Текст книги "«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг."
Автор книги: С. Шевырин
Соавторы: Олег Лейбович,А. Кабацков,А. Колдушко,В. Шабалин,А. Чащухин,А. Кимерлинг,Г. Станковская,А. Казанков
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Следственные документы, сохранившиеся в архивах, позволяют увидеть следы небрежной работы следователей НКВД, вынужденных в короткие сроки готовить материалы на десятки и сотни арестованных. В результате у историка появляется возможность заглянуть за кулисы репрессий, изучить механизм и рассмотреть детали, разобраться, каким образом создавались в обвинительных материалах обвинительные номинации «кулак», «сын кулака», «повстанец», «диверсант», «шпион», «контрреволюционер» и им подобные.
Обратимся к следственному делу на Идриса Аюпова [348]348
См.: Архивно-следственное дело Аюпова Идриса//ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 14871. Л. 12.
[Закрыть]. В этой папке немного документов. Вряд ли будет открытием обнаружение еще одного факта, доказывающего, что следователи в 1937 г. оформляли следственные документы, переиначивая все на свой лад и подгоняя под требуемый шаблон. Привлекают внимание нарушения в последовательности датировок следственных документов. На анкете арестованного Аюпова Идриса и протоколе его первого допроса стоит дата – 8 января 1938 г. А постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения, если верить бумаге, оформлено лишь 7 января 1938 г. Вероятнее всего, ни одна из дат не является истинной, и подготовлены материалы были в разное время и разными людьми. Вполне возможно, что какие-то из материалов дела (скорее всего, постановление об аресте) написал специальный следователь, занятый исключительно подготовкой документов, а арестованных, проходивших по этим документам, такой следователь и в глаза не видел.
В анкете арестованного указано, что по социальному происхождению Аюпов Идрис – кулак, а по национальности – татарин.
Поясним ряд нюансов, связанных с этими анкетными данными. Национальность арестованных играла важную роль в зимний период репрессий 1937–1938 гг. Параллельно с приказом № 00447 велись массовые кампании по разоблачению иностранных шпионов и агентов иностранных разведок. Они известны в историографических описаниях данного периода в качестве операций по «инобазе». В декабре-январе 1937–1938 гг. следователей усиленно ориентировали именно на «разоблачение» шпионов иностранных разведок. Но оформление дел велось по канонам, выработанным в ходе арестов августа-декабря 1937 г. по приказу № 00447, и арестованные осуждались именно тройками УНКВД, как предусматривал Оперативный приказ «кулацкой» операции. Исследователь сталинских репрессий В. Хаустов приводит в своей совместной работе с Л. Самуэльсоном развернутую цитату из аппаратной переписки Фриновского и Дмитриева относительно проведения иностранных операций, в которой содержится выговор Дмитриеву за то, что среди арестованных по польской, немецкой, латышской операциям практически нет реальных немцев, поляков, латышей и т. д. [349]349
Хаустов В., Самуэльсон Л.Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009. С. 295.
[Закрыть]Для местных следователей все эти нюансы в приказах и операциях не имели существенного значения: они были вынуждены оформлять сотни арестованных, в короткие сроки, отпущенные начальством на выполнение приказов и разнарядок. Но национальность, не тождественная титульной (т. е. русской), вполне могла стать дополнительным аргументом для работников НКВД при принятии решения, где и кого арестовать.
Татарское население Прикамья было одной из жертв такого поворота событий. Арестованных обвиняли в шпионаже в пользу Японии и разведок других иностранных государств. Свердловское начальство УНКВД специально акцентировало внимание своих подчиненных на национальной и социальной принадлежности возможных «врагов». Один из сотрудников НКВД, занимавшийся оформлением дел по «инобазе», когда позднее сам давал показания следствию после ареста в 1939 г., следующим образом описывал свое участие в арестах и следственных мероприятиях по делам краснокамских татар:
«…Бывш. руководством УНКВД по С. О. [Свердловской области. – А. К.] Дмитриевым в декабре 1937 года была спущена директива, проработанная на оперсовещании Особдива, где требовали „усиления“ следственной работы, следователей клеймили, что они допускают показания обвиняемых, где они признаются в антисоветской агитации. В директиве ставится точка над И, утверждая, что это не просто антисоветские агитаторы, что татары и кулаки – это база иноразведок, это шпионы и диверсанты, поэтому нельзя ослаблять преступления.
На основании этой директивы проводились операции по татарам, эту операцию проводил и Особдив 82 в Краснокамской ссылке с 31.12.37 г. на 1.1.1938 года. Я был в Свердловске по вызову Дмитриева […] и вернулся в Пермь 5.1.38 года.
Из числа арестованных татар-кулаков Краснокамской ссылки в количестве 100 человек мне „оставили“ группу в 8 человек, так как остальные уже „признались“ до моего приезда. При вызове меня к Мозжерину мне было указано, что руководитель этой диверсионной группы Ярмухаметов, все остальные – рядовые диверсанты. Диверсии проводились на Краснокамском промысле нефти. В соответствии с чем и нужно сочетать показания обвиняемых. Зная, что обвиняемые являются антисоветскими личностями, враждебно настроены, я обострял их показания при составлении протоколов согласно данным мне распоряжениям…» [350]350
Выписка из протокола допроса Голдобеева Николая Павловича. От 6 марта 1939 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 13864. Л. 44–45.
[Закрыть].
В другом следственном деле сохранились показания еще одного бывшего сотрудника Пермского НКВД – Аликина Аркадия Михайловича, данные им 9 мая 1939 г. на допросе в следчасти НКВД СССР. Они позволяют узнать, каким образом была организована операция по аресту краснокамских татар:
«…из числа арестованных по так называемой базе иностранных разведок, в декабре месяце 1937 г. или январе 1938 г., Особый Отдел во главе с Мозжериным арестовал более 150 человек татар, трудпоселенцев, а также несколько человек пермских татар, работающих в местном Военторге.
…Чтобы арестовать этих татар Мозжерин командировал в Краснокамск /место расположения трудссылки/ Бурылова Д. А. Последний, так как в Особом отделе на указанных татар никаких компрометирующих материалов не было и даже не были известны их фамилии, прибыв в Краснокамск, обратился в комендатуру Трудпоселка с тем, чтобы ему представили списки и личные дела находящихся в трудпоселке татар. Получив эти документы Бурылов на „глазок“ стал подбирать людей для предполагаемого ареста.
К этому времени в Краснокамск прибыли Мозжерин и Демченко, и все, вместе подобрав таким способом необходимое количество людей для ареста, приступили к операции. Ни ордеров, ни постановлений на арест Мозжерин, Демченко и Бурылов не выносили, а просто врывались в бараки, арестовывали людей, группировали их на грузовых автомашинах.
Пока арестованные татары группировались на грузовых автомашинах, их семьи, родственники и знакомые толпами собирались у стоянки автомашин, женщины и дети плакали, а некоторые мужчины высказывали явное недовольство совершаемым произволом.
Бурылов, производивший операцию, позднее рассказывал мне, что тех татар, которые пытались проявлять активно свое недовольство, Мозжерин приказал втаскивать на автомашину и арестовывать. Затем, когда автомашины с арестованными татарами направлялись к вокзалу, толпы их окружавшие, двигались за ними в том же направлении, увлекая за собой и других. […]
В Перми для того, чтобы легче было обмануть татар при подписании протоколов, их согнали в одну большую комнату в помещении горотдела, а затем по одному вызывали на допрос и давали подписывать фиктивные протоколы, а затем направляли в тюрьму. […]
Так, Мозжериным была искусственно создана татарская шпионско-диверсионная организация, действовавшая якобы в пользу японской разведки. Для того чтобы эта организация была увязана с частями 82 стрелковой дивизии, во главе ее были поставлены вышеупомянутые татары из военторга.
[…] татарское дело, оно, как мне известно, неоднократно направлялось на тройку и на рассмотрение по альбому, но каждый раз возвращалось за отсутствием лимита, после ареста Левоцкого Мозжерину и другим было ясно, что созданное ими дело необходимо было прекратить, однако они вновь его оформили и направили на тройку, решением которой до 60 человек были приговорены к ВМН, остальные находятся в тюрьме…» [351]351
Выписка из протокола допроса Аликина Аркадия Михайловича. От 9 мая 1939 года// ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. № 14756. Л. 72–73.
[Закрыть].
В описываемой операции по аресту краснокамских татар видно, что для следователей главным была массовость и скорость в организации арестов. Принадлежность будущего арестованного к определенной социальной и национальной группе ссыльных татар становилась причиной для его репрессирования.
Материалы дела по Аюпову Идрису не дают оснований напрямую включить его в группу арестованных краснокамских татар, упомянутых в показаниях бывших следователей НКВД. Хотя наличие связи вполне возможно. При аресте Аюпов проживал и работал в г. Краснокамске. Он был обвинен в работе на японскую разведку. Материалы его первого, январского допроса дополнены двумя допросами от 9 сентября и 12 октября 1938 г., которые вели другие следователи. И так как в деле осталась расписка, что арестованному 7.02.1938 г. объявили об окончании следствия, дополнительные протоколы становятся свидетельством, что его дело было направлено на доследование вместе с другими следственными делами, вполне вероятно, «за отсутствием лимита».
Вернемся к показаниям Идриса Аюпова. Они вскрывают значимые для следователей на рубеже 1937–1938 гг. элементы технологии социального номинирования арестованных как врагов советской власти. В показаниях, оформленных 8 января 1938 г. и, как потом выяснится, полностью сфальсифицированных следователем (что согласуется с показаниями Аликина А. М. о том, как проходило оформление дел на арестованных краснокамских татар), есть всего лишь один вопрос и один ответ:
«Вопрос: Вы арестованы как участник Диверсионно-Повстанческой организации. Признаете Вы себя в этом виновным.
Ответ: Да признаю. Ибо я, будучи завербован в 1936 году агентом Японской разведки Абатуровым Галлеем и по его заданию в июле м-це 1937 года, вывел из строя три машины Эл. Мотора в цехе № 10 Бумкомбината путем заброски в него металлических… [неразборчиво. – А. К]. Работал я в то время в цехе № 10 в качестве Эл. монтера. (С. 5)» [352]352
Протокол допроса Аюпова Идриса. От 8 января 1938 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 14871. Л. 5.
[Закрыть].
И если бы не возвращение дела на новое оформление, не повторные допросы осенью 1938 г., то, наверное, вряд ли можно было бы узнать, что никаким электромонтером арестованный никогда не работал.
На повторном допросе от 9 сентября 1938 года следователь уточняет социальное происхождение Аюпова. Задает вопросы про то, как тот попал на Урал, чем занимался его отец. Здесь можно увидеть лишь поиск дополнительной информации относительно принадлежности арестованного к социально неблагонадежной категории раскулаченных, высланных в начале 1930-х гг. на Урал на поселение.
А вот 12 октября следователь стал задавать уточняющие вопросы по обвинениям, предъявленным в начале года. Ответы зафиксированы, скорее всего, вполне реальные, так как текст протокола допроса вполне определенно указывает на допущенные первым следователем фальсификации. Поэтому приведем выдержки из стенограммы допроса от 12 октября 1938 г., показывающие, как его сделали электромонтером и контрреволюционером:
«Вопрос: Скажите подробно о вербовке Вас в контрреволюционную организацию?
Ответ: В контрреволюционную организацию меня никто не вербовал, существует ли таковая, мне ничего не известно.
Вопрос: В январе месяце 1938 года Вы давали показания о том, что являетесь участником контрреволюционной организации?
Ответ: Я никогда таких показаний не давал, повторяю, что в контрреволюционной организации я не состоял и никакой к-p работы не вел.
[…] в январе 1938 года в г. Краснокамске следователь – фамилии не помню – меня допрашивал, а потом прочитал, что я к советской власти отношусь хорошо, это я подписал, больше ничего не подписывал.
Вопрос: Вы работали когда-либо на Краснокамском комбинате в должности электромонтера?
Ответ: Электромонтером и вообще на Краснокамском бумкомбинате я никогда не работал. Я все время работал ассенизатором на своей лошади» [353]353
Протокол допроса Аюпова Идриса. От 12 октября 1938 года// ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 14871. Л. 8-10.
[Закрыть].
Несмотря на новые показания, полученные в ходе дополнительных допросов, на вскрывшиеся противоречия с ранее оформленными документами следственного дела, в обвинительном заключении от ноября 1938 г. записано, что Аюпов Идрис был участником японской диверсионной организации, который вначале во всем признался, а потом от показаний стал отказываться. И тройка при УНКВД Свердловской области 13 ноября 1938 г. приговорила его как участника «…к-p повстанческой организации, в которую был завербован в 1936 г. агентом японской разведки Абатуровым», к 5 годам исправительно-трудовых лагерей [354]354
См.: ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 14871. Л. 11–12.
[Закрыть].
Обратим внимание на показания бывшего работника НКВД Голдобеева Н. П., что тем, кто оформлял дела, начальство четко указало, как следует обвинять арестованных: не просто в шпионаже, в антисоветском прошлом или антисоветских разговорах, а в причастности к диверсиям на Краснокамском промысле нефти. Ведь именно так, не обращая внимания на реальную ситуацию, Аюпова Идриса «переквалифицировали» в электромонтера – высококвалифицированного рабочего промышленного предприятия, несмотря на то, что он не имел к этой профессии никакого отношения. В просмотренных делах это редкий случай профессиональной номинации, столь сильно меняющей реальный социальный статус арестованного. Представляется возможным полагать, что в большинстве случаев подобные манипуляции с профессиональным статусом были излишними, так как среди арестованных рабочих было и без того много. Фальсифицированное дело против Аюпова со всей очевидностью показывает, что подобные обвинения были естественным элементом следственных документов, подготавливаемых работниками НКВД в конце 1937-начале 1938 гг.
Августовское дело яйвинских повстанцевИз арестованных рабочих следователь формировал повстанческие сети и диверсионные группы. В первые месяцы арестов делалось это скрупулезно и по выработанным правилам: сбор свидетельских показаний, допросы обвиняемых, поэтапное вскрытие контрреволюционных связей – производственных, местных, региональных.
В качестве примера рассмотрим материалы архивно-следственного дела № 12567 по обвинению Ефименко Ивана Кирилловича и других, всего 36 человек. В деле присутствует 4 тома материалов. Вели следствие сотрудники Кизеловского ГО НКВД помощник оперуполномоченного Герчиков и сотрудник УНКВД по Свердловской области Марфин. В деле объединены две группы повстанцев. Одна сформирована из рабочих карьера «Известняк», а другая – из работников леспромхоза. Обе группы объединяет проживание в Яйвинском поселке, так как кроме упомянутых работников в общий список вошли и работники местной промартели.
В ряду других это дело выделяется по нескольким основаниям. Оно относится к августу-сентябрю 1937 г., но подготовка к нему может быть датирована июлем этого года, когда были оформлены первые протоколы допроса свидетелей и даже обвиняемых (аресты обвиняемых начались неделей ранее официальной даты начала кампании – 5 августа). В то же время всех обвиняемых осудили на тройке. Примечательно, что Герчиков, подготовивший основную часть материалов по этому делу, полтора года спустя сумел избежать наказания за эти репрессии.
Важным фактором, определившим выбор этого дела из череды других, можно считать его территориальные координаты – Кизеловский район, который был местом самых массовых репрессий рабочих в Прикамье.
Документация по оформлению дела очень обширна, к тому же она аккуратно, можно даже сказать – образцовым образом, оформлена. Есть свидетельские показания, обличающие врагов соввласти. Подшиты ордера на обыск и арест граждан. Присутствует и постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения – со всеми положенными визами и даже подписью арестованного. Содержатся описи имущества, составленные при обыске. Как положено, оформлены анкеты арестованных. Причем все – согласно правилам, в хронологическом порядке. В отличие от более поздних дел Кизеловского ГО УНКВД, документация не производит впечатления, что оформление призводилось в один день, тут же на допросе. Соответственно, после всей вышеперечисленной документации имеются протоколы допроса. Такое доказательно оформленное дело в ходе сбора следователем прямых и косвенных сведений об антисоветских настроениях обвиняемых, разросшееся до 2-х томов (3–4 тома относятся к последующей судьбе осужденных), позволяет увидеть некоторую «эталонную» модель конструирования следователем схемы разоблачений, которой его научили на инструктаже. Видимо, она должна была стать основным инструментом следователя в разоблачении на Урале масштабной повстанческой контрреволюционной сети. Но реалии кампании внесли свои коррективы, и следователи вынуждены были отказаться от такого детального и тщательного делопроизводства.
По материалам следственного дела все начинается заявлением старосты Яйвинского трудпоселка – А. Я. Толока (датировано 2 августа 1937 г.), в котором он сообщил, что в трудпоселке из антисоветски настроенных лиц организовалась контрреволюционная группировка. Толок собственноручно составил список этих лиц. Помимо фамилии, в списке представлена краткая характеристика антисоветских высказываний и настроений [355]355
Заявление от т/п Толока Андрея Яковлевича в гор. Отдел НКВД Кизеловского района Свердловской области от 2 августа 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 1. Л. 16–17.
[Закрыть]. Всего в этом списке пятнадцать человек. Две трети из числа упомянутых в списке были осуждены по описываемому делу № 12567 о контрреволюционной повстанческой организации. Спустя двадцать лет на допросе по факту этого заявления и протоколов допроса Толок говорил:
«…это было написано по просьбе сотрудника НКВД (фамилию не помню) с журнала всех замечаний и докладных на трудпоселенцев, работающих на пос. Яйва. Журнал этот хранился в спецкомендатуре, и замечания в него вносились разными лицами» [356]356
Протокол допроса Толока А. Я. от 25 июня 1957 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп.1. Д. 12567. Т. 3. Л. 63.
[Закрыть].
Кроме этого заявления, 4 и 5 августа Толок подписал пятнадцать протоколов допроса, в которых сообщал сведения об антисоветских высказываниях упомянутых в заявлении лицах. На том же допросе в 1957 г. он пояснял:
«…ни один из подписанных мной протоколов допроса при мне не писался, и, как правило, уже готовый, составленный, он мне давался на подпись сотрудником НКВД. […] сотрудник НКВД только устно заявлял мне, что на такое-то лицо мне нужно подписать протокол допроса» [357]357
Протокол допроса Толока А. Я. от 25 июня 1957 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 3. Л. 63.
[Закрыть].
Примерно то же сообщали на допросах в 1957 г. Головко X. Я. и Коледа П. М., подобно Толоку игравшие роль свидетелей по этому делу [358]358
См.: Протокол допроса Коледа П. М. от 26 июня 1957 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 3. Л. 68–69; Протокол допроса Головко X. Я. от 26 июня 1957 года //ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 3. Л. 65–67.
[Закрыть]. Отметим, что эти и другие свидетели (всего их восемь человек [359]359
В дальнейшем автору не встретилось больше ни одного следственного дела, где следователь строил бы свою доказательную базу при помощи такого количества свидетелей. Встречаются дела от сентября-октября 1937 г., в которых содержатся 1–2, редко больше, протокола допроса одного или двух свидетелей.
[Закрыть]) были соседями обвиняемых или же их коллегами по работе. В их анкете свидетеля были записаны те же, что и у обвиняемых, биографические данные: «кулак», «сын кулака», «сын торговца», «с 1933 года трудпоселенец» и т. п. Некоторые из них занимали административные должности – уже упоминался староста поселка, но свидетелем также выступал еще и работник отдела кадров местного лесозавода. По своим должностным позициям эти люди знали широкий круг людей, живших в поселке или работавших на лесозаводе. При желании следователь мог вполне включить в общий список повстанческой группы и их фамилии. Но не включил.
Яйвинский список стал одним из элементов, позволивших следователю сконструировать из мирных обитателей рабочего поселка повстанческую группу. Но и до составления этого списка следователи проводили ряд допросов для сбора компрометирующей информации на некоторых работников карьера «Известняк». Первые из имеющихся в деле показаний датированы 30 июня.
Почему возникла необходимость в списке? Вполне возможно, что на последнем перед началом операции инструктаже следователи получили указание: составлять и подшивать их к делам, так как они объединяли членов повстанческой организации в единое целое. Оформление дела свидетельствует о прилежании Герчикова, можно сказать, что и в этом вопросе он решил сделать все согласно указаниям и оперативно составил список; источником ему послужил журнал коменданта трудпоселка, где фиксировались бытовые проступки жителей поселка за предыдущие годы и их фамилии.
Со временем показания свидетелей со стороны окажутся ненужными, хотя и осенью 1937 г. они еще встречаются в других делах. А списки членов организации, напротив, будут очень востребованы, особенно в ноябре-декабре 1937 и январе 1938 гг., когда каждый фальсифицированный протокол допроса арестованных будет пестрить сведениями о тех, кто входил в повстанческое отделение, осуществлял вербовку, с кем держал связь и т. д. О механизмах этой фальсификации рассказывали сами работники НКВД, арестованные в свою очередь в конце 1938–1939 гг. [360]360
Можно привести показания бывшего начальника отделения Молотовского горотдела НКВД Королева П. М., который на допросе 22 мая 1939 года сообщал: «Моя преступная деятельность началась с октября 1937 года, когда ко мне как к начальнику отделения приходил ряд следователей для корректировки протоколов. Корректируя явно вымышленные протоколы и поправляя их, я вписывал дополнения по шпионско-диверсионной деятельности этих арестованных (фамилии не помню), давал следователю предположительные вопросы и ответы для дополнения протокола и, таким образом, как начальник отделения создавал вымышленные шпионско-диверсионные организации без наличия соответствующих материалов». Цит. по: Справка по архивно-следственному делу по обвинению Былкина В. И., Королева П. М. и других в количестве 16 человек. От 14 сентября 1955 года // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 3. Л. 173.
[Закрыть]
В настоящем деле надо выделить еще одну особенность: свидетельские показания брали у людей, которые затем не привлекались к судебной ответственности «за связь» с повстанцами. Проверка по базе репрессированных показала, что свидетели не были тройкой, то есть их не привлекали в рамках этой кампании к ответственности за связь с «врагами народа», о которых они обладали столь обширной информацией. Да и протоколы допросов некоторых свидетелей в 1957 г. говорят о том, что они не были арестованы за документально подтвержденную связь с повстанцами. Таких свидетелей могли арестовать в октябре-ноябре 1937 г., так как само по себе письменное оформление факта знакомства с арестованными становилось основанием для включения в повстанческую группу.
Таким образом, в настоящем деле свидетель – это еще независимая фигура, которая выполняет самостоятельную роль в спектакле, поставленном следователем НКВД. И если свидетель все делает правильно, то остается на свободе. В более поздних делах необходимость в подобных свидетелях со стороны отпала, и их заменили перекрестными показаниями и списками членов организации, «полученными» от самих обвиняемых.
Важность роли свидетеля подтверждается многочисленностью допросов. Тот же Толок подписывал отдельный протокол на каждого из будущих повстанцев. Судя по этим документам, свидетели давали многословные показания, обличая своих соседей как антисоветчиков и вредителей. Вполне допустимо, что допрошенные в 1957 г. бывшие свидетели – Толок, Коледа и Головко – говорили правду, утверждая, что их показания от 1937 г. были составлены следователем заранее. Хотя вполне возможно, что свидетелей «готовил» следователь, подсказывая, как следует отвечать, либо они хорошо понимали ситуацию, и вопрос следователя лишь указывал нужную тональность ответа. Нам же важен вывод, что, как следует из материалов дела, свидетельские показания формировали основания для привлечения новых фигурантов по делу. Базовый «список» повстанческой группы дополняется новыми фамилиями – знакомых и коллег по работе назначенных следователем повстанцев.
В этих ответах видна следственная схема, используемая для оформления компрометирующей информации. Вначале обозначался круг знакомых того либо иного подозреваемого или арестованного. В этот круг вовлекались и соседи по бараку (поселку), и коллеги по работе. В поселениях тех лет все друг друга знали и так или иначе соприкасались в повседневной жизни. «Штатный свидетель» мог рассказать об арестованном и его социальных контактах сам – сразу подробно отвечая на вопрос «Знаете ли Вы такого-то». Именно так оформлены допросы Воробьева А. А., чьи многочисленные показания стали основным компрометирующим материалом против семьи Ефановых. В записях допроса от 31 июля 1937 г. говорится о знакомстве Ефанова Ивана с Истоминым Федором Михайловичем, описан круг его знакомств и приведены воспоминания Воробьева, как Ефанов на «работе заявил, что в управлении государством находятся люди, которые издеваются над народом, устанавливают большие нормы выработки, а платят за работу мало» [361]361
Протокол допроса свидетеля Воробьева А. А. от 31 июля 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 53.
[Закрыть].
Если допрашиваемый сразу не понимал, о чем надо рассказывать, то следователь готов был задать дополнительный вопрос: «Расскажите, с кем Ефанов Николай в близких взаимоотношениях на работе и в быту?» – а затем, продолжая «помогать» свидетелю, уточнял полученные данные:
Таким образом, следователь создавал социальную сеть из знакомых арестованного и, опираясь на эти данные, мог «формировать» местное отделение, так называемый взвод повстанческой организации, корректируя текст протокола допроса так, как это было ему необходимо.
Однако такое интенсивное использование свидетелей налагало и свои ограничения. Результаты допросов могли стать известными в поселке, а «будущие обвиняемые» могли сбежать. Кроме того, свидетель, находящийся на свободе, был подвержен ограниченному влиянию. Такой человек готов был подписать показания, где говорится о кулацком прошлом человека, на которого собираются компрометирующие данные, тем более что это было реальным фактом биографии и свидетеля, и всех его соседей по поселку, либо вспомнить высказывания, которые можно было бы трактовать как антисоветские. Но если показания не были сочинены заранее, сложно было добиться рассказов о серьезной диверсионной деятельности обвиняемого. Может быть, поэтому материалы следствия, опиравшегося на показания свидетелей, позволяли добиться лишь разоблачения антисоветски настроенных лиц. Со временем это стало считаться слабым аргументом, и потребовались более существенные показания на обвиняемых, «изобличающие» их в диверсионной деятельности.
В протоколах допросов яйвинских свидетелей, а затем в признательных протоколах арестованных остались следы важной для следователя информации о доказательствах антисоветских настроений или контрреволюционной деятельности. Подчеркнутые предложения – это воспоминания о бывших когда-то разговорах и произнесенных в них критических высказываниях в адрес власти и начальства.
Надо отметить, что такие разговоры до развертывания кампании по приказу № 00447, т. е. пока репрессии затрагивали в основном начальство, были естественным элементом рабочего быта. Критика советской власти звучала повсеместно. Ее невозможно локализовать территорией трудпоселков или ограничить социальный состав критикующих жизнь и быт рабочих людей кругом «озлобленных» бывших кулаков.
О том, как рабочие, не стесняясь в выражениях, давали самые нелицеприятные характеристики властным органам и персонам, можно судить по имеющимся в архивах документам – донесениям «секретных сотрудников» НКВД. Наиболее подробный цитатник таких высказываний, который был обнаружен автором, касался Лысьвенского горотдела УНКВД. Но и содержание следственных дел из самых разных регионов края свидетельствует, что подобные настроения были общими для рабочих всех предприятий и районов области.
13 марта 1936 г. Лысьвенский горотдел УНКВД по Свердловской области завел агентурное дело «Недовольные», по которому проходили рабочие Лысьвенского завода. Два осведомителя, упоминающиеся в архивных материалах под псевдонимами «Тверский» и «Рогачев», докладывают начальству о контрреволюционных высказываниях рабочих:
«…Пятилетки-то строишь, так шея то у тебя почему оторваться хочет, что ты хорошего получил? Ты зарабатываешь 3–4 рубля в смену, а купить сахару, так надо отдать 4 р. 60 коп., если сравнивать 1926 год, так пачка папирос стоила 14 коп, а теперь 2 р. 50 коп., стало быть, мы работаем за 18 копеек в смену, а еще говорят, благосостояние рабочих поднялось. Вот так бы подняли благосостояние рабочих, как живут Дитердинг(!) и Ратфеллер(!), тогда бы можно сказать об этом» [363]363
Спецзаписка Лысьвенского Горотдела УНКВД по Свердловской области. По агентурному делу «Недовольные». Составлена 29.11.1936 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 16880. Л. 100.
[Закрыть].
До 1937 г. следователи – сотрудники карательных органов понимали, что использовать эти сведения нет смысла. Руководство не одобрит раскрытие «дела», в котором только и есть что предъявить: доносы «агентов» о разговорах человека, в которых он критикует власти за плохое снабжение продуктами или маленькую зарплату. Проблемы со снабжением, бытовые неурядицы были естественным фоном жизни. Удивить ими кого-то было невозможно. В августе 1937 г. следователи получили санкцию на широкое использование при подготовке доказательного материала вольных пересказов, разговоров, которые велись за полгода до допроса свидетеля. Фактически они напоминали рассуждения на темы, обсуждавшиеся в рабочих кругах.
Типичный пример использования следователем информации от свидетеля есть и в деле яйвинских повстанцев:
«В апреле месяце 1936 года на квартире Ефанова Николая, в присутствии Ефанова Ивана, Гладкова Ивана. В разговоре Ефанов Николай заявил: „Советская власть только на дураках и проезжает […] Как найдется хороший человек, который направляет на правильный путь жизни рабочих и крестьян, во всю Европу Троцкист! Троцкист!; а мы – бараны, и рты разинем, слушаем, как обедню агитаторы служат. Мы вот с вами живем без цели, а вот взять Троцкого, Тухачевского, они имели цели и, конечно, пока будет жив Троцкий, он своей цели достигнет, у него много друзей, и авторитетный человек, не как наши руководители – дураки, на них смотрят везде, как на волков. Раз Троцкий больше имеет друзей, и авторитет значит за ним сила, которая имеется и у нас. Вы не смотрите на то, что кричат ура Сталину, это потому что народ запуган, особенно мы, трудпоселенцы. Мы ждем освобождения, поэтому больше надо молчать. Вот только сейчас поднимись что-нибудь, получится, как Пугачевское восстание, но только с победой, ведь каждый честный человек зубы точит и ждет своего время. Такие люди найдутся и у нас в карьере, хватит господам коммунистам на закуску, но только зубы поломают!“. Эту контрреволюционную повстанческую агитацию проводил Ефанов Николай и Ефанов Иван, а Гладков поддакивал и частично добавлял» [364]364
Протокол допроса свидетеля Воробьева от 1 августа 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 74–75.
[Закрыть].
Примечательно, что эта информация, оформленная как полученная от свидетеля Воробьева А. А., зафиксирована дважды, в этом же стиле оформляется его допрос от 2 августа 1937 г., только разговор тех же лиц уже был датирован ближе к августу 1937 г. – 16 июня т. г. [365]365
Протокол допроса свидетеля Воробьева от 2 августа 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 95–96.
[Закрыть]
В материалах дела против Ефановых собрано несколько показаний различных свидетелей, причем почти все они относятся к периоду до 5 августа 1937 г., когда официально начались аресты по интересующей нас операции [366]366
Т. к. по делу проходило трое Ефановых: Василий – отец и двое сыновей – Иван и Николай, то протоколы допроса Воробьева А. А. были оформлены против каждого из них. См.: Протокол допроса свидетеля Воробьева от 1 августа 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 74–75; Протокол допроса свидетеля Воробьева от 2 августа 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 95–96, 98-100. Помимо Воробьева А. А. по делу об антисоветской деятельности Ефановых был допрошен в качестве свидетеля Поставалов П. С. Основной акцент был сделан на высказываниях против советской власти Василия Ефанова. См.: Протокол допроса свидетеля Поставалова П. С. 2 августа 1937 г. // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12567. Т. 2. Л. 101 (с оборотом).
[Закрыть].
Фундаментом обвинения в этом случае стали антисоветские разговоры, которые велись там-то и тогда-то. Так же строятся обвинения и против остальных яйвинских повстанцев.
Недостатки описанной схемы конструирования социальной сети из знакомых и коллег арестованных и обвинения в антисоветских настроениях проявились почти сразу. Следователь должен был вести скрупулезный сбор самой различной информации. И лишь на ее основе формулировать итоговое обвинение. Собственно допросы участников контрреволюционной группы в рамках этой схемы не имеют особого значения, так как их признание подтверждает уже доказанную вину, а отказ свидетельствует о естественном запирательстве виновного. Еще одним и, пожалуй, самым крупным для той ситуации недостатком было медленное развитие событий по этой модели. За полтора месяца работы два следователя смогли «вскрыть» повстанческую сеть всего из 36 человек. Эти темпы не устраивали свердловское руководство, которое стремилось не просто в срок выполнить план по арестам 10000 человек, но и перекрыть нормативы [367]367
Необходимо отметить, что для следователей до августа 1937 г. вполне обычным делом был сбор доказательств на группу в течение полугода или даже больше. Ускоренные темпы работы означали: завершить следствие в шесть недель. Так, во всяком случае, понял Герчиков новые инструкции, пересказанные ему начальством на летних совещаниях.
[Закрыть].
