозначительный взгляд и в раздумье провела пальцем по краю бокала, тот запел низким голосом. – Ну а как насчет тебя?

Том опешил.

– Что, прости? – переспросил он очень вежливо, но так тихо, словно с другого конца города.

– Я говорила Кью, что ты несомненно любишь свое дело, но работаешь безбожно много! Не представляю, как Кью сможет управляться с ребенком. Ей придется невероятно тяжело. Так вот, не будет ли и тебе лучше на работе с меньшей, как ты выразился, нагрузкой?

Я в ужасе хватала ртом воздух. Караул! Теперь он решит, что это я ее подучила, что я жаловалась на мужа своей беспардонной, самодовольной младшей сестричке, что попросила вступиться за меня, несчастную…

Ветер заметно усилился; с улицы донесся лязг рухнувшего на тротуар газетного автомата; кто-то вскрикнул, лишившись шляпы; прошлогодние листья с шумом неслись вдоль улицы, сворачивали за угол, рассыпались пылью. Том встал, аккуратно поставил кофейную чашку на тоненькое блюдечко, одернул брюки и взглянул на меня… как? С укором? С гневом? С грустью? Демонстративно проверил часы. Когда он снова поднял глаза, лицо его не выражало ровным счетом ничего.

– Много я работаю или мало, но мне еще нужно кое-что дописать в конторе, так что, боюсь, вам придется продолжать этот занимательный разговор без меня, – сказал он с легким сарказмом, от чего кровь бросилась мне в лицо. – Помоги Кью улечься и проследи, чтобы у нее было достаточно воды, хорошо? Увидимся утром. – Мимолетно коснувшись губами моего лба, Том исчез, шагнув прямо в ураган. Хлопнула входная дверь.

Элисон выжидательно смотрела на меня. Я молчала. Что я могла сказать, не открыв всей величины нашей размолвки, которая вдруг представилась мне огромной – эдакая тяжеленная наковальня, отлитая из напряжения последних месяцев. (Или лет? А может, оно всегда было здесь, с первого дня, с первой ночи? Накапливалось, множилось, разрасталось как раковая опухоль?) В какой-то пугающий миг мне показалось: вот сейчас сестра спросит, что между нами происходит, но Элисон вовремя передумала. Отставив бокал, она помогла мне подняться с тахты.

– Я налью тебе воды в кувшин, – только и сказала она, волоча меня под руку в спальню.

40

Четверг, полдень

Рано утром Том уехал в Тусон; на обратной дороге хочет заехать в Балтимор проведать родителей.

– Вот и отлично, Элисон за тобой присмотрит, – живо (слишком живо) отреагировал он, услышав о ее предстоящем визите. – Теперь у меня нет причин отказываться от командировки, верно?

Я медленно покачала головой и заметила ровным тоном: «Пожалуй». А про себя подумала: если сам не соображаешь, черта с два я стану тебе подсказывать причины. (До моего внутреннего слуха донеслось глухое «бум» молота о наковальню, удар железа о железо, отзвук столкновения двух неподатливых предметов.)

Не сказать, чтобы Элисон из кожи вон лезла, присматривая за мной, – с утра по магазинам отправилась. Вычитала в «Нью-Йорк таймс» про однодневную распродажу у «Бенделя» – и началось. В жизни не видела, чтоб женщина двигалась с такой скоростью. Убегая, в коридоре она налетела на миссис Г.

– А вот и твоя приятельница, Кью! – торжественно объявила Элисон, точно миссис Г. пришла посидеть со мной по ее приглашению. – Я вернусь быстро, нам еще надо успеть к доктору. И накормлю тебя обедом, – громогласно добавила она, чтобы миссис Г. уж наверняка оценила, какая у меня исключительно заботливая сестра.

Однако миссис Г. была не в состоянии что-либо замечать. Впервые я видела ее в таком смятении, от которого ее акцент настолько усилился, что я едва разбирала слова. Мне пришлось влить в нее две порции скотча из запасов Тома, прежде чем она слегка успокоилась и с грехом пополам сумела объясниться.

Мое письмо привело Рэндоллов в бешенство, и они избрали невообразимый, чтобы не сказать преступный, образ действий. Не прошло и суток с получения письма, а они уже кого-то наняли, чтобы этот кто-то разнюхал всю подноготную самих жильцов и их финансов. Этот проныра (по словам миссис Г., низенький, толстенький, похож на морскую свинку) пристает с расспросами к родственникам, копается в полицейских досье и в прямом смысле слова роется в помойке, силясь отыскать способ «уговорить» жильцов выехать. Тем, у кого обнаружилась хотя бы неоплаченная вовремя парковочная квитанция, пригрозили страшными карами; люди перешептываются о непонятных встречах в подземных гаражах, о жутком сиплом голосе, угрожающем высылкой и штрафами. Похоже, морской свин припугнул жильцов, что если до миссис Г. дойдет хоть словечко, он напустит на них ФБР. И ЦРУ. И Министерство внутренней безопасности. А бедная миссис Г. понять не могла, отчего ее друзья бросились вон из инициативной группы, как лемминги со скалы, – с воплями, что они, пожалуй, все-таки согласятся на первоначальное предложение Рэндоллов и не лучше ли оставить это дело, пожалуйста?

Миссис Г., честь ей и хвала, отвечала, что нет, не лучше, и вообще, что происходит? Пусть морской свин и мастер нагонять страх, но миссис Г. мастер похлеще. Вчера вечером она насела на одну пожилую пару и расколола-таки стариков. Их невестка три месяца работала официанткой, не имея на то разрешения. Было это пять лет назад. Свиное рыло внушило им, что стоит шепнуть кому надо одно словечко, и не видать ей ни грин-карты, ни годовалого сынишки: он родился в Нью-Йорке, а потому – истинный гражданин Америки. Старики не выдержали и сломались. По словам миссис Г., вчера они уже были готовы подписать договор на аренду квартирки в четыре раза меньше теперешней и в пятидесяти кварталах отсюда.

– Так нельзя! – взволнованно восклицала она. – Так быть неправильно!

И я с ней согласна. Так нельзя.

Уставившись в окно, я слушала ее сбивчивый рассказ и лихорадочно соображала. «Кримпсон» защищает интересы Рэндоллов, пусть не в плане выселения, но их строительные интересы – точно. Если в этом деле я поддержу миссис Г., если с ней вместе попытаюсь вывести Рэндоллов на чистую воду, мне придется выступить против Тома – против его фирмы, против его клиента, против, если угодно, его мировоззрения.

– Вот что, миссис Г.! – начала я, пока не передумала. – Я буду вам помогать, идет? Я вас не брошу, даю слово. Я все разузнаю и выясню все ваши законные права до единого. Мы зададим жару этим подонкам! Не могу обещать, что жилье останется за вашими друзьями, но будь я проклята, если не добьюсь, чтоб Рэндоллы получили по заслугам, а ваши друзья – то, что им причитается: деньги и необходимую правовую защиту.

Миссис Г. с облегчением кивнула, горькие складки вокруг рта разгладились.

– Ты добрая девочка, – сказала она. – Очень хорошая девочка.

Я тронула ее за плечо, меня переполняло теплое ощущение сотрудничества, сплоченности. Я нужна ей, я помогу.

Но лишь дверь за ней закрылась, меня с головы до ног окатило волной ледяного ужаса. Я только что ввязалась в войну с клиентом моего собственного мужа. И когда! Мы практически не разговариваем, я на сносях, прикована к постели. Что я натворила! Боже мой, что я натворила!

41

15.00

Ладно хоть малыш хорошо себя вел и на «нестрессовом тесте», и на УЗИ. Доктор Вейнберг заметно повеселела.

– Теперь я ему даю десять из десяти, – радостно объявила она. – Оглянуться не успеете, как он у вас с отличием закончит Йель. Или ваш муж учился в Гарварде? В Гарварде, верно, теперь припомнила, в Гарварде. Ой-ой-ой, парнишка таки будет истинным сыночком своего папаши, – добавила она с веселыми искорками в глазах.

Я сухо улыбнулась и промолчала. Дождавшись в вестибюле, когда Элисон поймает такси, я с трудом поднялась и выползла на первое по-настоящему весеннее солнышко. Ковыляя к такси, щурясь от яркого, слепящего света, я вдруг увидела себя в ветровом стекле. Шесть недель без движения не пошли на пользу: шея расплылась, лицо обрюзгло, грудь и живот слились в одну сплошную гору. У меня защипало в глазах, щеки вспыхнули. Боже правый, кто это? Я себя не узнавала.

Меня всегда называли «стройненькой». Этим словом принято описывать других, а о себе самой как-то странно говорить «стройненькая», если, конечно, не составляешь объявление для сайта знакомств. Да и «привлекательная» тоже странновато звучит. Говорят, я такая и есть, «привлекательная».

Подружки в университете диву давались: высокая, стройненькая, привлекательная – и почти всегда одна. А что тут такого? Ну да, я хорошенькая, но нет во мне эдакой – как сказать? изюминки? сексапильности? Может быть. Как там в поговорке: что это, не знаю, но встречу – узнаю. У моей школьной подружки Линн это было. Скобки на зубах, угри на подбородке, но видали бы вы ее в танце! Что только она не вытворяла со своим телом! Владела им в совершенстве, знала все его секреты. А я к своему всегда относилась с некоторой опаской, его загадочный механизм приводит меня в замешательство.

Но хоть я и не из тех, по ком сохнут мужики, Том не первый запал на меня. Все-таки высокая и стройная. Оценив преимущество второго, особенно в сочетании с первым, я приложила массу усилий, чтоб держать в узде страсть к сладкому. И очень многие называли меня «привлекательной». Не красавицей – это мнение одного только Тома, – но определенно привлекательной.

А теперь? Эх… Где моя былая стройность? Дело не только в беременном пузе и не в щеках, которые за последние недели вспухли как опара. Страшно прожорливой я стала с первых дней беременности. Прежде мне удавалось усмирять аппетит, но стоило моему телу почуять новую жизнь, как оно стало нахально требовать печенья, тортов, жареной картошки и прочих ведущих к ожирению излишеств. Килограммы накапливались; появляясь раз в месяц у доктора Вейнберг, я отводила глаза от весов, затыкала уши, когда медсестра бормотала «70 килограммов», «73», «77». Потом грянул постельный режим и положил конец послеобеденным променадам, прогулкам в парке по выходным, не говоря уже о походах в гимнастический зал с Пэтти, раз в год по обещанию. Теперь я вешу на 22 килограмма больше, чем в начале беременности, и привлекательной меня не назовешь – нечего и глядеть на свое отражение в окне такси. На руках и лице кожа стала дряблой и грязновато-серой, от бесконечного лежания в постели волосы на левой стороне уже не вьются, а свисают патлами. Я необъятна, и ребенок, к моему стыду, – лишь незначительная часть моего объема. Если так и дальше пойдет, к тридцати годам моя талия сравняется в диаметре с покрышкой внедорожника.

Стоит ли удивляться, что в последнее время муж днюет и ночует на работе?

18.30

Приходил Марк. Вот уж кого никак не ожидала увидеть. Я лежала на тахте и, выпростав руки из-под колючего серо-голубого шерстяного пледа, печатала эти строки, когда в дверь постучали.

Элисон разонравилось платье, которое она отхватила у «Бенделя», и сестрица помчалась менять его («Мне определенно нужен четвертый размер. Ты только взгляни, дорогая, оно же на мне висит!»), так что пришлось открыть самой.

– Кью, я… э-э, надеюсь, я тебе не помешал, – смущенно промямлил Марк, стягивая черную кожаную куртку и разматывая желтый кашемировый шарф. Разоблачившись, он опустился в кресло.

– Все нормально. – Мысли еще витали вокруг моей писанины, и я не сразу сосредоточилась на госте. К тому же Марк не мой приятель, а Тома. – Ты что-то хотел?

– Я тут шел мимо… решил заглянуть… – начал было он, но умолк и тяжко вздохнул: – Неправда. Я пришел специально. Понимаешь, я должен кому-то рассказать…

– Рассказать – что? – подтолкнула я, а про себя подумала: валяй, выкладывай. И уматывай поскорее. Ты мне не по нутру.

Я ждала, глядя на него. Шли минуты. Он молчал. Только пялился на меня, как кролик на удава. Рот приоткрыл и пялится. Я даже рассмотрела, что два передних зуба у него белее остальных.

– Дело в том… Дело в том, что… – запинаясь, бормотал он и вдруг выпалил разом: – Кью, у меня роман!

Я вздохнула и едва не кивнула. Едва не ляпнула: да, знаю. К счастью, успела язык прикусить. Не время раскрывать карты.

– Неужели? – Я постаралась, чтобы удивление не казалось слишком наигранным.

– Точно. И дело в том, что она… ну, эта… моя подруга… она была у тебя на вечеринке. В прошлую пятницу. Я как вошел, сразу ее увидел, а потом она исчезла. У нее длинные темные волосы и симпатичные веснушки, она была в красном платье на таких узеньких бретельках. Ее зовут…

– Бри-анна?! – закончила я за него, словно меня только что осенило.

– Ну да, – закивал он.

Мы помолчали.

– А зачем ты мне это рассказываешь?

– Я хочу, чтоб ты помогла мне вернуть ее. – Слова посыпались из него горохом, он вскочил на ноги и забегал по комнате, цепляясь за края персидской дорожки. – С пятницы звоню и звоню ей, по три раза в день, а она не отвечает и не перезванивает. Я места себе не нахожу. Я люблю ее, Кью, хочу, чтоб она вернулась. Скажу Ларе, что нам надо развестись. Я хочу жениться на Брианне. Ты мне поможешь? – Он с жадной надеждой уставился на меня.

Черт знает что в мире творится… Меня вдруг такое зло разобрало на Марка. Я была не просто зла на него, а здорово, безумно зла.

– А ты не забыл кое о чем? – процедила я. – Или такой пустячок, как два мальца и беременная жена, тебя не волнует?

Марк сокрушенно запустил пятерню в редеющую шевелюру.

– Знаю, знаю, Кью! Но не могу я больше жить двойной жизнью, – простонал он. – Не могу притворяться, что люблю Лару. Уж до того она правильная, Кью, ты не представляешь. А Брианна – теплая, уютная, любящая. Это выше моих сил…

– Выше твоих сил? Так я тебе и поверила! – в бешенстве рявкнула я, и сама не знаю, как это вышло, но меня словно прорвало – слова полились, точно кипящая лава из долго спавшего вулкана. Плохо помню, что я ему наговорила, но его ошеломленная физиономия так и стоит у меня перед глазами. Кончилось тем, что он рванул к двери, проклиная себя за то, что разоткровенничался со мной, и выкрикивая на бегу, что такой жестокосердной женщины свет не видывал, а Том – просто святой, если терпит меня.

Дверь со стуком захлопнулась. Я прислушалась к отскочившему от стен эху. Последние дни, кажется, я только этим и занимаюсь.

В тишину ворвался звонок телефона. Биип. Пауза. Биип. Пауза. Удивительно американский звонок. Это была мама, ее удивительно английский голос примчался через Атлантику по длинному и скользкому, как угорь, кабелю.

– Кью! У меня для тебя сюрприз, – торжественно объявила она.

– Да? – устало отозвалась я. Из меня выкачали все чувства.

– И это все, что ты можешь сказать? – обиделась мама.

Я сделала глубокий вдох, взяла себя в руки и смиренно поинтересовалась, что за сюрприз она мне приготовила.

– Я еду к тебе и поживу до самых родов!

Я выронила телефон, он в буквальном смысле слова выпал из моих ослабевших пальцев. Я смотрела на кусок черного пластика, лежащий на краешке тахты, и меня раздирали сомнения: поднять его или просто отключить, ткнуть кнопку отбоя – и пусть мама исчезнет, возможно, навсегда.

Разумеется, я не отключила телефон. На секунду прикрыла глаза (в них точно песку насыпали) и снова прижала трубку к уху.

– Прости, что-то на линии, – соврала я. – Так ты сказала?..

Она заговорила – недоверчиво, обиженно и горячо:

– Надеюсь, ты рада, Кью. Я насилу нашла преподавателей на замену, это был какой-то кошмар! Слава богу, народ пошел мне навстречу и расписание утряслось. Девятнадцатого вылетаю. Ты уже будешь, дайка подумать, на тридцать четвертой неделе. Я поживу недели две, как минимум, и дождусь малыша! – возбужденно закончила она.

Едет ко мне? В Америку? В Нью-Йорк? Быть того не может! На меня вдруг накатило чувство, какого я не испытывала уже много лет, – мне так захотелось увидеть ее, что не передать словами. Мою маму. Здесь. Наконец-то. Но я сказала только: «Отлично. Спасибо. Буду рада».

Полчаса спустя объявилась Элисон, с платьишком на дошколенка и с персиковым лаком на свеженаманикюренных ноготках. За чашкой чая я поведала о мамином приезде. Оказалось, Элисон было прекрасно известно, что мама уже три недели подыскивает себе временную замену в школе йоги.

– Она умоляла меня молчать, пока все не устроит наверняка. Хотела сделать тебе сюрприз. – Элисон фыркнула. – У меня она прогостила каких-то два денька, когда родилась Сирена. Божилась, что не может бросить работу, хотя я-то живу в Лондоне! Но ты так тяжело носишь. Должно быть, в этом все дело…

Поверх чашки любимого «Эрл Грея» я смотрела на Элисон и размышляла: повзрослеем мы когда-нибудь или нет?