Текст книги "Школа корабелов"

Автор книги: С. Обрант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

2

Спустя несколько дней после этого разговора специальный курьер известил Балле, что завтра поутру в училище приедет царь. Директор всполошился, немедленно объявил аврал и приказал разыскать и привести к нему Гурьева.

Все помещения подверглись генеральной уборке, полы натерли до зеркального блеска, лестницы устлали коврами. Воспитанников постригли, помыли в бане, одели в новенькие, хорошо сшитые зеленые мундиры.

Директор готовился устроить большой военный парад-смотр. Собрав учителей, он велел прорепетировать с учениками приветствие его величеству. Когда Гурьев приехал в училище, из всех классов неслось громовое «Ура!»

Семен Емельянович остановил метавшегося по коридорам директора и увел его в кабинет.

– Прежде всего успокойтесь, Иван Петрович, – сказал он. – На мой взгляд, весь этот шум ни к чему. Отмените парад, давайте встретим государя по-деловому. Пусть посмотрит, как мы воспитанников инженерному делу учим. Дадим ему проэкзаменовать какой-нибудь класс.

– Не слишком ли смело это будет?

– Не беспокойтесь, Иван Петрович, его величество считает себя просвещенным человеком. Экзамен доставит ему удовольствие. Послушайте меня, откажитесь от игры в солдатики и барабанного боя.

Балле сначала было запротестовал, но в конце концов согласился с Гурьевым.

Император прибыл с большой свитой адмиралов. Сопровождаемый директором и инспектором классов, Александр посетил лазарет, поднялся на третий этаж, осмотрел спальни, умывальные комнаты, столовый зал и кухню и везде нашел чистоту и порядок. В среднем этаже, где шли занятия, государь подолгу задерживался в классах и кабинетах, разглядывал модели и приборы, интересуясь их назначением и действием. Осмотр уже подходил к концу, когда он милостиво кивнул Балле и сказал:

– Ну, директор, доволен я твоим попечением над сим заведением. Не ожидал я видеть в нем столь доброе устройство. Кадетским корпусам не худо бы с тебя пример взять. Надо думать, и познания учеников в умозрительных науках также отменны?

– Ваше величество, соблаговолите сами в оном убедиться, – просто сказал Гурьев. – Не откажите в милости присутствовать на экзамене в одном из классов.

– Изволь, изволь, профессор, покажи свой труд.

В верхнем классе были приготовлены кресла для императора и министра, стулья для свиты. Пока все усаживались за большой стол, накрытый зеленой скатертью. Гурьев тихо предупредил Попова: «Ты, Осьминин и Колодкин будете экзаменоваться. Старайтесь говорить громче; его величество глуховат на одно ухо».

Предупреждение благотворно подействовало на учеников. То, что государь страдает такими же физическими недостатками, как все люди, будто рукой сняло робость. Когда Гурьев назвал фамилии, они твердым шагом подошли к столу и четко представились его величеству.

Лицо Александра расплылось в улыбке. И сразу же вся свита угодливо заулыбалась.

– Начинай, профессор, – сказал он, поворачиваясь лицом к широкой, во всю стену, классной доске.

Гурьев дал каждому по задаче. Попов вычислил площадь паруса для фрегата, Осьминин, пользуясь тригонометрией, определил расстояние от корабля до берега, а Колодкин быстро составил и решил квадратное уравнение.

– Ваше величество, – обратился Гурьев к царю, – не угодно ли вам самолично учинить опрос учеников по истории, географии либо языкам – французскому и английскому?

– Что ж, можно, пожалуй, – согласился, улыбаясь, Александр. – Трепещите, отроки, я экзаменатор строгий, очень строгий. Расскажи мне, Попов, о войнах Карла Великого, – тем же шутливым тоном спросил он, скользнув испытующим взором по стройной фигуре ученика, по его живому, красивому лицу.

– Король испанский Карл Великий, – громко начал Попов, – получил в наследство от своего деда Фердинанда Католического, помимо испанских земель, завоеванные богатства Нового света и главный торговый центр Европы – Антверпен. От другого своего деда, Максимилиана, ему достались Нидерланды, Австрийское герцогство, Штирня, Тироль и Каринтия. Владения Карла Великого были гораздо обширны. В них никогда не заходило солнце. В 1521 году между Карлом Великим и французским королем Франциском начались войны за немецкие земли. Эти войны длились четверть века…

– Довольно! Молодец! – одобрил весело император. – Историю знаешь преотлично. Тебя как величать по имени?

– Александром, ваше величество.

– Александр? Тезка мой, значит, – засмеялся царь и перешел на французский язык. – Напиши-ка по-французски, – кого ты считаешь самым лучшим человеком на свете, к кому особое чувство питаешь?

Саша с минуту подумал, вооружился мелом и крупными буквами вывел: «До самой смерти буду благодарен любимому профессору Семену Емельяновичу Гурьеву, лучшему человеку на свете».

Император и вида не подал, что рассчитывал увидеть другую надпись. Продолжая излучать обаяние, он мягко спросил:

– Скажи, тезка, а кто тебя кормит, поит, одевает, на чьи деньги ты учишься?

Саша Попов отлично понял, чего от него добивается государь, чего ждет от него вся царская свита, сверлящая его глазами. Но в голову упрямо лезли рассказы Редкозубова о Радищеве, беседы, которые проводил изредка профессор в классе на ту же тему. Ему страстно захотелось сказать: «Учусь я на народные деньги. Народ и за мой кошт платит». Поборов в себе это желание, он ответил с некоторым пафосом, подражая учителю танцев и французского языка:

– Милость вашего величества, как солнце, светла и радостна.

Благосклонно отпустив Попова, государь задал несколько вопросов Осьминину по истории и географии.

С Колодкиным он завел разговор на английском языке, поинтересовался его родителями.

Удовлетворенный ответами, Александр любезно прощался с директором и Гурьевым.

– Мыслю я, господа, – сказал он, – что училище ваше и далее будет преуспевать. Павел Васильевич, – обратился он к Чичагову, – ты пригляди за тем, чтобы профессору ни в чем нужды не было либо притеснения какого от адмиралтейств-коллегии.

Чуть прищурив глаза, Гурьев смотрел на Александра, на его холеное, красивое, самодовольное лицо. «И от каприза этого человека, – думал профессор, – зависит судьба миллионов людей, судьба этих умных мальчиков. Какое счастье для них, что он приехал в хорошем настроении и, видимо, решил показать себя добрым дядюшкой!»

Гурьев не ошибся.

Через несколько дней он получил письмо от Чичагова следующего содержания:

«Его императорское величество в знак особого к вам благоволения за тщательное усердие ваше в обучении воспитанников пожаловать вам соизволил бриллиантовый перстень, а экзаменованным в его присутствии ученикам Попову, Осьминину и Колодкину каждому золотые часы. Препровождая сии вещи к вам, милостивый государь, я искренне поздравляю вас с монаршей милостью».

Глава девятая
НОЧНОЙ ПОИСК

1

С некоторых пор настроение Редкозубова резко изменилось к худшему. Он стал возвращаться с работы раздраженным, желчным. Раньше он охотно делился всем с дочерью, рассказывал ей о делах и происшествиях за день, теперь же угрюмо молчал, явно избегая разговора. Если же случайно Наташа произносила имя профессора Гурьева, лицо Андрея Андреевича принимало недовольное выражение, и он уходил к себе в комнату.

Наташа терялась в догадках и ждала, что отец сам поведает ей причину своих огорчений. Но ожидания были напрасны. Андрей Андреевич по-прежнему оставался неласковым, замкнутым. Он стеснялся признаться дочери в том, что произошло, что изменилось в отношении его с окружающими.

А произошло вот что. Редкозубову бросилось в глаза, что ученики верхнего класса стали холоднее, с меньшим интересом относиться к нему. Это не на шутку встревожило Андрея Андреевича, но он старался успокоить себя тем, что они много заняты науками. Однако же восторженные отзывы и похвалы, которые ученики щедро расточали по адресу профессора Гурьева, были не по душе Редкозубову, болезненно, как жало, вонзались в сердце и злили его. Ревниво, с тоскою наблюдал он за Поповым, общение с которым в свободные от занятий минуты стало для Андрея Андреевича потребностью. Он говорил с ним откровенно о многом, о чем не мог говорить с дочерью, посвящал его в свои сокровенные мысли и думы, страстно склонял слово гражданин, запрещенное при императоре Павле и ставшее модным после его смерти.

Попов умел слушать; эта черта была у него врожденным качеством. Но если прежде он не сводил с учителя глаз, время от времени вставляя вопросы, то теперь едва сдерживал нетерпение и стремился поскорее улизнуть в класс, ссылаясь на задание профессора Гурьева.

Андрею Андреевичу была неприятна мысль, что он ревнует Сашу к профессору Гурьеву Он гнал ее прочь, боролся с собой, но, раз появившись, она все глубже проникала в сознание и тревожила его.

Чувство враждебности к Семену Емельяновичу возрастало еще под влиянием мичмана Апацкого, который всячески разжигал его наговорами, сплетнями и слухами о якобы готовившемся увольнении всех без исключения старых учителей. Пришло время, когда Андрей Андреевич не мог равнодушно видеть профессора, вступал с ним постоянно в пререкания, а если при этом присутствовали ученики верхнего класса, старался больно уколоть Гурьева. Осуждающие взгляды воспитанников еще больше усиливали его душевное смятение.

Как желанный дождик в засушливую пору, были для Редкозубова воскресные визиты Попова, Осьминина и Колодкина. Но вот однажды Ваня и Яша явились к Редкозубовым одни. Андрей Андреевич и его дочь не придали этому большого значения. Но когда друзья Саши пришли без него и в другой раз и в третий, это показалось странным и серьезно обеспокоило девушку и ее отца.

Подавив в себе чувство неловкости, Наташа спросила у Вани, что произошло с Поповым, почему он не пришел вместе с ними?

– Ей-богу, мы сами ломаем над этим голову, – ответил Осьминин. – Саша отказывается идти к вам и не желает даже объяснить почему. Вы ведь, Андрей Андреич, знаете, какой он упрямый.

– Мы чуть ли не силой тянули его сюда, – добавил Яша и сразу умолк, спохватившись, что сказал слишком много.

Но было уже поздно. Андрей Андреевич побледнел, схватился рукой за горло, точно ему не хватало воздуха. Его глаза, полные тоски и упрека, блуждали. Наташа залилась румянцем и пыталась скрыть замешательство. Бросив косой взгляд на Колодкина, она произнесла с подозрительным спокойствием:

– Пожалуйста, никогда не оказывайте нам такой услуги. Мы не нуждаемся в людях, которые ходят к нам по принуждению.

У Яши и Вани появилось ощущение чего-то непоправимого. Они стояли, опустив глаза, смущенные и подавленные.

– Передайте Попову, – сказал Редкозубов, глубоко вздохнув, – что я… что я… – Внезапно он передернулся и, словно накаленный неудержимой яростью, крикнул: – К черту! Пусть никогда не показывается мне на глаза, я не хочу его видеть. И вас не хочу видеть, убирайтесь прочь отсюда!

Наташа испуганно бросилась к отцу, обняла его за плечи, стала успокаивать.

Юноши поспешили к выходу, испытывая гнетущее чувство какой-то неведомой, непонятной, но тяжелой вины. На пороге они столкнулись с мичманом Апацким.

– Ого! – воскликнул тот с коротким смешком. – Сказочные иванушки, щедро одаренные царем! А где же Попов?

Не удостоив его ответом, Колодкин и Осьминин быстро выскользнули за дверь.

Апацкий направился в комнату, служившую Редкозубовым одновременно столовой и гостиной. У окна он заметил Наташу. Она сидела, прижавшись плотно к спинке стула; глаза ее были закрыты, красные пятна, выступившие на лице, выдавали ее глубокое волнение. За неплотно прикрытой дверью слышались скрипучие, нервные шаги Андрея Андреевича.

«Гм, да! – подумал Апацкий, злорадствуя, и повел носом, будто что-то вынюхивая. – Должно быть, отец и дочь в порыве страстей прогнали молодых прохвостов. Жаль, что Попова с ними не было. Ну, мичман, соперники твои обращены в бегство, настало время действовать по задуманному плану. С отцом теперь не трудно будет сладить, а дочь сама кинется тебе на шею. Главное – терпение и осторожность».

Сладкий до одурения, приторный запах духов вывел Наташу из раздумья. Она хорошо знала, кому принадлежит этот запах, и не спешила открывать глаза. Меньше всего ей хотелось видеть сейчас Апацкого.

– О боги! – услышала она его напыщенный голос. – Какой печалью вы омрачили сие прекрасное чело?

Наташа поморщилась и со вздохом сказала:

– Перестаньте, господин Апацкий, мне не до шуток. Настроение такое, что и на белый свет глядеть не хочется.

– Сочувствую вам от всей души, Наталья Андреевна. Любопытно знать, – что здесь произошло? В передней меня чуть не сшибли с ног воспитанники Колодкин и Осьминин, и вид у них был, как у побитых собак. Они нагрубили вам?

– Нет.

– Может быть, Андрею Андреевичу? Кажется, и он расстроен.

– Нет.

– Хотел бы поверить, но не могу. Эти скоты из верхнего класса после экзамена и наград совершенно обнаглели.

Наташа вопросительно подняла брови.

– Какие экзамены, какие награды?

– Как, разве вы ничего не слышали? Неужели Андрей Андреич ничего не рассказал вам о грандиозных событиях последних дней?

– Нет.

– Странно, очень странно. Об этом говорит весь Петербург. А о том, что его величество соблаговолил приехать в училище, – вы знаете?

– Да. Я сама видела императора из окна, когда он садился в карету.

– Его величество снизошел до такой милости, что лично произвел экзамен Колодкину, Попову и Осьминину. И, представьте себе, Наталья Андреевна, плебеи, удостоенные высочайшего внимания, сумели втереть ему очки и даже понравиться. Все трое награждены царем золотыми часами, а профессор Гурьев – бриллиантовым перстнем. Совсем как в сказке об Иванушке-дурачке, – не правда ли?

– Да, пожалуй… – протянула Наташа, и по дрожи в ее голосе Апацкий понял, что новость ее волнует.

– Меня удивляет, что Осьминин и Колодкин не похвастались перед вами своими подарками, – продолжал он, испытующе глядя на девушку.

– А как же Попов? – спросила Наташа, пропустив мимо ушей его замечание. – Небось, загордился, на людей и не смотрит?

– Отнюдь нет. Этот холоп, кажется, даже не осмыслил всего величия случившегося. Он держит себя так, будто ничего с ним не произошло. Наглец, как всегда, прикрывается маской скромности, но холопскую душонку, ничем не спрячешь. Я рад, что вы прогнали его дружков; я много раз советовал вам это сделать. С грязью играть – только руки марать.

Наташа повернулась к Апацкому с тем неприступным видом, который часто бесил его.

– Думается мне, что вы завидуете Попову. Вы бы на его месте царский подарок напоказ выставили, – ведь вам такую награду вряд ли заслужить.

– Как знать, – пробормотал уязвленный Апацкий.

– Не будем спорить. Идите к отцу и повторите ему то, что вы говорили мне о Попове и других. Можете представить их в самых черных красках – авось, это послужит ему утешением. Папа! К тебе господин Апацкий пришел.

Наташа открыла дверь в комнату отца и пропустила туда мичмана. Она уселась снова у окна и попробовала углубиться в чтение. Глаза ее бессмысленно скользили по строчкам. С болью в душе она думала о Попове и старалась разгадать причину его внезапной крутой перемены к ней и к отцу. Когда она очнулась от мучивших ее мыслей, в комнате было совсем темно. С улицы доносился шум ветра, крупные капли дождя барабанили по стеклам окна. Наташа зажгла свечи и постучалась к отцу. Ответа не было. Со смутной тревогой она заглянула в комнату. Ни Редкозубова, ни Апацкого в ней не было. Они ушли тайком от Наташи; она сразу догадалась, куда, и ужаснулась этой мысли.

2

Было далеко за полночь, когда Наташа услышала стук открываемой двери. «Отец!» Не помня себя от радости, девушка побежала ему навстречу. Перед ней стоял промокший на дожде, потный и красный мичман Апацкий.

– Наталья Андреевна, – проговорил он, едва переводя дыхание, – я так бежал… Как ни тяжело для меня, но я должен вас огорчить…

– Где отец? – крикнула девушка, устремив на мичмана широко раскрытые глаза. – Где вы оставили моего отца?

– Он в трактире на Благовещенской площади.

– Как же вы допустили? Вы ведь знаете о его болезни.

– Право, я не виноват, Наталья Андреевна, я просил его не ходить, силой удерживал, – оправдывался мичман. – Я бессилен что-либо сделать, идите сами, может быть, вам удастся вытащить его из трактира.

– Да, да, сейчас, – заторопилась Наташа. – Вы, надеюсь, не откажетесь меня сопровождать.

– Я, гм… Я бы охотно, – замялся Апацкий. – К сожалению, не могу, мне нужно заступить на дежурство. Да ведь здесь недалеко. Дойдете до Поцелуева моста, мимо Флотского экипажа, а там и Благовещенская площадь.

Из дому они вышли вместе. Сквозь густую тьму робко пробивался свет одинокого уличного фонаря. Дождь усилился, порывистый ветер стонал и ревел, налетая на серые каменные стены окружающих зданий.

– Ну и погодка! Не лучше ли вам вернуться домой, Наталья Андреевна?

– Нет, я пойду, – решительно сказала Наташа и повернула направо. – Прощайте, господин Апацкий.

– До свиданья, Наталья Андреевна! Желаю удачи! – крикнул вдогонку мичман и быстро зашагал в противоположную сторону.

Свернув на Вознесенский проспект, мичман спустился в уютный погребок. Редкозубое сидел в той же позе, в какой он его оставил. Учитель выпил уже изрядно, о чем говорила пустая бутылка токайского; но он был еще достаточно трезв, чтобы заметить продолжительную отлучку собутыльника.

– Ты где был?

– Где же мне быть? – пожал плечами Апацкий, – тут в соседнем зале знакомого увидел. Пейте, Андрей Андреич, я сейчас еще парочку бутылок закажу.

– Наливай, глуши меня вином, ничего не хочу, кроме забвения!

«Теперь его не остановишь», – удовлетворенно подумал Апацкий. Больше года он старательно подтачивал душу учителя наговорами на профессора Гурьева, выдумывал всякие небылицы, разжигая в нем профессиональное самолюбие и болезненную ревность.

Пьяного до бесчувствия Редкозубова привезли домой под утро. Проплакавшая всю ночь Наташа раздела его и уложила в постель. К вечеру Андрей Андреевич проснулся и долго не мог прийти в себя. Голова разламывалась, в горле было так сухо, что, казалось, там застревает воздух. Грудь щемило, мозг сверлила мысль о дочери. Его охватывал стыд перед ней, но он уже не мог больше владеть собой.

– Вина, рюмку вина! – прошептал он и вдруг обозлился. – К черту рюмку, стакан! Два стакана, десять… Выпьешь – и как хорошо: тепло потечет по жилам, грудь дышит легко, приятно, и печаль словно рукой сняло!

Андрей Андреевич потихоньку оделся и прислушался: Наташа возилась у плиты в кухне. Как вор, забравшийся в чужую квартиру, крадучись, он накинул плащ и бесшумно выскользнул за дверь.

Когда Наташа обнаружила, что отец снова ушел, она бросилась на его кровать и застыла в полном отчаянье. Плакать не было сил, мысли путались от сознания безнадежности и обреченности.

Так пролежала она около часа, пока стук молотка не вывел ее из оцепенения. Точно во сне, открыла она дверь. На пороге стоял Апацкий.

– Как здоровье Андрей Андреича? Вам сразу удалось увести его домой?

Наташа молчала. Ее осунувшееся лицо, с темными кругами под глазами, лучше слов отвечало на вопросы мичмана.

– Ай, ай, Наталья Андреевна, нехорошо, право, нехорошо себя так расстраивать, красоту свою губить. Все обойдется. Вот сейчас поговорю с Андрей Андреичем, вразумлю его.

– Папа опять ушел, – глухо произнесла Наташа.

– Ушел? И вы ничего не предприняли, чтоб его не пустить? Как же так, Наталья Андреевна? Разве можно опускать руки, когда нужно действовать?

– Действовать? – переспросила Наташа, будто разбуженная силой этих слов. – А что я могу сделать? Пойти, как вчера, на Благовещенскую площадь?

– Да и туда надо сходить, и в другие места, которые Андрей Андреич посещал когда-то. Идемте вместе, мы должны разыскать его.

Наташа с благодарностью посмотрела на мичмана; глаза ее наполнились слезами.

– Вы правы, господин Апацкий. Спасибо вам, я никогда не забуду вашей новой услуги. Идемте.

Девушка ясно понимала всю бессмысленность ночных поисков. Обойти множество ресторанов, кабаков и трактиров в столичном городе, – на это потребовался бы не один день. Только надежда на счастливый случай заставила ее следовать за мичманом, расспрашивать швейцаров, кабатчиков, целовальников и даже городовых.

Незадолго до рассвета, окончательно измученная и разбитая, она вернулась домой. Отца еще не было. Не пришел он и на другой день.

Редкозубое запил. Ничто во всем мире не могло теперь удержать его от запоя. Убедившись в этом, Апацкий повел Наташу в погребок на Вознесенском проспекте. Выяснилось, что Андрей Андреевич ночует у кого-то из своих собутыльников (специально приставленных к нему мичманом). И опять, как четыре года назад, Наташа ежевечерне приводила отца домой в полубесчувственном состоянии.