Текст книги "Школа корабелов"

Автор книги: С. Обрант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

3

В училище узнали о запое Редкозубова еще в тот день, когда он впервые не явился на уроки. Новость распространил Апацкий, удивив учителей своим негодованием и возмущением.

– Как можно так пренебрегать службой! – восклицал он с присущим ему пафосом. – Только ангельское терпение нашего дорогого профессора способно выносить подобное хамство.

Слова эти мичман повторил в присутствии Гурьева и немедленно получил суровую отповедь.

– Стыдитесь, господин Апацкий! Учитель словесности – человек весьма образованный, достойный всяческого уважения. У вас нет и десятой доли его знаний, вы не смеете говорить о хамстве.

– Извините, господин профессор, я дворянин и офицер. Я не могу позволить себя оскорблять!

– А оскорблять других вы можете себе позволить? Скажите, мичман, а кто такой был Хам?

– Странный вопрос; я ведь не священник и учился в кадетском корпусе, а не в семинарии, библию мне знать не обязательно.

– Не увиливайте, мичман, скажите прямо: «Этого я не знаю», как говорят наши ученики. Слушайте же: Хам – один из трех сыновей праотца Ноя. Когда Ной, пьяный, лежал в своем винограднике, Хам не догадался прикрыть наготу отца своего, и за это Ной, проснувшись, проклял его потомство. Вы не находите, господин Апацкий, что проступок Хама несколько схож с вашим?

– Спасибо, господин профессор, вы дали мне поистине мудрый урок.

Дважды Семен Емельянович ходил на квартиру Редкозубова, искренне желая помочь ему, облегчить его тяжелое положение. Но Андрей Андреевич при виде профессора впадал обычно в ярость, и Гурьев считал более разумным оставить его в покое. Силясь понять причину нетерпимого к себе отношения, Семен Емельянович обратился к Наташе и огорчился, заметив, что и она относится к нему неприязненно.

Прощаясь, Гурьев сказал:

– Мне жаль Андрея Андреича и вас, конечно. Но затяжной характер его болезни вынуждает меня пригласить нового учителя словесности. Я не имею права больше тянуть.

Он ожидал, что она что-нибудь возразит или начнет протестовать, но Наташа молчала. Профессор грустно посмотрел на нее.

– Не хотите ли получить работу? Я мог бы вам помочь найти, например, уроки в приличных семьях.

– Благодарю вас, господин профессор, я постараюсь сама достать себе работу, – откликнулась Наташа, глядя в сторону.

– А все-таки я напишу вам рекомендательные письма. Возможно, пригодятся.

Для Наташи наступили черные дни. Одержимый всепожирающей страстью к вину, Андрей Андреевич тащил в заклад свои и Наташины вещи. Она плакала, грозилась уйти из дому, – ничто не помогало. Отец смотрел на нее пустым, невидящим взглядом; его не трогали ни мольбы, ни слезы. Он проявлял удивительную черствость, никогда не спрашивал, есть ли у нее деньги или когда она ела в последний раз.

Пришла зима, суровая, снежная, и жить стало еще тяжелее. Не было дров, кончился запас свечей. По поручению профессора эконом училища предлагал ей и то и другое, но Наташа отказывалась наотрез. Гурьев послал ей сто рублей ассигнациями, она вернула деньги обратно.

Почти весь короткий зимний день девушка ходила по городу. Укутав голову по самые глаза в старенький пуховый платок, робко стучалась она в двери особняков и смущенно спрашивала, не нужна ли учительница или гувернантка. Ее оглядывали с головы до ног, брезгливо косились на потертую плюшевую шубку и неизменно отвечали отказом.

Апацкий не показывался долго. Он пришел тогда, когда Редкозубовы докатились, казалось, до предела нищеты. Все, что имело ценность, было отдано под залог, холод и голод царили в доме.

От горячих слов сочувствия мичман немедленно перешел к делу. Он выкупил Наташины платья, привез дрова, свечи, полумесячный запас продуктов. Его дружеское участие благотворно действовало на Наташу. Она несколько успокоилась и окрепла физически.

Особенно тронула Наташу забота Апацкого об отце. Вытащив грязного, оборванного Андрея Андреевича из притонов Ямской слободки, мичман сводил его в баню, одел в приличный костюм и дешевую, но теплую овчинную шубу. С хозяином винного погребка на Вознесенском проспекте Апацкий договорился, что тот будет опекать Редкозубова и поить его, но так, чтобы бывший учитель не терял человеческого облика.

Наташа думала об Апацком с чувством искренней благодарности.

«Как мало я его знала! – думала она. – Недаром пословица говорит, что истинный друг познается в беде». Она часто размышляла над тем, что ему ответить, если он опять предложит ей выйти за него замуж. Прежде он принимал отказ легко, без обиды, а что будет сейчас, после всего, что он сделал для них? Нет, она не имеет права отказываться. Но тотчас же из глубины души поднимался протестующий голос: «Ведь ты не любишь его, и неизвестно, сможешь ли когда-нибудь полюбить?» И почему-то всегда при этом перед ее глазами всплывал образ Саши Попова, мужественный, волевой, казавшийся девушке красивым и далеким, как радуга в небе.

Апацкий перевез Наташу и ее отца на новую квартиру под тем якобы предлогом, что профессор Гурьев приказал выселить их из казенной.

Светлые, небольшие, но уютные комнаты в первом этаже, выходившие окнами на Вознесенский проспект, девушке понравились. Квартира имела еще и то преимущество, что находилась рядом с винным погребком, и Андрею Андреевичу не нужны были провожатые, чтобы попасть домой.

В новом доме Наташа быстро подружилась с женой дворника. Узнав, что девушка недурно шьет, та привела к ней заказчицу. Наташа постаралась, угодила ей, и отсюда пошла по всему дому слава о портнихе с замечательным вкусом. В работе не было недостатка; девушка работала не покладая рук.

Однажды вечером она сидела за шитьем платья для жены почтового чиновника из соседней квартиры. С минуты на минуту должен был прийти Апацкий. Она предчувствовала, что сегодня предстоит решительное объяснение, но не была готова к нему и боялась его.

Услышав стук молотка, девушка неохотно и неторопливо открыла дверь. Перед ней стоял, отряхиваясь от снега, Саша Попов.

Наташа растерялась от неожиданности.

– Здравствуйте, Наташа. Я с трудом разыскал вас. Я пришел по поручению профессора, господина Гурьева…

Девушка молчала; ее холодный взгляд смутил Попова.

Наташа отошла от двери, пропустила гостя.

Попов снял шинель и треугольную шляпу. Наблюдая за ним исподтишка, Наташа невольно подумала: «Вот он какой, возмужал, вырос… И впрямь русский богатырь!»

– Андрей Андреич дома?

– Нет, – ответила девушка и прошла в гостиную.

Саша последовал за ней. Она не предложила ему сесть и не села сама; это больно кольнуло молодого человека. Он стоял, опустив глаза, и не знал, с чего начать. Наташа подумала: «Чего он молчит? Пусть бы говорил скорей, пока мичман не пришел».

– Я слушаю вас, господин Попов.

– Раньше вы называли меня Сашей… Имя у меня как будто не изменилось.

– Зато изменились обстоятельства. Вы, кажется, сказали, что пришли по поручению профессора?

– Да! Но я рад вас видеть, говорить с вами… И мне очень хочется побеседовать с Андреем Андреичем Профессор мне рассказал о непонятной враждебности, которую господин Редкозубов к нему питает.

– Странно, что профессора волнуют чувства моего отца. Не все ли ему равно?

– Семен Емельянович всегда относился к господину Редкозубову с большим уважением и огорчен его болезнью. Нам думается, что здесь не обошлось без козней со стороны господина Апацкого.

Наташа вздрогнула. Слезы обиды и возмущения показались на ее глазах.

– Я запрещаю вам говорить плохо об этом человеке! Он любит моего отца, он столько сделал для нас…

– Любит вашего отца? – удивился Попов. – Вы очень заблуждаетесь. Да будет вам известно, что он на все училище поносил Андрея Андреича, ругал его пьяницей, бездельником, требовал немедленно выгнать его со службы.

– Ложь! Ни одному вашему слову я не верю. Апацкий добрый, чуткий… Он в тысячу раз лучше вас всех! Он спас нас от нищеты и голода.

Слова ее озадачили Попова. Ему стало ясно, что Апацкому удалось воздвигнуть прочную стену между ним и Наташей, но смириться с этим он не хотел и не мог. Что-то подсказывало ему, что стена рухнет при сильном нажиме.

– Успокойтесь, Наташа, – ласково заговорил он. – Я лучше знаю господина Апацкого и хочу уберечь вас от ошибки. Что бы он ни делал для вас, он это делал не бескорыстно. Жаль, что вы отказались от помощи профессора, он от всего сердца предлагал ее. Вот и сейчас, как только нам стал известен ваш адрес, Гурьев послал меня передать вам эти рекомендательные письма. – Попов вынул из кармана два конверта, положил их на стол. – Я бы советовал воспользоваться ими и поскорее освободиться от опеки господина мичмана. Разве вы не видите, что он любой ценой добивается вашей руки?

– Что же в этом плохого? – возразила Наташа с подчеркнутым равнодушием. – Я почти решила выйти за него замуж.

– Да это безумие! – Попов сделал шаг в ее сторону, лицо его исказилось, губы дрожали. – Ради бога, не делайте этого, не губите себя. Вы не представляете себе, какой он жестокий и коварный человек. Все училище его ненавидит. Умоляю, повремените немного, не давайте ему окончательного ответа.

Наташа жадно ловила слова Попова; смысл их слабо доходил до ее сознания, но страстность, с какой они произносились, нашла горячий отклик в ее душе. Вдруг она вспомнила фразу, неосторожно брошенную Колодкиным, фразу, положившую начало всем ее несчастьям. «Мы чуть ли не силой тянули его к вам», – мысленно повторила она и негодующе посмотрела на Сашу.

– Вы напрасно теряете время, господин Попов, – сказала она гордо.

У Саши бессильно опустились руки. Упавшим голосом он спросил:

– А если я вам представлю доказательства нечестности этого человека, вы и тогда не откажетесь выйти за него замуж?

– Да! Я… я…

В этот момент послышался стук в окно. Наташа вышла и возвратилась в сопровождении мичмана Апацкого. Он был в парадном мундире, тщательно прилизан и больше обычного благоухал духами. Увидев Попова, он сморщился, будто собирался чихнуть, и подозрительно покосился на девушку.

– Вы, кажется, знакомы, господа? – Легкая улыбка едва тронула ее губы.

Закинув назад голову, с презрительной миной, хорошо знакомой воспитанникам школы корабелов, мичман приблизился к Попову. С минуту они молча с ненавистью смотрели друг на друга. Наташе хотелось, чтобы Апацкий ударил Сашу, унизил его, показал свое превосходство.

– Что вам здесь надо, господин воспитанник?

– Вас это не касается, господин учитель.

– Молчать! Стать смирно! Как с офицером разговариваешь, подлец! – в бешенстве крикнул Апацкий, схватившись за рукоятку кортика.

– Осторожнее, господин мичман. – Саша слегка приподнял стул, на который опирался.

Апацкий инстинктивно попятился назад. Высокомерный вид его как ветром сдуло, плечи опустились, он весь съежился.

Не простившись с Наташей и даже не взглянув на нее, Саша выбежал на улицу.

Мичман долго не мог успокоиться. Он шагал из угла в угол, с налитыми кровью глазами, захлебываясь от ярости.

– Подлая чернь! Подлая чернь! – Вдруг он резко повернулся к Наташе:

– Зачем вы пустили его, Наталья Андреевна? Я попрошу вас больше этого не делать. Если я еще раз увижу его здесь, мы с вами поссоримся.

– Хорошо! – отозвалась девушка, не поднимая головы от шитья. – Думаю, что он и сам больше не придет.

Наступила продолжительная пауза. Наконец Апацкий спросил:

– Этот разбойник вам ничего не говорил обо мне, Наталья Андреевна?

– Он сказал, чтобы я вам не верила, что вы обманываете меня.

– Какая чепуха! За приданым я вашим гоняюсь, что ли? Так у вас. Наталья Андреевна, его сроду не было, – зло рассмеялся мичман.

На щеках у Наташи выступила краска. Голова ее чуть ниже склонилась над столом.

– Он только для этого и приходил сюда? – продолжал в тоне допроса Апацкий.

– Нет, он принес мне рекомендательные письма от профессора. По этим письмам я могу получить уроки в частных домах.

– Где эти письма?

Наташа отложила шитье и протянула конверты. Резким движением мичман выхватил их из руки.

– Что вы собираетесь с ними делать? – недоумевая, спросила девушка.

– Кинуть их в печь. Зачем вам работать, Наталья Андреевна? Разве вам мало тех денег, которые я вам даю? И выбросьте из головы подобные мысли. Скоро вы будете моей женой…

– Не думаю, что это будет очень скоро. – В голосе Наташи при всей его мягкости было что-то непреклонное. – А пока вы еще не муж, будьте добры, верните мне письма, господин Апацкий.

Наташа твердо решила, что завтра же пойдет по указанным на конверте адресам. «Большую часть заработка от шитья и уроков буду отдавать мичману, – думала она, – постараюсь поскорее расплатиться с ним».

Глава десятая
НОВЫЙ ДИРЕКТОР

1

Семь лучших учеников верхнего класса усиленно готовились к выпуску. Экзамены были назначены на август, и дирекция предполагала обставить их торжественно. Но в конце апреля директора Балле перевели в сенат, и он уже не мог больше служить в училище. Когда возник вопрос, кого же назначить на его место, император Александр вспомнил о князе Гагарине.

Князь Павел Гаврилович Гагарин, недалекий, малообразованный человек, сделал себе карьеру тем, что женился на блистательной фаворитке Павла Первого – Анне Петровне Лопухиной. Павел построил для нее роскошный особняк на Дворцовой набережной, осыпал милостями всех ее родственников, а мужу дал чин генерал-адъютанта. При Александре Гагарин числился в коллегии иностранных дел и до того надоел там, что члены коллегии не знали, как от него избавиться.

Государь вспомнил о Гагарине и однажды спросил Чичагова:

– Как ты смотришь на то, Павел Васильевич, ежели мы пошлем князя Гагарина руководить училищем корабельной архитектуры? Не повредит ли такое назначение сему училищу?

Чичагов улыбнулся. Он понял, к чему клонит император, и дипломатично ответил:

– Для училища будет большой честью, ваше величество, иметь во главе себя такое знатное лицо.

– Быть по сему! – сказал Александр и, подумав, добавил: – Только ты, Павел Васильевич, дай ему понять, чтоб он не лез в ученую часть.

9 мая новый директор прибыл в училище и приказал бить большой сбор.

Воспитанники и учителя построились во дворе для смотра.

Князь придирчиво обошел ряды, обнаружил недостаточное равнение в шеренгах и плохую выправку учеников.

– Кто из вас, господа, фрунту отменно обучен? – обратился он к учителям.

– Я, ваше сиятельство, – выскочил вперед мичман Апацкий.

– Добро! Отныне, господин мичман, будешь повседневно заниматься строем, гонять учеников и учителей до тех пор, покуда они воинский вид не примут.

– Поскольку часов в день, ваше сиятельство? – обрадовался Апацкий, мечтая освободиться от преподавания арифметики и алгебры.

– Не менее чем по три, а с учителями еще особо по часу. А теперь веди строй на прогулку.

– Есть, ваше сиятельство!

Стоявший в сторонке Гурьев наблюдал за новым директором и хмурился все больше и больше. Спросив разрешения у Гагарина, он ушел в канцелярию. Вскоре туда же явился и князь, а за ним, понуря голову, следовал худенький, бледный ученик – Вася Серый. Шествие замыкали дежурный офицер и матрос Мефодий.

– Вот поймал бегуна, – торжествующе произнес князь, указывая на Серого. – На смотр не пошел, от прогулки увильнул. Хороша тут у вас дисциплина!.. Отвечай, подлец, почему в строй не вышел?

Мальчик круглыми от страха глазами смотрел на директора. Вдруг он подбежал к профессору и прижался к нему всем телом.

– Ваше сиятельство, – взволнованно сказал Гурьев, – этот ученик только сейчас из лазарета. Он весьма слаб здоровьем, мы его бережем…

– «Бережем, бережем»!.. – передразнил князь, шмыгнув крючковатым носом. На маленьком, гладко выбритом лице с пушистыми белыми бачками появилась гримаса. – Других забот у вас нет, что ли? Дать ему полсотни розог. Выполняйте!

Дежурный офицер с трудом оторвал Васю от профессора и поволок в коридор.

Гурьев был до того ошеломлен, что опомнился только тогда, когда мальчика увели.

– Остановитесь, ради бога, ваше сиятельство! – воскликнул он. – Ведь экзекуция отменена вашим предшественником. Лучшие люди сие одобряют и кадетским корпусам в пример ставят. Зачем же училище назад тянуть?

– Полно тебе чепуху нести, профессор! Не нам с тобой кадетские корпуса поучать. Коли там детей от благородных родителей батогами да палками бьют, нам и подавно не пристало церемониться. Видно, тебе много воли генерал-интендант задал. От училища за версту вольтерьянским духом пахнет. Я этот дух быстро вышибу.

– Чем, ваше сиятельство? – с горечью спросил Гурьев.

– Чем? Муштрой да молитвой.

– А учить воспитанников когда мы будем? Им по уставу положено высшее образование получить.

– Не богохульствуй, профессор. Высшее образование есть земное совершенство, то есть святость. А этого знание алгебры и геометрии дать не может.

– Для чего тогда училище содержать?

– Для того, чтобы воспитывать верных подданных государю и верных сынов церкви. А соблюдают ли ученики твои посты?

Благообразное личико директора показалось Семену Емельяновичу противным, и в то же время ему стало смешно. Гурьев не сдержал улыбки. Князь обиженно нахохлился и высокомерно сказал:

– Не соблаговолите ли, господин коллежский советник, отвечать, как положено младшему по чину и по должности? Гурьев молча отошёл к окну.

– Что ж, не хочешь отвечать, твое дело, – злобно произнес Гагарин. – Скоро, однако, заговоришь по-иному. Поди позови священника.

– Священника, господин директор, в училище нет.

– Как? – возмутился князь. – Нет наставника по закону божьему? Нехристей вы тут учите? Да это неслыханно!

– По штату не положено, ваше сиятельство, – спокойно ответил Семен Емельянович.

– А кто штат составлял?

– Штат утвержден его величеством. Соблаговолите обратиться по сему поводу к нему.

– Опять, профессор, грубишь. Гляди, как бы тебе смешки слезами не обернулись. Вот тебе мой приказ: во-первых, немедленно нанять наставника по закону божьему и ввести сей предмет как наиглавнейший. Во-вторых, все посты, кои в святцах обозначены, соблюдать строго. Расписание кушаньев составь заново, чтобы скоромным за версту не пахло. Дважды в день водить учеников в церковь, а в постные дни, по средам и пятницам, еще и к поздней обедне.

Семен Емельянович ничего не ответил и вышел из канцелярии. В коридоре он столкнулся с дядькой Мефодием, тащившим Васю Серого. Мальчик был без чувств и, казалось, даже не дышал. Гурьев бережно взял его на руки, донес до лазарета и передал доктору.

Покинув училище, Гурьев никак не мог успокоиться. Он и раньше слышал о князе, как о человеке тупом и чванливом, с крайними религиозными убеждениями, но такого мракобесия встретить не ожидал. Людей, подобных Гагарину – ярых врагов прогресса и просвещения, – было немало в Петербурге, и Гурьев всегда относился к ним с отвращением.

Занятый спешными делами в Академии наук, Семен Емельянович три дня не являлся в училище. Когда он приехал и поднялся во второй этаж, то обнаружил, что все классы пусты. Гурьев поспешил в спальни и здесь, наконец, увидел дежурного офицера.

– Где ученики? – спросил он с беспокойством. – Почему занятия не проводятся?

– Уроки в классах отменены на две недели, господин профессор. Таков приказ его сиятельства. Ученики и учителя на пустыре у церкви святого Николы занимаются с лейтенантом Апацким шагистикой.

– С лейтенантом Апацким? Почему с лейтенантом?

– Со вчерашнего дня, господин профессор, мичман Апацкий повышен в чине.

– Какие происшествия были в эти два дня, что я отсутствовал?

– Особого ничего не случилось, господин профессор. – Дежурный офицер многозначительно вздохнул. – Семь учеников верхнего класса, назначенных к экзаменам, посажены в карцер. Пятеро из нижнего отправлены в лазарет после экзекуции.

– За что?

Офицер пожал плечами.

– Первые – как будто за непочтение к его сиятельству, а другие – неизвестно за что.

– Выпустите учеников верхнего класса, пусть идут готовиться к экзаменам.

– Но, господин профессор, я не смею нарушать приказа директора. Вы сами понимаете, чем это мне грозит.

– Выполняйте мое приказание. Ответственность я беру на себя.

– Слушаюсь, господин профессор. Я выполню ваш приказ с большим удовольствием.

Семен Емельянович не помнил, как добрался до приемной министра, как одолел все препятствия, пока не очутился у него в кабинете. Только увидев недовольное лицо Чичагова, он взял себя в руки. На его счастье, министр заканчивал разговор с адмиралом Мордвиновым, и у Гурьева было достаточно времени, чтобы привести свои мысли в порядок.

Мордвинов собрался уходить, но профессор попросил его задержаться на несколько минут, так как был уверен, что адмирал его поддержит. Спокойно, живо, с юмором он рассказал о приказах князя Гагарина, о строевых занятиях, о постах и молитвах.

– Признаюсь, господа, – закончил он, – трудно догадаться, чего у него больше: глупости либо иезуитства. Этот ханжа в два месяца сведет к нулю то доброе, над чем мы с Иваном Петровичем Балле трудились несколько лет.

Адмиралы по-разному отнеслись к рассказу Гурьева. Чичагов хмурился, а лицо Мордвинова выражало возмущение. После непродолжительного молчания Чичагов сказал:

– Что касается постов, директор явно перегнул. Училище не монастырь и морить учеников постом да молитвой ни к чему. Но и ты, профессор, должен согласиться, что наставник по закону божьему нужен. Я пришлю вам батюшку.

– Не в батюшке суть, ваше превосходительство, – возразил Мордвинов. – Разве мало князь Гагарин наломал дров в коллегии иностранных дел? Тут, Павел Васильевич, глубже смотреть надо. Творение Гурьева и впрямь опасности подвержено. А каково профессору служить совместно с этим медведем? Надобно запретить князю вмешиваться в работу Гурьева.

Министр вспомнил, что то же самое наказывал ему император. Тогда он не придал значения словам государя. С князем министр был в дружеских отношениях и считал неудобным ограничивать его власть в училище. А теперь придется с ним серьезно поговорить, хотя разговор будет не из приятных. Князь самолюбив и, конечно, обидится. Как бы Гурьев на него императору не пожаловался. От этого профессора всего можно ждать.

Чичагов удвоил любезность к Семену Емельяновичу.

– Работай спокойно, профессор, – сказал он, – я позабочусь о том, чтоб тебе помех со стороны директора не было.

– Мой тебе совет, Семен Емельянович, – дружески проговорил Мордвинов, – не лезь в ссору с князем, сдерживай себя, терпи. Иной раз и мне больно на ногу наступают, а я не то что терплю, а даже, бывает, извинения прошу…

Чичагов поспешил перевести разговор на другую тему. Он стал расспрашивать о выпускных экзаменах, готовящихся в августе, об учителях, о кандидатах в адъюнкты.

Адъюнкты были слабостью Гурьева, он мог говорить о них бесконечно.

– Эти скромные труженики большая для меня отрада, – сказал он. – Пятый год я занимаюсь с ними, зато теперь смело могу утверждать, что труд мой не напрасен. Гроздов хоть сейчас может заменить меня на уроках по высшей математике, гидравлике и механике. Аксенов отлично читает лекции по теории корабля. К началу будущего года мыслю окончательно подготовить их к сдаче экзаменов в Академии наук на звание адъюнкт-профессора.

– Много ли денег ты получаешь за их подготовку? – спросил Мордвинов.

– Денег? О том и речи никогда не велось. Да мне их не надо. Вознаграждением служит мне сознание того, что научные сведения мои втрое шире распространяются среди юных сынов отечества.

– А не согласишься ли, профессор, подготовить двух математиков для штурманских училищ в Кронштадте и Севастополе? Там большая нужда в учителях, – спросил министр.

– Нет, ваше превосходительство, с этим покуда подождать нужно. В самом училище корабельной архитектуры ощущается еще недостаток в хороших учителях. Прежде для него хочу подготовить двух – трех геометров и освободиться от невежд вроде лейтенанта Апацкого. Я уже принял нового кандидата в адъюнкты – студента Тенигина. Очень способный юноша.

– Что ж, остается пожелать тебе и дальше вести свой корабль по проложенному курсу, – закончил беседу министр.