Текст книги "Постельный режим"

Автор книги: Сара Билстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Сара Билстон
Постельный режим

Дорогой читатель,

Время от времени у меня на письменном столе появляется рукопись, которая кружит голову и не дает уснуть ночью, пока не дочитаешь до последней точки. Звучит странно, но «Постельный режим» Сары Билстон учинил со мной именно такое.

На следующее утро я волчком носилась по конторе, совала копии рукописи в руки коллегам и без умолку трещала о том, как она хороша. Через некоторое время коллеги цепочкой потянулись ко мне в кабинет и каждый уверял, что рукопись надо срочно покупать. Я поняла – к нам попала настоящая вещь.

Поклонники работающей за десятерых и недооцененной Кейт Редди из романа Элисон Пирсон «И как ей это удается?» влюбятся в нашу героиню Квинн Бутройд, трудоголика чистой воды, и захотят поддержать, когда ту заставят на всем скаку сбавить обороты суматошной, по 12 часов в день, деятельности в юридической фирме и приговорят к трем месяцам постельного режима в связи с беременностью. И большая квартира с двумя спальнями вдруг покажется такой маленькой…

Облачайтесь в халат, прихватите чего-нибудь вкусненького (Квинн предпочитает печенье с шоколадом), завернитесь в плед и наслаждайтесь чудесной книжкой… но будьте готовы к тому, что вовремя вам не уснуть.

С наилучшими пожеланиями,

Элисон Кэллахан,

старший редактор издательства «Харпер Коллинз»

Дэниэлю и Майзи

Автор выражает признательность

Дэниэлу Марковитцу и Шарон Волкхаусен за неимоверно полезные советы и предложения по части арендного права и бытия юридических фирм. Отдельная благодарность Дэниэлу за то, что прочитал и прокомментировал чуть ли не семнадцать черновиков данного романа и вообще, если на то пошло, подвигнул меня на это дело.

Хочу также поблагодарить моих агентов Кэти Андерсен из «Андерсен Гринберг» и Кевина Конрой-Скотта из «Конвилль и Уолш» за то, как умело они направляли меня все последние годы. Перед Бенджамином Марковитцем я в долгу за вдумчивые практические советы, касающиеся написания и издания. В заключение выражаю глубокую признательность Элисон Кэллахан, Дженетт Перез и всем остальным сотрудникам «Харпер Коллинз» за чуткую редакторскую помощь и теплую, безграничную поддержку.

1

Я не вела дневника с двенадцати лет. Нет, погодите, вру. Вела. Полгода. Когда начала встречаться с Майком Новаком. Где-то у меня по сей день валяется до половины исписанная тетрадка в зеленой потрепанной обложке, а в ней – все мои страдания по Майку, восторженные описания его потрясающей манеры целоваться и переживания по поводу его прискорбного увлечения будущей медсестрой по имени Сьюзи.

Дневник – это вроде как признание, что больше тебе заняться нечем. История жизни человека, у которого, по сути, этой жизни-то и нет. Если честно, ну чье существование достойно, чтобы его увековечили для потомков? Разве что какого-нибудь мирового деятеля или великого актера. Да и то вряд ли. Довелось мне как-то заглянуть в дневник моей бабушки – разглагольствования про погоду, про визиты в Женский институт[1]1
  Организация, объединяющая женщин, проживающих в сельской местности. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] да на сколько сантиметров вытянулись ее турецкие бобы. Уж лучше вообще не писать. Пусть бы после меня остались только чистые страницы, чтоб воображение моей будущей внучки рисовало меня роскошной красавицей, за которой тянется длинная вереница смуглых поклонников в шелковых сорочках.

С другой стороны, когда и впрямь совсем нечего делать, можно и за дневник приняться. Чем не способ убить время, заполнить пустые минуты и часы? Я думала, я чувствовала. Я жила. Главное, спрятать потом тетрадку подальше от будущей внучки.

Сегодня я ушла с работы рано, еще и трех не было. Работаю я в… Стоп. С какой стати я это пишу? Что, я не знаю, где работаю?

Должна кое в чем признаться. Я чокнутая. Ненавижу пропуски и недоговоренности; уж если пишу, то решительно про все. Вот и зеленая тетрадка начинается более или менее нормально («У Майка Новака загорелая грудь, а когда я покусываю его соски, они становятся коричневыми»), но страницы с пятой уже похожа на что угодно, только не на дневник. Листы пестрят описаниями тех, кто для меня важней всего на свете (мама, Майк, наша кошка), и бездарными стихами («Майк ушел, и жизнь моя/Опустела./Ночь и мгла/И зеленая тоска»). Стоит карандашу или компьютерной клавиатуре подвернуться под руку, и мне уже не остановиться. Меня прорывает, и все что ни есть в голове – факты, домыслы, мечты, всяческие подробности – сыплется без удержу, без разбору.

А с другой стороны – вдруг мне приспичит почитать эти записки лет через пятьдесят? Очень может быть, что к тому времени я напрочь позабуду, как называлась моя юридическая контора, и стану злиться на себя молодую за то, что не удосужилась зафиксировать мельчайшие подробности собственной жизни. Итак.

Я работаю в юридической конторе «Шустер и Маркс», в городе Нью-Йорке, на углу Пятьдесят пятой и Пятой авеню. Сегодня я заперла дверь своего кабинета еще до трех часов, оставив принтер в одиночестве страницу за страницей выплевывать доклад, который мне надлежало вычитать к завтрашнему утру. Внизу в вестибюле преодолела вращающиеся двери и сквозь струи горячего воздуха вышла в арктический холод февральского дня. Мимо проехали штук пятнадцать желтых такси. Удобно устроившиеся пассажиры равнодушно наблюдали, как по обледенелому тротуару мечется туда-сюда сильно беременная женщина в тяжелом от мокрого снега верблюжьем пальто. (Да, чуть не забыла кое-что важное: я в интересном положении. В понедельник, то есть вчера, моей беременности стукнуло ровно двадцать шесть недель.) Ничего не поделаешь, подумала я, сморгнула с ресниц ледяные капли, подняла воротник и, придерживая руками непомерный живот, потрусила к своей гинекологине – ее кабинет в одиннадцати кварталах от моей работы. Ветер обжигающим дыханием стягивал лица прохожих.

Офис доктора Вейнберг обставлен с изысканностью художественной галереи где-нибудь в Челси. Абстрактные литографии в обрамлении матового серебра украшают стены приемной. Секретарша поглядывает на посетителей из-за высокой изящной вазы с невозможно прекрасными южноамериканскими орхидеями – жемчужно-белые лепестки в нежных розовых подпалинах и янтарные серединки. А сама докторша – чересчур хорошо сохранившаяся женщина на шестом десятке, скуластая, с узкими губами бордового цвета и безжалостно взбитыми кудрями.

Задав несколько предварительных вопросов, она принялась ощупывать мой живот, залезая глубоко под ребра и диафрагму. Вытащила свернутый метр и измерила меня от лобка до пупа. Затем проехалась по кабинету на кресле, полистала страницы в большой розовой папке и, наконец, глянула на меня поверх очков в квадратной металлической оправе.

– Что-то вы у нас недобираете в размерах, – заявила она.

Что?! Да я переросла все мыслимые нормы! На улицах дети показывают на меня пальцем, а дорожные рабочие подсказывают адрес ближайшего роддома. Я ношу брюки со здоровенными нейлоновыми вставками спереди и дополнительными резинками в поясе, и все равно к вечеру такое ощущение, будто меня запихали в пыточное устройство.

– Недобираю, доктор? В каком смысле – недобираю?

Как выяснилось, верхняя часть матки находится у меня не совсем там, где ей полагается, – то есть не под самым подбородком, а значительно ниже. И меня отправили срочно делать УЗИ. В ужасе от перспективы битый час торчать в приемной, я позвонила Тому (своему мужу; пишу на тот случай, если в будущем меня сразит болезнь Альцгеймера), но еще до того, как он смог улизнуть из Федерального суда, я оказалась в затемненном кабинете (четвертая дверь по коридору от приемной доктора Вейнберг). Грузная женщина с короткими седовато-пепельными волосами, в белом халате поверх мешковатых бежевых штанов, скользнула по мне безразличным взглядом. Выглядела она так, точно всю жизнь провела в подземелье. В призрачном свете монитора бледное круглое лицо ее странно поблескивало.

– На стол, пожалуйста, – толстуха коротко кивнула на медицинскую кушетку возле себя.

Отвернувшись, нашарила диск, вставила его в компьютер, тот сразу заурчал и щелкнул. Я взгромоздилась на кушетку и, выставив белый как у кита живот, вдруг почувствовала себя такой беззащитной. Хоть бы услышать какую-нибудь ободряющую болтовню («И в голову не берите. Я такое каждый день вижу. Ерунда!»), но как бы не так. Ультразвуковая тетка выдавила мне на живот полтюбика мерзкого тепловатого геля синего цвета и без единого слова взялась за твердый пестикообразный зонд.

После сорока минут разглядывания мерцающего черно-белого изображения она лаконично сообщила, что у меня «низкий уровень жидкости».

– Что это значит? – обратилась я к белкам ее глаз.

Пожав плечами, тетка выключила монитор, вытащила диск и маловразумительно буркнула:

– Околоплодных вод недостаточно. Вейнберг сама вам растолкует, хорошо?

Хорошо или нет – большой вопрос, но меня явно выпроваживали. Толстуха, не желая вдаваться в подробности, удалилась, хлопнув дверью. Я осталась одна в темноте. Шершавым бумажным полотенцем из коробки возле кушетки стерла с живота липкую синюю жижу, натянула свои синтетические «беременные» штаны. «Низкий уровень жидкости» звучит вроде не очень страшно, думала я, осторожно спуская ноги с жесткой голубой кушетки, это же не значит, что с самим малышом что-то не так. Я видела его на ультразвуковом экране – он вовсю шевелил ручками-ножками, на мгновение зонд выхватил крошечную ступню с идеальной дугой пяти беленьких пальчиков. Лично мне он показался здоровеньким, так что к врачихе я вернулась преисполненная оптимизма.

Прежде доктор Вейнберг смотрела на меня рассеянно, без особого интереса, с тем выражением, которое приобретает взгляд врачей, когда они приветствуют пациентов, в общем и целом здоровых. Однако на этот раз я уловила настороженность в ее лице, острое внимание в глазах, словно она впервые по-настоящему меня увидела. И я тоже, должно быть, в первый раз по-настоящему разглядела ее. После долгой паузы врачиха откашлялась.

До меня начало доходить, что все не так прекрасно.

– Мне только что звонила Черайз, – осторожно подбирая слова, начала она. – Для нормального развития ребенка требуется амниотическая жидкость. У вас ее недостаточно. Объем жидкости должен увеличиться, или будем рожать на четырнадцать недель раньше срока.

Постучавшись, в кабинет вошел Том. Как раз вовремя, чтобы подставить мне плотный бумажный пакет. Когда я отдышалась после приступа рвоты, он задал логичный вопрос:

– А эта вода, в смысле… амниотическая жидкость – как сделать, чтоб ее стало больше?

– Постельный режим! – последовал ответ. – Строгий постельный режим до конца беременности. Можно лежать на диване или в кровати, но чтобы никаких вставаний или хождений. Вообще двигаться как можно меньше. Один душ в день, посидеть за ужином, прийти ко мне – и все! Но у нас есть и хорошая новость – на данный момент ребенок в полном порядке. – Вейнберг ободряюще улыбнулась, и лицо ее смягчилось. – Все не так плохо, золотце мое, – добавила она. (На мгновение маска приподнялась и открылся краешек всамделишной женщины по фамилии Вейнберг: чьей-то матери, сестры, дочери, гостьи за праздничным столом.) – Черайз не обнаружила признаков генетических заболеваний, и почки у младенца здоровы, так что скорей всего что-то не в порядке с плацентой. Лежите на левом боку, чтобы кровь свободнее поступала в пуповину, и будем надеяться, это обеспечит нормальное развитие плода. Будем надеяться, – повторила она с многозначительным ударением. – Здесь никаких гарантий быть не может. Но очень многое зависит от того, насколько точно вы будете следовать моим указаниям. И чтоб я не столкнулась с вами на весенней распродаже в «Блумингдейле»! Вам таки ясно?

Она мягко выставила нас за дверь («Идите, дети, идите. И не унывайте, вы справитесь, да? Да!»).

Такси ползком пробиралось по Третьей авеню к нашему дому на Восточной 82-й улице; под оранжевыми уличными фонарями кружились снежинки, словно стаи рыбок в янтарном море. Сквозь запотевшее окно я смотрела, как по скользкому тротуару бегут люди: одни прикрывали головы портфелями, другие сжимали в покрасневших руках промокшие газеты. Постаравшись устроиться на левом боку, насколько позволяло сиденье, я взглянула на мужа. Он яростно жал на кнопки своего мобильника, отправляя одно сообщение за другим. Плечи под темно-синим шерстяным пальто опустились, галстук в горошек сбился набок, черные вьющиеся волосы свесились на лоб, а Том, страдальчески морщась и беззвучно шевеля губами, все терзал кнопки телефона. Почувствовав на себе взгляд, поднял глаза и, должно быть, разглядел выражение моего лица, потому что взял меня за руку и крепко сжал.

– Прости, ласточка, до зарезу нужно отправить эти сообщения. Ты когда позвонила, у меня дело было в самом разгаре. Эй, эй!.. – шепотом воскликнул он, притягивая меня к своему плечу. – Не смотри так! И не вздумай плакать! С тобой все будет хорошо, и с малышом тоже, и вообще все обойдется, вот увидишь.

Я уткнулась головой в уютную темноту под его подбородком и вдохнула знакомый теплый запах. А он обхватил меня покрепче и, успокаивая, шептал в волосы: «Мы справимся, обещаю…» – и что-то еще такое же хорошее, ласковое.

Дома я немедленно улеглась в гостиной на нашу пестренькую желтую тахту, свернулась калачиком на левом боку. Через секунду-другую Том притащил из спальни сероголубой шерстяной плед и старательно меня укутал, подоткнув плед под ноги и под живот. Потом сделал воды с лимоном и поставил кувшин на тиковый столик возле тахты.

Наклонившись, чмокнул меня в лоб.

– Не переживай, все обойдется, я уверен, – убежденно повторил Том, усаживаясь в кожаное кресло напротив меня. Но когда он отвернулся, я заметила – может, я и ошибаюсь, но думаю, что заметила у него на глазах слезы.

2

Вот уже семь часов, как мы вернулись от врача. Позвонили всем, кого только вспомнили: моей маме и сестрам в Англию, родителям Тома в Балтимор, его брату и невестке в Сакраменто, куче друзей. Я лично всем обо всем доложила; рассказываешь – и вроде как легче притворяться перед самой собой: дескать, не очень-то я и расстроена, а краски сгущаю, чтоб пожалели. Легче воображать, что я та же, какой была всего лишь двенадцать часов назад, – женщина, отметившая галочкой по крайней мере несколько важных пунктов в «Списке дел, которые каждая современная женщина обязана выполнить до тридцати лет». Этот список постоянно держат в уме все, кому перевалило за двадцать пять.

Устроиться на хорошую работу √

Выйти замуж за красавца с хорошей работой √

Иметь положительный остаток на банковском счете √

Забеременеть √

(Есть, разумеется, и другие пункты, которые мне пока не удалось пометить галочкой или с которых галочку пришлось снять, когда забеременела. «Заниматься сексом три раза в неделю», например. Или «Весить на четыре с половиной килограмма меньше нормы». И с тем и с другим до поры до времени придется подождать.)

Питер, отец Тома, – хирург, и его история про амниотическую жидкость нисколько не взволновала. Нам немного полегчало, но потом Том вспомнил, что его отец способен травить анекдоты, держа в руках окровавленное человеческое сердце. Его из равновесия ничем не вывести. Замечательное качество для хирурга, но для отца – как-то не очень. Том рассказывал, что добрую половину юности пытался добиться хоть какой-то реакции со стороны Питера, для чего перебрал все возможные экстремальные виды спорта – летал на параплане, спускался на лыжах без трассы, сплавлялся по бурным рекам. А папа приподнимал бровь, и только. Том уже подумывал о менее законных способах привлечь внимание отца, когда университетский профессор предложил ему попробовать себя в учебном судебном процессе. В результате Том открыл для себя нечто более занимательное, чем игра на нервах у отца, и теперь этот пунктик его вроде и не мучает. Хотя я подозреваю, что отцовское мнение далеко не так безразлично Тому, как он пытается показать. Сообщив Питеру о моих проблемах, Том плавно свернул на более близкую его сердцу тему собственных «многочисленных и разнообразных успехов на работе». Недалек день, когда его должны повысить до партнера юридической конторы, одной из крупнейших в этом городе. И послушать Тома, так дело в шляпе. В действительности это не совсем верно. Спору нет, у него прекрасные шансы, но до финала удается дойти очень немногим сотрудникам.

Потом он поговорил с матерью, коротко и отрывисто, как говорят люди, давно не испытывающие друг к другу теплых чувств, тех, что смягчают голос, делают его сердечнее. Мать – худая, дерганая бостонская барынька – так до конца и не простила Тому, что тот не родился девочкой, с которой она заново пережила бы собственную юность и свой первый выезд в свет. Я своими ушами слышала, как она жаловалась подруге за чашечкой «Лапсан Сушонга[2]2
  Сорт китайского чая.


[Закрыть]»: «Я была абсолютно уверена, что он – девочка. Ведь он же лежал боком». И она бросила на Тома укоризненный взгляд. Новости об университетских, а позже юридических достижениях сына она выслушивала довольно безучастно. Чайные розы в саду вызывали у нее куда больший интерес.

В данный момент Том мечется по нашей кухоньке: запихивает ветчину между ломтями клюквенно-орехового хлеба, надрывно орет в спикерфон, пытаясь утрясти сегодняшний график работы, и время от времени подлетает ко мне – поцеловать и виновато прошипеть на ухо: «Приходится все им разжевывать, Кью, ты уж прости. А твой обед почти готов…»

(Сколько себя помню, для друзей, для родственников, вообще для всех на свете я всегда была «Кью». Еще в школе кто-то засек, что в фильмах про Джеймса Бонда одного типа, «Кью», по-настоящему зовут майор Бутройд; моя фамилия – Бутройд, имя – Квинн. Вот и весь сказ. А мне даже нравится. Я, может, до тошноты благопристойная замужняя юристка, но имечко-то у меня как у какой-нибудь секретной агентши, которая разъезжает на перламутровом джипе с бронированными стеклами и не просыхающими от шампанского сиденьями.)

В свою контору я позвонила сразу же, как вернулась от врача. После первоначального замешательства («амнио…» чего?) и долгой-долгой паузы Фэй – партнер в нашей фирме – наконец вышла из ступора и согласилась разбросать мои дела между коллегами. Отныне я свободна от всех обязательств, как доктор прописал. («И чтоб никаких телефонных переговоров из дома, слышите? Оборвать все деловые связи. Стресс может дурно повлиять на кровоснабжение ребенка!»)

Три месяца вдали от собственной конторы, – посмотрим правде в лицо, не такая уж трагедия. Нью-йоркские юристы определенно зарабатывают больше лондонских коллег, но сказать, что именно о такой работе я мечтала, когда четыре года назад все бросила и уехала из Англии, было бы неправдой. От дел и здесь ум за разум заходит, а просиживать за столом приходится еще дольше. Мы с Томом каждое утро протискиваемся мимо друг друга в ванную, изредка воскресными вечерами встречаемся в Центральном парке и устраиваем пикники. Вот и все наше общение. Как мы умудрились зачать ребенка – загадка для обоих. Может, мы и разгадали бы ее, да нет времени потолковать об этом. Мне смутно помнится страстная возня после торжественного вечера, посвященного встрече практикантов, в его фирме. За ужином мы с Томом флиртовали напропалую, за десертом пьяно лапали друг друга под столом, в два ночи плюхнулись в такси, и, сдается мне, очутившись дома, занялись любовью прямо на кухонном столе. Впрочем, не уверена. Но хочется думать, что это случилось именно тогда, а не во время одного из наших осознанных соитий, имевших место по причине простого совпадения – мы оба оказывались дома до одиннадцати.

Теперь, по крайней мере, у меня появится шанс заново узнать Тома. Мы любим друг друга, но в последнее время (уже несколько месяцев) я чую, что между нами что-то происходит, какая-то трещина образовалась и ширится, как полоса темной воды между причалом и отходящим кораблем. Ничего серьезного, конечно, никакого особого разобщения; речь не об интрижках на стороне или угрозах развестись и тому подобном. Чего нет, того нет. На самом деле – выпадет денек, который мы можем провести вместе, и от трещины не остается и следа; она исчезает, когда мы обедаем в Вест-Виллидже[3]3
  Район Нью-Йорка.


[Закрыть] или бродим не спеша по Вашингтон-сквер, где четыре года назад встретились в первый раз. А пройдет неделя, и я вдруг снова чувствую ее. Ловлю себя или его на очередном свинстве: резкое слово, оскорбительное замечание, бездумно-эгоистичный поступок – все то, чего мы ни за что не сделали бы, не сказали, о чем даже не подумали бы на заре наших отношений.

Отчасти причина, несомненно, в бесконечной работе, отчасти – в беременности. Для мужчины эти девять месяцев мало чем отличаются от прочих других. Том преспокойно может произнести что-нибудь типа «когда появится малыш», а ведь он уже здесь, с нами, и чувствительно брыкается внутри меня. Моя-то жизнь перевернулась за одну неделю, едва я обнаружила, что беременна. Вот буквально только что я восхищенно разглядывала вторую полоску на серенькой пластиковой палочке, а уже назавтра оставила весь свой обед в унитазе и дивилась тому, что лестничный пролет между двумя этажами у нас в конторе необъяснимым образом сравнялся по высоте с Джомолунгмой.

Постельный режим – отличная возможность избавиться от проклятой трещины раз и навсегда, пока не родился малыш. Может, (кто знает!) мы даже снова начнем заниматься сексом, для разнообразия. По части секса в последние месяцы я не в лучшей форме; до постели добираюсь выжатая как лимон, сил нет зубы почистить, не то чтоб изображать игривого котенка, как рекомендует журнал «Гламур». Буду лежать четырнадцать недель на боку – хоть отосплюсь. Впрочем, если хорошенько подумать, вряд ли это подстегнет нашу застопорившуюся сексуальную жизнь. «Привет, милый! Я тут сто часов кряду пялилась в телевизор. Хочешь покувыркаться?» А к слову, при постельном режиме вообще разрешается секс? Доктор Вейнберг об этом ничего не сказала, но наверняка он, секс то есть, оттягивает кровь от матки. Или оттягивает к матке? Не забыть завтра пошарить в Интернете.

Есть и кое-что другое, что надо там поискать, – для начала все про мой диагноз. До сегодняшнего дня я про амниотическую жидкость слыхом не слыхивала. И недоношенные дети – о них тоже надо будет повнимательней почитать, этот раздел в журнале «Да! Вы беременны» я даже не открывала. На четырнадцать недель раньше срока… В голову сразу лезут мысли о крошечных созданиях, чьи фотографии видишь в объявлениях благотворительных организаций, маленькие инопланетяне с прозрачной кожицей и пальчиками толщиной с иголку. Нет, об этом лучше не думать. Лучше спросить Google про 26-ю неделю беременности.

На «26-ю неделю» ссылок как собак нерезаных. Prematurebabies.com любезно сообщает, что здоровью младенцев, родившихся на этой стадии развития, угрожают крайне тяжелые последствия. Благодарю покорно. Ага, вот и хорошая новость. К тридцатой неделе их шансы выжить повышаются до 90 процентов, а риск серьезных заболеваний значительно снижается. Значит, лопни, а добейся, чтоб этой треклятой жидкости стало больше, чтоб он сидел внутри тебя в целости и сохранности еще как минимум четыре недели. Всего четыре недели лежать на левом боку 24 часа, семь дней в неделю. И впрямь, если вдуматься, не так уж плохо. Верно?