Текст книги "Девочка из Ленинграда"

Автор книги: Саадул Кануков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Здравствуй, Фатимат!

Солнечное утро в горах. Необыкновенная тишина стоит над партизанской поляной, над лагерем. Час назад его покинули последние обитатели – старая женщина, мальчик и девочка. Остался лишь старик кабардинец стеречь коней. Он будет ждать распоряжения из Нальчика, куда еще вчера выехал комиссар.

Хабас, держа за повод своего хромоногого Орла, с которым ни за что не хотел расставаться, вел спутников малохоженой тропой. Это был самый короткий путь к селениям, и к вечеру они добрались до Верхнего.

Хабас не стал ночевать у Данах, лишь передохнул, выпил горячего чаю и снова отправился в путь: ему не терпелось увидеться с бабушкой. Теперь он ехал верхом и на рассвете будет дома. А послезавтра приедет за Раей и Ариной Павловной, чтобы отвезти их в Нальчик.

Проводив Хабаса, Данах нагрела воды и предложила Рае и Арине Павловне искупаться. Гости охотно согласились: ведь там, в лагере, мылись очень редко и на скорую руку.

Данах поставила в кухне большой оцинкованный таз, приготовила чистое белье: Рае – Люсино, Арине Павловне – свое…

Чистое белье, чистая постель, а в комнате тепло-тепло, как бывало дома, в Ленинграде.

Ночью Рае снится сон. Будто нет никакой войны и не было ее. И они не уезжали из Ленинграда. Завтра воскресенье, и папа, как всегда в субботний вечер, открывает «ассамблею», которая должна решить, как провести воскресный день. И, как всегда, Вовка кричит первым: «Пап, в зоопарк!»

Когда она проснулась, комната была полна солнечного света, а из кухни тянуло чем-то вкусным-вкусным и слышался приглушенный голос Данах:

– Не надо. Пусть отсыпается. Понежится пусть. Слава аллаху, теперь бояться некого…

И Рая действительно отсыпалась. На другой день она проспала бы, наверное, еще дольше, но услышала голос Хабаса, встала, оделась, вышла в общую комнату.

– Здравствуй! – весело приветствовал ее Хабас, в полушубке и весь розовый от утреннего морозца.

– Так рано, Хабо?!

Мальчик присвистнул:

– Салам алейкум, «рано»! Ты посмотри в окно: уж тени от скал попрятались в ущелья. Ишак уж пообедал, а ты…

– Ну, ладно, ладно! – перебила его Рая. – Знаю, тебя не переговоришь. Всякий петух громче всего поет у себя в курятнике! Вот погоди, приедешь к нам в Ленинград, тогда…

Рая не договорила. Она уже не раз замечала, как при упоминании о Ленинграде Хабас растерянно опускал глаза, совсем как их Вовка шмыгал носом. И, конечно же, Рая понимала причину этого и в душе была рада.

– Ну что ж, – весело сказала она, – позавтракаем и будем собираться в дорогу. Правда, бабуля?

Хабас поднял глаза:

– Моя бабушка сказала, чтобы ты и твоя бабушка обязательно погостили у нас…

За завтраком Данах наказывала Хабасу:

– Как только отвезешь их в город, сейчас же приезжай ко мне. Расскажешь, как там моя сестра Дагалина с детьми. Я так беспокоюсь – живы ли?..

В полдень они уже были в родном селении Хабаса, и Нахшир не знала, куда посадить дорогих гостей и чем угощать.

– Ах ты, солнце мое, звездочка моя, жива осталась! – причитала она, лаская девочку. – Слава великому аллаху!

Как ни гостеприимна была Нахшир и как ни интересно было с Хабасом, Рае не терпелось поскорее приехать в Нальчик, повидаться с подружкой Фатимат.

– Хабо, давай завтра поедем, – просила она. – А летом я приеду навестить тетю Данах и обязательно заеду к вам.

У Хабаса было сердце настоящего джигита – мужественное и великодушное, и на другой день они уезжали в Нальчик.

– Да вознаградит вас аллах за все лишения и сделает дорогу к вашему очагу в том большом северном городе скорой и легкой, – торжественно и печально говорила на прощание Нахшир – высокая, строгая и нежная мать-горянка.

Они вышли на крыльцо. Во дворе их уже ждал запряженный Орел. В санях лежали мешок с кукурузной мукой, которую Арина Павловна и Рая когда-то насобирали как подаяние, и дорожная сумка с вареным мясом, сыром, чуреками – это принесли русским соседи Данах, когда Арина Павловна и Рая уезжали из Верхнего.

Хабас помог бабушке и внучке поудобнее усесться в сани, еще раз проверил упряжку, впрыгнул в передок саней: «Поехали!»

– До свидания, бабушка Нахшир! – крикнула Рая хозяйке, стоявшей на крыльце.

– Да будет ваш путь счастливым! – ответила Нахшир.

Около часу они ехали по проселку. Затем выехали на шоссе. Тут то и дело им встречались военные машины – то с солдатами, то с боеприпасами, то с провиантом – это подтягивались тылы наших частей, преследующих откатывающегося на запад противника.

Хабас и Рая махали солдатам рукой:

– Счастливого пути! Пусть будет жарко фрицам от вашего огонька!

И там и тут на обочинах шоссе валялись немецкие автомашины, чернели обгоревшие и застывшие стальные громады танков…

А вот они догоняют целую колонну фрицев! Их ведут под конвоем, наверное, в Нальчик. Колонна движется медленно, фашистские вояки идут понуро.

Чтобы обогнать их, Хабас свернул на обочину и пустил своего Орла рысью. Рая всматривалась в заросшие лица пленных, иногда тот или иной немец бросал на нее взгляд и, увидев глаза, полные недетской ненависти, поспешно отворачивался.

Скоро будет Нальчик. Теперь у Раи было столько связано с этим городом, что она с душевным трепетом ждала встречи с ним.

А вот и он. Поначалу ей показалось, что город остался цел и невредим. И вдруг перед ней открылась страшная картина. Вот тут стояли новые многоэтажные дома, а сейчас сплошные развалины. Позже Рая узнала, что, отступая, фашисты закладывали в них тол и взрывали.

В центре города разрушений было меньше. По улицам ходили патрули, но уже не в грязно-зеленых ненавистных шинелях, а в серых – в наших милых серых шинелях! Двигались наши машины. Шли колонны вновь сформированных наших частей. Они шли к вокзалу, они спешили на фронт.

Хабас так засмотрелся на маршировавших солдат, что чуть не наехал на регулировщика.

– Эй ты, джигит! В городе ворон не считают! – крикнул тот. Голос был сердитый, а глаза светились доброй улыбкой.

То и дело встречались возвращающиеся в город беженцы, везя кто на ишаках, кто на ручной тележке нехитрый скитальческий скарб. Худые, с ввалившимися щеками, оборванные, но – бог ты мой! – как радостно, каким счастьем светились их глаза!

– Теперь налево, Хабо! – подсказала Рая.

– Знаю, знаю!

Едва Хабас повернул налево и въехал в улочку, как Рая поднялась во весь рост, держась за плечи Хабаса.

– Бабушка! Цел наш дом! – Рая захлопала в ладоши и чуть не упала на Хабаса. – Бабушка, давай ключ!

С тех пор как они бежали из Нальчика, Арина Павловна хранила ключ от домика у себя на груди, повесив его на одну нитку с крестом. Старушка не без труда отвязала дрожащими от волнения руками ключ, протянула внучке.

Рая на ходу выпрыгнула из саней, взбежала на крыльцо и оторопела: замок был сорван, а дверь на целую четверть приоткрыта.

Подбежал Хабас, рывком распахнул дверь. Коридор был запорошен снегом, крышка лаза, ведущего в подвал, откинута.

Несмело переступив порог, они вошли в комнату. Мебель была опрокинута, матрац от кровати валялся на полу и был вспорот. Во многих местах сорваны обои. Приподнята половица. Было ясно, что в доме производили обыск…

Рая услышала позади себя плач бабушки, вопросительно взглянула на Хабаса.

– Поедемте к тете Дагалине, – сказал мальчик. – У них дом большой: всем места хватит. А потом решим, что делать…

На город наползали ранние зимние сумерки. Ехали молча, как бы в ожидании новой беды. «А что, если тетя Дагалина еще не вернулась? Скоро уже станет совсем темно, где будем ночевать?» – с тревогой подумала Рая, но тут же успокоилась. Ночлег найдется, люди, пережившие столько бед, не оставят человека среди ночи на улице. Разве могли бы они с бабушкой выжить в такое страшное время, если бы не помощь этих людей гор, людей суровых и добрых? Сколько раз они давали им, незнакомым, приют у своего очага, укрывали, рискуя своей жизнью, кормили, поили. Раньше только по книжкам да рассказам учителей Рая знала то, что увидела теперь воочию: как дружны у нас в стране люди, как один народ приходит на помощь другому, когда тот оказывается в беде…

– Дома, дома тетя Дагалина! – закричал Хабас, подъезжая к калитке.

Рая встрепенулась, взглянула на дом – и в самом деле в его окнах горел неяркий свет. Вот кто-то прильнул к стеклу, а уж в следующую секунду на крыльцо выбежала Фатимат – раздетая, непокрытая. Бросилась к саням.

– Рая!

– Фатимат!

Фатимат вскочила в сани, и девочки, озорно, как мальчишки, тиская друг друга, обнимались, смеялись.

Вслед за Фатимат на крыльце появилась Дагалина, тоже с непокрытой головой, лишь с накинутым на плечи жакетом.

Торопливым шагом она подошла к саням.

– Аллах мой, живые!

– Тетя Дагалина! – Рая бросилась ей на шею.

– Ой, козочка, да ты задушишь меня!.. Да дай же мне поцеловать Арину Павловну… Младшие не ведут себя так в присутствии старших, – с деланной укоризной сказала Дагалина. – Если бы не такой радостный случай, я наказала бы вас с Фатимат!

Она подошла к Арине Павловне, помогла ей выбраться из саней.

Женщины обнялись, расцеловались.

На глазах у всех слезы радости. И только Хабас стоял в сторонке – собранный, серьезный, как и подобает джигиту, и терпеливо ждал, когда очередь дойдет и до него. И вот тетя Дагалина подошла к нему, и наш «джигит» оказался в объятиях, по-матерински нежных.

– Как там твоя бабушка?

– Хорошо, – ответил Хабас. – Шлет вам тысячу приветов и просит аллаха, чтобы над вашим очагом не нависали черные тучи и не гремели громы, как горные обвалы, – повторил мальчик пожелание бабушки.

– Спасибо… Пусть так будет и над вашим очагом, – отвечала Дагалина и вдруг спохватилась: – Ой, да что же это мы стоим?! Фатимат, веди гостей в дом, а я помогу Хабасу распрячь лошадь.

– Ва! – Мальчик улыбнулся, хотя было темно и его снисходительно-извиняющей улыбки никто не заметил. – Скажете же вы, тетя Дагалина, – «помогу»!

– А! – воскликнула Дагалина, сдерживая смех. – Понимаю, понимаю. Какой же джигит принимает помощь от женщины в таких пустяковых и притом сугубо мужских делах! Ну-ну, управляйся!

Хабас распряг лошадь, поставил ее под навес, накрыл старой буркой, предусмотрительно взятой в дорогу. Когда он вошел в дом, там стояла гробовая тишина.

Тетя Дагалина подошла к нему, тихо сказала:

– Хабас, завтра я поеду с тобой. Я хочу побывать на могиле Люси и утешить сестру…

За чаем Дагалина рассказала, как подпольщики пытались освободить арестованных гестапо, как потом пришлось ей с Фатимат и маленькой Ниной скрываться в Вольном ауле.

По малейшему подозрению в помощи партизанам и подпольщикам гестаповцы хватали людей и ночью расстреливали за городом.

Они только вчера вернулись в Нальчик. Фатимат сразу побежала узнать, не приехала ли Рая. Но дом их оказался пустым, все в нем было перевернуто. Фатимат догадалась: хозяйничали гестаповцы.

Ранним утром Дагалина уехала с Хабасом в Верхний побыть на могиле племянницы и заодно проведать сестру.

В доме не осталось буквально ни одного полешка дров, и Фатимат с Раей отправились на поиски топлива.

– Сначала сходим в парк, – сказала Фатимат.

– В парк – за дровами? – удивилась Рая.

Она еще не знала, что сделали фашисты с красавцем города. И чуть не расплакалась, когда увидела его: могучие великаны, дарившие людям в душные, жаркие дни так много тени, прохлады и воздуха, сгинули, оставив лишь печальные следы былой своей красоты – пни да разбросанные вокруг ветви.

Жестоко, по-изуверски искалеченный парк как бы изнемогал от тяжких ран, и Рае чудилось, что он тихо, приглушенно стонет.

Вот дерево со срезанной снарядом вершиной и обрубленными сучьями походит на солдата, потерявшего обе руки.

Рая с трудом оторвала взгляд от искалеченного дерева и повернулась к подруге.

– Фатимат… – тихо сказала она, как когда-то разговаривали в госпитале, в палате тяжелораненых. – Фатимат, когда наступит весна, мы придем с тобой сюда и посадим по деревцу. Хорошо?

Глаза Фатимат смотрели – радостно и удивленно.

– Понимаешь… Понимаешь, Рая, я только что хотела сказать тебе как раз об этом!.. Обязательно придем. Когда стают снега, когда зажурчат ручьи и солнце будет стоять высоко-высоко над Эльбрусом, мы придем.

Стволы деревьев немцы увезли на дрова. А крупные ветви давно подобрали горожане. Зато мелких было еще много. Девочки быстро набрали их, туго связали бечевками, взвалили каждая свою ношу на спину и пошли домой.

Дагалина еще гостила у сестры в Верхнем. А по дому хлопотала Арина Павловна. Фатимат и Рая целыми днями пропадали в городе, навещая вернувшихся из эвакуации подруг.

Сегодня девочки вместе с одноклассницей Тотой отправились за город, ко рву, где немцы расстреливали арестованных. У Тотой фашисты казнили отца.

Ров находился недалеко от города, и через несколько минут девочки были там.

Большинство людей нашли казненных родственников, перенесли их останки в Нальчик и погребли на городском кладбище.

Девочки долго ходили по рву, но поиски были тщетны. Продрогшие от ледяного ветра, они возвращались домой. Недалеко от города им встретилась еще не старая, но уже совершенно седая женщина. Одета она была совсем по-летнему: вместо пальто на плечах шерстяной платок. Она не шла, а почти бежала. Поравнявшись с девочками, она кивнула в сторону рва:

– Вы оттуда? Не видели там… – Она вдруг насторожилась, взгляд ее лихорадочно блестящих глаз был устремлен ко рву. – Слышите? Слышите? Это его голос, Казбека! – И она, торопливо запахивая на груди концы платка, побежала ко рву. Ветер раздувал пряди ее волос, путал в ногах длинное платье, она спотыкалась – вот-вот упадет…

– Она на нашей улице живет, – сказала Тотой. – Сына у нее расстреляли…

В Харьков – за Вовкой

Мирная жизнь города понемногу налаживалась: начали работать учреждения, школы, открывались магазины. Дагалина вернулась на свое прежнее место – в городскую больницу – и устроила туда кастеляншей Арину Павловну.

Теперь они с Раей жили в своем домике. Работа у бабушки была нетрудная: принять грязное белье, свезти его в прачечную, потом получить чистое. Раздать халаты врачам и сестрам – вот, пожалуй, и все.

Почти каждый день Раю навещала Фатимат.

Как только сошел снег и оттаяла земля, подруги, выполняя данный обет, посадили в парке деревца: Фатимат – чинару, Рая – березку.

Недели через три пришли посмотреть. И сколько было радости, когда увидели, что деревца принялись. Раина березочка выбросила нежные клейкие листочки, и что-то светлое и радостное легло на сердце девочки.

И день был светлый, солнечный.

Девочки долго бродили по парку, потом гуляли по центральной улице. Открылся первый ларек с мороженым, около которого шумными весенними воробьями галдели ребята. Подруги встали в очередь…

О, какое вкусное! Кажется, до войны такого и не было! Чтобы продлить наслаждение, девочки откусывали от порции малюсенькими дольками и шли по тротуару неторопливо, болтая о том о сем.

И так было славно идти – никого не боясь, не оглядываясь, не ожидая с тревогой, что вот-вот раздастся окрик: «Хальт!.. Шнель!..»

А радио приносило всё новые радостные вести. Наши войска разгромили гитлеровские полчища на Орловско-Курской дуге.

А вот и долгожданное сообщение – освобожден Харьков!

Рая решила немедленно отправиться на поиски Вовки, но ее отговорила Дагалина. Надо подождать, пусть там немного наладится жизнь, начнут работать учреждения.

– А пока напиши письмо прямо на имя начальника милиции. Расскажи, что у тебя погибла мать, пропал без вести отец. Ты осталась вдвоем со старой бабушкой. Такое письмо не оставят без внимания, – убежденно заключила Дагалина.

И действительно, скоро пришел ответ. В нем сообщалось, что в одном из специальных детских домов Харькова воспитывается мальчик, который во время бомбежки вражеской авиацией города был контужен. Мальчик совершенно оглох и долго не мог говорить. Но благодаря стараниям логопедов к мальчику вернулась речь. Его зовут Володя. Но откуда он, кто родители, пока выяснить не удалось. Далее шло описание примет мальчика. И хотя портрет далеко не совпадал с приметами брата, Рая все же решила поехать, посмотреть.

– Да, да, надо съездить, – сказала Дагалина. – Я возьму отпуск – поедем вместе.

Поезд мчался на север.

На больших станциях Рая выходила из вагона, пристально всматривалась в лица: не встретит ли знакомых? Где теперь Никанор Петрович, бывший мамин начальник? Догнал ли он тогда своих?

Особенно пристально Рая приглядывалась к детям: чуть ли не в каждом мальчике ей чудился Вовка. Теперь он, наверное, очень изменился, но она все равно узнает его. Узнает с первого взгляда. Узнает среди сотен… тысяч ребят! У него такая приметная на лбу завитушка. Данах говорит, что завитушка сохраняется у мальчишек лет до пятнадцати, а то и больше. А кроме того, у Вовки синие-пресиние глаза, как у куклы. И ресницы длиннющие. А сам – огненно-рыжий. Как мама. А уж маму-то она узнала бы среди миллиона людей!

В Харьков поезд пришел утром. Рая не узнала города. Вокзал, где они провели с бабушкой и Вовкой несколько трудных дней, был разрушен. И куда ни глянешь – всюду страшные следы ожесточенной битвы за город.

В милиции Дагалина показала бумагу, присланную Рае. Дежурный капитан рассказал им, как добраться до детского дома.

Он находился на окраине города. За легкой деревянной оградой стояло красивое трехэтажное здание. Весь дворовый садик был заполнен детьми. Среди них мелькали в белых халатах фигуры воспитательниц и нянь.

Как только Данах и Рая вошли в калитку, произошло что-то невероятное: все задвигалось, загалдело, бросилось навстречу вошедшим.

– Мама, мама за кем-то приехала!

– За мной!

– Чур, за мной!

Дети окружили Дагалину и Раю, вопросительно уставились на них.

– Тетя, вы к кому? За кем пришли? – не выдержав, спросила одна из девочек. Видимо, она была тут старшей.

– За Володей Дмитриевым, доченька, – ответила Дагалина.

– Володя! Володя! Твоя мама приехала! – закричало сразу несколько человек.

Кто-то из ребят подвел к Дагалине мальчика лет шести. Задрав подбородок, мальчик смотрел на тетю, часто-часто моргая.

Дагалина не знала, что сказать малышу.

Выручил какой-то мальчишка:

– Да нет, тетя: это Володя Петренко!

Подошла воспитательница. Дагалина показала ей бумагу, присланную из милиции.

– Да, есть такой мальчик, – сказала та. – Он сейчас занимается у логопеда по восстановлению речи. Пойдемте.

Воспитательница шла обычным шагом, но Рае казалось, что она страшно спешит, и Рая едва поспевала за ней.

Они поднялись на веранду. Воспитательница кивнула на скамейку:

– Присядьте, пожалуйста.

Скоро она вышла с мальчиком. У Раи упало сердце: мальчуган был смуглый, черноглазый, с черными прямыми волосенками. А Вовка – синеглазый, на голове целая шапка вьющихся огненно-рыжих волос.

– Вот наш Володя, – сказала воспитательница и, взглянув на Раю, которая сидела на скамейке словно окаменевшая, поняла, что это не ее брат.

– Фамилию свою он пока не знает, – гладя мальчика по голове, продолжала воспитательница. – Но он обязательно вспомнит. А пока мы его зовем Гиевским, потому что его нашли на Гиевской улице. В районе Холодной горы… Ну, Вовочка, иди погуляй.

Мальчик быстро сбежал с веранды и смешался с толпой детей.

Воспитательница подсела к Рае. Тихо сказала:

– Не теряйте надежды, не отчаивайтесь… Вот вчера у нас забрали Леву Незванова. Мать у него погибла. Отец, вернувшись с фронта по ранению, долго искал сынишку. Потерял было всякую надежду. И вот вчера они встретились. И вы не падайте духом, верьте…

Дочь селения

Сразу же после возвращения из Харькова Рая написала письмо Упрямову. И вот пришел ответ. Игорь Александрович писал, что из штаба армии в Нальчик выслали документы об ее отце и, видимо, на днях Арину Павловну вызовут в горвоенкомат. Упрямов просил Раю подготовить бабушку.

Но как Рая ни старалась уговорить Арину Павловну, что отчаиваться еще рано, что отец еще может объявиться, а документ о без вести пропавшем Игорь Александрович попросил выслать для того, чтобы им назначили пенсию, – бабушка с каждым днем словно угасала. Часто впадала в какое-то оцепенение, ничего не ела, не спала ночами и наконец так ослабла, что едва двигалась. Ей выдали больничный лист. Вместо нее в больнице стала работать Рая.

Она вставала в шесть утра, слушала последние известия. Сегодня радио сообщило радостную весть: наши войска разгромили гитлеровские полчища под Ленинградом и полностью сняли с города блокаду.

Рая кинулась к бабушке:

– Бабуля, бабуля! Наш… город наш… Ленинград освободили! Ты слышишь, бабуля?!

– Да, да, внучка, слышу… Вот и дождались светлого дня. – Бабушка не сдерживала слезы.

А Рая, убирая комнату, не ходила, а пританцовывала и нараспев приговаривала:

– Город наш освободили! Го-ород наш осво-ободи-или! Бабуля! Как только ты поправишься, мы будем готовиться к отъезду. Скопим денег и поедем домой… В наш милый Ленинград!.. А я сейчас же напишу письмо Светке. Чтоб ждала.

От солдат и офицеров Рая слышала, как неимоверно трудно было ленинградцам в блокаду. Говорят, очень много людей умерло с голоду, погибло от воздушных налетов и артобстрелов. Но она не допускала мысли, что с подругой могло что-либо случиться. Так хотелось верить, что она жива, здорова и скоро, скоро они встретятся!

Рая достала из шкатулки Светкину ленту и так ясно представила себе подругу, как будто они расстались только вчера. А хранит ли Светка ее ленту?

Рая села за письмо.

Весть об освобождении Ленинграда, кажется, ободрила Арину Павловну, и, когда Фатимат пришла навестить Раю, старушка сказала:

– Совсем затомилась она со мною… Идите погуляйте. Мне нынче хорошо. Вот водички сюда на табуретку поставьте и идите. Ишь как славно на улице!

Рая посмотрела в окно: день и в самом деле был чудесный – солнечный, безветренный.

– Ладно, бабушка, мы немножко погуляем. Вот тебе водички, вот бутерброды.

Когда Рая вернулась домой, еще с порога она заметила, что бабушка лежит как-то необычно: рука свисла с кровати, голова запрокинута…

Девочка торопливо подошла к кровати:

– Бабушка! Бабуля!..

Арину Павловну хоронила больница. На похороны приехала Данах. Она взяла на себя все многочисленные хлопоты по дому, неизбежные в таких случаях. Но и Рая крепилась. Была сосредоточенна, деятельна, и даже Дагалина, которая умела владеть собой при любых обстоятельствах, была удивлена необыкновенной стойкости девочки, так мужественно переносящей удары судьбы.

И все же силы изменили Рае.

Когда похороны были закончены и она вернулась домой, она почувствовала такую пустоту вокруг себя и такую гнетущую душу тоску, что все стало ей безразлично. Казалось, все рухнуло: теперь нет у нее ни матери, ни отца, ни бабушки… Нет, наверное, и Вовки – нет ни одного родного существа на свете! И каким-то далеким-далеким и безразличным стал теперь родной Ленинград, куда всего лишь несколько дней назад она стремилась всей душой.

Видя смятенность Раи, Данах не торопилась с отъездом в свое селение. Ждала, когда девочку определят в интернат.

Три дня Данах жила с Раей. На четвертый утром сказала:

– Рая! Ты мне дорога, как дочь. И будь мне дочерью. Мы уедем ко мне в селение. Ты будешь там учиться. Я буду помогать тебе во всем. Мне уж не о ком больше заботиться. Вдвоем легче будет жить…

Весть о том, что в их кабардинское селение приехала русская девочка, которая стала названой дочерью Данах, быстрокрылой ласточкой облетела селение. И к Данах одна за другой с поздравлениями и подарками потянулись женщины.

Потом пришел всеми уважаемый тамада. Хотя ему было без малого сто лет, память его была ясна, как небо в солнечный день, ум светел, как снега на вершинах гор. И он хорошо помнил беленькую голубоглазую девчушку, похожую на паренька, которая была вместе с бойцами-партизанами на похоронах дочери Данах – Людмилы.

Данах посадила старика на почетное место – за большой стол в переднем углу, – подала пиалу крепкого чая.

Старик долго смотрел перед собой, как бы всматриваясь в какую-то лишь одному ему видимую даль, сказал:

– Сельчане благодарят тебя, Данах, что приютила ты у себя русскую дочь. Пусть она будет жить у твоего очага, но люди хотят, чтобы она была дочерью всего селения.

– Спасибо, тамада, за добрые слова. Пусть будет так.

– Да будет так, – утвердил старик.

А на второй день в Верхний прискакал верхом Хабас.

– Это здорово… очень здорово, что будешь теперь жить у тети Данах! – говорил он. – Да, бабушка салам тебе посылает и просит, чтобы ты навестила ее…

День первого сентября выдался удивительно погожий. Над селением, над долиной и горами стояло бездонное, синее-синее небо, и все было залито нежарким, но ярким солнцем.

Собираясь в школу, Рая очень волновалась. Хотя она уже училась в Нальчике с кабардинскими девчонками и мальчишками, но то было в городе. И там было в классе несколько русских девочек. А здесь она одна. Правда, она уже успела подружиться с соседской девочкой Сильвией, и сегодня пойдут в школу вместе с ней, но все же она волновалась.

Волновалась и Данах. Как, бывало, мама или бабушка, она помогала Рае выгладить платье, приладить белый кружевной воротничок. И прежде чем проводить Раю из дому, долго поворачивала ее и так и этак, расправляя манжеты, складки.

Школа находилась в центре селения, на площади. Когда Рая с новой своей подружкой пришли туда, школьный двор гудел, как улей. Сильвия тотчас начала знакомить Раю со своими подругами.

Подошла классная руководительница. Девочки хором поздоровались с ней.

– Ну, Рая, будем учиться в кабардинской школе, – приветливо сказала учительница.

По давней традиции, классные руководители еще до начала учебного года знакомятся со своими будущими воспитанниками, и учительница приходила к Данах и подробно обо всем расспрашивала Раю.

Прозвучал горн. Ученики построились в линейку. Директор поздравил ребят с началом нового учебного года. В напутственном слове он сказал, что год этот особенно радостен для всех них. Советская Армия освободила их родную республику, ее столицу Нальчик и родное селение Верхний. И лучшей благодарностью за это бойцам будет хорошая учеба.

Вот и звонок. Ученики валом повалили в школу. Сильвия была очень живая, веселая и даже чуточку озорная девчонка. Она шепнула Рае: лучше всего сидеть в середине класса, потому что учителя обычно обращают внимание или на задние парты, или на передние.

И как только вошли в класс, Сильвия бросилась к четвертой парте в среднем ряду. Но ее опередил какой-то мальчишка, видать, порядочный сорванец. Он с ловкостью жонглера еще издали бросил на парту свой портфель и с криком: «Чур, моя!» – нырнул за парту и раскинул руки на ее крышке.

Но не так-то просто было обойти Сильвию! Она сердито тряхнула косичками:

– Твоя – дома мамалыга, которой тебя кормит мама! Ясно? А теперь прочь с парты: мы с Раей еще вчера ее заняли.

Мальчик посмотрел на русскую девочку, потупился, молча взял портфель и пошел на заднюю парту.

Первый урок вела классная руководительница. Прежде чем начать занятия, она сказала, что у них в классе в этом году новенькая. Рая Дмитриева. Она русская. Из Ленинграда. Была подпольщицей и партизанкой, вместе с их сельчанкой Люсей Шумаховой. Из родных у нее никого не осталось.

– Теперь Рая будет жить у нас в Верхнем. Теперь она наша сельчанка, – сказала учительница.

Класс дружно захлопал в ладоши.