Текст книги "Долгая ночь (сборник)"
Автор книги: С. Попова
Соавторы: Виль Рудин,Борис Синявский,В. Костин,Юрий Пыль,Борис Этин,Г. Грабко,Ф. Шумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Ребята на траву бутылку с водкой поставили, на газете колбасы накромсали, хлеб, лук – стали выпивать, все из одного стакана, по очереди. Ленька и ему, Петрову, плеснул: «Прими и ты!»
Петров сначала было отказался, а потом полстакана хлебнул: вот, думаю, влип! Дальше-то что?
Приехали в поселок, все пошли куда-то, а Петрову велели ждать – они, мол, груз приготовят. Минут через десять-пятнадцать Ленька бежит – все, подгоняй! Петров за угол дома завернул, а парни задний борт кузова отбросили и давай мешки кидать, ящики, охапки одежды. Фары включенные, все видно...
Ленька снова в кабину сел, торопливо сказал: гони к лесочку, где выпивали! Там парни машину и разгрузили...
Вернулся Шахов, папочку подает с фотоснимками. Разложил я их на столике перед Петровым, спрашиваю – может, кого знаешь?
Петров привстал, вгляделся и тут же пальцем ткнул: вот это Ленька Прокудин. Этого еще видел, только имени не знаю, он с нами ездил – и на Виктора кудлатого показывает.
Я фото Крючкова подталкиваю – а этого видел?
– Нет, товарищ, этого в машине не было, точно. Я к ним, когда в лесочке разгружались, нарочно присмотрелся. Пока барахло в кусты таскали, дело чуть до драки не дошло. Ленька Прокудин кричал, что надо все к Клавке везти, там сохраннее будет. Другой, его Сутулым кликали, Леньку за грудки схватил – заткнись ты, говорит, со своей бабой, знаем мы, облапошить хотите. Их этот кудлатый разнял.
Шахов, собирая фотоснимки, словно невзначай спрашивает: и когда же все это было?
– В пятницу ночью и было. А утром в субботу я уже от них избавился, в Рубцовск погнал, к родителям... И что мне теперь будет?
Шахов ему – что же ты, трудовой парень, на паршивый калым польстился? Ведь на чем тебя взяли? На ворованном у государства!
– Да не брал я у них ничего! И себя клял. Дочка у меня такая славная, три года всего...
Я вмешался – нечего, мол, хныкать! Вот поедем сейчас в тот лесок, найдем награбленное – тебе зачтется.
А у Петрова на лице тоска.
– Так я же еще не все рассказал
– Как не все? – Шахов изумился. – Ты что, и второй раз с ними ездил?
Петров вдруг заплакал – от обиды, от потрясения, от горечи, от сознания непоправимости того, что произошло.
– Не хотел, а так вышло! Из Рубцовска сам не свой возвращался. Все, думаю, домой заскочу, с дочкой повидаюсь – и прямым ходом в милицию – пусть сажают! А Ленька у дома караулит. На подножку вскочил – вовремя ты появился! Нам как раз надо еще в одно место махнуть. Я уперся – хоть режь, не поеду! А он, сука, ухмыляется: прирежу, говорит, мне это ничего не стоит! Только сначала твою соплюху, потом уж тебя! И нож достал. А сам ухмыляется. Если бы орал или ругался, я бы не так испугался...
В ту ночь ездили они в поселок геологов. Ленька снова сидел в кабине, старые дружки – в кузове. Снова пили на поляне водку. Снова стояла машина Петрова за углом магазина, и как его грабили, он видеть не мог. Только теперь шофера стерегли. Уходя, Ленька одному из банды приказал: «Чуть что – бей водилу ножом в живот!»
Дальше рассказ Петрова точно совпал с тем, что мы уже знали: машину хотел остановить какой-то человек, по нему пальнули из кузова и он упал; что поехали нижней дорогой и застряли в сыром после дождя логу; как вытаскивал их трактор. Приехали в тот же лесок, рядом со старым грузом уложили новый и накрыли брезентом. Часть последней добычи повезли через город, в шахтерский поселок. Я на Шахова глянул – мол, понимаешь, куда ехали? Он кивнул – ясное дело, Клавкин адрес!
Спрашиваю Петрова – для чего задний борт с машины снимал? У него аж глаза округлились: и это вы знаете? Только не для бандитов старался. В Рубцовске пришлось для стариков дрова-длинномер возить. Пришлось задний борт снять, думал, дома поставлю, а тут этот паразит Ленька...
Говорю – ладно, подписывай протокол и посиди в коридоре, мы сейчас с тобой в тот лесок поедем, покажешь, где все спрятано.
Петров вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.
Шахов бросает мне упрек:
– Что же ты этого проходимца из дела выводишь?
– Почему так решил? Как его выведешь – он прямой соучастник. А сажать сейчас в кутузку надобности не вижу, это точно.
Шахов вконец расстроился: да ведь на нем кровь!
– Кто же с тобой спорит? Пусть суд решает, а нам с тобой помощь Петрова сегодня вот как нужна! У нас пока из этой банды двое в руках, а остальные на воле разгуливают. А если они награбленное перепрячут, пока мы с тобой дискуссию разводим? Берешь Петрова под стражу – он враз замкнется. Вон как Градов следователю сказал: «Ищи сам, начальник!» Словом, бери газик, вези Петрова, пусть место укажет, оставь там засаду, а Петрова, как вернетесь, отпусти под подписку. Никуда он не денется, дочка его держит крепче морского якоря.
А я возьму Зиберову, поедем к ней домой, где-то там тайник. Петров же ясно сказал: туда часть награбленного увезли.
Обыск у Зиберовой затянулся чуть не до полуночи. Пригласили тех же понятых, что и вчера, а начали с поленницы, аккуратненько сложенной под навесом. Пока оперработники дрова перекидывали, Клавдия ни на кого не смотрела, лицо у нее было сумрачное, осунувшееся, за эти сутки она и подурнела, и как-то постарела... В поленнице, в третьем, среднем ряду, оказалось три тайника, а в них костюмы, отрезы ткани, все упаковано в брезент. В одном из тайников нашлись топор и гантели – я сразу вспомнил заключение эксперта: «...удар нанесен предметом сферической формы». Сказал Коняхину – поосторожней бери, там могут и следы крови быть.
Пока с поленницей возились, я о подполе подумал: надо под картошкой пошарить. Но там ничего не оказалось. Зато в сундуке у Клавдиной матери лежало семь отрезов шелка – как вынули да разложили, так и пошло по комнате сияние. Зиберова было накинулась на нас с криком – что же вы у старухи последнее отбираете? Но мать сказала зло – берите, берите, на что мне ворованное? Я тебе, Клавка, мильён раз твердила: как пришло все неправедно, так и уйдет прахом! Чтоб твоему Леньке костью подавиться! И сам утоп, и тебя с собой утянул! Как я одна век доживать стану?
В горотдел вернулись уже в полночь. Дежурный говорит: майор Гринев просил, чтобы вы сразу к нему...
У Гринева подходила к концу очная ставка – сидят друг против друга шофер Петров и тот Градов, что ездил в соседний город костюм продавать. Оказалось, как Градов увидел Петрова, так сразу заявил: «Все, начальник, твоя взяла, грабанули мы эти две лавки, но только я сторожей не трогал, их обоих Ленька Прокудин в темя бил, гантель для того с собой возил». И все выложил.
Теперь выходило, что главная фигура в деле – Ленька, Леонид Прокудин: он и обрез раздобыл, из которого в Георгия Иванова стреляли, и дружков подбил на ограбление, и машину достал. Перечислил Градов всех соучастников, кого по имени, кого по фамилии. Крючков к ним никакого отношения не имел. Я тогда подумал – вот уж и воистину везенье! Не займись мы тогда Крючковым – не знали бы ничего о Зиберовой; не поехали бы к ней – не схватили бы Прокудина... Если розыск идет правильно, такое везение приходит – не в первый день, так во второй, не во второй, так в третий. Если же розыск организован неверно – везение редкий гость.
Увели Градова, а Петров, шофер, сам не свой сидит, в пол смотрит, в лице отчаянье. Спрашиваю его – что дальше делать станем?
Он рукой машет – а что делать? Судить меня надо, кругом я виноватый: и банде помог, и вам не рассказал после первого раза, по трусости сбежал, по трусости второй раз поехал... Но не бандит же я, как они все. Подкалымить, ясное дело, не отказывался, но без воровства этого...
Да, думаю, был ты мужик как мужик, с женой и дочкой, еще в прошлую пятницу не знал-не ведал, куда тебя Ленька затянет... Спрашиваю Гринева – тебе Шахов мою точку зрения передал, чтобы Петрова под стражу не брать?
Гринев кивает – и я с этим согласен. Пусть в дежурке посидит, а утром отпущу, подписку только возьму о невыезде...
Шахов еще был у себя. Рассказал, что в том лесочке, где вещи были упрятаны, нашли бушлат и шапку. Оставил там засаду во главе с Жарковым, велел ждать хоть день, хоть два: все равно кто-нибудь явится...
Жарков и его люди вернулись в горотдел на другой день. Привезли награбленное и трех парней: их взяли, когда те пытались унести в мешках из тайника ворованную добычу.
На том, собственно, моя работа по этому делу и заканчивалась. В тот же день попросил Гринева: вызывай Прокудина. Уж очень мне хотелось увидеть его глаза, лицо, когда поймет, что попался. Увидеть не злорадства ради, а для справедливости. Еще сказал Гриневу: про то, кто сторожей убивал, сейчас спрашивать не будем, это на самый конец следствия пусть остается, когда Прокудин будет со всех сторон обложен.
Леонид Прокудин понятия не имел, что за минувшие сутки положение его в корне изменилось, потому вошел в кабинет с прежней озорной улыбкой, спросил весело:
– Сколько можно держать добрых мужиков из-за каких-то пьяных шалав? Эту Клавку да Машку задушить мало!
Говорю:
– Давайте, Прокудин, о женщинах потом потолкуем, а сейчас скажите, давно ли знаете Градова?
Прокудин пожал плечами.
– Это какой такой Градов? А то я с одним Градовым в колонии сидел...
– Вот-вот, этот самый. Когда его последний раз видели?
Прокудин еще улыбается, но в глазах тревога. Я его понимаю: что стоит за вопросом о Градове, он знать не может, но ощущение опасности уже появилось. Сказать, что месяц как освободился и что с того дня Градова не видел? А вдруг Градов нами допрошен и сказал по-иному? Тогда конец игре в «рубаху-парня», в ни за что пострадавшего, тогда придумывай новую линию поведения... Он уходит от ответа:
– А что Градов? Мужик как мужик, в колонии вкалывал, и тут...
Следователь Гринев усмехается:
– Знаем, знаем, один Градов из всей вашей гоп-компании на работу устроился. Вы лучше скажите, кто это ему посоветовал костюм в соседний город на продажу везти?
Прокудин головой качает – недоумение его совсем естественное:
– Что-то я, начальник, в толк не возьму, о чем речь пошла? При чем тут Градов? При чем тут какой-то костюм?
Гринев шкафчик стенной – узкий, дверка маслом крашена, – открыл, там костюм на плечиках висит, коричневый. Достал, на столик перед Прокудиным положил:
– Вот этот, Прокудин. Вы ведь знаете, откуда он взялся?
– Ни малейшего представления. Вы меня с кем-то путаете. Или Градов, сука, на чем-то погорел, а теперь меня закладывает.
– Скажите, – говорю, – а Градов с Зиберовой знаком?
– Да я же вчера сказал, что у этой Клавки кто только не пасется! Она всех привечает! Лишь бы деньги да водку несли!
Ничего не скажешь: ход ловкий! Ладно, говорю, оставим пока Градова и Зиберову в покое, не станем пока спрашивать ни о том, что у Зиберовой кроме обреза нашли, ни о том, что в лесочке припрятано. Потолкуем о другом...
Прокудин ногу на ногу забросил, улыбается – о другом так о другом. А Градову язык вырвут, дождется!
Ничего, говорю, до очной ставки с вами язык Градова при нем останется, а мы давайте о шофере потолкуем, о Петрове Олеге. Давно его знаете?
Прокудин молчит, то на меня смотрит, то на Гринева. Ну же, думаю, соображай быстрей! Что это тебя заколодило?
– Это какой Петров?.. – Тянет он резину. – У меня шоферов знакомых много...
– А тот Петров, у которого на «зиске» задний борт снят. С которым в логу засели, вас еще трактором вытаскивали. Тракторист этот вас всех опознал.
У Прокудина аж дыхание перехватило – дышит тяжело, сказать ничего не может.
Гринев – не без злорадства:
– Что, не ожидали? А, Прокудин? Если готовы правду говорить – говорите, буду протокол писать, не готовы – потерпим до очных ставок. Только и суд все учтет: то ли сами сознались, то ли вас изобличать пришлось. Так что будем писать?
Прокудин чуть не в крик, с отчаяньем, с вызовом:
– А пишите, что хотите! Все подпишу! Все равно запутаете невиновного! Вам лишь бы дело на кого-то повесить!
Гринев ручку отложил – так не пойдет! Не то, что мы хотим, а только то, что вы расскажете – вот это и запишем. Рассказывайте, с чего каждое дело начиналось и чем заканчивалось, а про невинность – это уж совсем ни к чему!
– Нечего мне рассказывать! Всех и дел – зашел к шалаве. А вы что на меня вешаете? Что мне до спекулянта Градова, до костюма? До шофера?
Гринев встал, открыл сейф, достал дактокарту – вот, Прокудин, одно это вас без свидетельских показаний утопит. Уж на что вы – волк битый и травленый, а тут просчитались. Отпечатки ваших пальцев со стакана сняли, а стакан на прилавке стоял, в магазине. Понятно я объясняю?
Прокудин замкнулся, в окно смотрит.
Мы тоже молчим: пусть освоится с мыслью, что капкан захлопнулся. Теперь не вывернется. Наконец Гринев, спокойно так, спрашивает:
– Куда же против фактов переть, а, Прокудин? Было ведь?
– Ну, было...
– Вот то-то. Давайте-ка все с самого начала.
Дальше Гринев допрашивал Прокудина один: позвонил начальник горотдела, сказал – Владимир Никитич меня по телефону ищет. Он уже был подробно проинформирован о наших делах, потому ни о чем не спрашивал, просто сказал:
– Что же, неплохо вы там в этот раз сработали, с остальным без тебя справятся.
– Владимир Никитич, я бы хотел до конца недели задержаться, по делу самый разворот...
Владимир Никитич не сразу ответил. Пока он молчал, мне подумалось: голос у него какой-то не такой...
– Беда у нас... Завтра утром будь в отделе.
Последним рейсовым автобусом, пыльным и скрипучим – «Икарусов» в те времена на дорогах Кузбасса еще не было, – я уехал из того шахтерского города.
Ночь была холодная и ветреная, у Белова нас прихватил крупный дождь, он бил по крышам и окнам, сквозь щели пробивался внутрь, потоками сбегал по лобовому стеклу, дворники с ним не справлялись – водитель решил не рисковать, выехал на обочину шоссе, притормозил.
Я отчаянно мерз без плаща и все думал: что же такое могло случиться в отделе, из-за чего у Владимира Никитича, человека выдержанного и непреклонного, голос стал печальным?
Так началось для меня самое тяжелое дело, с каким столкнула меня милицейская служба: в ночной перестрелке преступники тяжело ранили старшего лейтенанта Коломейцева, в недавнем прошлом фронтового разведчика. Уже после операции он умер от внутреннего кровоизлияния в легкое. Именем его названа тихая, всего на несколько домов улочка в областном центре, помнят его многие люди и сейчас, спустя тридцать с лишним лет после трагедии... Не знаю, сумею ли я когда-нибудь рассказать о тех событиях, смогу ли, а надо бы.
Литературная запись В. Рудина
Б. Этин,
подполковник милиции в отставке
ТЕНИ ПРОШЛОГО
В июле Томь спадает, галечный берег белыми косами далеко вдается в зеленоватую, еще мутную полую воду. Там, под водой, таятся глубокие ямы: летом на этом месте, ниже опор моста, ставят экскаваторы, берут гравий. Купаться здесь запрещено, все это знают. О том же предупреждают и фанерные щиты: опасно! По ту сторону насыпи, ведущей к мосту, – Топольники. Там городской пляж – иди туда и купайся на здоровье! Но ребятню, словно магнитом, тянет именно сюда. И ведь знают, чем все может кончиться: попадешь в яму с холодной застойной водой, схватит судорога – и поминай как звали! Но удержу на них нет, в Топольники не идут, тянутся сюда, где глубже и опаснее.
В тот день здесь, у бетонной опоры моста, их было человек десять, мальчишек и девчонок из Форштадта, и они потом, когда пришлось их допрашивать, никак не могли припомнить, кто затеял игру в прятки в прибрежных кустах: Вася Чурилин или Митя Сапрыкин. Будто это было так уж важно. Словом, устав нырять и плавать, течение все же сильное, сносило далеко, ребятня рассыпалась по кустам, Кате Ледневой досталось искать. Она громко пропела: раз, два, три, четыре, пять, я иду... Обернулась – прямо на нее бежит Алешка Рытвин, пятиклашка, и лицо у него белое-пребелое. Кричит:
– Убитый там! В кустах!
В кустах лежал человек. Головой на мятой газете, лицом уткнулся в объедки, руки раскинул, на одной ноге полуботинок, другая в носке. На голове мух видимо-невидимо...
Ребята в сторонке постояли, минуточку поглядели: боязно. Вася Чурилин говорит: пацаны, сыпем отсюда, а то в милицию потащат! А Митя Сапрыкин: дурак! Больно ты им нужен, чтоб тебя таскать! Ты, что ли, его убил? А в милицию не позвоним – как убийцу найдут?
Чурилин тоже разозлился: сам дурак! Ну и звони, если такой храбрый! Беги вон в Дом отдыха, там телефон есть!
Храбрый он или нет, Митя сам о себе еще не знал, но к Дому отдыха кинулся сразу, не задумываясь.
Обратно Митя примчался минут через десять. Вся пацанва чинно сидела на откосе шоссе, и даже Чурилин не сбежал: держался в сторонке, молча покусывал травинку. Чуть отдышавшись, Митя уверенно сказал:
– Они сейчас приедут! Нам велели ничего не трогать и посторонних к кустам не пускать!
Вскоре на шоссе притормозили два милицейских газика, из первого выпрыгнул капитан, позвал ребят:
– Давайте все ко мне поближе! Расскажите, как все получилось?
Чурилин в сердцах бросил Мите Сапрыкину:
– Ну вот! Я тебе, дураку, чего говорил?
Капитан удивился:
– Я тебя что, урок отвечать зову, что ли? Кто, ребята, первым увидел убитого?
Катька подтолкнула Алешку Рытвина:
– Вот он. Мы в прятки стали играть, он в кусты полез, а там...
Капитан Алешку обнял за плечи:
– Не побоишься показать, где?
Алешка головой помотал:
– Не, не хочу. Он после будет сниться.
Митя протолкнулся вперед:
– Товарищ капитан, я покажу. Пойдемте.
Они гуськом спустились по откосу: за Митей шел капитан, следом трое в штатском, за ними три милиционера. Последний вел на поводке огромную серую овчарку.
Митя вошел в кусты – зеленые, густые. Пошел не колеблясь. Потом показал рукой: вот там он лежит, идите прямо.
* * *
Все было так, как сказал звонивший в дежурную часть мальчишка: и труп, и объедки на расстеленной в траве газете, и слетевший с ноги трупа полуботинок. Ребята ничего не тронули. По кустам разбросаны пустые бутылки, одна – из-под шампанского, с отбитым горлышком. Голова убитого залита почерневшей кровью, кровь пропитала и угол газеты.
Капитан Марчук велел проводнику заняться поисками следов. Одного милиционера послал обратно, на шоссе, встретить «скорую помощь». Сам подождал, пока криминалист сфотографирует поляну и убитого. Потом перевернул труп на спину, проверил карманы пиджака. В правом оказался бумажник – уголки пообтерлись, целлулоидная вкладка посеклась. Марчук извлек из бумажника красненькую книжечку с некогда золотым, а теперь потускневшим тиснением – Арефьев Степан Архипович, старший инженер областного управления...
Марчук поморщился: был старший инженер, да весь вышел...
Тут же, в бумажнике, командировочное предписание: товарищу Арефьеву надлежит проверить деятельность... Так, квитанция городской гостиницы: Арефьев выписан вчера вечером...
В другом кармане оказалась записная книжечка в синей обложке. Записей в книжке было много. Это хорошо, что много, подумалось Марчуку.
Эксперт-криминалист позвал капитана, указал на левую руку убитого: был виден четкий след от ремешка или браслета часов. След от кольца виднелся и на безымянном пальце правой руки.
Вернулся обескураженный проводник – собака виновато улеглась у его ног, и Марчук понял: следа не взяла. И точно, проводник доложил: до продуктового магазина уверенно вела, а там как отрезало – затоптан след.
Пришел милиционер, посланный Марчуком к недалеким частным домикам, протянул листок: в сто шестнадцатом доме живут Никитины, мать и взрослая дочь. С вечера слыхали тут, в кустах, смех, пьяные голоса, песни. Криков не было. Тех, кто здесь пировал, не видели.
* * *
Часам к десяти вечера Марчук понял: пора заканчивать. Усталость брала свое: начали слезиться глаза, строчки в блокнотике Арефьева набегали одна на другую.
Жена вот уже год твердит: очки пора завести! Но Марчук считал, что не пристало ему, офицеру угрозыска, ходить как какому-то канцеляристу в очках, и как мог терпел.
Он проштудировал почти весь блокнотик Арефьева. Выписал все фамилии, имена, номера телефонов. С тем чтобы завтра с утра специально заняться ими. Была в книжечке схема: расчерчены две улицы, дома елочкой, между ними три квадратика, какой-то круг, стрелка змеилась к одному из квадратиков и стояло: «третий этаж, налево». Ясно, что это адрес. Но где и чей?
* * *
На другой день, часам к двенадцати, в райотдел приехал начальник городского угрозыска подполковник Зелинский. Марчук знал, что Зелинский всё и вся насквозь видит. Умеет быстро и четко разобраться в обстановке, заметит малейшую ошибку или промах. Марчук не то чтобы побаивался начальника, но почему-то в его присутствии чувствовал себя скованно, все думал, не упустил ли чего, не ткнут ли его носом: что же ты, товарищ капитан, столько лет работаешь, а тут... Был у него такой случай года два назад, и снова попадать на хотя и вежливый разнос к Зелинскому не хотелось.
Марчук понимал, о чем пойдет речь, если его вызовут к Зелинскому, и заранее разложил в папочке все нужные бумаги.
Арефьеву, как попросту говорят, «проломили голову». В акте экспертизы значилось: «Смерть наступила в результате перелома черепа, чему предшествовало нанесение множества ударов твердым предметом, вероятнее всего бутылкой; из ран извлечены мелкие осколки стекла».
Сразу за этим актом Марчук положил фотоснимки с места происшествия. На одном из них крупным планом черно-зеленая литая бутылка из-под шампанского. Горлышко у нее было отбито, и Марчук полагал, что Арефьева били именно этой бутылкой. Предстояло отправить ее на экспертизу: возможно сохранились отпечатки пальцев...
Следом шли материалы проверки по гостинице: выяснилось, Арефьев находился в Новокузнецке ровно неделю. Вместе с ним был командирован Иван Спиридонович Ковалев. Они занимали двухместный номер на шестом этаже. Вели себя вполне спокойно, только по утрам горничная убирала из номера бутылки из-под водки и пива и все удивлялась: когда они только работают? С утра принимали спиртное, запивая кефиром, и в обед пили, и вечером...
Выписались они одновременно, накануне убийства. Однако вчерашняя проверка Ковалева Кемеровским угрозыском показала: Ковалев дома не появлялся и где находится – жена не знает.
Ковалев, наверное, исчез не случайно, какую-то роль он во всем этом сыграл. Но какую? И где теперь его искать?
Зелинский был в кабинете начальника райотдела майора Коломина. Едва Марчук вошел, поздоровался и кивнул: садись поближе, к столу. Доложи, что сделал, что думаешь делать дальше? Голос у подполковника ровный и спокойный, но Марчуку кажется недоверчивым: не рано ли мы тебя назначили старшим уполномоченным?
Это впечатление усилилось, когда, выслушав Марчука, Зелинский заметил:
– Покрутиться ты уже успел изрядно. Но ведь белка в колесе тоже крутится, а что толку? – И продолжал: – Где Ковалев? Не знаешь. Был ли он на берегу, когда убивали Арефьева – тоже неизвестно. Говоришь, проверка рынков, вокзала и других мест ничего не дала, а что ты там искал?
– Часы марки «Луч» в золотом корпусе, с золотым браслетом, обручальное кольцо, тоже золотое. Они у Арефьева были. Жена сказала. Об этом из кемеровского угрозыска еще вчера телефонограммой сообщено. Вот и ищем. Может, ухватим какую ниточку.
Зелинский, видимо, и сам понимал, что за сутки большего не сделаешь. Спросил только у Коломина, кого он думает посылать в Кемерово, на поиски Ковалева.
Майор указал на Славу Рудюка:
– Он, правда, в угрозыске всего два месяца, но до этого год работал участковым, парень цепкий и решительный.
Заканчивая разговор, Зелинский отметил:
– В прокуратуре дело принял Гринин. Знаете его? Считаю, вам повезло. Следователь он крепкий, сам будет вертеться и вам покоя не даст. Так что, учтите: прибавляйте обороты!
* * *
День пролетел. Вечером позвонил Гринин, спросил о новостях и, узнав, что нового ничего нет, недовольно хмыкнул. Это вконец испортило и без того невеселое настроение Марчука. Дома в сердцах накричал на сына – сел ужинать, а рук не вымыл, растет, как свинушка. Мальчишка в слезы. Жена промолчала, но по опущенным глазам Марчук понял: обиделась за парнишку... Он молча доел ужин, молча ушел в другую комнату. Сел на диван успокоиться, но мысли продолжали крутиться вокруг Арефьева. И вдруг Марчук ясно представил схему в его записной книжке: круг, да это же в плане строящийся цирк! А перекрещивающиеся линии – улицы Тольятти и Дружбы. Как же я сразу об этом не сообразил?
* * *
Утром Коломин выслушал Марчука, покачал с сомнением головой: что это нам даст? Ты лучше скажи: были ли вчера в учреждении, куда приезжал Арефьев?
Марчук пожал плечами: конечно, был, а толку ноль. Арефьев и Ковалев еще в обед отметили командировки и после этого их никто не видел. А если найти дом, что помечен в схеме, может, найдем человека, хорошо знавшего Арефьева. Ведь первым встречным домашних адресов не дают.
Майор вдруг согласился: а что? Давай попробуем. Забирай участкового, там у нас Володя Габидуллин, и, как говорится, с богом.
Габидуллин охотно откликнулся на просьбу Марчука. Приказ начальства был тут ни при чем: во-первых, характер имел легкий, любил помогать людям, а во-вторых, имел от этого поиска и свою выгоду – когда еще дойдут руки до проверки паспортного режима?
Предстояло обойти пять девятиэтажек, и они считали, что к обеду управятся. При этом договорились проверять не до третьего этажа, как отмечено в схеме, а все девять.
Начали бодро и легко. Отмеряв марш лестницы, звонили или стучали в квартиры, Володя лихо вскидывал руку к козырьку, строго представлялся:
– Участковый инспектор лейтенант Габидуллин! Проверка паспортного режима! Кто живет в квартире? Просим предъявить паспорта.
Но когда поднялись на девятый этаж второго дома, Марчук, стесняясь, попросил: передохнем хоть пяток минут. Габидуллин улыбнулся: а давайте, товарищ капитан, куда они от нас денутся, дома эти? Не сбегут же! Всего три и осталось...
Когда вышли из третьей девятиэтажной громады, у Марчука заныла поясница. Глянули на часы – начало третьего. И обедать не хотелось, и сил идти в четвертый дом не было.
Володя от душевной щедрости предложил:
– Вы, Михаил Прокопьевич, на скамеечке передохните, я пока один пойду, а вы после нагоните. Годится?
Марчук с улыбкой кивнул – спасибо за заботу, добрая ты душа. Мы ведь с тобой и понятия не имеем, кого ищем, ходим на обум Лазаря...
– А что это значит – «на обум Лазаря»? У нас, на азербайджанском, так не говорят.
– Да я и сам точно не знаю, но смысл примерно такой: поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что... Понял? Ну, пошли...
Им повезло в двадцатой квартире, точно на третьем этаже.
Габидуллин привычно подбросил руку к козырьку, лихо произнес, глядя на открывшую дверь молодую, удивительно красивую женщину:
– Проверка паспортного режима! Позволите войти?
Женщина распахнула дверь:
– Проходите, пожалуйста, только зачем так громко?
Она подала им два паспорта, свой и отца. А мама, – сказала печально, – умерла два года назад.
Марчук полистал паспорт женщины – Пятакова Нонна Александровна, не замужем... Работает... Второй паспорт. Пятаков Александр Иванович. Штамп с места работы. И тут жаркими толчками застучало сердце. Вот оно! Пятаков работал там, куда приезжали в командировку Арефьев и Ковалев! Спросил:
– Нонна Александровна, а где сейчас отец?
– Где же ему быть? На работе.
– Когда придет?
– Часа через полтора, он у меня человек пунктуальный. А зачем он вам? Или случилось что?
– Да нет, ничего не случилось, просто нужно уточнить одну деталь, вот тут, по записи в паспорте...
Когда вышли из квартиры, Габидуллин весело спросил:
– Неужто нашли? Ай, хорошо!
– Вроде бы... Чует моя душа: ухватили мы тут ниточку. Спасибо, Володя, за помощь. Иди, я теперь один управлюсь. Да передай Коломину – пусть позвонит в прокуратуру, Гринину. Я к семи приведу человека, чтобы подождали.
Марчук ожидал аккурат полтора часа. Пятаков – грузный, в белом парусиновом кителе и коричневых сандалиях, шел от трамвайной остановки неспешно, прижимая к боку новенький портфель...
Марчук встал со скамейки, вежливо поздоровался: добрый вечер, Александр Иванович!
Тот с недоумением остановился, посмотрел на капитана:
– Добрый вечер и вам... А что случилось?
– Да ничего такого... Я старший инспектор уголовного розыска Марчук. Нам бы надо потолковать, Александр Иванович. Пройдемте в райотдел.
– В райотдел? – Пятаков изумился. – У меня нет для милиции никаких сообщений! С какой стати? Дочь с ужином ждет...
Марчук пожал плечами:
– Это, знаете, в плохих детективах пишут, как свидетели куражатся. А у нас с вами не детектив. Предупреждаю: не пойдете по доброй воле – вызову наряд и доставлю приводом, такие мои права.
– Да? – Пятаков взвился. – Приводом? Арестуете, что ли? Ни за что ни про что?
Марчук вздохнул:
– Ладно вам, Александр Иванович, по пустому артачиться! Вы ведь знали Арефьева?
– Что значит «знал»? Я и сейчас его знаю!
– Сейчас вы его знать не можете. Его уже нет в живых.
Портфель выпал из-под локтя Пятакова, он уставил невидящий взгляд на Марчука и приглушенно проговорил:
– Ну вот... Ну вот... Я же им говорил...
* * *
Следователь Гринин – резкий, нервный, порою нетерпеливый. Может во время допроса и оборвать: что воду льете? Или: тут все уже понятно, хватит об одном и том же! Или: не тратьте порох, и так все ясно. Он действительно все понимал с лёта. Дело свое знал, работал с полной отдачей.
Гринин ждал у начальника райотдела. На Марчука глянул хмуро: чего, мол, всех баламутишь?
Марчук, зная характер Гринина, не обиделся. Сказал спокойно: нашел. В дежурке ждет. Пятаков фамилия. Провожал Арефьева и Ковалева на вокзал. Как узнал, что Арефьева убили, аж портфель свой выронил...
Гринин подобрался: Да? А что ему такое известно?
– Вот этого не знаю, его на улице допрашивать не стал.
– Ах, господи, что ты время тянешь? Давай его сюда!
* * *
Едва Пятаков – все еще растерянный – вошел в кабинет, Коломин бросил Марчуку:
– Налейте ему воды, пусть успокоится. – И, обращаясь к Пятакову, представился:
– Я – начальник райотдела, а это – товарищ Гринин, старший следователь городской прокуратуры. С капитаном Марчуком вы уже познакомились. Так что можете рассказать об Арефьеве?
Пятаков облокотился на стол, охватил руками огромную голову и сбивчиво заговорил:
– Но как же так?.. За что? Ведь с ними были только женщины... Зачем они поехали? Я же говорил...
Гринин жестко вмешался:
– Да возьмите себя в руки! – он пододвинул к Пятакову бланк протокола допроса: – Вот тут распишитесь, что вы предупреждены об уголовной ответственности за отказ давать показания и за дачу заведомо ложных показаний. Расписались? Ну, теперь спокойно и по порядку: давно ли знаете Арефьева и Ковалева? Какие у вас с ними отношения? Что там за женщины?
