Текст книги "Постельный режим"

Автор книги: Сара Билстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

46

Среда, 19.30

В доме напротив ужинали два старика, муж и жена. Я смотрела на них, а тут как раз появилась Брианна, щеки пылают, глаза тихо сияют любовью. Разделенной любовью.

– Кью, нет слов! Что за чудный вечер мы провели в «Ле Бернардин»! – пропела она с затуманенным воспоминаниями взором. – Марк был внимательным и заботливым как никогда! Но главное: он сказал, что всю оставшуюся жизнь хочет прожить со мной. Я знаю, как ты переживаешь за Лару, – Марк рассказал, вы с ним даже поругались, но я сказала, что ты готова помириться. Ведь так, правда? Умоляю, Кью, скажи – да. Ты стала мне такой близкой подругой, порадуйся за меня! И за Марка.

Я внимательно вглядывалась в Бри. Похоже, ее любовный дурман мне на руку: она явно не просекла моей двуличности. Впрочем, какая теперь разница. Я должна принять решение – готова ли я расстаться с единственным настоящим другом, поддерживавшим меня все последнее время, единственным другом в чужой стране. И ради кого или чего? Ради женщины, которая мне даже не нравится? Ради принципа «нельзя бросать беременных жен с детьми»?

Сын брыкается и пихается, мы с ним лежим вдвоем и размышляем о будущем. Я чувствую под рукой его головку, изгиб спинки, округлости маленьких ягодичек. Хочу, хочу его увидеть! Хотя при теперешней ситуации между его родителями, думаю, ему лучше там, где он есть, клубочек, уютно свернувшийся внутри меня.

47

Четверг, полдень

Утром была у доктора Вейнберг на очередном УЗИ. Докувыркался мой парень – теперь лежит попкой вниз.

Еще вылезая из постели, я почувствовала странную одышку и что-то твердое в подреберье. Детская головка оказалась прямо у меня под ребрами, в нескольких сантиметрах от сердца. Доктор Вейнберг сказала, что, если он не перевернется, придется делать кесарево сечение.

Том в последнюю минуту решил идти со мной, и мне почудилась тень облегчения на лице Вейнберг, когда мой муж, размахивая портфелем, вошел в кабинет. А может, я и фантазирую. После слов «кесарево сечение» Том сжал мою руку. От неожиданного прикосновения я даже вздрогнула.

– Он, конечно, перевернется, – с мягким нажимом произнес Том. – И тогда кесарево сечение не понадобится?

– Разумеется, – согласилась Вейнберг. – Правда, места для маневра у него маловато – жидкости не хватает. Чудо, что он вообще перевернулся. Парень таки с норовом, он вам еще покажет.

О чем думал Том? Не знаю. Вот до чего мы с ним докатились.

Кесарево сечение – полостная операция. Меня вскроют и вынут ребенка. С одной стороны, вроде и хорошо: я уж начала сомневаться, хватит ли у меня физических сил на роды, после стольких недель без движения. Но с другой стороны, это же тихий ужас! Сестра рожала сама, с мужеством и упорством. Как здоровое животное производит на свет детенышей. Мама тоже обошлась без лекарств и скальпелей. «Что это за женщины, которые слишком хороши, чтобы тужиться?[30]30
  Так писала британская пресса о Виктории Бекхэм, которая трижды делала кесарево сечение.


[Закрыть] – говаривала она у кровати Элисон. – Куда катится этот мир, не знаю. В наше время мы просто брали и рожали, немножко боли еще никому не повредило. Элисон это понимает, она у нас с характером». Элисон, бледная, измученная, улыбалась ей в ответ, переводила с мамы на меня самодовольный взгляд женщины, выдержавшей проверку на прочность.

– Это было тяжело, мама, но оно того стоит, – добродетельно сказала она. Сигнал мне: я, может, дочка номер два, но я наверстываю.

А я буду тупо лежать пластом и получу своего малыша из рук хирурга. С самого начала все, что касается ребенка, идет у меня вкривь и вкось.

Выйдя из кабинета врача и проковыляв до конца коридора, я бездыханная примостилась на низком железном ограждении, а Том побежал ловить такси, бормоча себе под нос:

– Почему, ну почему нам так не везет? Просто никаких сил… ох. Давай, Кью! – позвал он громче, когда подъехало длинное желтое такси, вернулся за мной, схватил под руку, помог подняться. – Мне надо снова в контору, уйма встреч, весь день расписан. Домой приду к ночи, так что ложись, не жди.

– Еще чего, – холодно отозвалась я и, не оглядываясь, тяжело забралась на заднее сиденье.

Том без слов захлопнул дверцу и зашагал по тротуару.

Минуту спустя мы обогнали его – длинный плащ полощется, голова опущена, взгляд упирается в землю. Загорелся зеленый, водитель прибавил газу. Я смотрела, как удаляется фигура мужа. Походка, которую я обожаю, кудри, которые я, бывало, подравнивала по утрам, когда мы оба сидели нагишом и хихикали, – на затылке покороче, на макушке подлиннее, аккуратные виски. И когда я, вытянув шею, пыталась разглядеть в самом верхнем уголке окна почти затерявшийся в толпе силуэт, мне показалось (или я брежу?), что высокая блондинка в красном костюме задумчиво глянула вслед моему мужу. И я подумала – каждой придет в голову, как когда-то мне: до чего хорош – состоятельный, респектабельный, подходящий по всем статьям, интересно, не женат?..

Со вздохом я откинулась на спинку сиденья. И обнаружила, что скриплю зубами, а когда машина резко тормознула на красный, я так вцепилась в ремень безопасности, что порез на пальце снова открылся. На оконную раму капнула капля крови. Как в сказке «Белоснежка». Или «Спящая красавица»? Быть может, у меня родится ребенок с кожей белой, как снег, и губами алыми, как кровь.

Или я усну очарованным сном, разлученная с родными и с теми, кого люблю, и сон будет длиться сто лет. Ах да, забыла, это уже произошло.

48

Лотти, моя давнишняя лондонская подружка, недавно прислала сборник сказок – огромный том с танцующими синеглазыми девочками и сгорбленными троллями на обложке. «На долгие счастливые годы сказок перед сном», – размашисто написала Лотти голубыми чернилами на форзаце. Маленькой я обожала сказки. В детстве постоянно пытаешься определить границы реальности и вымысла. Ты не уверен: существуют злые волшебники и феи на самом деле или нет, спускается ли через трубу толстяк с мешком подарков на Рождество, а твои родители – не переодетые ли они колдуны? Сказки заставляют оживать чудеса, и в этом их польза. Люди обращаются в зверей, ударив шапкой оземь. Во мраке, свесив языки, крадутся волки с красными глазами и гастрономической слабостью к маленьким детям. Но недавно я перечитывала сказки и задумалась: какой урок извлекают дети в конце? Для добрых людей все заканчивается хорошо – принцы и принцессы женятся, а злые твари находят страшную погибель. Ребятишкам большего и не надо, но это не совсем точное изображение жизни, не правда ли? Мы учим детей слушаться и хорошо себя вести, обещаем, что тогда, мол, все у них будет замечательно, но с самого начала знаем, что это не так. Дурное случается с нами, несмотря ни на что. Принцы и принцессы могут любить друг друга безмерно, до слез, но это не значит, что жить они будут долго и счастливо.

49

Пятница, 13.00

У меня живот весь в розоватых растяжках. Только за последние сутки их стало на дюжину больше. Глядя на исполосованную кожу, я разрываюсь между ужасом и облегчением; в конце концов, растяжки – это внешний признак развития ребенка. Он точно в порядке, если растет с такой скоростью.

Утром после завтрака приходила в гости Лара. Поначалу я закатила глаза и тяжко вздохнула, когда услышала за дверью ее голос: «Кью, можно войти?», – но затем что-то в этом голосе меня насторожило.

Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы первые подозрения подтвердились: она узнала про измену Марка. Вокруг рта залегли горькие складки, которых раньше не было.

– У меня беда, Кью. – Лара неуверенно остановилась посреди гостиной. – Не знаю, что и делать…

– Присядь, – сказала я.

Как была, в пальто, модном длинном пальто с поясом, она рухнула в кожаное кресло. Сидела сгорбившись, не вынимая рук из карманов, глядя в пол.

Лара самовлюбленная зануда, но мне стало ее жаль. Вид у нее был – краше в гроб кладут. Обычно она стягивает волосы высоко на макушке задорным хвостом, сегодня же большая их часть выбилась из серебряной застежки, немытые, неухоженные космы уныло свисали вдоль щек. Кожа казалась дряблой и старой, как у недоспавшей, уже не юной женщины. Ногти обкусаны, колготки сморщены и перекручены. Лара словно рассыпалась на части.

Все это я разглядела, пока она молчала, – бледный призрак прежней Лары. Наконец она с трудом сглотнула и прошептала, обращаясь к ковровой дорожке:

– Марк вчера вечером сказал, что уходит к другой.

Я не сразу нашлась с ответом и вдруг поняла: да плевать ей на то, что я скажу и скажу ли что-нибудь вообще. Она вся ушла в свое горе.

Лара устало провела рукой по глазам.

– Как оказалось, их связь тянется уже почти год, и теперь он… он хочет уйти к ней, к этой девице, насовсем. А я… Боже, ты, наверное, не понимаешь, зачем я все это тебе рассказываю. Но я подумала… может быть, ты или Том… может, вы поговорите с ним, попробуете убедить, чтоб он остался, чтоб не бросал меня?.. – В воздухе повис вопросительный знак.

Господи помилуй, подумала я.

– Лара, у меня ж нет никакого влияния на Марка. Но если надо, я с ним поговорю. И Тома попрошу, только… только не знаю, захочет ли он, – запнувшись, закончила я.

Она печально кивнула.

– Я особо ни на что и не надеюсь, но я должна испробовать все возможности. До единой. Марк сказал, что переночует в гостинице. Ручаюсь, он был у нее. – Лара произнесла это так, словно у нее пытками вырвали унизительное признание, принудили обнажить раны и выставить передо мной напоказ. – Дети задают вопросы, я говорю: папа в командировке. Не представляю, как им сказать, что он не вернется. – Ее голос, рассыпавшись звенящими осколками, оборвался.

Я молча смотрела, как она плачет. А что еще мне было делать?

Наконец, всхлипнув в последний раз, она торопливо утерлась рукавом и встала.

– Прости, Кью. Тебе, конечно, только этого и не хватало. – Она слабо улыбнулась. – Ты хорошая подруга. Мы, девчонки, друг за дружку горой, верно?

Я в ответ притворно улыбнулась. На душе было паршиво. Разумеется, я не стала сообщать, что у меня уже есть одна подруга – любовница ее мужа. И что я нечаянно воссоединила этих двоих – тоже не сказала. Как я могла?

17.00

Я размышляла о Ларе, Марке и Бри, когда позвонила взбудораженная мама – она купила билет на самолет. («Через Интернет, дорогая. Потрясающе! Можно купить все что угодно! И гораздо дешевле, чем в городе, представляешь?») Она также обновила свой гардероб. (Либо считает, что в Америке одежда не продается, либо полагает, что мы требуем от приезжих верха изящества. Трудно сказать, что именно.) И еще накупила чертову уйму путеводителей, поскольку намерена «осматривать достопримечательности». («Я специально завела… где же он, ага, здесь… блокнотик с разноцветными закладками и под голубой записала все места, куда хочу сходить. Послушай, дорогая, и скажи, я ничего не пропустила? Эмпайрстейт-билдинг-ЦентральныйПарк-Крайслербилдинг-МузейИскусств-ВсемирныйТорговыйЦентр-Метрополитен-НьюйоркскаяОбщественнаяБиблиотека-ПлощадьТаймСквер-Сохо-ВестВиллидж-Вестсайд-Гарлем-Бруклин-Бронкс…»)

– А еще, дорогая, – захлебываясь, продолжала она, – когда ты уже будешь на ногах, может, съездим куда-нибудь подальше? Я всегда мечтала побывать в Мэне. Как думаешь, мы сможем поехать в Мэн?

Я сглотнула. Не хотелось остужать этот нежданный энтузиазм, но – Мэн?

– Мам, это очень далеко, – слабо возразила я. – Туда шесть-семь часов езды, не знаю, как это понравится малышу…

– Ты считаешь, так далеко? – Но озадаченность тут же сменилась уверенностью: – Нет, вряд ли. Думаю, ты ошибаешься, думаю, гораздо ближе.

– Но, мам, правда…

– Я совершенно уверена – Мэн гораздо ближе, – решительно отрезала она. (Подумаешь, Мэн, надо будет, она этот штат просто придвинет.) Двух часов вполне хватит. Словом, вписываем Мэн, а там посмотрим. И если останется еще денек, сгоняем на побережье и устроим пикник, у меня в путеводителе описывается одно чудное местечко…

Словом, можно с большой долей уверенности предположить, что мама ждет не дождется своей поездки, хотя и тревоги не вполне отпустили ее. Она приобрела пару эластичных чулок против возможного тромбоза при перелете и маску – вдруг у соседа по самолету окажется грипп («А как же, дорогая! Ведь это может быть не английский грипп! – заметила она с нотками возмущения в голосе. – Несчастные китайцы болеют совсем другим гриппом. А есть еще и птичий… Береженого, как говорится…»). Для ценностей (обручальное колечко из мексиканского серебра и часы – допотопный дешевенький «Таймекс» на матерчатом ремешке) у нее имеется специальный пояс. И наконец (о-о, это блеск!), на случай захвата лайнера террористами мама отправится в полет, вооружившись перцовым аэрозолем.

– Он еще и туманный рожок, и фонарик, – важно доложила она, – и радио. Очень практично.

50

Полночь

– Нам нужно поговорить, – сказал Том.

Я сидела на табуретке у раковины и чистила зубы. Это было пару часов назад.

Я вздохнула:

– Говори.

И подумала: вот и дождалась. Пришло время. После возвращения из Тусона и Балтимора Том дневал и ночевал в конторе, а заскакивая домой, обращался со мной до того учтиво, что скулы сводило. Я не умею с ним разговаривать, когда он такой. Не знаю даже, с чего начать. Он словно зашторенное окно, запертый склеп, запечатанное письмо.

Том оперся плечом на зеркало умывальника, скрестил ноги, сложил руки на груди, уставился в пространство. Дышал часто и прерывисто.

– Помнишь, Кью, в больнице ты просила меня уйти из «Кримпсона»? Перед моим отъездом у нас была еще одна дурацкая ссора. Я много думал о том, что ты говорила, и… я не готов сделать это. Уйти не готов. Партнерство у «Кримпсона» – важнее для меня ничего нет. И, осознав это… – Он смолк. Прошла целая вечность. – Осознав это, я понял, что…

– Нет, – сказал кто-то.

По подбородку у меня текли мятные пузыри. Значит, это я сказала.

Я отложила щетку и сдернула с кольца в стене пушистое зеленое полотенце. Вытерла рот. В ушах странно шумело, словно распарывали надвое тяжелый занавес.

Том, оказывается, продолжал говорить, я лишь сейчас это заметила. Слов я не слышала, но видела в овальном зеркале на противоположной стене, как шевелятся его губы.

– Я не понимаю, что ты говоришь, – сказала я. – Не слышу. Тебе придется повторить все сначала, потому что, если ты собираешься меня бросить, мне нужно это знать.

Он обернулся и взглянул на меня, в глазах стояли слезы. У него глаза такого же цвета, как мыло в мыльнице, плитка на стене, дверца душевой кабинки. Цвет морской волны, сине-зеленый, мой любимый цвет.

– Бросить тебя? Господи, я… Кью, я вовсе не это имел в виду, по крайней мере… Ох, я сам ничего не знаю. Но какая-нибудь второсортная работа в третьестепенной фирме – не для меня. А это единственная возможность меньше работать и чаще бывать дома. Тебя, может, это и устроит, но меня – точно нет. У «Кримпсона» я занимаюсь важными вопросами с солидными клиентами. Не хочу я всю жизнь, из месяца в месяц, возиться с одними и теми же мелкими проблемами. Не хочу и не могу, прости, Кью. И что нам теперь делать?

– Не знаю, – устало промямлила я. Медленно поднялась. Затем – потому что не придумала ничего другого – повернулась к нему спиной и забралась в постель, как зверек в свою норку.

Том стоял в дверях ванной и смотрел на меня с тревогой и отчаянием. Я натянула на голову одеяло и в горячей, душной темноте закрыла глаза.

– Кью, послушай… пожалуйста… – Казалось, голос звучит где-то далеко-далеко. Я приподняла уголок одеяла. – Я не могу тебе врать. Мы всегда были заодно, и всегда все у нас было по-честному. Ну как можно глядеть тебе в глаза и прикидываться, что мне будет распрекрасно в другой фирме? Как?

Действительно, как? Вроде все правильно, но что-то не сходится. Ах да, у нас же скоро будет ребенок.

– У нас скоро будет ребенок, – глухо пробормотала я из-под одеяла и приподняла его край чуть выше, чтоб видеть реакцию мужа.

– Ну да, ну да. – Он нетерпеливо закружил по комнате. – Я помню, конечно помню. Но это ведь не конец нашей жизни? Это не значит, что мы должны отказаться от всего, что для нас важно? И вообще, поначалу ребенок обо мне и знать-то не будет, какая разница – дома я по вечерам или нет…

– Угу. Но я так разумею: ты уверен, что дома буду я? – воскликнула я в бешенстве, выбираясь из-под одеяла и силясь принять более или менее вертикальное положение.

– Не понимаю, о чем ты, – растерянно отозвался он. – Если честно, вообще в толк не возьму, из-за чего весь шум? Мы же договорились, что возьмем няню. Давным-давно все обсудили. А с няней, ясное дело, мы оба сможем работать…

– Прекрасно. Мы оба на работе, с утра до вечера, каждый божий день, и ребенка не видим вовсе – ты этого хочешь? После всего, что было? После того, как я его носила девять месяцев и три из них провалялась в кровати? И ты думаешь, я просто возьму и уйду, брошу его на чужого человека? На весь день? Ты так думаешь?! – взвизгнула я и для пущего эффекта запустила в него подушкой. – Так думаешь?

– Вообще-то, да. – Он поймал подушку и невозмутимо положил ее на край кровати. – Именно так я и думаю. Все так делают.

– Нет, не все так делают! – заорала я – аж в горле запершило. Голос из-за этого казался придушенным и грубым – чужой, совсем не мой голос. – А если кто и делает, то это ужасно. Детям нужны родители. Не нянька и даже не мама, а родители, понимаешь ты? И плевать на то, что мы с тобой говорили или не говорили сто лет назад! Теперь это не имеет значения, все переменилось, разве ты не видишь? У нас будет ребенок, Том. Пожалуйста, постарайся это понять… – Я заплакала – тихо, безнадежно.

Отчего слезы приходят именно тогда, когда нам больше всего хочется казаться собранными и хладнокровными? Вот и сейчас: всплеск гормонов – и на меня словно опустилась огромная мокрая сеть. Удушающая, безжалостная. Я пыталась содрать ее и не могла. Рыдания теснили грудь, сеть облепила лицо. Я задыхалась.

Муж смотрел на меня напряженными, потемневшими глазами.

– Кью, по-моему, ты не в состоянии здраво рассуждать. Если ты собираешься уйти от «Шустера» и сидеть дома, что ж, давай обсудим, хотя не уверен, что тебе нужно именно это. Что до меня… У нас в конторе полно сотрудников с детишками, и все как-то управляются. Не говорю, что вариант идеальный, но живут люди. Когда могут, проводят с семьей свободное время, надеясь, что дети их поймут. А потом, когда они взберутся по служебной лестнице на самый верх, они все наверстают – с детьми, с женами. И я намерен поступить так же. Потому что твердо решил стать партнером у «Кримпсона». Не хочу огорчать тебя, Кью, но давай уговоримся раз и навсегда – я не уволюсь.

Он повернулся и вышел из спальни.

Сегодня днем смотрела программу Опры на тему «Как построить счастливую семью на всю жизнь». Гости в студии (каждый для надежности положил руку на колено супруга; женщины в трикотажных кофтах, увешанные бусами в несколько рядов, мужчины в брюках со стрелочками) пришли к единому мнению: нельзя забывать про романтику отношений. Помоги мне, Опра, умоляю, потому что, боюсь, понадобится нечто большее, чем канделябр со свечами и прозрачное неглиже, чтобы вернуть мои отношения в прежнее русло.

51

Суббота, 8.30

Час назад я приковыляла на кухню и обнаружила прислоненную к солонке записку. На мгновение мелькнула страшная мысль: вот и все, он ушел навсегда. (Дорогая Кью, я выбираю работу, ребенка расти сама, будь ты проклята.) Но Том всего лишь предупреждал о том, что будет работать всю ночь напролет, и (вовремя спохватился) просил звонить, если что.

Нечего и говорить – не дождется.

Когда жизнь становится невыносима, откройте «Ариэль» Сильвии Платт. Всегда приятно узнать, что кто-то придвигается к краю этой тягучей пропасти ближе, чем ты.

23.00

Пять минут назад неожиданно примчался с работы Том. Смотреть на меня ему явно стоит огромного труда, но он притащил большущий лимонный пирог и водрузил его на стол возле тахты. После чего, коротко бросив, что через полчаса снова надо быть в конторе, скрылся в ванной – принять душ и переодеться.

Не знаю, как это понимать (зато отлично знаю, как поступить с самим пирогом. Уже умяла добрую половину – вкуснотища невообразимая! Тесто легкое, рассыпчатое, начинка тает во рту). Однако что сие означает? Пирог взамен любви?

Ясно одно: это не знак того, что он сменил гнев на милость, не знак возобновления былой близости с прикованной к постели Кью. Он шваркнул пирог на стол, небрежно уронил портфель возле тахты и с сумрачным лицом исчез за дверью ванной.

Я с ненавистью уставилась на портфель. Прямоугольный, из жесткой коричневой кожи, с блестящими бронзовыми замочками. Всегда или у Тома в руках, или рядом с ним, подарок отца при поступлении на работу к «Кримпсону» («Неплохая работенка, сынок, очень неплохая. Но не нейрохирургия, нет, ха-ха!»). Не выношу этот портфель, всегда его терпеть не могла, нет в нем ничего человеческого; постоянное напоминание о непомерной требовательности Питера, о его холодном превосходстве и унизительной снисходительности, с какой он обращается со мной. Думает небось про себя: «Кто она такая? Всего лишь девчонка. В один прекрасный день сообразит, для чего у нее матка, и отправится на кухню, где ей самое место». (Есть мужчины, которые смотрят на тебя и словно раздевают, а Питер сдирает с меня кожу. Под его взглядом я всякий раз испытываю жутко неприятное чувство, точно он меня вскрыл и копается в моих внутренностях – перебирает сердце, печенку, селезенку: хорошо ли работают, отвечают ли его строгим требованиям? Брр.)

И вдруг мне пришла в голову кощунственная мысль. Том работает на врага, по сути, он сам – враг. Что мне мешает открыть портфель (шифр-то я знаю) и пошарить внутри? Поискать документы, касающиеся Рэндоллов. Скажем, доказательство того, что вся история с черной плесенью затеяна Рэндоллами исключительно с целью избавиться от жильцов с фиксированной арендой, заодно и облапошив их.

Задохнувшись от возбуждения, я прислушалась к звуку льющейся воды в душе. Есть еще верных пять минут. Действовать надо прямо сейчас…

Разумеется, ничего подобного я не сделала. Я как-никак юрист, а это было бы абсолютно неэтично. В свадебной церемонии подобная фраза не звучит, но подразумевается: не предавай мужа своего. Вне зависимости от обстоятельств. В болезни и в здравии.