Текст книги "Школа корабелов"

Автор книги: С. Обрант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава тринадцатая
КАРЬЕРА АВАНТЮРИСТА

1

Тильзитский мир вызвал огромное недовольство большинства русских помещиков. Недовольны были им и многие офицеры флота. Наполеону постоянно докладывали об этих настроениях в русской средиземноморской эскадре, где неприязнь к французам высказывалась открыто.

Независимая военная и политическая деятельность Сенявина на восточном берегу Адриатики и сдержанность его при сдаче французам острова Корфу обозлили Бонапарта.

«Меня не удивляет, – писал он Александру, – невежливость Сенявина, – это вообще в характере моряков, но дух на его эскадре очень нехорош».

Жалоба Наполеона на русских моряков возбудила сильное негодование Александра I.

– Ты, ты во всем виноват, – укорял он военно-морского министра. – Действия нашего главнокомандующего на Средиземном море возмутительны и перечат моей политике. Твои подчиненные едва не поссорили меня с Бонапартом.

Как и все русские патриоты, Чичагов восхищался светлым умом адмирала Сенявина, одобрял его твердость и независимость в сношениях с французами, его смелый отказ подчиниться Наполеону, несмотря на прямее указание своего государя. Павел Васильевич отлично понимал патриотическую прозорливость Сенявина, ибо сам предвидел неминуемую смертельную битву с Наполеоном.

Но говорить об этом с государем министр избегал. Александр был уже не тем, кем казался при восшествии на престол, после убийства своего отца. Теперь он стал недоверчивым, нелюдимым, окончательно сбросил с себя маску поборника просвещения и блага России, все более и более пренебрегая ее внутренними делами. Кружок молодых друзей царя, к которому принадлежал Чичагов, давно рассыпался, и на переднем плане у престола маячила мрачная фигура хитрого и злобного временщика Аракчеева.

У Чичагова было много завистников и врагов при дворе. Любое действие министра связывалось с желанием угодить Лондону. Его чуть ли не в лицо называли англоманом, да он и сам не скрывал тяготения ко всему заморскому и был даже женат на дочери английского моряка Проба. Своенравный, гордый, непомерно честолюбивый, он болезненно переносил холодность и подозрительность к нему императора, грубые выпады со стороны Аракчеева и бесконечные уколы вельможных клеветников.

Не выдержав этой муки, Чичагов в июле 1809 года вышел в отставку и поехал путешествовать по Европе. На его место император назначил французского эмигранта, маркиза де Траверсе.

2

Старинный род де Траверсе корнями уходил в средние века. Последний, обнищавший отпрыск этого рода, маркиз Жан-Франсуа де Траверсе служил в королевской гвардии, затем переметнулся на флот и в чине капитана командовал фрегатом. Революция прервала карьеру маркиза, лишила его владений в Провансе и привила ему лютую ненависть ко всему революционному. Он сжигал деревни в Провансе, вешал матросов в Тулоне, расстреливал ремесленников в Лионе и, пойманный якобинцами, едва избежал гильотины, скрывшись за пределы досягаемости Конвента.

Хлынувшие в Россию французские аристократы нашли у Екатерины II такую ласку и заботу, о которой они и не мечтали у себя на родине в царствование короля Людовика XVI. Маркиз де Траверсе получил чин капитан-генерала и назначен был в гребной флот.

При Павле I Жан-Франсуа, теперь уже Иван Иванович, возвысился до вице-адмирала, а при Александре сделался полным адмиралом.

Может быть, Иван Иванович обладал недюжинным административным талантом или богатым опытом флотоводца? Отнюдь нет. Будучи командиром Черноморского флота, Траверсе не проявил ни таланта, ни опыта. Война с Турцией показала крайне неудовлетворительное состояние флота и портов. По донесению контрольной комиссии, в Херсоне корабельный лес был разбросан в беспорядке на пространстве десяти верст, погибал и портился, оставленный без присмотра. Отправленные из Севастополя на Корфу сорок тысяч пудов сухарей для эскадры Сенявина были возвращены обратно как совершенно негодные, и адмирал Сенявин вынужден был закупить сухари за границей по дорогой цене.

Все это и многое другое не помешало назначению Траверсе морским министром. Ведь он обладал качествами, которые ценились превыше всего в аристократическом мире: приятной внешностью, безукоризненным французским обращением, вкрадчивым умом и изящными манерами. Насколько Чичагов по характеру своему был способен создавать себе врагов, настолько Траверсе умел приобрести расположение нужных людей, в числе которых главное место занимал всесильный Аракчеев…

По приезде из Севастополя в столицу маркиз представился императору.

– Рад видеть тебя, Иван Иванович, опять при нашем дворе, – сказал он. – Спасибо графу Аракчееву, надоумил поставить тебя на место Чичагова. Истинно верноподданные люди нужны нам теперь, как никогда ранее. Делай все, что найдешь необходимым, а флот из мнимого состояния в подлиннее приведи.

Слова императора заставили маркиза де Траверсе призадуматься над своими первыми шагами на министерском посту, «Надо произвести эффект и поразить государя своей служебной энергией, – думал он, – найти что-то такое, что наделало бы шуму и сразу выгодно отличило меня от моего предшественника». Но что? Маркиз перебрал в уме множество способов, но ни один из них ему не нравился. И вдруг его осенила мысль: судостроение – вот на чем можно отличиться. Чичагов строил каждый новый корабль три года, а он построит его за полгода.

С директором кораблестроения Лебрюном маркиза связывала многолетняя прочная дружба. При очередной встрече с ним Траверсе откровенно высказал свои мысли.

– Мосье Лебрюн, – начал он, – я знаю, что вы не любите этой страны. Я тоже не питаю к ней большой симпатии, ненавижу ее народ и ее обычаи. Но в какой другой стране так господствует пристрастие к иностранцам, где они еще найдут такие возможности разбогатеть или сделать себе карьеру, Как в России? Пленный турчонок Кутайсов – брадобрей императора Павла – мало-помалу сделался обер-шталмейстером, графом, андреевским кавалером и одним из самых богатых людей в Европе. А моя карьера? Разве она не показательна? О, поверьте, мой друг, я сумею удержаться на министерском посту до самой своей смерти. Однако прежде всего мне надо на нем твердо укрепиться, и вы должны мне в этом помочь.

Лебрюн преданно посмотрел на соотечественника и почтительно наклонил длинную, как у лошади, голову.

– Все, что будет в моих силах, маркиз, готов сделать для вас. Ваше благополучие неотделимо от моего, мы оба это хорошо понимаем. Приказывайте!

– Не торопитесь, выслушайте суть дела. Я намерен добиться популярности на новом посту любой ценой. Я приказал не жалеть денег зодчему Андреяну Захарову на строительство адмиралтейства. Пусть его величество из окна своего кабинета во дворце видит, как оживилась работа по возведению этого великолепного здания после ухода Чичагова. Одним из первых своих приказов по министерству я ввел строевое обучение матросов. Александр, как и его братья, как отец и дед, обожает маршировку, страсть к фрунту у русских монархов в крови, она, должно быть, передается по наследству от прусских королей. Я отдал распоряжение сшить новую блестящую форму для морского гвардейского экипажа, значительно увеличил жалованье высшим морским чинам, готовлю большие парады кораблей в устье Невы и на большом кронштадтском рейде. Все это приносит, конечно, свои плоды. Но, представляете, мосье, какой был бы эффект, если бы можно было сейчас строить корабли не три – четыре года, как при Чичагове, а месяцев за пять, за шесть.

Маркиз ожидал, что скажет Лебрюн. Но корабельный мастер не торопился с ответом. Он не спеша вытащил табакерку, захватил двумя тонкими, длинными пальцами щепотку табаку и поднес ее к носу.

– Мосье, я жду вашего слова, – напомнил Траверсе. – Для меня это очень, очень важно.

– Увы, маркиз, должен вас огорчить: сделать то, что вы задумали, невозможно. Положение о трехлетней постройке корабля разумно и значительно улучшает его качество. Только на сушку леса уходит около года.

– Ах, мой друг, какое мне дело, разумно это или не разумно? Хорошего ли качества корабль или скверного? Пусть он проплавает хоть один месяц, лишь бы был построен за полгода. Можно это сделать?

Лебрюн задумался.

– Как вам сказать, маркиз? И да, и нет. Вообще-то один корабль можно при очень большом напряжении построить в Петербурге месяцев за семь – восемь. Только для этого придется прекратить работу на всех других строящихся кораблях и забрать оттуда рабочих.

– Отлично! Так и сделаем. Остановим работу на других кораблях и построим один. Сколько сейчас кораблей заложено в адмиралтействе?

– Всего четыре: «Память Евстафия», «Норд Адлер», «Чесма» и «Принц Густав» – все корабли 74-пушечные.

– В ближайшие дни заложим пятый. Процедуре закладки придадим большую пышность. Название кораблю надо придумать красивое, лучше всего религиозное, чтобы он сразу отличался от кораблей Чичагова.

– Можно назвать его «Дева Мария», – предложил Лебрюн.

– Не годится; в этом имени есть что-то католическое.

Православная церковь оперирует главным образом святыми. Назовем наш корабль «Три святителя». Поручите, мосье, его постройку самому способному русскому инженеру.

– Почему же именно русскому? – обидчиво возразил Лебрюн. – Я бы сам мог построить этот корабль. И так уже русские инженеры вытеснили нашего брата на многих верфях. За последние несколько лет одно училище корабельной архитектуры выпустило полтора десятка молодых инженеров. Смешно, право. Я ехал в Россию и думал, что обладателя секрета постройки семидесятичетырехпушечного корабля осыплют золотом. А тут строят стопушечные и даже стотридцатипушечные гиганты, создали специальное училище, какого нет еще ни в одной стране, и пекут корабельных мастеров, как блины. Послушайте, маркиз, нельзя ли прикрыть этот питомник?

– Прикрыть сейчас училище? Нет, мой друг, этим поступком я сразу испортил бы себе карьеру. Когда-нибудь мы доберемся и до него, а сейчас я должен показать трогательную заботу о всех морских школах, поощрять молодые русские таланты. Хорошо бы, например, привести к императору такого птенца и продемонстрировать свой патриотизм. Хотите, Лебрюн, я назначу вас директором училища корабельной архитектуры? Только найдите мне какого-нибудь талантливого юношу.

– Но ведь директором училища числится князь Гагарин. Сомневаюсь, маркиз, чтоб он добровольно уступил мне свою синекуру.

– Гм… Сейчас мне его увольнять неудобно. Пока я назначу вас инспектором классов.

Лебрюн вздохнул:

– Меня уже один раз пытались назначить инспектором, – не вышло. Запротестовали почти все члены адмиралтейств-коллегий.

– Теперь они поведут себя иначе. А новый корабль, пожалуй, действительно лучше поручить вам. По крайней мере вы один будете знать цель его постройки.

– Вы гениальный дипломат, маркиз, – заметил Лебрюн, обнажив в улыбке кривые желтые зубы.

Траверсе снисходительно усмехнулся, дружески протянул директору кораблестроения руку и еще раз напомнил ему о юноше, которого надо найти и показать царю.

3

Все свободное от занятий время Саша Попов проводил на верфях, изучая кораблестроение в самых различных его стадиях. У молодого инженера давно созрела мысль разработать стройную систему, постепенной постройки линейного корабля, строго обосновать эту систему и подвести под нее научный фундамент.

Свободно владея французским и английским языками, Попов прочел всю литературу по судостроению, но нового для себя почти ничего не нашел. Труды русских академиков Ломоносова, Эйлера и Бернулли по теории и строению корабля, которые Саша изучал еще с Гурьевым, будучи воспитанником училища, являлись по-прежнему краеугольным камнем, на котором держалась кораблестроительная наука.

Все варианты чертежей и многочисленные расчеты Попов хранил в корабельной чертежной, которой заведовал. Как-то туда заглянул инспектор классов Лебрюн. До этого Саша ни разу не видел его, – француз наведывался в училище лишь в тот день, когда выдавали жалованье, и, получив деньги, тотчас же исчезал. Увидев красочный рисунок, над которым работал Попов, Лебрюн заинтересовался.

– Что это, мосье Попов? – спросил он по-французски, после того как Саша ему представился. – Для чего вам понадобились эти проекты?

Александр Андреевич рассказал Лебрюну о своих замыслах и познакомил его с чертежами.

Инспектор классов молча выслушал корабельного мастера, не выразил ему ни одобрения, ни порицания и уехал. А через два дня Гроздов принес в класс, где вел урок Попов, записку от военно-морского министра. Она гласила:

«Корабельному мастеру А. А. Попову надлежит явиться сегодня в 7 часов вечера на Английскую набережную в дом морского министра маркиза де Траверсе, имея при себе чертежи и планы постепенной постройки корабля».

– Что бы это могло значить, Иван Петрович? – с удивлением спросил Попов, вертя бумажку в руках. – Я был уверен, что Лебрюну не понравился мой проект, лицо у него было кислое, точно он проглотил лимон. Для чего понадобился маркизу мой способ ускоренного строительства, если он на всех строящихся кораблях в адмиралтействе остановил работы? Туг что-то не ладно.

– А тебе не все ли равно – для чего? – резонно заметил Гроздов. – Если маркиз даст ход твоему проекту, мы ему спасибо скажем, какой бы для себя выгоды он ни добивался. Вот тебе, Саша, и сюрприз накануне свадьбы.

– Не знаю, обрадуется ли этому сюрпризу Наташа. С тех пор, как она от меня узнала, что Путихов главный правитель канцелярии у Лебрюна, она страшно боится какого-нибудь подвоха с его стороны. Однако надо приготовиться к визиту.

В новом парадном мундире, в белоснежных нанковых рейтузах, туго обтягивающих стройные ноги, Александр Андреевич, прихватив чертежи, отправился к маркизу. До назначенного часа оставалось много времени, и он неторопливо прошелся по Большой Садовой, свернул на Караванную и вышел к плацу у Симеоновского моста, где обычно развлекалась городская молодежь. В этот теплый летний вечер тут было много народу. Сыновья и дочери петербургских обывателей толпились у палаток с напитками, у каруселей и качелей. Попов почти никогда не бывал здесь и с любопытством разглядывал франтоватых отпрысков купцов и разночинцев.

Внимание инженера привлекла молоденькая, очень хорошенькая девушка в простеньком, но изящном платье. Она каталась на качелях в паре с юным подпоручиком и при каждом взлете забавно щурила большие черные, как маслины, глаза, а смуглое личико ее выражало и страх и удовольствие.

Неожиданно один из канатов качели угрожающе треснул. Девушка вскрикнула и судорожно ухватилась за трос, а подпоручик неуклюже соскочил с доски и, пробежав несколько шагов, шумно шлепнулся о землю.

Бросив чертежи, Саша вскочил на доску качелей, обнял одной рукой девушку, а другой повис на здоровом канате. Притормозив ногой качание его, он благополучно опустился на землю.

– Как мне вас отблагодарить? – произнесла девушка по-французски.

– Пустяки, я не сделал ничего такого, что стоило бы благодарности, – ответил Попов по-русски.

Девушка блеснула мелкими, ровными и острыми, как у белки, зубами, развела руками.

– Я не знаю русского языка, я не понимаю, о чем вы говорите.

Александр Андреевич повторил сказанную им фразу по-французски. Девушка запротестовала:

– Нет, нет, сударь. Не будь вас, я не избежала бы увечья.

– Вы переоцениваете мою заслугу, мадемуазель, – возразил Попов. – Не будь меня, вам на помощь пришел бы ваш партнер.

– Этот трус? Пожалуйста, мосье, уведите меня поскорее отсюда, – гневно сверкнула глазами незнакомка и демонстративно повернулась спиной к подпоручику, смущенно отряхивающему пыль с мундира.

Француженка торопливо зашагала по направлению к набережной Невы. Саша, больше удивленный, чем обрадованный ее приглашением, подобрал свои бумаги и послушно обрел за ней.

– Как вы попали в эту страну? – спросила она, когда Александр Андреевич с ней поравнялся.

– Я вас, мадемуазель, не совсем понимаю.

– Разве вы не француз, не мой соотечественник?

Саша громко рассмеялся.

– Нет, вы ошиблись. Разрешите представиться. Попов, Александр Андреевич, инженер и преподаватель училища корабельной архитектуры.

– А я думала, что вы… Вы говорите по-французски, как парижанин. А меня зовут Шарлоттой, Шарлоттой Ришар.

По Неве величественно плыл, распустив паруса, большой корабль. Некоторое время молодые люди шли молча. Чувствуя неловкость, Саша спросил:

– Вы не скучаете по Франции? Петербург такой суровый, холодный город.

– О нет, летом здесь хорошо, а в такой день, как сегодня, не хуже, чем у меня на родине. Я, мосье, из Прованса. Мой отец погиб в Испании, он был храбрый офицер, красивый, гораздо красивее вас… Я очень его любила. А когда мы обеднели и мне пришлось искать работу, знакомые порекомендовали меня маркизу Траверсе. Ему как раз нужна была гувернантка.

Услышав имя Траверсе, Саша похолодел. Несмотря на то, что чертежи находились у него под мышкой, он совершенно забыл о цели своей прогулки.

– Мадемуазель Шарлотта, ровно в семь часов я должен быть на аудиенции у его сиятельства маркиза де Траверсе. Его особняк где-то здесь на Английской набережной.

– Значит, вы направляетесь к нам? О, какое замечательное совпадение! Не волнуйтесь, мосье Попов, мой противный хозяин не придерживается особой пунктуальности. А наш дом рядом, до него мы дойдем за пять минут.

Саша посмотрел на часы. Девушка тоже остановила на них свой взгляд.

– У вас очень красивые часы, мосье. Пожалуйста, дайте мне полюбоваться ими, – попросила Шарлотта, протягивая тонкую смуглую руку.

– Извольте. Эти часы я получил в награду от государя императора, – не удержался от хвастовства Попов.

– Ой, как интересно! – Француженка пыталась разобрать надпись на золотой крышке. – Вы должны дать мне слово, что расскажете, какой подвиг совершили, заслужив награду царя.

– С удовольствием, мадемуазель Шарлотта, если только мы с вами еще когда-нибудь встретимся.

– Конечно, встретимся. Мне с вами очень хорошо, мосье. Я даже не стесняюсь откровенно признаться в этом. Ведь я родилась на юге Франции, а там женщины не умеют скрывать своих чувств.

Шарлотта тепло посмотрела на молодого человека, совсем не похожего на фатоватых светских щеголей из гостиной маркиза. Саша поймал на себе ее взгляд и покраснел.

«Что со мной? – подумал он. – Интересно, что сказала бы Наташа, увидев меня сейчас».

Шарлотта продолжала щебетать, пока не подошли к дому. Она сама проводила Попова до кабинета министра.

Первое, что бросилось Попову в глаза, – это большой, во весь рост, портрет императора Александра, висевший в простенке между окон позади огромного письменного стола. Министр сидел за столом, углубившись в бумаги. Прошло по крайней мере минут пять, пока он поднял голову.

Выслушав рапорт Попова, маркиз пригласил его сесть.

– Инспектор классов Лебрюн, – сказал он по-русски, с заметным акцентом, – доложил мне о вашей работе. Что за научный фундамент, который вы, господин Попов, собираетесь подвести под кораблестроение? Признаться, я плохо понял господина Лебрюна.

– Ваше сиятельство, я готовлю планы и расчеты, показывающие постоянное производство линейного корабля.

– А для чего нужны такие планы? Разве нельзя строить корабли без них? – спросил маркиз, обратив к Попову острые серые глаза.

– Ваше сиятельство, во все времена у всех народов кораблестроение было делом избранных. Сейчас же, в золотой век парусного флота, когда ученые разработали вопросы соотношения главных размеров корабельного корпуса, установили методы вычисления плавучести и остойчивости корабля, исследовали условия сопротивления воды движущемуся судну, создали расчеты правильной нагрузки, определили напряжение связей корпуса при качке на волнении, когда прочно установился тип большого боевого корабля, – сейчас пришло, наконец, время изменить и сам способ его постройки.

– Гм! – глубокомысленно произнес маркиз, для которого кораблестроительная наука была такой же хитрой и непостижимой, как китайская азбука. – А чем вы можете доказать, что ваше нововведение столь значительно?

– Извольте взглянуть на чертежи и расчеты, ваше сиятельство. Они еще не завершены, но уже сейчас наглядно убеждают в моей правоте.

Министр бегло просмотрел бумаги и возвратил их Попову.

– Завтра в два часа дня, господин Попов, явитесь с этими чертежами и расчетами в Зимний дворец на аудиенцию к его величеству. Постарайтесь получше подготовить объяснения к ним.

Десятки мыслей пронеслись у Попова после слов маркиза Беспокойно застряла одна: завтра день свадьбы, завтра в два часа в Никольском соборе он должен венчаться с Наташей.

– Завтра я не могу явиться, ваше сиятельство.

– Как вы сказали? Не можете? – Маркизу показалось, что перед ним сумасшедший.

– Завтра я не могу явиться, – твердо повторил Попов.

– Это почему же? Разве у офицера могут быть более важные дела, чем аудиенция у его величества?

– Ваше сиятельство, – с мольбой в голосе произнес Попов. – Я очень прошу назначить другой день. Завтра у меня…

– Довольно! – остановил его раздраженный маркиз. – Вы придете в назначенное вам время.

Министр наклонил над столом выбритое до синевы круглое лицо, ставшее жестоким и холодным, и дал понять, что прием закончен.

Наташе было очень неприятно, что час венчания в церкви придется несколько отодвинуть, но она и виду не подала, что огорчена этим. Она обняла Сашу и горячо поздравила его с успехом.

– Дорогой мой, лучшего и желать нельзя, – радостно проговорила она. – Тебе выпала необыкновенная удача. Шутка ли, сам император поможет тебе осуществить твои планы!.. А ты знаешь, говорят, что Траверсе – шпион и пробрался на пост министра, чтобы вредить русскому флоту.

– Неужели ты, Наташа, веришь этим слухам? По-моему, маркиз Траверсе просто ничтожный, бездарный авантюрист. Стоит ли о нем говорить? Меня больше волнует, что завтра в церковь соберутся гости, а жениха…

Наташа звонко расхохоталась и шутливо зажала Попову рот.

– Дорогой мой, я дорисую эту картину: «Где жених?» – спрашивают гости. И вдруг твой шафер Иван Петрович Гроздов говорит негромко, но так, чтобы все слышали: «Жених на аудиенции у его величества и приедет в церковь прямо из Зимнего дворца». Лица у одних вытянутся от зависти, на других появится выражение почтительности, на третьих – благоговения. Картину можно было бы продолжить, но у меня много дела, и тебе пора отправляться домой.