Текст книги "Долгая ночь (сборник)"
Автор книги: С. Попова
Соавторы: Виль Рудин,Борис Синявский,В. Костин,Юрий Пыль,Борис Этин,Г. Грабко,Ф. Шумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
На следующий день Любавин, возвращая папку, опустил глаза:
– Вот тебе твое дело, только акта ревизии в нем нет. У Снеткова он. С утра меня вызвал и все материалы посмотрел, а акт оставил у себя. Желает еще раз самолично изучить...
– Но послушайте, товарищ подполковник!.. Но это же ни в какие ворота... Как же я могу без акта ревизии?
Любавин безнадежно махнул рукой.
В коридоре Кравцова перехватил замполит Снежко, чуть полноватый для своих тридцати лет, благодушный, вечно улыбающийся:
– Зайдем ко мне!
Плотно прикрыв за собой дверь, сел за стол напротив Кравцова и стал уговаривать:
– Не лезь ты на рожон, Георгий Иваныч. Обожди малость...
Кравцов изумился:
– О чем вы?
– О чем, о чем! Кругом гудят, а ты спрашиваешь! В районе разве что скроешь от людей? Тем более Снеткову поперек дороги. Потому и говорю: не обостряй!
– Ты что же, прикажешь сидеть сложа руки? А ворье пусть резвится? Вы мне лучше скажите, как решается вопрос с Белоевым?
– По сути никак. Начальство не верит в его сговор с Каримовым. К тому же Белоев рапорт подал об увольнении. Пусть уезжает. Позору меньше.
– Что-то вы все добренькими стали, как я посмотрю...
– Думай, что говоришь, Георгий Иванович! – повысил голос всегда выдержанный и добродушный Снежко. – Остыть тебе нужно.
Остывай тут, не остывай – Кравцов весь день не находил себе места. Как быть? Любавин самоустранился. Ему вот-вот на пенсию – ясное дело, инфаркта напоследок зарабатывать не хочет. Зачем ему война со Снетковым? В областное управление позвонить, в БХСС? Скажут – не находишь общего языка с местными властями... Со Снетковым найдешь, пожалуй...
Ближе к вечеру окончательно расстроенный Кравцов позвонил в приемную Снеткова, просил соединить с Валерием Николаевичем.
Трубка долго молчала, потом раздался недовольный голос Снеткова:
– Слушаю тебя.
– Валерий Николаевич, когда вы вернете акт ревизии по совхозу «Гуляевский»? Я сроками ограничен...
Председатель райисполкома раздраженно оборвал:
– Меня твои сроки не интересуют! Наворочал тут всякого, а мы разбирайся! Твоя забота не клеить уголовщину уважаемым людям, а профилактика. Вот так. – И Снетков бросил трубку.
Кравцов понял: ему объявлена война. Что теперь делать? Отступиться? Нет, на это он не пойдет – совесть коммуниста не позволит.
Зашел к Любавину, попросил разрешения съездить в БХСС области. Подполковник посоветовал не спешить: глядишь, через день-два может и прояснится что...
«Прояснилось» на другой же вечер: председатель райисполкома пригласил Кравцова к себе. Дружелюбно поздоровался и широко улыбался:
– Давно тебя не видел, все телефоны накаляем. А ты вон какой молодец! Знаешь, как тебя гуляевские дамы прозвали? «Супермен»! Что, точно схвачено? – добродушно хохотнул Снетков. – Конечно, тамошний главбух – баба сварливая и подчас вздорная, я и сам это знаю, но наблюдательности не лишена...
Кравцов слушал молча. Понимал: атака началась.
– Послушай, Кравцов, ты человек, как мне кажется, разумный. Давай допустим, что ты в чем-то уличишь Прахова и вместе с ним кого-то из районных руководителей. Допустим даже, что отдашь материалы в прокуратуру, и прокуратура доведет дело до суда. Как считаешь – на пользу это Советской власти?
– Конечно!
– Ошибаешься! Люди ведь как поймут? Не Прахов или там какой-то Пупкин проштрафился – мы за кадры отвечаем, мы и проштрафились. Обобщат тут же – все, мол, они там, в исполкоме...
– Почему «все»? Конкретные лица...
– Ага! Допускаешь, значит, что у нас районные руководители могут быть и не чисты на руку? И полагаешь, что райком партии тебя в этом поддержит? Нет, Кравцов, поддержки там не жди. Это я с тобой вожусь, учу уму-разуму, нагоняи из-за тебя получаю – мне не привыкать. Так что хочешь-не хочешь, а дружить тебе со мной надо. Я поругаю, я и поддержу. Вон твой начальник на пенсию собирается, замену себе ищет. О тебе и не вспомнил, словечка не замолвил. Так-то.
– Кому же перед пенсией инфаркт заработать хочется? – в тон председателю ответил Кравцов. – Да я в начальники райотдела и не ме́чу, мне моя работа нравится.
– И напрасно. Я ведь понимаю, что по способностям и знаниям ты больше всех соответствуешь. Вот только норов свой малость укроти. Помни: ты – человек районный. Начальство из области приедет и уедет, а мы всегда рядом.
– Ошибаетесь, Валерий Николаевич, я человек государственный. Меня здесь поставили, чтобы я интересы государства, народа оберегал...
– Что ты о прописных истинах... Охраняешь – и охраняй! Проворовался прораб у Прахова – к ответу! Но зачем же само дело сельского строительства рубить под корень? Это же государственная политика, понимаешь? По-ли-ти-ка!
– Но ведь всякая политика, Валерий Николаевич, должна быть чистой. Если мы пока не можем обойтись без шабашников, то это не значит, чтобы они стали ширмой для хищений и взяток. Я помочь хочу...
– Вот спасибо! Вот удружил! – Снетков взорвался. – На всю область опозоришь, и я же должен быть благодарен! Если доброго отношения не ценишь, получишь то, что заслужил! Я тебя, майор, в порошок сотру, и никто этого даже не заметит! Слышишь? Никто тебе не поможет, если из района в управление придет бумага о нашем к тебе недоверии. А уж мы найдем, что в ней написать. Все! Иди!
– Мне нужна документация по ревизии, – вспомнил уже в дверях Кравцов.
– Получишь ее у Прахова. Пусть познакомится.
– Да я его знакомил...
Но Снетков уже говорил с кем-то по телефону.
Документация ревизионной проверки прочно осела в сейфе главбуха Сергеевой. На звонки Кравцова ответ был один: как начальство прикажет. А Прахов болел и на работе почти не появлялся. Кравцов поехал к нему домой.
Обширный особняк был велик для небольшой семьи Прахова: дети выросли, разъехались. Часть комнат оставалась нежилой. Прохор Матвеевич лежал в небольшой, скромно убранной спаленке. Вещи в ней были старые, видимо, для хозяина привычные и любимые. Книги – и те стояли на давным-давно вышедших из обихода этажерках. Кровать железная, тоже от давних времен. Рядом, на тумбочке, лекарства и телефон. Только и всего. Всем нажитым прежде пользовалась большая семья: для нее был выстроен этот огромный домина, куплены гарнитуры, ковры и хрусталь, навешены на окнах роскошные гардины, ржавеет в гараже «Волга».
Вид у Прахова был неважный. Выслушав Кравцова, он тут же позвонил в бухгалтерию:
– Валентина Петровна, отдай ты, бога ради, милиции ревизионные бумаги. Давай не будем нарушать законов.
В ответ из трубки послышался крик главбуха. Стоявший в стороне Кравцов явственно услышал:
– Спохватились! Я лучше вас знаю, что законно, а что нет! Звонил сам Валерий Николаевич, приказал: не отдавать! Сказал, меры, какие надо, сам примет. Так что, болейте себе на здоровье.
Из трубки уже неслись короткие гудки, а Прахов все сидел на кровати растерянный, задумчивый. Наконец положил трубку на место, сказал печально:
– Не думал, что на старости лет стыдно будет людям в глаза глядеть. Не дай бог никому. Ладно, пошли в контору.
Кравцова Прахов оставил в своем полированном кабинете, сам пошел на первый этаж, в бухгалтерию. Пробыл там недолго, но разговор, видимо, был горячий, потому что вернулся он пунцовый от негодования. Подал Кравцову папку:
– Бери, Георгий Иваныч, теперь засудишь.
Кравцов пожал плечами:
– Я не судья, Прохор Матвеевич, даже не следователь. Может, напишешь все сам, что к чему и почему? Поверь слову, на душе полегчает.
А сутки спустя Прахова не стало.
Примчавшемуся в совхоз Кравцову жена Прахова, высокая, сухая Надежда Гавриловна отдала лист бумаги, на котором значилось: «Майору милиции товарищу Кравцову Г. И. Покаяние». И все – лист остался чистым. Оглушенная горем жена Прахова объяснила: едва Прохор Матвеевич сел за письмо, позвонил Снетков. Прохор Матвеевич слушал его и все держался за сердце. Потом побелел. Я – за водой, ведь вернулась мигом, а Прохор Матвеевич уже лежит... Я трубку взяла – слышу Снеткова голос злостью исходит. Я слушать не стала, трубку положила, так он тут же снова звонит. Я говорю: не звоните, бога ради, уймите злобу, умер Прохор Матвеевич, а он не верит...
Кравцова потрясла эта смерть. Не многие из близких к директору людей понимали его положение и состояние души так, как Кравцов. Не многие, наверное, чисто по-человечески и жалели Прахова так, как он. Много правды унес с собой в могилу Прахов... Кравцов представил себе, как встретили смерть директора те, кто был причастен к делу. Конечно же, с чувством облегчения. Все теперь можно валить на мертвого...
Позвонил парторг совхоза Журавский. Жалел старого друга – в последнее время они снова сблизились с Праховым. «Не смей винить себя в этой смерти! – сказал парторг. – Все шло, как должно было идти. Не учинил бы ему разноса Снетков, глядишь, жив бы остался».
На другой день после многолюдных похорон Прохора Матвеевича в райцентр приехал лейтенант-кадровик из области. По-хозяйски расположился в кабинете уехавшего по селам Любавина.
К приезду кадровика Кравцов отнесся безразлично, с событиями в «Гуляевском» не связал – и, как оказалось, напрасно.
Замполит Снежко в тот же вечер позвонил Кравцову, велел зайти. Долго молчал, примериваясь, с чего начать, потом выложил – оказалось, пришла в УВД анонимка: Кравцова обвинили – ни много ни мало, – в «зверской расправе, учиненной над фронтовиком и честнейшим коммунистом товарищем Праховым». Лейтенант из кадров приехал для разбирательства. Был у товарища Снеткова, тот ему сказал, не думает, мол, чтобы Кравцов желал смерти Прахову, но что гонения на Прахова организовал – факт неоспоримый. Еще сказал – предупреждал, мол, Кравцова, самолично, чтобы тот оставил Прахова в покое, но Кравцов не внял. За час до смерти был у него дома... Вот и доконал ветерана.
Кравцов слушал – в душе была пустота... Ах, Снетков, ах, интриган... Смотри, как поворачивает дело... Журавский, значит, не напрасно предупреждал: не смей себя винить в этой смерти! То ли знал уже, как повернет Снетков все дело, то ли предвидел...
Снежко спросил:
– Чего молчишь?
Кравцов только тут сообразил, что замполит ждет ответа. А что ответишь? Пожал плечами:
– Это вам все от кадровика известно? А сам-то он знает, что Снетков звонил Прахову после того, как туда я поехал? Крыл его матом за то, что отдал мне материалы ревизии.
Снежко глянул удивленно:
– Тебе-то откуда известно? От жены? А точно так было? Значит, доказать можно? – Он откровенно повеселел: – Ну, слушай, тогда все иначе поворачивается... А то у кадровика руки чешутся до тебя добраться... Я тебе не как начальство, по-дружески советую: сдержись малость. Сходи с лейтенантом к Снеткову. Знаю, будет куражиться – помолчи, тебя от этого не убудет. Зато ты останешься на своей должности. Иначе кадровик знаешь, что предлагает? Сместить тебя, поставить дежурным по райотделу... В порядке наказания за авантюрность и попрание соцзаконности – так определил. Им, понимаешь, надо отрапортовать о принятых мерах, анонимка-то через облисполком прошла...
– Он что же, желает помирить меня со Снетковым? Чтобы мир да благодать в районе?
Снежко кивнул – выходит, так.
– А куда я дену документацию по делу? Выйду во двор да костерок разожгу? И сбежавшего в эти дни Магометова не искать, скостить ему шестнадцать тысяч? Так, что ли? Как считаете?
Снежко махнул рукой:
– Настырный же ты, Георгий Иваныч! Ну, решай сам.
К Снеткову Кравцов кланяться не пошел – кадровику так и сказал: мне каяться не в чем, я исполняю служебный долг.
Лейтенант глянул не то с сомнением, не то с жалостью. Спросил участливо – хоть и молодой, а уже научился играть в руководящие игры:
– Сколько думаете проработать в районе при условии конфликта с Советской властью?
– У меня нет с Советской властью никакого конфликта. Что же касается Снеткова, то сегодня он власть, завтра нет...
– Ну, майор, тут вы загнули! Снетков есть и будет, а вы – только до очередной аттестации. А потом – в дежурную часть... Жалоб тут я на вас наслушался... Груб, мол, майор, прямолинеен, авантюры любит, даже своих сотрудников склонен подозревать...
Кравцов встал:
– Надеюсь, отдел кадров во всем разберется объективно. Я за собой вины не вижу.
На другой день кадровик уехал. Сутки спустя вернулся Любавин, пригласил Кравцова и, глядя куда-то в сторону, сказал просительно:
– Уехал бы ты от нас, Георгий Иваныч, куда ни то... Снетков бы враз успокоился...
В ту же ночь Кравцова, здоровенного, тренированного тридцатипятилетнего мужика, впервые в жизни настиг приступ – железная, когтистая лапа сжала сердце, острая боль пронзила грудь, ушла к левому локтю.
Только две недели спустя пустили к нему в палату Снежко, да и то на несколько минут.
– Ну, брат, перепугал ты нас. – Снежко выложил на тумбочку из объемистого портфеля какие-то свертки, сел на стул против кровати, расправил на коленях полы накинутого на плечи халата. – Народ в райотделе волнуется, все ведь понимают... Из областного управления, из БХСС звонят, а ты тут, курорт себе устроил... – Он весело осмотрел крохотную палату, оттаявшее залитое солнцем окно.
Из больницы Кравцова выписали лишь в первых числах марта, и то было предписано пару недель полежать дома.
Домой-то к нему и примчалась поздним вечером из «Гуляевского» секретарь директора Кира. По ее почерневшему, осунувшемуся личику катились слезы. Видя, как Кравцов тяжело поднялся с кровати и подсел к столу, начала торопливо извиняться.
Кравцов с тревогой подумал: не зря, видно, примчалась на ночь глядя...
Оказалось – действительно не зря.
Вчера своими ушами слыхала, как Каримов звонил кому-то в райцентр, обещал в субботу доставить... Кира развернула бумажку, начала перечислять: линолеум, хрустальная люстра, облицовочная плитка, югославские смесители, двадцать рулонов финских обоев. Бросила листок на стол, всхлипывая, сказала:
– Володька мой все это погрузил на «рафик». Каримов теперь от имени нового директора в совхозе всем распоряжается. Новый он и есть новый. Ничего пока не знает, да и знать, видно, не хочет. Раззява такой, Каримов его сразу и оседлал...
Кравцов бессознательно потер левой рукой грудь и тут же вспомнил: так делал Прахов... Взял Кирину бумажку, перечитал:
– Не плачь, ни о чем. Сегодня пятница, значит, завтра и привезут. Ты, Кира, позвони мне, как выедут, ладно? И за Володю своего не бойся.
Володя, Кирин муж, привел «рафик» в райцентр часам к десяти вечера, прошелестел шинами по замерзшим к ночи апрельским дорожным лужам. Остановился во дворе добротного на два этажа особнячка. На крылечке стоял хозяин дома – Кирилл Мефодьевич, директор районной конторы Госбанка. К нему бросился выскочивший из машины Каримов:
– Забирайте поскорее, а то милицейский газик невдалеке на улице крутится. Не проколоться бы...
Один рулон линолеума Каримов и Володя – парень высоченный, в плечах широкий, – затащили на застекленную веранду. Следом Кирилл Мефодьевич принес туда смеситель. Едва успели вернуться к «рафику», сверкнули фары, и во двор влетел газик, из которого выпрыгнули Кравцов и Новиков. Следом из машины появился милиционер и двое понятых...
Теперь дело получало совсем скандальный характер. С утра еще не совсем поправившийся Кравцов был уже у Любавина. Тот встретил хмуро: обо всем уже знал от дежурного. А может, и не только от него.
– Все неймется, и больничный не удержал. Закрутил ты дело, не знаю, кто теперь будет раскручивать.
– Прокуратура, товарищ подполковник. Материалы пересылаю туда, пусть возбуждают дело, оснований больше чем достаточно. А чего товарищ Снетков нервничает, мне не ясно, да и доискиваться не желаю.
– Ишь ты – не желаю! Чепухи не мели. Если здоровье позволяет – бери немедленно командировку в Кемерово. Звонили из кадров, вызывают. А материалов по «Гуляевскому» больше не касайся. Велено тебя, друг Кравцов, пока суд да дело, от руководства отделением БХСС отстранить. Вот так. Довоевался, словом.
Кравцов первым делом зашел в комнатенку к Сереже Новикову, подписал сопроводиловку и попросил Новикова лично самому отнести совхозное дело в прокуратуру. Так, сказал, вернее и надежнее...
...Кравцов отметил в секретариате командировочное предписание. Итак, надо ехать домой, сдавать дела. Начальником БХСС его не оставили. Сместили за то, что не умеет ладить с людьми. Вступил в конфликт с районным руководством. Вот такие грехи!
К генералу, начальнику управления, его просто не пустили. Потому он, промучавшись в гостинице всю прошлую ночь, изложил на бумаге все, что хотел доложить генералу – получилось четыре странички. Сократил написанное вдвое и переписал набело.
Лейтенанту в кадрах сказал грубо, зная, что терять нечего:
– Какой вы оперработник? Вы так, паяц! Хотел бы знать, кто там вас за ниточки дергает, да ладно, придет день и так узнаем.
Положил перед онемевшим от неожиданности лейтенантом два листка:
– Это мой рапорт генералу. Попробуйте не доложить.
Лейтенант опомнился:
– Кто вам дал право так разговаривать?
– А вы сами и дали. С порядочным человеком, конечно, так не стал бы... – И Кравцов, хлопнув дверью, вышел из кабинета.
Весна расплескала на улице воробьиный гомон, нестерпимо сверкала небесная синь.
Шел апрель восемьдесят пятого года.
