Текст книги "Девочка из Ленинграда"

Автор книги: Саадул Кануков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Ответственное задание

Здоровье комиссара улучшалось медленно. Когда по ночам он выбирался из подвала и выходил во двор, чтобы потренироваться в ходьбе, рана особенно давала себя знать. И он, с трудом проделав десятка два шагов, возвращался в подвал.

Зато Хабас был уже совершенно здоров и с каждым днем набирал все больше сил. Подвал был теперь для него словно клетка для молодого орла. Хотя Хабас ничего не говорил комиссару, тот видел, как мальчик томится, жаждет дела. И потому, когда на следующий день пришел сюда руководитель подпольной группы по кличке Баксан, комиссар долго говорил с ним о мальчике.

Баксан сказал, что подпольное движение только что начинает развертываться. В дальнейшем мальчика можно будет использовать для отдельных поручений.

– А к вам, товарищ Фролов, такая просьба… Видите ли, немцы питают надежду, что горцы будут к ним лояльны. Больше того – будут с ними сотрудничать. А мы сделаем так, что под ногами оккупантов будет гореть земля, на головы врага будут обрушиваться скалы. Прежде всего надо показать горцам, какое рабство готовит им так называемое освободительное воинство Гитлера. Группа наша еще небольшая. Массовым средством пропаганды могут послужить листовки. Вот мне и хотелось бы просить вас, как армейского политработника, возглавить это дело. Как вы на это смотрите?

– Почту за честь, – коротко ответил Фролов.

– Вот и отлично… Вы будете держать непосредственную связь с Матерью: это кличка Дагалины. Давайте, кстати, и вам придумаем подпольное имя… – Кабардинец задумался. – Ну, скажем, Курш. Это по-нашему – скала.

Фролов улыбнулся:

– Слишком сильно звучит… Ну, да ладно, Курш так Курш. Постараюсь оправдать ваше доверие, товарищ Баксан.

Кабардинец сказал, что у них нет не только печатного станка, а даже пишущей машинки. Поэтому размножать листовки придется пока от руки. В дальнейшем, возможно, удастся раздобыть через Мать пишущую машинку. Она же достанет и бумагу.

…А на другой день в доме Арины Павловны, склоня головы над листами бумаги, сидели за столом Рая, Фатимат и Хабас и размножали листовку, написанную комиссаром. В ней говорилось, что фашисты пытаются склонить на свою сторону горцев. Сулят им райскую жизнь. Но это – обман. Фашисты несут им рабство. Несмотря на временные неудачи и поражение, советский народ отстоит свою независимость и враг будет разбит. Наша армия отбросила захватчиков от Москвы, остановила у стен Ленинграда. Насмерть стоят героические защитники Сталинграда. Враг остановлен и на перевалах Главного Кавказского хребта. Советская Армия готовится к решительному наступлению. Недалек тот день, когда Кавказ будет очищен от гитлеровских полчищ.

Рая переписывала листовку на русском языке, а Фатимат и Хабас на кабардинском. Ребята очень торопились: завтра воскресенье. Рая и Фатимат отправятся на рынок распространять листовки среди приехавших на базар жителей аулов и селений. А Хабас под видом нищего будет бродить по городу и рассовывать листовки по дворам.

Ребята хотя и торопились, старательно выводили каждую букву, чтобы листовка читалась легко, быстро. В конце делали приписку: «Прочитав, передай другому».

Когда в доме стало уже сумеречно, ребята спустились в подвал к комиссару показать работу.

– Отлично! Молодцы! – похвалил Александр Алексеевич. И вдруг уставился на Хабаса: лицо его было все в чернилах.

Мальчик смущенно протянул:

– Перо плохое, Александр Алексеевич…

– Понимаю. Но это может подвести тебя, – сказал комиссар. – Сейчас же умыться. Чтобы никаких следов! Рая, пожалуйста, помоги ему, чтобы даже тени не осталось!

– Хорошо, Александр Алексеевич.

Потом комиссар долго разъяснял, как нужно вести себя в городе, что и как делать в случае опасности.

– Ну, а теперь умываться! – Он с улыбкой, легонько подтолкнул Хабаса к тазу…

Как условилась заранее, Фатимат осталась ночевать у Раи. Девочки долго не спали, снова и снова шепотом повторяли друг другу, как будут на базаре торговаться, будто покупая кукурузную муку или пшено, а сами незаметно сунут в мешок листовку. Для этого надо заранее зажать в кулаке сложенный во много раз листок, запустить руку глубоко в муку и оставить там листовку. А на барахолке ее можно сунуть в карман «покупаемого» жакета или в носок ботинка.

Хабасу еще проще: он ведь будет ходить по дворам. Листовку можно совершенно незаметно оставить на крыльце, засунуть в щелочку калитки, наконец, просто бросить во двор через забор. Сейчас по городу слоняется много беспризорных мальчишек, и немцы и полицаи не обращают на них никакого внимания, разве удостоят лишь какого-нибудь оборванца увесистым подзатыльником. Ну да этого Хабас не боится. К тому же он проворен и увертлив, как птица нырок, может вовремя ускользнуть.

Рынок с его воскресными базарами был, пожалуй, единственным местом, где жизнь шла тем же чередом, что и в мирное время. Так же шумела и галдела толпа, та же была толчея, так же разгорались страсти между торговцами и покупателями. И только внимательный взгляд мог заметить по скорбным складкам в уголках губ, по сдвинутым бровям горе и печаль людей, а порою и отчаяние, и затаенную обиду, и ненависть к тем, кто принес им столько горя и страданий.

Фатимат и Рая, с хозяйственными сумками в руках, проталкивались сквозь толпу. Перед глазами то и дело мелькали карманы пальто, жакетов. Стоило лишь протянуть руку, как листовка могла бы оказаться там. Соблазн был велик. Но велик был и риск. Могли заметить со стороны и заподозрить в воровстве. Помня наказ комиссара действовать только наверняка, девочки пробрались к торговому ряду, где приехавшие из окрестных селений продавали муку, крупы, яблоки, птицу, сыр, мясо.

Рая, собственно, была полной хозяйкой в доме, все покупки были ее заботой, и Фатимат восхищалась подругой. Как умело она торговалась, как ловко и незаметно засовывала в мешки и коробы листовки!

На рынке не столько торговали, сколько обменивали товар на товар. Рая доставала из своей хозяйственной сумки детские платьица, подаренные для этого дела Дагалиной, быстро развертывала их перед глазами покупательницы, встряхивала.

– Такое замечательное платьице вы и за пуд муки не купите. Посмотрите: ведь это же прелесть! – И она, откинув назад и немного набок голову, сама любовалась платьицем. – А впрочем, надо еще попробовать, что у вас за мука, может, затхлая!

Она запускала руку с комочком листовки в мешок, затем извлекала из глубины его щепоточку муки, клала на ладонь, растирала, нюхала, наконец ссыпала муку на язык, долго жевала, прикрыв глаза, и, проглотив, говорила:

– Прошу простить, но мне не очень нравится. Если не найду лучше – вернусь.

Затем девочки направились к толкучке. Тут и Фатимат ловко и незаметно совала свои листовки в карманы «покупаемой» одежды…

Листовки были все распространены, а детские платьица и распашонки остались целы: их надо было поберечь для другого раза.

Купив семечек, девочки отправились домой. На душе было необыкновенно радостно. Еще бы! Так ловко удалось выполнить рискованное задание!

Бойко лузгая семечки и беспрерывно тараторя, они шли центральными улицами города. Но недалеко от комендатуры их задержал немецкий патруль.

– Хальт!

Немец заглянул в сумки и, явно разочарованный, рявкнул:

– Шнель!

– Ауфвидерзейн! – нарочито почтительно расшаркалась Рая.

За углом, где всякая опасность миновала, девочки вдруг весело рассмеялись.

– «Хальт! Шнель»! – выпятив грудь и устрашающе выкатив глаза, передразнила Рая. – Фриц вшивый! – Она погрозила кулачком. – Пошли!

Не успели они пройти и сотни шагов, как Рая придержала подругу.

– Смотри!

Запахивая раздуваемые ветром полы донельзя рваного пиджака и нахлобучив на самые глаза облезлую баранью шапку, по улице с сумкой на плечах смешно семенил паренек. Вот он на какую-то долю минуты задержался возле калитки, оглянулся вокруг и едва уловимым движением сунул в щель вчетверо сложенный листок и скрылся за углом улицы.

Подруги с улыбкой переглянулись, понимающе кивнули друг другу и торопливо пошли дальше.

Они подходили к нижней части города. Тут им надо было разойтись, но подруги долго не могли расстаться.

– Ой! – наконец спохватилась Рая. – Бабушка теперь беспокоится. И Александр Алексеевич, наверное, ждет… Узиншеу! – попрощалась она по-кабардински.

– До свидания! – ответила по-русски Фатимат.

Находка

Наступали предзимние холода. Домик, где жили Арина Павловна и Рая, был ветхий, глиняная штукатурка снаружи вся растрескалась, осыпалась, и в прошлую зиму в доме было очень холодно. Старый Ахмет помог Арине Павловне и ее внучке, насколько это было возможно, поправить домик. Теперь надо было сделать хоть небольшой запас топлива на зиму.

В воскресный день старик поехал с Раей в лес за дровами. Фатимат вызвалась помочь подруге. Девочки, в ватных стеганках, раздобытых Дагалиной у полицаев за две бутылки самогона, сели в двухколесную арбу.

Грохоча по мостовой, подвода выехала за город. Вдали бело-серыми громадами высились горы. Когда солнце выглядывало из-за облаков, вершины их сверкали ослепительным золотисто-белым светом. Со склонов гор на всхолмленную равнину сбегал лес. Там и тут виднелись следы недавних боев за город. Валялись обгоревшие остовы машин: автомобилей, танков, бронетранспортеров; разбитые орудия, пулеметы. Темнели лошадиные трупы.

А вот и ручей, на берегу которого Рая участвовала в бою. Виднелись остатки проволочных заграждений, развороченные снарядами и разутюженные вражескими танками пулеметные гнезда, траншеи, одиночные окопы. Вон там, где стоит весь простреленный и искалеченный старый тополь, был их окоп, в самом центре поля боя…

Арба переехала ручей, за ним начинался лес. И тут, видно, шли бои. Одни деревья стоят с верхушками, срезанными осколками снарядов, другие с корнем выворочены из земли. Вон наш танк с сорванной башней, без гусениц. Кругом него видны воронки от снарядов и расщепленные деревья. Наверное, когда танк был подбит, его превратили в дот и дрались до последнего.

– Дедушка, давайте посмотрим, что в танке, – сказала Рая.

– Мы тут и остановимся: видите, сколько сухого валежника? Одним духом заготовим полную арбу, – согласился Ахмет.

Старик стал распрягать лошадь, а девочки бросились к танку. Рая взобралась на корпус, заглянула внутрь. Там было все разворочено: наверное, взорвались боеприпасы. Виднелся клок обгоревшей материи и что-то круглое, белое, похожее на кость. Рая поспешно спрыгнула на землю.

– Ничего нет, – глухим голосом сказала она.

Девочки пошли обратно. Фатимат вдруг придержала подругу.

– Смотри! – Она показала на дно оврага. – Человек!

Рая подошла к самой кромке.

– Правда… Кто же это такой? Может, наш танкист? Наверное, документы у него остались. Давай спустимся, посмотрим. А?

– Давай.

Поддерживая друг друга, девочки спустились по крутому склону на дно оврага. Еще издали – по зеленой шинели и каске – они догадались, что это фашист, и подходили так осторожно, будто и мертвый он мог причинить им зло.

Убитый лежал навзничь, распластав руки.

– Смотри, пистолет! – шепнула Рая. – Давай возьмем.

– А зачем он? Ты можешь из него стрелять?

– Научимся! Я в спортивной школе из мелкокалиберной стреляла.

Рая подняла пистолет. Он был совсем маленький, умещался на ладони. Рая взяла из кобуры и запасную обойму – пригодится! – спрятала все за пазуху.

Девочки поспешно выбрались из оврага. Ахмет уже нарубил несколько охапок дров.

– Где вы запропастились? Я уж хотел искать…

– Мы пить ходили к ручью, дедушка, – не моргнув глазом, сказала Рая и склонилась к дровам.

Работа шла споро: Ахмет рубил, а девочки носили дрова к арбе. Часа через два воз был готов и они отправились домой.

Неожиданная встреча

Холодное дыхание зимы с каждым днем становилось все ощутимее. Дули ледяные ветры. Под их напором трещали деревья, хлопали ставни, калитки. Временами шел снег – жесткий, колючий. Немецкие патрули ходили по городу, приподняв воротники шинелей и втянув голову в плечи.

В один из таких дней Рая шла по заданию комиссара Фролова к Дагалине. Навстречу ей шагал немецкий офицер. Но все в нем было что-то страшно знакомое: и невысокий рост, и вскинутый вверх подбородок, и бесцветные глаза, и белесые брови. И шел он не как немец – неторопливо, не ежась, словно мороз ему был совсем нипочем.

Поравнявшись с Раей, он взглянул на нее и раскинул руки, загораживая дорогу.

– А-а-а! Старая знакомая! Лиля… Женя… То есть Рая! – воскликнул он на чистейшем русском языке, и Рая узнала в нем лейтенанта Слепцова, которого видела в Харькове на вокзале с военным корреспондентом Упрямовым и военврачом Калашоковым. – Кто бы мог подумать, что снова встретимся!..

Рая неприязненно скользнула взглядом по его фуражке с высокой тульей, по шинели.

Слепцов снисходительно улыбнулся:

– Да, прямо скажем, не очень приятно носить такую форму. Но… что поделаешь! – Он развел руками в щегольских замшевых перчатках. – Вы тут с бабушкой? А об отце что-нибудь слышно? – Он как-то вкрадчиво посмотрел на девочку.

Рая молча отрицательно покачала головой.

– Да-а? – Слепцов задумался, потом приподнял обшлаг рукава шинели – на запястье сверкнули маленькие (явно дамские) золотые часики. – Я тороплюсь, а мне надо сказать тебе очень важное… Может, немного пройдешься со мной?

Рая настороженно посмотрела на Слепцова, но все же согласно кивнула.

– Пошли! – сказал он и зашагал в сторону немецкой комендатуры. – Так вот, когда я был в командировке в Москве, зашел в «Красную звезду». Навестить знакомого – Игоря Упрямова. Ты, конечно, помнишь его – военный корреспондент. Так вот он мне рассказал… Пришлось это как-то так, к случаю – вспомнили Харьков, Мамеда Калашокова, потом вас с бабушкой… Игорь мне сказал, что отец твой… – он пропустил повстречавшегося немецкого офицера, отдав ему честь, и закончил фразу: —…попал в окружение под Смоленском и…

Рая вскинула на него глаза.

– Но я не верю, чтоб погиб весь полк, – продолжал Слепцов. – Хотя немцы действительно устроили там нашим ужасный котел. Но в таких случаях наши просто сдаются без боя. А некоторые даже переходят на сторону немцев. Так что не исключена возможность, что твой отец…

Рая приостановилась и, не спуская с Слепцова глаз, с ужасом ждала, что он скажет дальше.

– …попал в плен, – закончил фразу Слепцов. – И это, честно говоря, было бы очень хорошо. Все равно нам против немцев не устоять. Уже вся Европа у их ног.

Рая ничего не сказала.

Несколько шагов они прошли молча. Потом Слепцов спросил:

– Ну, а вы как живете тут? Наверное, трудно? Я бы мог кое-чем помочь вам. Баночку-другую консервов подбросить, сухого молока… И об отце узнать, если он жив… если в плену. Можно даже связаться с ним… – Он снова взглянул на часы и тут же остановился, сказал торопливо: – Я уже опаздываю… Давай договоримся так: сегодня у меня оперативное совещание у шефа. Завтра тоже буду занят. А вот послезавтра… или как-нибудь на днях ты зайдешь ко мне на службу, и мы поговорим обо всем. Хорошо?

Рая, не поднимая глаз, кивнула.

Слепцов козырнул и, задрав подбородок, торопливо зашагал в комендатуру.

Как только он скрылся за поворотом, Рая со всех ног бросилась бежать. Скорее, скорее к тете Дагалине! Рассказать ей об этой неожиданной встрече…

И вдруг страшная мысль сдавила сердце, перехватило дыхание. Она остановилась…

Да, как он сказал? «Некоторые переходят на сторону немцев… Не исключена возможность, что твой отец…» Правда, он добавил: «…попал в плен». И все же он ясно намекнул на другое. А может, он точно знает? Может, Игорь Александрович скрыл от нее, а Слепцову сказал?..

Она стояла около давно не работающего киоска «Мороженое», не ощущая ни пронзительного, ледяного ветра, ни мелкого колючего снега, бьющего в лицо, сыплющегося за воротник стеганки. Во рту пересохло, и она припала горячими губами к валику снега, накопившегося на стойке киоска… Перед глазами встал отец – добрый, честный, смелый…

«Нет, нет и нет! – решительно воскликнула она про себя. – Если бы папа был жив, он обязательно прорвался бы к своим, как те, о которых говорил Игорь Александрович». Она стряхнула с себя снег, подбила под платок разметанные волосы, запахнула стеганку, глубоко засунула в карманы окоченевшие руки и пошла тем не по-детски твердым шагом, каким идет человек, принявший бесповоротное решение.

Вот и знакомый дом. Рая открывает дверь и переступает порог.

Из кухни выходит Дагалина, в белом переднике, руки – в тесте.

– А, Раечка! – воскликнула она, подошла к девочке, поцеловала в щеку, – Ой, ты холодная как ледышка! Сейчас же раздевайся, разувайся – вот тебе тапочки – и на кухню. Будем греться и есть оладьи: я пеку их по рецепту твоей бабушки. Она у тебя удивительная мастерица.

За чаем Рая рассказала о встрече со Слепцовым.

Оказывается, Дагалина знает его: он работает в комендатуре переводчиком. Очень тщеславный, старается выслужиться. При допросах сам бьет задержанных. На ее глазах выбил одному молодому человеку зубы.

– Когда убираю его кабинет, меня так и подмывает вцепиться негодяю в горло и задушить прямо в кресле!

Дагалина не сомневалась в том, что Слепцов, приглашая Раю в комендатуру и обещая помочь им с бабушкой, преследует какую-то корыстную цель.

И вдруг Дагалину осенила счастливая мысль: ведь и они могут использовать знакомство Раи со Слепцовым в свою пользу, как используют доверие и расположение комендантских служащих к ней, Дагалине.

– Раечка, послушай, дорогая… Мне кажется, очень хорошо, что Слепцов пригласил тебя в комендатуру, – сказала она девочке. – Тебе непременно надо сходить к нему… Непременно, понимаешь?!

Рая сразу уловила тайный смысл ее совета и была рада, что Мать поручает ей новое задание.

– Я обязательно схожу, тетя Дагалина. И потом все, все расскажу вам.

– Договорились!

Но случилось так, что Рая не сама пришла в комендатуру – ее привели туда…

Сильно простудилась бабушка. Еще с утра она почувствовала недомогание, а вечером ее свалил жесточайший жар. Она то впадала в забытье и бредила, разговаривала со своим сыном Николаем, звала внука Вову, то открывала глаза и спрашивала сидящую у ее изголовья Раю, что сейчас – утро или вечер.

– Вечер, бабуля. Скоро – одиннадцать.

– О, уже ночь! Иди, детка, ложись. Дай мне попить и ложись.

Рая поднесла к ее воспаленным губам чашку. Арина Павловна отпила несколько глотков, сказала:

– Как-то Ахмет говорил, он умеет готовить отвар из полыни и еще каких-то трав. Очень хорошо помогает от простуды. «Я, говорит, только и спасаюсь им».

– Бабушка, что же ты молчала?! – воскликнула Рая. – Я сейчас же схожу к нему.

– Нет, нет, внучка, поздно уж… Неудобно беспокоить в такое время старого человека.

– Ничего, бабушка. Дедушка Ахмет не обидится…

Из подвала поднялся комиссар Фролов. Опираясь на палку, он подошел к кровати.

– Добрый вечер, Арина Павловна! Ну, как вы чувствуете себя?

– Жар большой.

Комиссар приложил руку ко лбу старушки, затем послушал пульс.

– Рая, завтра же надо сообщить Дагалине. Возможно, удастся пригласить врача.

– Александр Алексеевич! Дедушка Ахмет умеет готовить отвар из полыни. Говорит, как рукой простуду снимает!

– Да, народное средство иногда бывает очень действенным.

– Я сейчас схожу к нему. А вы попросите Хабаса, чтобы посидел с бабушкой.

– Я сам побуду с нею… Только прошу, Рая, будь осторожна, избегай встречи с патрулями.

Домик Ахмета находился на противоположной стороне города. Рая пробиралась окраинными улочками и дошла благополучно, не встретив ни одной души, кроме бродячих собак.

Старик еще не спал, чинил сбрую и не очень удивился приходу девочки в столь поздний час: он уже привык к полуночным посещениям тайных «гостей».

Узнав, зачем пришла Рая, Ахмет вышел в сени, принес щепок, развел огонь в железной печурке, поставил на нее котелок с водой. Снял со стены какие-то крохотные мешочки, и когда вода закипела, засыпал в котелок по щепотке из каждого мешочка. Скоро по дому распространился горьковатый запах полыни и еще каких-то трав или кореньев. Старик дал покипеть снадобью, затем снял, процедил через ситечко в миску, вынес в сени остудить. Потом слил в бутылку, закупорил ее.

– Держи! Пока идешь, холодком обдаст, и будет в самый раз. Сейчас пусть выпьет чашку, потом утром. А потом еще на ночь, и вся хворь ко второму утру сойдет через пот.

– Спасибо, дедушка Ахмет! – Рая сунула бутылку за пазуху и выбежала из дома.

Чтобы скорее напоить бабушку целительным отваром, решила сократить путь, пробираться не окраиной, не в обход, а прямо, через центральные улицы.

Конечно, это было рискованно: за последние дни в городе участились ночные пожары, кроме того, чуть ли не у самой комендатуры был ранен немецкий солдат, и теперь патрули были как никогда бдительны. Особенно усердствовали полицаи: они тащили в комендатуру чуть ли не каждого встречного. Но Рая надеялась, что ее не задержат: ведь она несет лекарство больной.

Но оно-то как раз и послужило поводом для привода ее в комендатуру.

Сначала задержали два патрульных немца. Обыскали – нашли бутылку.

– О, Фриц, шнапс! – воскликнул тот, что обыскивал.

Рая нарочито весело рассмеялась. И хотя не без запинок, но довольно толково объяснила фрицам на немецком языке, что это никакой не шнапс, а лекарство, которое она несет бабушке. И она очень и очень просит господ офицеров (хотя это были самые рядовые фрицы) не задерживать ее.

Немец откупорил бутылку, понюхал и хотел разбить о мостовую.

Его руку перехватил другой – пожилой, усатый.

– Оставь, Курт! Пусть идет.

Рая выхватила бутылку у патрульного и побежала.

Она уже миновала центр города, как наткнулась на полицая.

– Стой! – крикнул тот.

Она, конечно, сумела бы увернуться, но полицай мог выстрелить в спину: такое не раз бывало.

– Куда идешь?

– Дядечка, я за лекарством бабушке ходила, – ответила Рая и, не дожидаясь обыска, достала из-за пазухи бутылку с отваром.

Полицай схватил бутылку, тряхнул ею. Злорадно улыбнулся:

– Ловко придумала! Таким лекарством на той неделе склады спалили! – Он схватил девочку за шиворот. – А ну, марш со мной!

– Дядечка, ей-богу, это лекарство! Отвар!

– Там в комендатуре разберутся!

Через несколько минут полицай ввел Раю во двор, уставленный машинами, мотоциклами. У стены, на привязи, немецкие овчарки.

Полицай втолкнул девочку в помещение и повел по длинному узкому коридору. За дверью одной из комнат Рая услышала немецкую брань, какие-то глухие удары и стон. «Допрашивают задержанных!» – догадалась она и почувствовала, как сжалось от страха сердце.

В конце коридора полицай втолкнул Раю в небольшую комнату. В ней за голым столом, на котором стоял лишь телефон, сидел дежурный капрал. Он сонливо посмотрел на Раю, потом вопросительно уставился на полицая. Тот, запинаясь и мешая немецкие, русские и кабардинские слова, объяснил, что задержал вот эту русскую с подозрительной жидкостью. Полицай тряхнул бутылкой.

– Айн момент! – сказал капрал и скрылся за дверью другой комнаты.

Скоро он вышел оттуда и, придерживая обитую войлоком дверь, крикнул полицаю:

– Битте!

Полицай втолкнул Раю.

За столом, накрытым зеленым сукном, сидел офицер с Железным крестом на мундире. Взглянув на задержанную, он недовольно поморщился, коротко бросил капралу: «Переводчика» – и снова уткнулся в бумаги.

Наступила томительная пауза.

Рая оглядела комнату. Она была большой, светлой. В простенке, между плотно зашторенными тяжелыми гардинами окон, висел в позолоченной раме портрет Гитлера. Фюрер был в простой солдатской шинели без погон и в картузе без кокарды. Его крупные, слегка деформированные и смещенные черты лица – что безуспешно маскировалось усами и челкой – казались вялыми, как это бывает после приступа у людей, страдающих истерией. И только глаза – крупные и чуть выпученные, – как бы все еще храня след взрыва бесноватого характера фюрера, недоверчиво косили.

На стенах висели карты Советского Союза, Кавказа, план Нальчика.

Рая повела глазами на полицейского: тот замер в стойке «смирно», держа в левой руке бутылку с отваром.

Кто-то вошел, щелкнул каблуками, проговорил на немецком языке:

– Имею честь… По вашему приказанию…

Рая узнала голос Слепцова.

– Допросить! – не отрываясь от бумаг, приказал офицер, кивком показывая на Раю.

Слепцов шагнул к столу и, узнав Раю, изумленно уставился на нее.

Рая ждала, что он сейчас повернется к офицеру и скажет, что произошла ошибка, что девочку эту он знает. Но Слепцов, покосившись на бутылку в руках полицая, строго сдвинул белесые брови, спросил стража порядка, где, как и при каких обстоятельствах он задержал русскую.

Когда полицай ответил, переводчик повернулся к Рае и так же строго потребовал рассказать, кто она и что за жидкость в бутылке.

Рая презрительно посмотрела в бесцветные глаза Слепцова. «Какой же ты жалкий трус и шкурник!» – мысленно произнесла она, резко отвернулась от переводчика и обратилась к офицеру на немецком языке:

– Господин начальник! Полицейский ошибся. Это не зажигательная жидкость, это лекарство!

Офицер вскинул голову, брови его удивленно взлетели на лоб.

– О, я слышу прекрасную немецкую речь! – Он повел рукой, как бы отстраняя Слепцова от допроса, откинулся на спинку кресла. – Слушаю.

Рая прижала кулачки к груди и всем корпусом подалась к столу.

– Понимаете… У меня тяжело болеет бабушка. Ей очень и очень плохо. Это лекарство я несу ей. Не задерживайте меня, господин начальник, отпустите. Мне надо торопиться.

Но господин начальник не торопился. Сложив руки на животе, он вертел большими пальцами, посматривая на девочку из-под тяжелых век.

– Господин начальник! Бабушка может умереть, если не принесу ей сейчас же!

– А что это за лекарство?

– Это… Это… – Рая никак не могла найти немецкое слово, обозначающее «отвар». Она растерянно смотрела то на офицера, то на Слепцова. Заметив, как насторожился фашист и как каменно-непроницаемым стало лицо Слепцова, Рая в отчаянии крикнула: – Не верите?

Она бросилась к полицаю, выхватила у него из рук бутылку, вырвала пробку и сделала несколько крупных глотков…

Это произошло так неожиданно, что сначала все остолбенели. Затем офицер беззвучно затрясся всем своим грузным телом, затянутым в мундир, и громко рассмеялся. Слепцов и полицейский, совершенно обескураженные, хлопали глазами и, видимо, чтобы поддержать начальника, тоже заулыбались.

Офицер вышел из-за стола, взял у Раи бутылку.

– Я дольжон па-авторить эксперимент, чтоб быть уверен! – Он ткнул горлышко бутылки в губы полицая.

Тот послушно открыл рот. Офицер опрокинул бутылку: светло-коричневая жидкость полилась, забулькала. Полицай не успевал глотать, захлебывался, задыхался. Отвар лился ему за ворот, обливал гимнастерку, полушубок…

Рая с ужасом смотрела, как убывает в бутылке. Вот уже в ней осталось меньше половины. Девочка бросилась к офицеру:

– Господин начальник! Оставьте бабушке!.. Бабушка умрет… – Она протянула руку к бутылке.

Офицер ударил ее по руке.

– Болван! Идиот! – рявкнул он на полицейского, когда бутылка стала пустой. – Вон!

Полицай выскочил из кабинета. Вслед ему полетела порожняя бутылка.

Слепцов поспешно закрыл дверь, взял под козырек:

– Разрешите доложить…

Он сказал, что лично знает девочку и ее бабушку, которая действительно болеет…

Рассказав, при каких обстоятельствах он познакомился с семьей Дмитриевых, Слепцов взглянул на Раю, добавил, что девочка со своим знанием русского, немецкого и кабардинского языков может очень пригодиться им в комендатуре.

Офицер закивал:

– Я, я. Гут!

Он подозвал к себе Раю, спросил, как ее зовут. Сказал, что он накажет того болвана, который задержал ее… Ну, а что касается бабушки, то на все воля всевышнего. Если бог позовет ее к себе, немецкие власти не оставят Раис. Он, фон Бернер, лично позаботится о девочке.

Он потрепал девочку за подбородок, вскинул пухлую руку:

– Ауфвидерзейн!

– Ауфвидерзейн, господин Бернер! – как можно почтительнее ответила Рая и даже изобразила некоторое подобие реверанса.

Слепцов вышел из кабинета вместе с Раей.

В дежурной комнате приводил себя в порядок с головы до ног облитый отваром полицай. Рая метнула на него гневный взгляд. Слепцов сказал:

– Я завтра поговорю с нашей сестрой, Дагалиной. Возможно, она сумеет помочь твоей бабушке.

– Спасибо! – выдохнула Рая.

Слепцов подозвал полицая, кивнул на девочку:

– Проводишь ее до дома: приказание шефа! Ясно? Шагай! – И приветливо девочке: – До свидания, Раечка!

– Ауфвидерзейн! – по-немецки, как бы подтверждая свою причастность к тому делу, которому служит он, Слепцов, ответила Рая.