355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » С. Обрант » Школа корабелов » Текст книги (страница 3)
Школа корабелов
  • Текст добавлен: 6 ноября 2017, 01:30

Текст книги "Школа корабелов"


Автор книги: С. Обрант



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава третья
ВСТРЕЧА НА МОСТУ

1

На одном из крутых поворотов Екатерининского канала высится трехэтажное кирпичное здание старинной архитектуры. При взгляде на него бросается в глаза разница между средним, господским, этажом и двумя другими, предназначенными для слуг. Для барина огромные окна меж пилястрами, широкий балкон с затейливой решеткой, для крепостных – маленькие окошки у земли и крыши.

С фасада здание почему-то вылезло на тротуар, словно его кто-то подталкивал сзади, пытаясь сбросить в канал.

Меж тем позади дома простирался обширный пустырь, разгороженный высоким, глухим забором, вдоль которого расползлись флигельки, конюшни, амбары и сараи.

Таков был внешний вид училища Корабельной архитектуры. В первом этаже располагались квартиры учителей, второй занимал директор Катасанов, а само училище помещалось в верхнем этаже, разделенном перегородками на клетушки. По одну сторону длинного коридора разместилась канцелярия, комната для дежурного, кладовые и прочие служебные помещения, по другую – классы и спальни.

Прошло немного более года с того дня, когда Саша Попов и его приятели оделись в серо-зеленые камзолы из толстого солдатского сукна, в широкополые треугольные шляпы, белые чулки и туфли с пряжками. Мальчики недолго щеголяли в этой форме. Путихов приказал хранить ее в кладовой и выдавать только по праздникам. В обычные дни воспитанники ходили в равендуковых рубахах, в грубых канифасных панталонах и кожаных сапогах.

Зимний морозный день. Сквозь запорошенные снегом окна струится слабый свет. Лохмотьями висят на сырых стенах заиндевевшие обои. Холодный воздух пропитан острым, противным запахом сивухи. Запах исходит от великовозрастных учеников, дремлющих на задних партах, от учителя чистописания Козлова. Долговязый, с длинными, по колени, руками, он ходит меж парт и, качаясь, заглядывает в тетради. Пятую неделю выводится опротивевшая всем буква ижица.

– Колодкин, ты, ско-ти-на, зачем штоф ри-суешь? – бормочет учитель, заплетающимся языком.

– Помилуйте, судырь, это же буква, – возражает воспитанник.

Синюшное лицо Козлова становится багровым. Махая руками, как коромыслом, он звонко шлепает ладонью ученика по уху. От таких ударов у мальчиков потом долго стоит звон в ушах и шум в голове.

– Шут гороховый! – гневно произносит Саша Попов.

– Кто сказал «шут»? Кто сказал, «шут гороховый»? – засуетился учитель. – Всех пересеку, шкуру сниму, злодеи!

– Не можно всех пересечь, розог не хватит, – насмешливо замечает Ваня Осьминин.

Козлов бежит к нему, спотыкается и грузно валится на пол. Подняться он не в силах. Под дружный хохот класса Осьминин, Колодкин и Углов тащат учителя в угол за классную доску. Через несколько минут оттуда слышится громкий храп.


Класс живет обычной жизнью. Проснулись обитатели «Камчатки». Восемнадцатилетний Матюха Чулков, прозванный Матюха Вульгарис, вытаскивает кувшин русской пенной и лихо потрясает им над головой. Жестяная кружка идет по кругу. Спиридоныч – щуплый, лысый человек с бабьим лицом, затягивает тоненьким голоском песню. Кто-то достал карты – и стол моментально очищается для игры. Играют на деньги, на любые вещи, которые можно променять на водку.

Матюхе сегодня не везет. Он проиграл весь наличный капитал – три гривны медяками – и тщетно шарит по карманам в поисках завалившегося грошика. Можно, конечно, сходить в соседний класс, собрать дань с малолетних воспитанников, но Вульгарно еще вчера обобрал мелкоту дочиста. Как быть? Матюха снимает с себя грязную нижнюю рубаху льняного полотна и бросает ее на стол. Игроки критически разглядывают рубаху.

– Как, Спиридоныч. пойдет? – спрашивает Кузя Бобыль, воспитанник неопределенного возраста с чахоточным румянцем на лице.

– Пойдет, братки, за три копейки пойдет. Токмо пущай потрясет ее малость.

Чулков не согласен с оценкой Спиридоныча. Некоторое время идет торг, сопровождающийся бранью. Наконец рубаха оценена в семь копеек, и Матюха жадно хватает выданную ему карту. Его широкоскулое лицо напряжено, мутные глаза лихорадочно следят за руками банкомета.

– Плакали твои денежки, Матюха, – насмешливо произносит Бобыль после очередного проигрыша Чулкова.

Незадачливый игрок просит не выключать его из игры, умоляет поверить в долг, клянется всем достоянием своего родителя – полицейского надзирателя. Игроки не обращают на Матюху внимания, и это еще больше распаляет его. Он озирается по сторонам и вдруг замечает в руках у Попова учебник арифметики. «Отобрать, – думает он, – не меньше рубля потянет, а может, не стоит». Матюха колеблется, но не сводит глаз с книги. В трезвом виде он и не подумал бы связываться с Поповым, которого боится так же сильно, как и ненавидит. Уже несколько лет Чулков мечтает отнять у него власть над охтенскими подростками. Когда многие из них пошли за Сашей в училище, Матюха, съедаемый завистью к нему, упросил отца устроить его туда же. Но и здесь Попов прочно утвердил за охтенцами независимость, и даже самые отпетые воспитанники избегали стычек с ними.

Воинственное настроение Чулкова по мере действия винных паров растет. Приняв, наконец, решение отобрать книгу, он двинулся на охтенцев, щедро рассыпая тумаки.

– А ну, брысь, мелюзга!

– Куда лезешь, медведь?

– С цепи он, что ли, сорвался?

– Что с ними говорить, загнуть ему салазки!

– Кому салазки? Мне? Ах вы, пескари мелководные!


Чулков рубанул сплеча Андрея Углова и с силой толкнул Колодкина, стоявшего подле Попова. В следующий миг охтенцы повисли на Матюхе, пригибая его к полу.

Камчатцы прекратили игру. Бобыль подошел к Попову.

– Не по правилу Матюху свалили, атаман. Этакая куча кого хочешь одолеет. Вот с Федькой у тебя драка была правильная, один на один. За ту драку от нас тебе и почет. А это… Тьфу! Иль ты Вульгариса боишься?

Саша ничего Бобылю не ответил.

– Молчишь? Ладно! Не хочешь сам с Матюхой биться, пощады от нас не жди. И недорослям твоим крышка.

– Не пугай! Мы не вороны, нас таким чучелом, как ты или твой Матюха, не испугаешь. Погляди!

Саша свистнул. Охтенцы, оставив жертву, дружно бросились к нему Попов жестом приказал им отойти в сторону.


Чулков вскочил на ноги. С перекошенным злобой липом он ринулся на Сашу. Весь класс обступил противников, предвкушая интересное зрелище Но бой был коротким. Неуклюжему Матюхе никак не удавалось ударить Сашу, отлично изучившего его повадки. На какой-то миг Попов очутился в медвежьих объятиях Чулкова, но тут же рванулся вниз, стремительно выпрямился и изо всей силы стукнул противника кулаком в подбородок. Матюха присел от боли и громко, по-собачьи, завыл. Прозвенел колокольчик, возвещающий конец урока. Воспитанники растормошили спящего Козлова, вытолкнули его за дверь и сами высыпали в коридор, где уже толпились ученики других трех классов.

2

Воспитанники делились на две группы. Одна стремилась к знаниям и потихоньку двигалась в науках своими труднопроходимыми тропами. Другая состояла из усатых и бородатых «недорослей», завербованных Путиховым для счета. Эти и днем и вечером шатались по улицам и рынкам, пьянствовали, играли в карты, приставали к прохожим и наводили страх на жителей всего квартала, прилегающего к училищу.

Объединяла всех воспитанников общая ненависть к учителям. Да и было за что их ненавидеть. Грубые, невежественные, постоянно пьяные, они издевались над учениками, терзали и мучили их.

Самым жестоким из учителей был мичман Апацкий. Внешне вежливый, он щегольски одевался и душился какими-то очень сладкими духами. Лицо его, с тонкой ленточкой усов над маленькими красными губами, можно было бы назвать красивым, если бы не глаза. Что-то ненормальное чувствовалось в них, блуждающих и беспокойных.

Мичман никогда не приходил на урок один. Его сопровождал дядька – матрос Мефодий – человек саженного роста и необычайной физической силы. Мефодий становился у стены и длинным батогом из воловьей кожи стегал каждого, кто пошевельнется за партой.

Единственным преподавателем, не применявшим розог, был учитель русской словесности Андрей Андреевич Редкозубов. В дни запоя он, как и другие, не посещал занятий, а когда заявлялся в класс, выглядел до того жалким, что многие воспитанники проникались к нему состраданием. Но трезвым он бывал редко. Обычно Редкозубов садился за учительский стол, клал лохматую седую голову на руки и застывал в этой позе до конца урока. Спал ли он с открытыми глазами или о чем-то сосредоточенно думал, понять было трудно. Да это и мало кого интересовало. Камчатцы еще до начала занятий отправлялись в город, а охтенцы либо просто бездельничали, либо занимались другими науками.

Учителя считали «тронутым», но Саша всей душой чувствовал, что это не так, что Андрей Андреевич вынашивает в себе тяжелое горе. Много раз Попов пытался заговорить с ним, отвлечь его от горьких мыслей, однако попытки эти ни к чему не приводили. Однажды Саша подошел к столу учителя и громко, чересчур громко для тесной комнатушки, спросил:

– Господин учитель, не знаете ли вы, кто такой Александр Радищев?

Редкозубов вздрогнул, точно его обожгли, оглянулся вокруг и поднял ожившие глаза на Попова.

– Ты спрашиваешь о Радищеве? Почему ты спрашиваешь о нем? Ты хочешь посмеяться надо мной? – гневно спросил он.

В классе стало тихо. Таким тоном учитель разговаривал впервые. Все посмотрели на Сашу, который пытался сообразить, почему рассердился Редкозубов.

– У меня и в мыслях такого не было, господин учитель. Я слышал имя Радищева и хочу знать, кто он.

– От кого ты слышал это имя?

– От студента Ивана Гроздова, господин учитель.

– Почему же он не рассказал тебе, кто есть Радищев?

– Не могу знать, господин учитель. Студент говорил о нем со своим другом Аксеновым, а когда я подошел, они замолчали. Потому-то я и постеснялся расспрашивать.

Редкозубов пытливо посмотрел в открытые, ясные глаза Попова, с трудом поднялся со стула и, пройдя между партами, остановился у пустующей Камчатки.

– Садись на место, Попов, – мягко сказал он и, выждав немного, продолжал: – То, о чем мы с вами будем здесь говорить, ребята, не должно…

Редкозубов замялся, подошел к двери и заглянул в коридор. Вся эта таинственность сильно подействовала на учеников. Они следили за каждым движением учителя, который вернулся к своему столу, все еще, видимо, колеблясь: достойны ли они того, чтобы раскрыть им тайну загадочного имени.

– Мы слушаем вас, господин учитель, – тихо сказал Саша.

– Да, да… – решился, наконец, Редкозубов. – Имя писателя Александра Николаевича Радищева нельзя громко произносить в нашей империи. Сочинения его строжайше запрещены монархом. А знаете почему? Потому что для царя и его вельмож сие имя страшнее и ненавистнее имен Дантона, Робеспьера и Марата.

– А кто такие Дантон, Робеспьер и Марат? – спросил Ваня Осьминин.

– Погоди, не перебивай. Когда-нибудь о них я расскажу подробно. Слышали вы о якобинцах?

– Это которые отрубили голову французскому королю Людовику XVI? – спросил Попов.

– Они самые. А что вы знаете о Разине и Пугачеве? Кто хочет сказать, поднимите руки.

Поднялся десяток рук. Учитель повел глазами по лицам учеников и остановился на Колодкине.

– Говори ты, только не шуми особо. Мы здесь не глухие, а тем, кто за дверью, незачем слышать нас.

– Стенька Разин и Емельян Пугачев были атаманами разбойных людей. Они хотели стать царями и подбивали честной народ на грабеж и злодейство, на смуту…

– Довольно, Колодкин. Так говорят и мыслят все, кто глух к страданиям народа, к страданию миллионов обездоленных тружеников, стонущих под игом рабства. Не на смуту подбивал Пугачев простых русских людей, а на смертный бой с царем, и дворянами за вечную вольность. Но не о Пугачеве речь, а о том, кто был для покойной императрицы Екатерины гораздо страшнее Пугачева, об Александре Радищеве.

Охваченный порывом, Андрей Андреевич вдохновенно рассказал о трудах и жизни Радищева, чей богатырский дух, чью железную волю не сломили ни сырые казематы Петропавловской крепости, ни сибирская каторга. Прочитав отрывок из «Путешествия…», Редкозубов повторил фразу: «О! Если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом… главы бесчеловечных своих господ…»

– Видите, ребята, – сказал учитель в заключение, – каждое слово этого великого сына отечества точно меч падает на голову деспота. Вот почему русские дворяне и цари будут всегда ненавидеть Радищева.


Когда прозвонил колокольчик, возвещающий конец урока, учитель обмяк, устало свесил голову и как-то боком, виновато озираясь, вышел из класса. Воспитанники, точно зачарованные, несколько минут продолжали безмолвно сидеть за столами.

– Вот это да! – протянул восхищенно Яша Колодкин.

– О ком ты, Яша? – спросил Осьминин.

– О Радищеве, конечно! Слушал я Редкозубова, а сам все время о нашей школе думал. Очень похоже выходит. Терпим мы голод и холод непомерные? Терпим! Бьют нас смертным боем все, кому не лень? Бьют! Заместо царя – Путихов, а царедворцы Семен Апацкий, Козел, Дейч…

– А заместо бога кто у тебя поставлен? – спросил Углов.

– На господа-бога генерал наш Катасанов похож, – насмешливо заметил Осьминин. – Меж ним и богом только и разницы, что господь живет над нами, а генерал под нами. Ни тот ни другой заботами о рабах своих себя не обременяет. Ни того, ни другого нашему брату лицезреть не дозволено.

– Ты, Ваня, того… Бога не трожь, – тихо проговорил Алеша Соколов, болезненный паренек, с бледным, изможденным лицом. – Не бери греха на душу. Бог – он все видит и слышит. Сказано в писании: страждущим на земле в небесах воздастся.

– Ну, пошел, святоша! Поди-ка кротость свою Матюхе Вульгарису снеси. Он тебя быстрехонько в рай переправит, – сердито возразил Осьминин.

Саша Попов не вмешивался в разговор. Он все еще находился под впечатлением оды Радищева. Горячие, страстные слова первого русского демократа-революционера о грядущем свободном русском землепашце, который сам будет решать судьбу своего государства, открыли ему новый, неведомый мир. Многого Попов еще не понимал, но мир этот казался ему прекрасным.

Услышав имя Редкозубова, Саша очнулся. Товарищи наперебой спешили высказать свое мнение об учителе.

– А смел до чего! – восторгался Андрей Углов. – И кто бы мог подумать о нем такое? Да ведь только за свои слова о Пугачеве он в Петропавловку угодить может. Не дай бог – Путихов либо Апацкий про те слова узнает.

Попов отошел к учительскому столу и внушительно произнес:

– Хлопцы! Учителя Редкозубова не подводить, о его речах ни слова!

– Никто, Саня, болтать не будет, ты сам это знаешь, – заявил Осьминин. – Камчатцев на уроке не было, а в своих ребятах мы уверены. Лучше давай о другом подумаем, как сделать так, чтобы Редкозубова от водки отучить хоть малость.

Раздалось несколько голосов:

– Правильно! Учитель он хороший!

– Глядишь, и в математике бы помог. Каждому, небось, пристыло с Карлу шей зады твердить.

– Верно! Мы уже дробные числа и проценты по учебнику Гурьева одолели, а Карлуша нам все еще про сумму и разность долбит.

– А задачки как решает, – смеясь говорил Осьминин. – Давеча путал, путал, а под конец совсем запутался и бросил. А Саня походя ту задачу решил.

– Так как же, Саня, насчет Редкозубова? – напомнил Колодкин. – Согласен ты с Осьмининым или не согласен?

– От моего согласия учитель пить не перестанет, – пожал плечами Попов. – Покамест, говорят, от запоев лекарств нету. Однако за какую-то душевную струну учителя мы сегодня зацепили, и видите, как отменно она заиграла! Токмо струна эта ненадежная. Со звонком Редкозубов опять духом пал и, надо думать, прямо в кабак пошел. Нет, к Андрею Андреевичу другие ключи подбирать надо.

Попов задумался. Воспитанники молча уставились на него; они верили, что он найдет правильное решение и что-нибудь придумает.

– Хлопцы! Кто из вас знает дочку Редкозубова? – тряхнув головой, спросил Саша.

– Эго Наташку-то? Чего ее знать? Девчонка как девчонка! – презрительно заявил Колодкин.

– Ах ты, бес рыжий! – возмутился Углов. – Сам на нее из окошка сколько раз глаза пялил.

– Кто пялил? Я? Да ты сам влюблен в нее по уши…

– Заткнись, Яша! – прикрикнул Попов.

– Дай-ка я скажу, – вмешался Алеша Соколов. – За Наташей мичман Апацкий гораздо увивается. Я у окошка сижу, мне все видать. Она за батей в кабак, а он уж тут как тут.

– Каждый вечер?

– Нет, Саня, не столь часто. Видится мне, раза три на неделе В остатние дни Наташка одна ходит, по Харламову мосту пройдет и на Большую Садовую сворачивает.

– Уж не хочешь ли ты знакомство с ней завести? Не станет она с тобой, Саня, разговаривать. Горда больно, – с сомнением произнес Яша Колодкин.

– Станет, коль отца любит.

3

С наступлением темноты Саша надел кожушок, вышел во двор и перемахнул через высокий забор. Обогнув пустырь и церковный сквер, он остановился у моста. Здесь он рассчитывал встретить Наташу. Раздумывая о ней, Попов вынужден был признать, что она очень красива. Ей не было еще и шестнадцати лет, а выглядела она совсем взрослой барышней.

«Хороша, должно быть, птичка, – насмешливо подумал Саша, – если ей нравится мичман Апацкий. А может быть, он ей вовсе не нравится, может, она не распознала его?

Ведь мичман по натуре волк, а с виду лиса. Как-то она со мной будет разговаривать? Еще подумает, что я к ней в кавалеры напрашиваюсь. Только этого недоставало. Сгоришь со стыда. Плюнуть разве и вернуться в класс? Нет, не уйду. Да и перед ребятами неловко. Назвался груздем, – полезай в кузов».

Над малолюдной набережной Екатерининского канала взошла луна. Было тихо и не по-мартовски тепло. Саше захотелось петь, и он сам удивился такому желанию. Чувство неловкости и легкого волнения прошло, уступив место нетерпению.

Из-за поворота показалась фигурка девушки. В темной кацавейке, отороченной белым заячьим мехом, в шапочке такого же меха, она приближалась легкой неторопливой походкой. Попов плотнее застегнул кожушок и двинулся ей навстречу.

– Извините, – могу я вас задержать на минуту?


Девушка чуть повернула голову, скользнула по Саше равнодушным взглядом и, не ускоряя шагов, прошла мимо.

Саша смущенно остался на месте. «Вот так познакомился! Неужто весь план рушится? Нет! Этого нельзя допустить. Гордячка проклятая!.. Подожди, ты у меня заговоришь!»

В два – три прыжка он догнал девушку и схватил ее за руку.

– Послушайте, я должен вам сказать нечто очень важное…

– Пустите мою руку, – хладнокровно сказала Наташа, силясь высвободить ее из крепких пальцев Попова.

– Сначала выслушайте…

– Пустите вы меня, наконец?

– Нет!

– Ах нет? Тогда я по-другому попрошу вас.

Наташа размахнулась и ударила Сашу по щеке. Пощечина ошеломила его, пальцы разжались. Девушка этим воспользовалась и побежала.

– Дура! – со злостью крикнул вдогонку Попов. – Я хотел говорить о твоем отце!

Наташа остановилась.

– Об отце? Что вы знаете о моем отце?

– Не могу же я кричать через мост. Подойдите ближе; не бойтесь, Наташа, я вас не трону. Клянусь всем святым, что никогда в жизни не прикоснусь к вам. Дело касается только вашего отца.

– Откуда вы меня знаете? Вы из школы корабелов?

– Да.

Наташа подошла к Попову, прислонилась к перилам моста и с любопытством поглядела на парня. Рослый, подтянутый, с мужественным лицом, он мало походил на воспитанников училища, грязных, обросших, с нездоровыми лицами.

– Говорите, я вас слушаю, – сказала она.

– Нет. Я вам ничего не скажу, пока вы не извинитесь.

– За что?

– За пощечину, конечно, – усмехнулся Саша.

Наташа улыбнулась. Она вдруг почувствовала себя с этим юношей легко и просто.

– Бедненький, вам очень больно? – шутливо спросила она.

– Не больно, а обидно.

– Вы сами виноваты в том, что я вас ударила. Нельзя сказать, что вы вели себя вежливо.

– Вы меня вынудили к грубости. Дело, о котором я хочу с вами говорить, для вас важнее, чем для меня.

Наташе примирительно протянула руку.

– Не будем ссориться. Если я вас обидела, прошу прощения.

Саша неловко пожал маленькую руку и быстро заговорил:

– Меня зовут Александром… Сашей Поповым. Родителей у меня нет… Кажется, я не то говорю… Не с того конца начал. Словом, в училище немало таких, как я, нищих… Попали мы туда случайно и, если нам удастся его закончить, мы станем инженерами. Трудная наша жизнь в школе, а самое худое в ней то, что учат нас плохо. Вот, кабы отец ваш пить перестал…

Наташа вздрогнула, как от удара. В длинных ресницах при свете луны блеснули слезинки. Закусив губу, она силилась удержать слезы, с минуту крепилась, а затем разрыдалась и повернулась к Саше спиной.

Чуткий к чужому горю, Попов не знал, как ее утешить. Врожденный такт подсказал ему, что лучше дать ей выплакаться.

Он стоял нахмурившись, сунув руки в карманы и молча глядел на вздрагивающие плечи девушки.

– Если бы вы знали, Саша, как тяжело мне смотреть на отца, каждый день видеть его таким несчастным! – всхлипывая, говорила Наташа, вытирая платком глаза. – Отец для меня все. Я так люблю его, что не в силах бороться со страшным пороком, который губит его.

– Андрей Андреевич вас любит?

– Странный вопрос. На всем свете у него нет никого, кроме меня.

– А коли так, скажите ему: пусть выбирает: либо вы, либо водка. Скажите, что вы достаточно натерпелись горя и больше так жить не в силах.

– Что вы говорите, Саша? Он ведь больной человек. Он уверяет, что и недели не проживет без водки.

– Всем пьяницам так кажется. Я на Охте повидал их много. Голову даю на отсечение, что ничего с ним не сделается. От твердости вашего характера теперь многое зависит. Андрей Андреевич допился до того, что ему долго не протянуть. Тут выбора нет.

– Хорошо, я попробую.

– Вот это – другой разговор. Мы будем бороться за вашего отца вместе, вы – дома, а мы – в школе.

– Спасибо вам, Саша. А теперь мне надо спешить. До свиданья.

Наташа шла улыбаясь.

Встреча с Сашей наполнила ее радостью, сердце подсказывало, что она приобрела в нем друга, способного вернуть ее отцу прежнее уважение.

На Сашу девушка произвела не менее сильное впечатление. Он вспомнил, как ею товарищи бросались к окнам, когда она показывалась на улице, и подумал, что теперь ему самому трудно будет удержаться, чтобы не глянуть на Наташу, хотя бы в окно.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache