Текст книги "Долгая ночь (сборник)"
Автор книги: С. Попова
Соавторы: Виль Рудин,Борис Синявский,В. Костин,Юрий Пыль,Борис Этин,Г. Грабко,Ф. Шумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Зелинский развел руками: нет еще. Скрываются. Подставили вас, дурочек, а сами в кусты. Вас в суд на отсидку, а они на свободе останутся и вас не вспомнят...
Таисья зло засмеялась.
– Ну, это как сказать! Они тоже в «черном вороне» с нами поедут! У Шуркиной матери их ищите, там они!
– Откуда же знаете?
– От Шурки. Она еще на той неделе мне рассказывала, что Студенту Новокузнецк поперек души, они с Кисой хотят рвануть к ее матери, куда-то под Новосибирск. Спросите у нее, она точно скажет.
* * *
Утром, сразу после селекторного совещания, Зелинский приехал в райотдел, собрал в кабинете Коломина оперативный состав уголовного розыска.
– Вот так, товарищи, теперь, кажется, просвет в деле показался. Бабка Катя, или Екатерина Васильевна Молчанова. Судя по картотеке, числится за ней по молодости аж пять судимостей, три из них – еще до войны. Вот такая редкостная старушенция. Если Гладышева подтвердит, что Студент и Киса поехали к ее матери – будем действовать в этом направлении.
Открылась дверь – вошел Гринин.
– Ну что? – спросил Зелинский.
– Гладышева, правда, не утверждает, что оба уехали к ее матери, но такой разговор Киса с ней вел и даже адрес взял. Деревня Мылово. В тридцати километрах от Новосибирска.
Зелинский посмотрел на часы:
– Что еще сделано за вчерашний день?
– Вскрыли с понятыми комнату Кисы, – ответил Коломин. – За кроватью нашли портфель Арефьева. Установили и допросили шофера такси Гвоздева. Ширякову он, действительно, подвозил. Ехал из Кузнецка, догнал ее на улице Кирова. Портфель у нее в руках видел, но ни о чем не спрашивал: Нинка, как он выразился, «лыка не вязала».
– А откуда он ее знает?
– Стоянка такси у вокзала. А она там постоянно вертелась – вот и шапочно познакомились.
– А теперь о Новосибирске. Ехать туда, думаю, надо капитану Марчуку.
* * *
Прежде чем дать санкцию на арест Ширяковой, прокурор города решил потолковать с ней сам.
За тридцать лет прокурорской работы он видел немало таких вот трагедий, но так и не отвык от жалости к потерявшим себя людям. И, жалея их, все же делал неукоснительно то, что требовал от него закон.
Выслушав ее биографию, огорченно спросил:
– Как же так, была учительница, стала убийцей?
Ширякова сквозь слезы призналась:
– Не хотела я, поверьте... Не хотела! Думала, Михаил спит, стала снимать часы, а он вдруг открыл глаза. И говорит: «У тебя, что ли, опять сердце колотится?» А когда понял, что я часы снимаю, вдруг закричал: «Ах ты, тварь продажная!» Я и стукнула его бутылкой. Он упал. Я часы забрала. Еще кольцо, тяжелое. Денег рублей восемь. Сунула в его портфель и пошла... После, уже далеко за мостом, меня догнал таксист, он подвез...
– И куда же все это дели? Себе взяли?
– Нет. Я ради Студента старалась. Боялась его. Он, правда, когда обнимает – добрый. А в другое время хуже зверя. Однажды положил руки на шею и говорит: «Смотри, Нинка, продашь или не сделаешь, чего велю – вот этими руками задушу».
– Тюрьмы не боитесь? – прокурор внимательно посмотрел на женщину.
– Боюсь, конечно. Но что теперь сделаешь? Раньше надо было думать о жизни. Витьку вот очень жалко. Когда теперь его увижу...
* * *
Гринин и Рудюк полдня дотошно изучали все ориентировки о кражах, поступившие в райотдел за последние три месяца. Переписали похищенное и теперь знали, что нужно искать.
– Понимаешь, Слава, – рассуждал Гринин, – оснований для обыска у бабки Кати предостаточно. Однако ни Гладышева, ни Ширякова ее в лицо не видели. Прямые показания может дать только Киса. А его пока нет. Да и будет ли рассказывать...
– Нам лучше, чтобы не Киса изобличал бабку, а она его. Ведь должна же она объяснить, как к ней попали ворованные вещи?
Председатель уличного комитета в Точилино Иван Григорьевич внимательно изучил удостоверения неожиданных гостей и отрекомендовался сам: шахтер. Двенадцатый год на пенсии. И почти все это время – в председателях. Улица тихая, народ спокойный, все больше пенсионеры. В праздник ежели и бывает перепьют и шуметь дома начинают, – жены сразу сюда... Ну, у меня успокаиваются быстро... – Иван Григорьевич, сжав в кулак широкую, как лопата, ладонь, добродушно засмеялся.
– А интересует вас, между прочим, наверно, Молчанова... А?
– Точно! – удивился Рудюк.
– Так вы же все время в окошко поглядываете на домишко Молчановой – вот и вся догадка!
Рудюк достал пачку сигарет, закурил.
– Словом, так, Иван Григорьевич, задержали квартирных воров, а они говорят, что сбывали похищенное через Молчанову.
Иван Григорьевич понимающе кивнул:
– Теперь понятно, с каким товаром зачастила бабка на базар. А то, бывало, все лучком да огурчиками по воскресеньям торговала. А так женщина она с соседями аккуратная, на собраниях вроде попусту не говорит, пьяницам от нее достается... Я вот что думаю, ребятки: нынче у нас суббота. Завтра Молчанова обязательно пойдет на базар. Вот вы ее и перехватите да и гляньте, что она понесет. А подождать с утречка можете здесь, у меня.
* * *
Екатерине Васильевне Молчановой пошел с весны семидесятый год, однако бурно прожитая жизнь почти не состарила ее. Правда, последнее время пошаливала печень: сказывались прошлые попойки, до которых она была большой охотницей.
В молодости Катерина была воровкой и провела в колониях в общей сложности пятнадцать лет. Повзрослев и поумнев, решила, что на воле все-таки лучше, чем за решеткой. Потому, отбыв последний срок и приехав в Новокузнецк, познакомилась и сошлась с Колькой Мерзлым, тоже известным среди уголовников вором.
Первое время жили тихо. Муж устроился на шахту, вступил в профсоюз. На собраниях мог «резать правду-матку» любому начальству в глаза, на язык был боек, за словом в карман не лазил. Ну и бригада на него не обижалась – работал парень честно.
Катерина копалась в огороде, кормила кур и поросенка. Приторговывала на рынке яйцами, салом, овощами.
И никто: ни соседи, ни товарищи Николая по работе – знать не знали, что они ведут двойную жизнь: сбывают ворованное.
Так прошли многие годы. Однажды Николай не вернулся с шахты: его и еще двоих горняков завалило в забое.
Катерина – теперь ее на улице уже звали бабой Катей – недолго погоревала, и все началось по заведенному обычаю. Шли и шли к бабе Кате какие-то люди, что-то несли. Обычно она говорила соседям, что это заглядывают к ней родственники и хорошие знакомые, которых у нее много разбросано по городам Кузбасса.
Кое-кто подумывал, что дело тут не все чисто, иные толковали между собой – не иначе старушка спекулирует, но разговорами и ограничивались: не пойманный – не вор. Так вот оно и шло – год за годом...
А сегодня, достав из чулана две нейлоновые кофточки, пару женских туфель и отрез японского кримплена, бабка уложила их на дно старого чемодана, прикрыла газетой, а сверху аккуратно уложила зеленый лук и ранние огурчики. Подумала: до утра в холодке постоит, а часиков в семь пойду на электричку, шахтеры в Прокопьевске с ходу возьмут.
С утра и двинулась к трамвайной остановке. Слава Рудюк догнал бабу Катю, спросил по-доброму: не тяжело с чемоданом-то? А то давайте, помогу.
Бабка огрызнулась:
– Скользи, соколик, своей дорогой!
Слава рассмеялся:
– Слушаюсь, бабуля, только Киса велел спросить о расчете. Что передать?
– Вот и передай, соколик, вернусь с базара, пусть приходит, а с тобой мне говорить не о чем.
Слава Рудюк понимающе хмыкнул: повезла, значит?
– Повезла, не повезла – не твое дело. Исчезни!
– Нет, бабуля, придется нам воротиться домой. Из уголовного розыска я, – и Рудюк показал ошеломленной бабке служебное удостоверение.
В дом Молчановой явились Гринин и понятые – Иван Григорьевич с соседкой. На их глазах Рудюк извлек из чемодана уложенные под овощи вещи. В комоде, под бельем, оказались две сберегательные книжки – на одной значилось десять тысяч рублей, на другой – чуть больше семи. В простеньком, кустарной работы платяном шкафу аккуратно висели на плечиках три новеньких мужских костюма и с десяток платьев. В чулане, в деревянном ларе лежало много мужской и женской обуви.
Гринин сверил по своим записям – почти все вещи оказались из тех, что были похищены из квартир в последние два месяца.
Иван Григорьевич все недоуменно качал головой – ну баба Катя! Ну шельма!
Баба Катя безучастно смотрела в низенькое оконце...
* * *
В девятнадцать часов, точно по расписанию, в аэропорту Толмачево приземлился самолет из Новокузнецка.
Через час Марчук и Габидуллин были в кабинете начальника Новосибирского угрозыска. Полковник выслушал внимательно, сказал неспешно:
– Ну что же, поможем. – Нажал кнопку селектора: – Капитана Сейлина ко мне. И поищите к телефону участкового, обслуживающего деревню Мылово.
Через минуту-другую явился совсем молодой капитан Сейлин. Полковник кивнул: знакомьтесь, Виталий Владимирович, и послушайте, с чем пожаловали гости. Поезжайте в Мылово, свяжитесь с участковым. И если преступники там – действуйте по обстановке. И будьте осторожны: преступники, судя по всему, бывалые и опытные.
Загудел зуммер селектора:
– Товарищ полковник! Мылово обслуживает младший лейтенант Гафаров, квартира у него там же, он на месте. Что ему передать?
– К нему подъедут наши товарищи, пусть ждет. Неотлучно.
* * *
В Мылово приехали в полночь, нашли дом участкового.
– А мы вас уже давненько ждем, давайте к столу, ужин стынет! – пророкотал басом вышедший навстречу лейтенант.
Шипящая глазунья и кувшин молока из погреба пришлись кстати: все четверо, включая шофера, изрядно проголодались. Потом участковый сказал жене:
– Маша, убери стол да иди отдыхать, а мы с товарищами займемся.
Выслушав Марчука, Гафаров пояснил:
– Знаю я эту Гладышеву. Живет одна. Зимой соседка пожаловалась: Гладышева у колодца принародно оскорбила, пьяная была. Пришлось пристыдить... Где-то у нее взрослая дочь, снимки на стене видел. А что дочка сидела – не знал. Вы меня подождите, я сбегаю, присмотрюсь к ее дому.
Вернулся он минут через двадцать. Едва переступив порог, сказал возбужденно:
– Здесь они оба, у Гладышевой! Пошли!
– Не торопись, Саша, – остановил его Сейлин. – Расскажи-ка, что ты видел?
– Сбегал к продавщице сельмага. Спросил, что Гладышева сегодня покупала? Говорит, что обычно берет полбулки хлеба да граммов двести колбасы, а тут взяла три булки, колбасы два килограмма, сыру и еще четыре бутылки водки. Я, говорит, еще спросила: куда, мол, тетя Настя, тебе столько одной-то? Она рукой махнула и пошла.
Марчук усмехнулся:
– Ясное дело, Кисе и Студенту одной бутылки на двоих маловато! А что за дом у Гладышевой?
– Дом как дом: сени, кухня, две комнаты, в каждой по окну.
– Собака есть? Сумеем ли тихо подойти?
– Сумеем! Собак нет ни у Гладышевой, ни у соседей.
– Значит, так, – подытожил Сейлин. – Гафаров и я в форме, потому заходим в дом мы. Габидуллин и шофер блокируют окна. Вы, Марчук, остаетесь на крыльце и действуете по обстановке. Оружие применяем лишь в крайнем случае.
В полной темноте оперативники осторожно окружили дом. Гафаров постучал в дверь. В оконце вспыхнул свет. Отдернулась занавеска, кто-то пытался посмотреть во двор.
– Кто там? – тихо спросил из-за двери женский голос.
– Свои... – как можно спокойнее ответил Гафаров. – Тетя Настя, это я... – Услыхав скрип отодвигаемого засова, отвел предохранитель пистолета.
Не обращая внимания на отпрянувшую в испуге женщину, Гафаров, прыжком преодолевая узкие сени, рванул на себя дверь и очутился на пороге кухни. Под потолком тускло светила лампочка. На табурете, возле окна – щуплый парень с нависшей на лоб челкой, лицо не то оторопевшее, не то испуганное. У другой стены – высокий, плотный мужчина, рука за спиной. Не иначе, Студент... Гафаров крикнул:
– Бросай нож, дурак!
И тут парень, сидевший у окна, вскочил, саданул табуретом в окно и под звон стекла нырнул в темноту. Второй молча прыгнул на Гафарова, но тут же покатился по полу – его подсек Сейлин. Следом на кухню ворвался Марчук, навалился на Студента, прижал к полу. Гафаров резко вывернул ему руку – об пол глухо стукнулся нож. Щелкнули наручники – Студент понял: конец...
Во дворе стоял Габидуллин и спокойно курил. Сейлин осветил его фонариком. У ног его кто-то связанный. Уже поняв, что это Киса, спросил:
– Управился?
Габидуллин пожал плечами:
– А куда ему к черту деться?
В. Костин,
мл. советник юстиции
НЕ САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ДЕЛО
Из-за этого нового дела, что переслал ему начальник следственного отделения майор Селиванов, Сергей Кулагин буквально взвился. У него семь дел, и он бился над ними в полнейшей запарке. К тому же неделю назад схлопотал «плюху» – суд вернул оконченное им дело на дополнительное расследование. И хотя это случилось лишь второй раз за всю его следственную практику – первая произошла в начале службы, когда он еще не успел разносить тесных и скрипучих казенных ботинок, – за нее пришлось объясняться перед своим начальством и прокурором и теперь ждать наказания. Это было не очень приятным занятием – ждать наказания, но Сергей все же заставил себя работать по всем делам, в том числе и возвращенному, словно ничего не произошло. Словно не было никаких неприятностей. Составил жесткий график и строго следовал ему, прихватывая вечерние часы, субботы и воскресенья. А куда денешься, коли приспичит, бывало такое и раньше. Но еще одно новое дело означало, что график надо ломать, втискивать в него новые следственные действия. Словно можно растянуть сутки на лишние два-три часа. Потому нового дела и раскрывать не стал – сказал с обидой Селиванову:
– Ну ты, Паша, даешь! Ты же знаешь, сколько у меня дел. А у Романцова? Всего три! Есть же разница – восемь и три?
Селиванов хмурился, молчал, потом бросил:
– Что ты себя с Романцовым равняешь? То ты, а то он!
Жалость к самому себе захлестнула Кулагина:
– Всегда так! Какая лошадь получше тянет, на ту и грузят! Будь хоть раз человеком: отдай дело Романцову, у меня же все сроки горят!
...Они за многие годы службы привыкли друг к другу, им легко работалось вместе. Начальником следственного отделения Селиванова поставили всего год назад, и Кулагин считал это справедливым, не как иные-некоторые, кого зависть грызла. И они с Селивановым остались друзьями. Тем горше была сейчас для Кулагина эта явная несправедливость...
– Лады, Кулагин. Ты в деле что кроме обложки видел?
– Ничего не видел! То ли от этого суть меняется? Может, добавится часов в сутках?
– Ты прав. Оставь дело и иди. – В голосе Селиванова была горечь.
Кулагину отчего-то стало неловко. Помолчал – тощая серая папка лежала перед ним. Спросил нерешительно:
– Считаешь, Романцов не потянет?
– Вот именно! Не его профиль. Пока разберется, что к чему, никаких следов не останется.
– Автодорожное, что ли?
Селиванов взял со стола дело, раскрыл:
– Я, брат, таких автодорожных у нас и не видел. Вчера на Горловском шоссе тяжелый грузовик вылетел на полосу встречного движения и в лепешку разбил «жигуленок». Что там от людей осталось – говорить не хочется. Муж с женой ехали... А четырехлетний сынишка их, представь, синяками отделался. В травматологии он сейчас.
Сергей протянул руку: автодорожные были по его части, тут он считался признанным специалистом:
– Ладно, дай хоть гляну, что там оказалось на месте происшествия, может, что подскажу.
Но Селиванов дела не дал.
– Ничего не оказалось. Воробьев, что по делу нужно, ничего не нашел. Он как трупы обгорелые увидел, так до ночи в себя прийти не мог. Еще удивляюсь, как он разбитую машину сюда доставил.
– Воробьев? – Сергей удивился.
Воробьев, здоровенный новоиспеченный лейтенант с рыжеватыми усиками и светлой челкой, всего месяц назад пришел в отделение после окончания университета. Следователь он пока был никакой и будет ли он им в будущем – такое бабка надвое сказала. Парня держали «на подхвате». И он присматривался, и к нему присматривались. Сергей так и сказал:
– Что-то новое у нас! Студент осматривает место происшествия с двумя трупами!
– Да вот, понимаешь, этот негодяй – шоферюга грузовика, специально такое время выбрал, когда у нас никого кроме Воробьева в горуправлении не было. Я перед начальством краснею, Романцов на орсовскую базу укатил, ты со своим Марконей по душам беседуешь, дежурный следователь на выезде.
...Про квартирного вора со смешной фамилией Марконя Селиванов, конечно, ввернул зря. Не иначе, от досады. Вчера сам же сказал – а что, попытайся! Может, разговоришь своего Марконю. Может, его рук дело... В райотделе давно висела кража, уж больно схожая с той, на которой попался Марконя. Кулагин с ним вчера, считай, до ночи просидел, и совсем не напрасно: Марконя поначалу ершился, потом рукой махнул, а – пишите, мол, гражданин следователь, моих рук дело! Со всеми деталями и рассказал, как в дом забрался, где что лежало, чем поживился, и все это перекрылось старым протоколом осмотра и перечнем похищенного.
Если б это новое дело с утра не испортило настроения, Сергей чувствовал бы себя совсем именинником. Он, когда к Селиванову шел, думал о новых хлопотах, неизбежных, когда надо возобновлять приостановленное дело, соединять два разных дела в одно производство, но хлопоты эти были обычные, рабочие. Даже при мысли о «плюхе» горечи на душе больше не было.
Теперь же Сергей просто не знал, как поступить. Отказаться он не мог: автодорожные дела вел только он. И чем скорее за такое дело возьмешься, тем лучше. Тут иной раз не сутки – час может быть решающим. Шоссе, сотни машин туда-сюда, всё затрут, заездят... Конечно, прежде чем к Селиванову идти, надо было хоть в дело заглянуть...
Селиванов, так и не выпуская тонкой папочки, спросил:
– Кому же тогда это дело отдать, как считаешь? У кого из наших меньше шансов его загробить?
И Кулагин нашел выход:
– Давай я его сначала гляну, тогда видно будет.
Вернувшись к себе, Кулагин постоял у окна. Между рамами привычно упиралась в косяки сваренная из железных прутьев решетка. Ему было не по себе: вот, с Селивановым зря поцапался... Опять же восьмое дело... Хорошо кинознатокам: втроем ведут одно-единственное дело, ни сроков у них, ни прокурорского надзора... Вот бы себе так! Нет, Селиванова можно понять...
Сергей присел на подоконник, раскрыл папочку...
Селиванов позвонил через час, спросил сердито: что дело не несешь?
– Я, Павел Савельевич, с твоего разрешения себе его оставил. Только завтра утречком дай мне Воробьева. И пусть пока со мной поработает. Лады?
– Почему бы тебе не поехать на место сегодня?
– Сегодня Рагулину обвинение надо предъявить, срок вышел.
Рагулин, жилистый и лысый, был элементарным психопатом. Его сжигала ненависть ко всему белому свету. Больше пяти минут он спокойно разговаривать не мог, не хотел и не умел, чуть что – срывался на крик. Напиваясь до зеленых чертей, истязал жену и трех девочек. Жена, неизвестно чего ради, терпела и не жаловалась, зареванные детишки разлетались по соседям. Когда Кулагин две недели назад по вызову впервые приехал к Рагулину, начавшему снова пьяно куролесить, и увидел забившихся в уголок испуганных девчушек, у него тогда зашлось сердце...
Рагулин в тот раз раскричался: нет такого закона, чтобы муж не смел учить собственную жену, отец – детей, а как учить – вы мне не указчики!
Словом, с Рагулиным возиться пришлось чуть не до вечера.
На обратном пути Сергей неожиданно для себя вышел из автобуса на Кузнецком проспекте; отсюда до областной больницы было рукой подать.
Ему выдали тесный, порядком застиранный халат без единой пуговицы и длинным сумрачным коридором провели в палату. В небольшой, на четыре койки, комнате за столом сидел черноглазый мальчик и рисовал корову, раскрашивая ее почему-то в зеленый цвет. Медсестра, немолодая усталая женщина с темным, посеченным морщинами лицом, коротко кивнула на мальчика и ушла. Кулагин подсел к столу.
– Ты кто, тоже больной? – спросил мальчик, поднимая глаза. – Или ты врач?
– Врач, – ответил Сергей, осматриваясь. – А где же твои соседи?
– На ужин ушли.
– А ты что же?
– Я не ходячий, мне сюда носят.
– Почему ты не ходячий?
– Мы с папой и мамой в машине опрокинулись. – Мальчик вздохнул и, повторяя, видимо, чьи-то слова, добавил: – Что вы, там целая история была.
– Нога сильно болит?
– Не очень. А мама скоро за мной придет?
Кулагин не ожидал такого вопроса и растерялся, не зная, что ответить. Какими же мелкими показались ему все его недавние невзгоды по сравнению с тем, что произошло в жизни этого пацана...
Неожиданно севшим голосом Сергей спросил:
– Почему же у тебя корова зеленая? Разве такие бывают?
– Не бывают, – согласился мальчик. – Но у меня нет рыжего карандаша.
– Как тебя зовут?
– Сережа.
– Тезки, значит. Вот и познакомились. – Только сейчас, когда настала пора прощаться, Кулагин остро пожалел, что не догадался купить хотя бы яблок. – Ну ладно, тезка, я пошел, а завтра забегу еще. Не возражаешь?
Жена ворчала привычно, потом от слова к слову стала раздражаться:
– Мог ведь позвонить, раз задерживаешься! Только о себе думаешь! Эгоист высшей марки!
В ее представлении это было самое унизительное, что можно сказать о человеке. Катерина не была ни злой, ни вредной, они совсем не плохо жили первые годы, но теперь что-то разладилось. Кулагин уже по опыту знал – лучше промолчать: она выговорится. Да и состояние у него сейчас такое: даже на жену смотреть не хочется.
Она хлопнула дверью и ушла в спальню и весь вечер пробыла там, предоставив мужу возможность поразмышлять наедине о смысле семейного благополучия. И Сергей, напряженный, оцепеневший, еще хранящий в памяти серьезный взгляд осиротевшего малыша, рисующего в больничной палате зеленую корову, проторчал до полуночи у телевизора, незряче уставясь в экран, где куда-то шли какие-то люди, о чем-то говорили и смеялись. Мысли его были заняты двумя людьми: разобиженной женой и маленьким мальчиком, спящим сейчас на больничной койке. Впрочем, Кулагин думал и еще об одном человеке – о водителе грузовика, разбившего на полном ходу легкие «Жигули». Его предстояло найти, и Сергей пока не знал, как это сделать...
Под утро Сергей проснулся от боли: жена во сне вцепилась обеими руками в его руку, что-то бормотала и всхлипывала. Ему стало нестерпимо жаль Катерину. Так и пролежал неподвижно, боясь ее разбудить, до шести. Когда вставал, она вздохнула: уже уходишь? Сколько сейчас? Темно еще как... Сам чай попей, пожалуйста... Будто и не ссорились вчера...
Столь раннее появление Кулагина в райотделе не удивило дежурного: значит, так надо.
Сергей прошел к себе, достал из сейфа новое дело и стал строка за строкой перечитывать протокол осмотра места происшествия. Так, с этим более или менее понятно: начало торможения, длина тормозного пути, рисунок протекторов и тому подобное Воробьев описал старательно, но внизу, после подписи понятых, рукой «студента» была сделана приписка: «С места происшествия ничего не изъято». Кулагин отложил дело и по внутреннему телефону позвонил дежурному.
– Не знаешь, Воробьев пришел или нет?
– Вроде пришел, а точно не знаю, – неуверенно ответил дежурный.
– Разыщи и направь ко мне. Только сразу. Очень нужен.
Воробьев, подтянутый, в новеньком, еще не пообносившемся мундире, зашел к Кулагину минут через пятнадцать.
– Звали, Сергей Петрович?
– Звал, звал, – ответил Кулагин. – Скажи-ка, друг Воробьев, не ты ли день назад был на Горловском шоссе?
– Я, а что?
– Расскажи подробнее, что видел.
– Так я все описал там, – осторожно сказал Воробьев, кивая на лежащее на столе уголовное дело. – Или что-нибудь не так?
– Так, все так. И все же?
– Да что рассказывать, Сергей Петрович? «Жигули» – всмятку, груда железа... – Воробьев вдруг поморщился: видно, трупы обгоревшие вспомнил. – Грузовик, думаю, был тяжел, да и шел на приличной скорости. На кой ляд он только выскочил на встречную полосу? Может, пошел на обгон?
– В протоколе ты записал, что с места происшествия ничего не изъято. В самом деле нечего было взять, или поленился?
– Ничего не было, – пожал плечами Воробьев. – Только из «Жигулей» стекло высыпалось. Богато было стекла, а так больше ничего. Я не стал стекляшки собирать, зачем они? И так все ясно.
Кулагин на это не нашел что сказать. Одно слово: «студент». Как это пели: «От сессии до сессии живут студенты весело...» Им лишь бы троечку за хлопоты, а с чем потом придешь на следственную работу, чего заранее печалиться? Там все само собой образуется, добрые люди пропасть не дадут...
– «Жигули» разбитые где сейчас? Во дворе?
– Нет, я их в отделовский гараж сгрузил.
Кулагин на секунду-другую задумался:
– Вот что, спустись вниз и найди двух понятых. Тут любые годятся, может, кто в паспортном сидит, очереди ждет. Пойдем машину осматривать. А я пока налажу фотоаппарат и вызову эксперта-автотехника.
В гараже было прохладно и сумрачно. Увидев разбитую, обгоревшую машину, две женщины-понятые прижались друг к другу и тихо зашептались. Искореженные «Жигули» были для них символом горя, напоминали о чьей-то смерти. Они не думали, что эта бесформенная груда железа может нести в себе какую-то нужную следователю информацию.
Кулагин, сфотографировав машину с нескольких точек, принялся внимательно, въедливо, квадрат за квадратом ощупывать ее и осматривать. Воробьев крутился рядом и, как водится, больше мешал, чем помогал: он просто не понимал, зачем и для чего все это делается. Наконец Кулагин нашел то, что искал: в месте удара среди растрескавшейся, отлетевшей желтой «жигулевской» краски он заметил несколько прерывистых темно-зеленых полос чужой окраски – вероятно, встречного грузовика.
Сергей удовлетворенно хмыкнул, долго прикидывал, как бы половчее сфотографировать эти полосы, затем, подозвав понятых, сделал с десяток снимков и тщательно соскреб зеленое в свой носовой платок.
Во второй половине дня лейтенант Воробьев привез Кулагина на место. Выйдя из машины, Сергей огляделся. Ровной серой лентой Горловское шоссе плавно сбегало от окраины города вниз, туда, где в зыбком сквозящем мареве виднелись небольшие березовые колки, смутно проступали тесовые крыши недалекой деревеньки. Справа, за полем дозревающей пшеницы, высился старый, заброшенный копер. Большой, жарко дышащий город обрывался здесь сразу, без частного сектора, только невдалеке от места происшествия невесть каким образом сохранился домик, крытый потемневшей от времени черепицей. Возле калитки, прислонившись к покосившемуся забору, стоял старик и смотрел в их сторону.
Кулагин раз-другой медленно прошел по обочине, всматриваясь в глубокие свежие еще борозды на откосе, в смятую внизу траву, в жирные черные потеки.
– А где же стекло?
– Тут было... – растерянно произнес Воробьев и потопал ногой по асфальту. – Вот здесь было насыпано. Черт, куда же оно делось? Кому понадобилось?
Сергей остановился, почувствовав, как вновь охватывает его глухое раздражение. Все одно к одному! Упущений по делу столько, что и до белых мух не выправить. Но я его все равно найду, этого шоферюгу. Спать и есть не буду – найду!
– И что прикажешь делать? – с нескрываемым недовольством спросил он Воробьева. Тот виновато отвел глаза и, не ответив, спотыкаясь, побежал к домику под черной черепицей. Кулагин вытряхнул из пачки сигарету, закурил, глядя, как Воробьев, показывая рукой на шоссе, что-то говорит старику, а тот молча и согласно кивает. Потом они вместе вышли на шоссе.
Шагах в трех от Кулагина старик остановился и, лихо сдвинув каблуки разношенных яловых сапог, произнес:
– Здравия желаю, товарищ начальник!
Кулагин подал руку и с удовольствием отметил, что темная рука старика оказалась неожиданно крепкой.
– Стекляшки, выходит, ищете? – спросил старик, немигающе глядя в глаза Сергею. – Здесь их правда много было. Усыпано все. Когда машины стукнулись, я аккурат в садочке копался. Слышу как взвизгнули тормоза – и удар, будто пустую бочку с крыши кинули. Я – за калитку... Гляжу – легковушка уже в овраге валяется и пламенем взялась... Я сразу до больших домов побег, людям сказал.
Кулагин смял сигарету, отбросил.
– Спасибо, товарищ. А другую машину видели?
– Видел, а как же! Большая такая, грузовая.
– А марки какой? – Воробьеву теперь не терпелось как-то поправиться. – Это для нас очень важно.
Старик посмотрел на него и недовольно сказал:
– Известно какой, я о том и говорю: грузовая. Или не понятно?
– Понятно, отец. Еще раз спасибо, – произнес Кулагин. – А стекляшки все-таки куда же делись?
– Смел я их, товарищ начальник. Вон в те кустики высыпал. Тут мой внучек на велосипеде гоняет. Резину опять же мог спортить, я все и смел. А что, не надо было?
– Покажите, куда вы их ссыпали. А ты, друг Воробьев, организуй, будь добр, понятых. Стекло заберем с собой.
Как и предвидел Кулагин, новое дело неумолимо ломало все его графики и расчеты. По новому делу пока пришлось крутиться самому; Воробьеву ничего серьезного поручить было нельзя. Лейтенант, переживая свои очевидные упущения, смотрел на Сергея с преданной готовностью бежать, лететь, делать... Ждал, видно, нахлобучки, но Сергей пожалел и его, и себя.
Сразу после обеда он взялся за телефон – дозваниваться до горГАИ.
Его начальник был старшим однокашником Кулагина. Нельзя сказать, что они были близкими друзьями, – просто не забывали перезваниваться от случая к случаю, поздравлять друг друга с праздниками. Звания у них были одинаковыми, а службы – разными, и это обстоятельство играло не последнюю роль в сохранении между ними добрых отношений.
Начальник оказался на месте, снял трубку одновременно с секретаршей и, заглушая ее щебетанье, произнес густым баритоном:
– Афанасьев слушает.
– Здорово, Афанасьев. Это Кулагин мешает тебе работать.
– Ты, Сергей? Здравствуй! Что это тебя дернуло позвонить? До праздников вроде еще далеко...
– Соскучился, потому и звоню.
– Вот спасибо! Говори толком, какая у тебя нужда, а то через пять минут у меня совещание.
– Своим мотоциклистам будешь хвосты накручивать? – засмеялся Кулагин.
– Заноза ты, Сергей! Когда только повзрослеешь?
– Ладно, Афанасьев, долго не задержу. Что у тебя есть по случаю на Горловском шоссе?
– Нового ничего, а дело, выходит, ты повел?
– Я. А что?
– Да мы тут сообща на твоего Селиванова нажимали, чтобы расследование тебе поручил. Знаешь, как отбивался? Дел, говорит, у него невпроворот... Ну, раз ты взялся – все в норме. Какая нужна помощь?
– Проверить все автоколонны и предприятия. Авария произошла около семи вечера, машины, как правило, возвращаются к пяти. Диспетчерская служба точно скажет, какие пришли в гаражи позже – их тщательно осмотреть.
– Ладно. Распоряжусь. А ты бумагу пришли.
– Ну и бюрократ ты, Афанасьев! Ничем тебя не исправишь. Будет тебе бумага. – Он положил трубку и велел Воробьеву подготовить запрос в ГАИ на нужную проверку грузовых автомашин по автоколоннам.
