Текст книги "Школа корабелов"

Автор книги: С. Обрант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава пятая
НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

1

Александр Семенович Катасанов стоял у окна кабинета и с горечью смотрел на солдат, присланных в адмиралтейство взамен охтенских плотников. Солдат пригнали много. Большинство их слонялось по двору, не зная, к чему приложить руки, и явно скучая.

Катасанов задернул штору, мрачно зашагал из угла в угол по зеркальному паркету. Жгучие до боли, себялюбивые, гордые мысли сменялись в его голове раздумьем о бесплодности хлопот и стараний. Приказ императора об увольнении охтенцев полностью нарушил жизнь в адмиралтействе. Кто знает, сколько потребуется труда и времени, чтобы избавиться от царящей кругом суеты и беспорядочной сутолоки, приспособить людей к делу и наладить нормальную работу на стапелях.

Александр Семенович тяжело вздохнул и остановился у большого чертежа, приколотого к столу. На белом листе плотной бумаги, будто выточенной из кости, красовался огромный трехдечный линейный корабль. Катасанов залюбовался рисунком; лицо его просветлело, глаза засияли и на тонких бледных губах заиграла улыбка. Тридцать лет, как он строит боевые корабли, красивые, прочные, мореходные. Его «Победоносец» уже четверть века украшает Балтийский флот, в то время как лучшие английские и шведские корабли плавают лет десять. Однако такого корабля, как на этом чертеже, еще никто не создавал. В какую ярость придут англичане и французы, когда Катасанов передаст флоту свой 130-пушечный корабль в двести футов длиной и пятьдесят шириной! Как хочется, чтобы скорее наступил этот день, – ведь годов, отсчитанных судьбой, остается мало, здоровье ухудшается…

И снова мысли генерала вернулись к адмиралтейству: «Кто подсказал императору нелепую мысль, из-за которой приостановилось строительство четырех новых судов, а главное – самого большого корабля в мире – его, Катасанова, „Благодати“?»

«Благодать»!.. Это имя дал кораблю сам император Павел. Только случайно Катасанов узнал, что слово «Анна» значит по-гречески «Благодать». Блистательную фаворитку царя Анну Петровну Лопухину прозвали Благодатью. Это слово красовалось на гренадерских шапках, на штандартах и корабельных флагах. Через Кушелева государь торопил Катасанова ускорить постройку гигантского корабля. Все шло как нельзя лучше: массивный киль «Благодати» оброс уже шпангоутами, лучшие охтенские плотники, резчики, кузнецы трудились на нем с восхода до заката солнца. И вот сейчас император сам воздвиг преграду успешным работам.

Размышления генерала прервал Путихов, потихоньку открывший двери кабинета. Заметив колебание не решающегося войти подчиненного, Катасанов крикнул:

– Да входи уж, коль пришел. Топчешься и скребешься у дверей, словно крыса. Видел, что в адмиралтействе делается?

– Так точно, ваше превосходительство, видел!

– Удар нанесен метко. Не иначе, как кое-кто из заморских друзей, обеспокоенных заигрыванием нашего государя с Наполеоном Бонапарте, боится растущего Балтийского флота и пакостит, чем может.

– Но ведь повеление с замене плотников поступило из канцелярии его величества, – возразил Путихов. – Неужто и там вороги есть?

– Они везде есть. Эта лиса – маркиз де Траверсе, что ныне Черноморским флотом командует, пригласил на службу своего соотечественника, корабельного мастера де Брюна.

– Не того ли, ваше превосходительство, что у турков семь лет служил?

– Того самого. По представлению Траверсе и адмирала Кушелева, государь назначил его директором адмиралтейства. Он только заступил на должность, а результаты, как видишь, уже «отличные». Что-то теперь с моим кораблем будет? Видно, не дожить мне до того дня, как его на воду спустят.

– Зря духом падаете, ваше превосходительство. Среди солдат можно отыскать изрядное число отменных мастеровых. Ежели в расстановке их порядок учредить, работа постепенно наладится.

– А ведь верно! Об этом я не подумал, – оживился Катасанов. – Сейчас вызову унтер-офицеров, пусть отберут знающих плотников. Солдат разобью на десятки и в каждый десяток дам два – три таких человека. Светлая у тебя голова, Евлампий Тихонович. Как там у тебя в училище?

– Полнейший порядочек, ваше превосходительство. Учителя хорошие, ученики сыты и всем довольны. Токмо вот письмо привез вам из Академии наук, ответ на нашу просьбу о назначении профессора математики.

Генерал прочел письмо. Академия предлагала директору училища вступить в переговоры с академиком Семеном Емельяновичем Гурьевым, который хотя и перегружен сочинением ученых трудов и лекциями, но, возможно, согласится давать уроки в училище корабельной архитектуры.

Поморщившись, Катасанов бросил письмо на стол. С именем Гурьева у него были связаны неприятные воспоминания. Двенадцать лет тому назад Александр Семенович приехал в Кронштадт, где Гурьев устанавливал гидравлическую машину для откачки воды из Петровского дока. Катасанов уже был известным корабельным мастером, а Семен Емельянович только молодым инженером. Правда, он побывал в Англии, куда был послан для обозрения гидравлических работ, и считался образованным человеком. У человека талантливого всегда много недругов; невзлюбил беспокойного, колючего инженера и Катасанов. Чего греха таить, – теперь Александр Семенович сознает, что главной причиной их ссор была его зависть к высокой образованности Гурьева. Корабельный мастер не верил в его работу, доказывал, что машина вовсе не нужна, что откачка воды из дока ручными помпами – дело куда более верное и спокойное.

Машина отлично выдержала все испытания. Семен Емельянович Гурьев получил чин капитана и был принят на флот. Хорошо еще, что он удержался там недолго. Александр Семенович до сих пор не без горечи вспоминает все те злые шутки, которые Гурьев отпускал в его адрес.

– Ваше превосходительство, – облегченно вздохнув, сказал Путихов, наблюдавший за генералом, – торопиться с этим делом не след. По слухам, профессор – человек вредный, занозистый. Тянуть его к нам на службу большой потребности нет.

– Ты так полагаешь? – спросил Катасанов, все еще думая о своем. – Признаться, профессор и мне не по нутру, я ведь Гурьева знаю давно.

– О чем же разговор, ваше превосходительство? Оставим письмо без внимания – и делу конец.

Генерал покачал головой и решительно сказал:

– Профессор по штату положен. Ежели по совести говорить, лучше Гурьева на эту должность человека не найдешь. Он и в математике знаток, и в механике, и в теории корабля. Поезжай-ка, Евлампий Тихонович, поговори с ним. Может, он еще не согласится, кто его знает… Нет, лучше я сам к нему съезжу, а ты наводи порядок в училище, чтобы не стыдно перед профессором было. Я к тебе на днях с инспекцией наведаюсь.

Титулярный советник мысленно усмехнулся. Сколько раз уж генерал грозился приехать с инспекцией… Путихов в это верил, как во второе пришествие.

2

В тесной квартире Гурьева на Стремянной улице всегда было людно. Сюда приходили за советом ученые, изобретатели, инженеры и студенты.

Встретила Катасанова жена профессора, Марья Ивановна, пожилая женщина с приятным, чуть курносым лицом и гладко зачесанными волосами. Она помогла генералу снять шинель и повела его в кабинет. Когда они проходили через столовую, три молодых человека почтительно поднялись из-за стола, и Марья Ивановна представила их генералу.

– Это мой сын Петр, – сказала она, глядя с улыбкой на высокого юношу с пытливыми серыми глазами, – студент учительской семинарии. А это его друзья по семинарии: Иван Петрович Гроздов и Михаил Михайлович Аксенов.

Оба студента робко склонились в поклоне. Катасанов из любопытства силился понять, что делает похожими друг на друга этих разных по внешности людей. Вскоре он сообразил, что сходство им придает общее для обоих выражение лица, полное той смутной тревоги и растерянности, которое он не раз замечал у людей, изнуренных нуждой и голодом. Петр выглядел совсем иначе.

– Сынок ваш, сударыня, личностью весь в Семена Емельяновича, – заметил Катасанов. – Небось, и в науках так же успевает?

– Ему-то легче учиться, господин генерал, чем его отцу. Семен Емельянович в бедности рос…

– Слышал я, что мужу вашему Екатерининскую премию за читку публичных лекций в Академии наук присудили. Надо думать, и доходы теперь у вас увеличились?

– Какие там доходы! Еле-еле концы с концами сводим. Едва лишняя копейка заведется, Семен Емельянович спешит отдать ее прожектерам на всякие там изобретения машин либо бедным студентам…

Гроздов и Аксенов покраснели. Заметив это, Марья Ивановна смущенно умолкла. Ласково поглядев на студентов, она улыбнулась и добавила:

– Ну, да что об этом жалеть! Всю жизнь без достатка прожили, зато душой не кривили и совесть перед людьми чиста.

Из соседней комнаты послышался громкий голос Семена Емельяновича. Катасанов поблагодарил Марью Ивановну и вошел в кабинет.

Гурьев был не один. Рядом, наклонившись над столом, стоял известный изобретатель Евстафий Кокушкин.

Профессор сразу узнал Катасанова и очень удивился его приходу.

– Тебя ли я вижу, Александр Семенович? Вот не ожидал! Ишь, какой важный стал, орденов-то на тебе сколько!

– А ты все такой же, Семен Емельянович, токмо седины прибавилось изрядно. Скоро ли освободишься? Я ведь к тебе по делу и тороплюсь…

Евстафий Кокушкин принялся поспешно собирать бумаги. Не глядя на Катасанова, он пробормотал тоном извинения:

– Сейчас, сейчас, ваше превосходительство… Если позволишь, Семен Емельянович, я к тебе завтра зайду.

– Погоди, Евстафий, не горячись. Генерал, не в обиду будь сказано, подождать несколько минут может. Присаживайся, Александр Семенович, мы сейчас закончим. – Гурьев наклонился к чертежу. – Так вот, мыслю я, что тут одного котла достаточно будет, давление пара мы с тобой потом точно посчитаем. От этого предвижу уменьшение потребного угля против прежнего не менее как на две трети. А что касается самой машины, то ее, я полагаю, можно приспособить не только для вытягивания корабельных болтов, но и для раскатывания медных листов. Сюда передаточные шестерни поставишь, а сюда пару добавочных чугунных катков. Понял меня?

– Твоя правда, Семен Емельянович! А я, вишь, не догадался, не додумал, стало быть, до конца… Не знаю, как тебя и благодарить…

– Ты мне, Евстафий, расчеты свои оставь, я их вечером еще раз проверю. А модель изготовим в мастерской Академии наук. Эту заботу я на себя возьму.

Кокушкин поклонился Катасанову и, провожаемый Гурьевым, вышел из кабинета.

Внимание Катасанова привлекла полка с книгами различной толщины в красивых переплетах. Увидев фамилию Гурьева на корешках, генерал открыл шкаф. «Опыт об усовершенствовании элементов геометрии», «Навигационные или мореходные исследования», «Основания дифференциального исчисления», «Основания арифметики»…

Катасанов завистливо подумал: «Видать, Семен Емельянович зря времени не теряет, вон какую гору насочинял».

– Извини, генерал, что заставил тебя ожидать, – услышал Катасанов за спиной голос профессора. – Чем это ты увлекся?

– Любуюсь на труды твои ученые. Урожай обильный, на трех академиков бы хватило…

– Так ведь и нужда в них большая, – сухо возразил Гурьев. – Какое же у тебя ко мне дело, Александр Семенович?

Катасанов заторопился.

– Не согласишься ли, Семен Емельянович, занять должность профессора математики? В училище корабельной архитектуры. Слышал о таком училище?

– Как не слыхать, конечно, слышал и премного радовался тому, что морское ведомство четыре новых училища открывает. Ежели бы все ведомства его примеру последовали, отчизна бы наша далеко шагнула. Опять же, сынков потомственных дворян в эти школы калачом не заманишь. Для барских сынков кадетские и пажеские корпуса приуготовлены. Стало быть, в эти новые, инженерные, простой народ хлынет, дети мужиков да ремесленников. А сколько среди них талантов найти можно! Взять, к примеру, Евстафия Кокушкина. Тринадцатую машину изобретает. А Воронихин – крепостной графа Строганова? Видел, какой он своему барину дворец на Мойке отстроил после пожара? Не хуже самого Растрелли. А теперь Воронихин…

– Давай о деле поговорим, Семен Емельянович. Согласен ты либо нет? – нетерпеливо перебил его Катасанов.

– Со временем у меня туго. Однако соблазн велик и совесть отказаться не дозволяет… Согласен. Только более трех раз в неделю уроков давать не могу. И еще три условия ставлю.

– Каковы же эти условия?

– Первое: в помощь мне надо дать двух штурманов либо гардемаринов. Их я буду особо обучать, дабы со временем они заступили на мое место. Второе: помощников этих без моего ведома не менять и от должности не отлучать. И последнее: ученики мои должны быть не моложе четырнадцати лет.

– Только-то? А я думал, ты чего похитрее запросишь. Признаться, ехать к тебе боялся, припомнив былые кронштадтские споры.

– Что старое вспоминать! – примирительно сказал Гурьев. – Надо стремиться, чтобы новых ссор не было. Но и худой мир не в моем характере.

3

В один из февральских дней, против всякого ожидания Путихова, в училище нагрянул Катасанов. Подмастерье немедленно увел его в канцелярию, успев шепнуть Апацкому:

– Живей наводи порядок, форму парадную выдай, особо пьяных учеников запри в сарае. Учителям скажи, чтобы привели себя и классы в приличный вид. Шибко грязные комнаты закрой на ключ. Ну, поворачивайся, а я тут задержу генерала.

Выслушав пространный доклад Евлампия Тихоновича о текущих делах, о количестве больных, об умерших в прошлом месяце трех воспитанниках, Катасанов пошел по классам.

Он побывал на уроке английского языка, послушал, как поручик Дубров, а следом за ним ученики хором повторяют глаголы, заглянул в верхний класс на урок арифметики и терпеливо просидел на нем до звонка. Приглядываясь к притихшим ученикам, Катасанов остановил свой взгляд на Попове. Хотя парень сильно подрос и возмужал, генерал его узнал.

– А, старый приятель! Жаль, фамилию твою запамятовал…

– Попов, ваше превосходительство, – подсказал Путихов.

– Точно, точно! Попов. И другого посланца Мордвинова признал, вон того, что у окна сидит. Подросли ребята на казенных харчах. Ну как, охтенские, нравится вам жизнь в училище?

– Не очень, ваше превосходительство, – ответил, вставая, Попов.

Путихов из-за спины Катасанова свирепо погрозил ему кулаком.

– Пошто так? Иль науки вам не под силу?

– Нет, ваше превосходительство, науки не гораздо трудные, – жизнь наша тяжелая.

– Не изволите ли, ваше превосходительство, заглянуть в класс чистописания? – засуетился Путихов, пытаясь отвлечь внимание директора.

– Отстань! – с досадой отмахнулся Катасанов. – Садись, Попов. Вот ты скажи, – обратился он к Осьминину, – тебе тоже не любо в училище?

– Не любо, господин директор.

– Кто еще недоволен училищем?

Путихов задыхался от ярости. Его лицо перекосилось от злобы. Маленькие глазки сверлили лица воспитанников и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. В наступившей тишине отчетливо слышалось его частое дыхание.

– Есть еще недовольные, господа? – повторил Катасанов.

– Есть, ваше превосходительство, – в один голос ответили Яша Колодкин и Андрей Углов, поднимаясь.

Апацкий незаметно приблизился к Матюхе Чулкову, что-то шепнул ему и повернулся с равнодушным видом к генералу. Матюха, выпучив глаза, стремительно поднялся и рявкнул:

– Ваше превосходительство, не слушайте их, врут они все! Харчи у нас хорошие, одежда ладная, учителя отменные, мы всем довольны. А ну, хлопцы, подтвердите!

Матюха Вульгарно обернулся к ученикам и потряс здоровенными кулаками.

– Точно! – неуверенно поддержали его отдельные голоса.

– Слышишь, Попов, что говорят твои однокашники? – спросил Катасанов с чувством удовлетворения. – Похоже, что вам четверым здесь не по нраву. Что ж, можно отпустить вас, с богом, на все стороны.

– Мы отсюда не уйдем, ваше превосходительство, ежели вы нас не выгоните.

– Ага, – значит, в училище не так уж плохо, коль уходить отсюда не хочется, – заключил директор.

Покинув класс, генерал зашел на кухню. Толстый повар с потным, красным линем, в новой чистой рубахе, подал ему на белоснежной салфетке миску жирных щей. Катасанов отхлебнул их, отведал густо промасленную кашу и похвалил оба блюда.

– Вкусно кормишь ребят, титулярный советник. Самому царю не стыдно такой обед подавать.

Александр Семенович вспомнил, что давно обещал жене выхлопотать для Путихова чин коллежского советника, и теперь решил не откладывать дела в долгий ящик.

Часа через два после отъезда Катасанова к зданию училища корабельной архитектуры подошел Семен Емельянович Гурьев. Окна первого этажа, затянутые занавесками, и второго, украшенные шелковыми шторами и цветами за толстыми стеклами, не оставляли сомнения, что классы находятся на верхнем этаже. Сюда и поднялся профессор по парадной лестнице, но, к удивлению, нашел дверь заколоченной. Спустившись этажом ниже, он постучал в квартиру директора.

– Генерал Катасанов дома? – спросил он у пожилого солдата, отворившего ему двери.

– Никак нет, ваше благородие. Их превосходительство ранее ночи дома не бывают. Как прикажете передать?

– Передай господину Катасанову, что его спрашивал профессор Гурьев.

Из-за спины солдата показался розовый чепчик, а за ним круглое лицо с тройным подбородком.

– Пропусти же, Иван, господина профессора, – громко сказала Евдокия Федоровна, отстраняя рукой денщика. – Господи, пот бестолковый, топчется, как слон! Проходите, проходите, господин профессор.

– Благодарю вас, – ответил Гурьев, следуя за генеральшей в прихожую. – Полагаю, что имею честь лицезреть супругу господина генерала?

– Она самая, господин профессор. Евдокией Федоровной меня величают. Иван, помоги раздеться их благородию.

– Прошу вас, сударыня, не беспокойтесь, – остановил ее Гурьев. – Я только на одну минуту… Не соблаговолите ли сказать, почему двери на третьем этаже заколочены?

– Ох, не спрашивайте, профессор! Живу в постоянном страхе, словно в логове зверя. Того и гляди, как бы малолетние разбойники дом не спалили либо голову камнем не прошибли. Спасибо Евлампию Тихоновичу Путихову за то, что постарался проход для них закрыть.

– А разве директор, господин Катасанов, не может навести порядок в своем доме?

Заплывшие глазки генеральши беспокойно забегали. Она наклонилась к Гурьеву с заискивающей улыбкой.

– Супруг мой, Александр Семенович, не должен обременять себя заботами об училище. У него и без того дела много. Евлампий Тихонович и я по мере сил покой его оберегаем. Уж я вас попрошу, господин профессор, не огорчайте его, если что не так. Пусть остается в неведении. А Путихов и без него хорошо справляется. Золотой человек, большого ума и доброты.

Сверху доносился глухой шум. С минуты на минуту он все усиливался: послышались крики, вопли, плач. Гурьев поднял голову.

– Видимо, экзекуция в большом почете у господина Путихова? Вас, сударыня, не тревожат эти крики?

– Верите, поначалу, как сюда переехали, спать не могла. А теперь привыкла, даже замечать перестала. И то сказать: разве можно с разбойниками иначе обращаться, кроме как бить их нещадно?

С языка Гурьева готово было сорваться злое слово, но он промолчал, попрощался с Евдокией Федоровной и вышел на улицу.

Низкие серые тучи ползли со стороны Финского залива. После жарко натопленной генеральской прихожей дышалось легко и приятно. На набережной канала стояла удивительная тишина; казалось, слышно было, как падают крупные мокрые снежинки.

И вдруг застывшую тишину разорвали вопли. Они неслись откуда-то со двора, Гурьев не сразу определил направление. Он обогнул фасад, прошел в ворога, отыскал черную лестницу и поднялся на третий этаж.

Никем не замеченный, Семен Емельянович вошел в холодную, сырую комнату. При сумрачном свете, пробивавшемся сквозь два закопченных окошка, ему представилась отвратительная картина. Четыре подростка лежали плашмя на лавках, со связанными руками и ногами. Их оголенные спины были залиты кровью. Дюжие мужики с хмурыми лицами яростно хлестали их гибкими березовыми прутьями под равномерный такт, отбиваемый молодым офицером с мичманскими погонами.

– Двадцать восемь, двадцать девять, – медленно произносил мичман, поднимая и опуская руки, словно дирижируя необычным оркестром.

Три подростка уже давно лишились чувств, четвертый тихо стонал, а прутья продолжали свистеть над окровавленными спинами.

– Стой! – властно крикнул Гурьев, шагнув в полосу света. – Прекратить экзекуцию! Прекратите сейчас же! – повторил он, обращаясь к мичману.

– Кто вы такой? – изумленно спросил мичман. – По какому праву вы лезете не в свое дело, черт вас возьми?

– Об этом вы узнаете после. Прежде всего прекратите истязание и вызовите доктора.

– Убирайтесь к дьяволу! – злобно зарычал Апацкий. – Эй вы, Митрофаны, чего рты разинули? Продолжайте… Тридцать…

Дядьки нерешительно подняли розги. В ту же секунду Гурьев бросился к одному из них, вырвал у него прут и отшвырнул его.

– Выполняйте приказание, господин офицер, – гневно сказал он, подступая к мичману.

Апацкий с ненавистью уставился на профессора. Под пронизывающим волевым взглядом Гурьева его сжатые в кулаки руки бессильно опустились, глаза трусливо забегали и весь он как-то съежился, будто стал меньше ростом. Не сказав ни слова, он повернулся на каблуках и выбежал из комнаты.

Семен Емельянович распорядился развязать учеников, принести воды и чистые полотенца. Узнав, что при училище нет врача и даже аптечки, он сунул дядьке деньги на извозчика и приказал привезти доктора.

Принесли воду, профессор осторожно смыл кровь со спин подростков и принялся приводить их в чувство.

Первым очнулся Саша Попов. Он с трудом открыл глаза и увидел бледное, чисто выбритое лицо незнакомца, ласково смотревшего на него добрыми серыми глазами из-под густых бровей.

– Экие звери! За что тебя, голубчик, так исполосовали? – услышал Саша голос и почувствовал в нем столько сердечной теплоты, что на минуту забыл о боли.

Он снова закрыл глаза. Ему хотелось плакать. Закусив губу, Саша попытался приподняться, но застонал и снова потерял сознание.

Гурьев перешел к Осьминину. Ваня лежал с пожелтевшим, безжизненным лицом. Профессор не заметил, как комната заполнилась множеством учеников. Вдруг до него донесся запах пота и водки. Гурьев обернулся и увидел целую толпу. Здесь были десятилетние мальчики, подростки, мужчины с усами и бакенбардами, все одинаково одетые в грубошерстные зеленовато-серые камзолы, короткие, до колен, нанковые брюки и бывшие когда-то белыми чулки.

Ближе всех к Семену Емельяновичу стоял щуплый, лысый человечек, лет сорока пяти, с мутными, пьяными глазами. От него, больше чем от других, исходил тот тошнотворный запах, заставивший профессора обернуться.

– Неужто и ты ученик? – Гурьев изумленно разглядывал засаленный камзол и широкополую шляпу, которую лысый держал в руках.

– Сподобился, ваше благородие, – с трудом ворочая языком, отозвался Спиридоныч.

– Чему же ты учишься?

– Известно чему, водку пить, – пробормотал Спиридоныч под общий смех и одобрение воспитанников. – Первейшая в божьем мире наука.

Внезапно в комнату вкатился Путихов, а следом за ним – Апацкий. Подмастерье остановился против Гурьева, подозрительно оглядел его снизу доверху и с раздражением спросил:

– Соблаговолите, милостивый судырь, ответствовать, зачем пожаловали и пошто в чужие дела лезете?

Семен Емельянович продолжал разглядывать учеников. Некоторые из них были так пьяны, что покачивались на ногах. Проследив за взглядом Гурьева, подмастерье круто повернулся к воспитанникам:

– Марш по классам, подлые! Ну, чего глаза вылупили? Иль на лавках полежать захотелось?

– Скоро ли обед, господин директор?! Второй час дожидаемся.

– Потерпите. Не подохнете. Марш в классы. А ты, Матюха, и ты, Иван, – остановил он двух рослых учеников, – как будут к обеду созывать, станьте у дверей в столовое зало и не пускайте – особливо пьяных, чтобы не безобразили, как вчера. А вас я ужо покормлю, в накладе не будете.

– А водку дашь, господин директор? – нагло спросил Матюха.

– Ладно, иди, там видно будет.

Путихов подождал, пока выйдут ученики, и обратился к Гурьеву:

– Вы не профессор ли, коего Академия нам прислать обещала? Милости прошу в канцелярию, господин профессор.

– Сначала распорядитесь, господин Путихов, если не ошибаюсь, уложить этих воспитанников в лазарет. Им необходимо оказать немедленную лекарскую помощь.

– У нас нет лазарета, господин профессор.

– В таком случае отвезите их в больницу Флотского экипажа. Она находится неподалеку от Поцелуева моста. Сейчас приедет лекарь, пусть проследит, чтобы искалеченных подростков не растрясли в дороге.

Путихов поморщил нос и с затаенной злобой приказал Мефодию заложить телегу и подстелить сена.

– Пойдемте, господин профессор, – сказал он, закончив все распоряжения, – тут и 5ез нас справятся.

Но Гурьев дождался врача, посмотрел, как дядьки выносят учеников, и только после этого последовал за Путиховым. Они миновали несколько холодных грязных клетушек, обставленных нетесаными столами и наспех сколоченными скамейками, и вошли в канцелярию.

– О порядках здешних, господа, – сказал профессор Путихову и Апацкому, – я вынужден буду доложить генералу Катасанову либо адмиралу Григорию Григорьевичу Кушелеву. Воспитанники пьяные, учеников бьют до смерти…

Путихов и Апацкий испуганно переглянулись. Этот неожиданный гость может доставить огромные неприятности. Если он донесет Кушелеву, а последний доложит императору, не избежать Сибири.

– Весьма сожалею, господин профессор, – поспешил извиниться Апацкий. – Я был не совсем вежлив. Однако надеюсь, профессор, вы примете во внимание, что я выполнял служебные обязанности.

– Не слишком ли ревностно выполнялись эти обязанности, господин мичман?

– Ничуть. Воспитанникам было назначено по сотне розог.

– Сто розог! – с ужасом повторил Гурьев. – Да ведь это настоящее убийство. Такого наказания не выдерживают самые крепкие солдаты. Чем же воспитанники заслужили его?

– Видите ли, господин профессор, они посмели жаловаться…

– Они солгали директору, – перебил Апацкого Путихов. – Они солгали генералу Катасанову и получили то, чего хотели. Ничего недорослям не сделается. Авось, через две недели на ноги встанут. А сдохнут, – черт с ними, слабы, значит, для жизни земной; таких и жалеть нечего.

У Семена Емельяновича невольно сжались кулаки. «И этакому людоеду поручили воспитание детей, – подумал он. – Да его на пушечный выстрел нельзя подпускать к училищу».

Дверь с шумом открылась. На пороге канцелярии показался поручик Дубров.

– Пошто без спросу в двери ломишься? – сердито буркнул Путихов. – Иль терпения нету? Ну, говори, что там еще случилось?

– Ничего особенного, господин директор. Те пятеро учеников, что третьего дня в бега пустились, вернулись, можно сказать, в одном белье. Они столь пьяны, что не разобрать толком, куда одежду дели: не то пропили, не то в карты проиграли.

– Ладно, поручик, ступай. Иди и ты, Апацкий, займись учениками, накажи их, подлецов.

– Чем наказывать, господин директор: палками, батогами либо шпицрутенами?

Путихов нетерпеливо махнул рукой и с досадой пристукнул каблуком.

– Ну и помощнички, черт бы вас всех побрал! Чем хочешь наказывай, только уходи, не мешай нам тут.

– Я прикажу всыпать каждому по… – Апацкий посмотрел на Гурьева и запнулся, – по пятнадцать розог.

Апацкий и Дубров скрылись. Профессор беспокойно постукивал пальцами по столу. «За жалобу директору – сотня розог, а за промотанное обмундирование – пятнадцать; справедливо, что и говорить, – размышлял он. – Для здешнего начальства этот проступок, видно, обычное дело, так же, как и картежная игра и пьянство».

Путихов, стоявший по другую сторону стола, обдумывал, с чего бы начать разговор.

– Не желаете ли, господин профессор, пройтись по классам?

– Пройтись по классам? – рассеянно переспросил Гурьев, занятый своими невеселыми мыслями. – А много ли классов тут у тебя?

– Четыре, господин профессор. Три нижних и верхний. В трех обучаем русскому языку и арифметике, а в верхнем – алгебре, началам геометрии и физики.

– Каковы же успехи обучения?

Путихов промолчал. «Ишь ты, и соврать боится, – подумал Семен Емельянович. – Какое уж тут обучение!» – Вспомнился лысый пьяненький человечек в ученическом камзоле, вспомнились тупые, наглые глаза усатых верзил.

– А лысый мужичок, что мальчонкам в деды годится, он у тебя в каком классе сидит?

– Это Спиридоныч-то? Он, господин профессор, когда как. Весьма старательный ученик, и нраву тихого, мухи не обидит.

– Тихий, говоришь? Это хорошо. Сколько же таких учеников у тебя навербовано?

– Старее Спиридоныча нету. А которые имеют от роду по тридцати и более лет, – таких человек шесть наберется.

– А сколько таких, которые старше двадцати годов?

– Ну, этих наберется изрядно.

– Мой тебе совет, Путихов, освободить училище от этих учеников. Отчисляй всех, кто старше восемнадцати лет. Без этого порядка не наведешь.

– Уж как на то будет воля их превосходительства, генерала Катасанова. А вы, господин профессор, когда же к нам пожалуете?

– После масленицы приду. Передай директору, чтобы мне к тому времени ученики отобраны были из самых способных и толковых. Помещение получше приготовь. Да, вот еще что. Скажи директору, что я требую ход на парадной лестнице открытым держать. Дом этот, чай, для училища предназначен, а не только для одного директора и его боязливой супруги.

Вскоре после визита Гурьева, о котором Катасанов узнал от своей жены, в департамент к нему явился Путихов и озабоченно осведомился, нет ли у его превосходительства каких-либо неприятностей от начальства.

– Что там у тебя произошло? – спросил Катасанов, заражаясь волнением подмастерья.

– Ничего особенного, – уклончиво ответил Путихов. – Токмо испытываю беспокойство от прихода профессора Гурьева. Как бы не нажаловался адмиралу.

– А зачем он будет адмиралу жаловаться, – успокоился генерал. – Я, брат, Гурьева знаю. Прежде чем к Кушелеву пойти, он мне всю душу вымотает. На него угодить – легче корабль с крыльями построить. Да ты толком говори, – что случилось?

– Во всяком деле изъяны есть, ваше превосходительство. И у нас не без того. Я вам два приказа на подпись принес. Первый об отчислении великовозрастных учеников, а второй по поводу пьянства и игры в карты. Начертано в оном, чтобы наказывать виновных, бить их нещадно батогами либо розгами в зависимости от возраста. Оба приказа с подписью вашей на обозрение ученикам выставлю, пусть страхом проникаются.

– Чего же ты мне раньше о сих безобразиях не докладывал? Сколько раз тебе говорил: наведи порядок! Вдруг ревизия какая. Книги счетные как содержишь?

– Тут, ваше превосходительство, комар носу не подточит.

– Ну хорошо. Передай-ка учителям, что приглашаю их на торжество по случаю присвоения мне чина генерал-лейтенанта.