Текст книги "Долгая ночь (сборник)"

Автор книги: С. Попова

Соавторы: Виль Рудин,Борис Синявский,В. Костин,Юрий Пыль,Борис Этин,Г. Грабко,Ф. Шумов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Закончишь письмо, готовь на экспертизу стекляшки. Времени тебе на все – час.

Воробьев выложил из своей коричневой с богатым тиснением папки листочки лощеной бумаги, повертел в пальцах ручку – он просто не знал, с чего начать. Сергей, держа в руке трубку, подсказал: такого-то числа во столько-то часов на Горловском шоссе произошло... Вот и пиши, что там произошло.

Минуту он смотрел, как Воробьев, склонив голову к плечу, пишет, потом позвонил жене.

Она откликнулась сразу, и Сергей спросил как можно спокойнее:

– Катерина, у тебя когда обед?

– Обед? У меня? Что случилось, господи?

– Ничего пока не случилось. Так когда?

– Сережа, я не понимаю...

– Скажи, ты можешь уйти из своей парфюмерии на часок? Сейчас, сразу? Я к тебе подъеду...

По ее молчанию Сергей понял: плачет. Странная какая у женщин логика. Она вдруг торопливо сказала:

– Могу, Сережа, конечно, могу!

Кулагин управился минут за двадцать: купил по пути альбомчик для рисования и цветные фломастеры: карандашей в магазине не оказалось. Тут же, на базарчике, взял два килограмма огромных сочных яблок. Удивительное дело – он испытывал сейчас ту радость, то давнее волнение, с каким ездил к Катерине до женитьбы.

Ничего не спрашивая, Катерина села к нему в машину и молчала всю дорогу до больницы.

– Мы сейчас навестим одного мальчишку, Сережкой его зовут. Отец и мать у него недавно погибли, но он этого не знает, так что не проговорись.

Мальчишка его, оказывается, не забыл. Увидев входящего в палату Сергея, разулыбался, потом, взяв альбом и фломастеры, удивился:

– Какие карандаши чудные, такими еще не рисовал. А тут рыжий есть? Это мне мамка прислала?

Кулагин, не отвечая, обернулся – Катерина, подхваченная волной жалости, во все глаза смотрела на мальчишку.

– А мы тебе знаешь каких яблок принесли? Их сразу можно есть, они мытые.

Мальчишка, вытянув тонкую белую шейку, заглянул в пакет.

– Можно, я их замест обеда? Тут все каша и каша, а я картошку жареную люблю...

– Я нажарю! Мы завтра принесем! – Катерина осторожно погладила ладонью его стриженую головенку.

Прежде чем уехать, они разыскали лечащего врача. Кулагин представился и спросил:

– Ну, как мальчик?

– Сережа? Идет на поправку. – Врач мельком взглянула на Катерину. – Случай просто удивительный: ушибы мягких тканей и ссадин много. Но, к счастью, ни одного перелома. Паренек, что называется, в рубашке родился. Через недельку будем выписывать.

– Тут, понимаете, какое дело... – Кулагин замялся, он думал о своем и не хотел этого выдавать. – Мальчик, кажется, остался один на белом свете. Я уже выяснил: близких родственников у него нет. Престарелые родители матери на Псковщине едва ли смогут взять его на воспитание...

– А вы разве ему не родня? – врач снова внимательно посмотрела на Катерину. – Ну что же, тогда придется определять мальчика в детский дом.

Дома за ужином Катерина была на удивленье тихой и сдержанной. И только, убирая посуду, спросила: можно ли ей ходить к мальчику, или одну не пустят?

Сергей сказал – отчего не пустят? Ходи на здоровье. Сама же обещала картошки принести!

Катерина помолчала, а потом, как показалось Сергею, сдерживая слезы, снова спросила:

– Ты, Сережа, объясни, зачем меня к мальчику возил?

Семь лет назад они перешагнули через несчастье: у них не стало шустрой пятилетней девчушки Оли, и с тех пор они избегали говорить о детях. Был какой-то молчаливый уговор: этого не касаться. Из-за этого Катерина тогда бросила работу в школе, пристроилась в парфюмерный магазин...

Сергей ответил серьезно – такие слова только и надо было сказать серьезно:

– Катюша, пойди к зеркалу, глянь на себя. Лицо-то какое сегодня... Ты же у меня красавица...

– Не надо, Сережа. Лучше скажи, очень это хлопотно будет, если нам мальчика забрать?

У Сергея радостно застучало сердце, но он тоже постарался сдержаться:

– Конечно, хлопотно. Заявление, комиссии, проверки. Как живем и сколько получаем. Не будет ли мальчик в чем нуждаться... И исполком не каждый день заседает.

– А тем временем он в детском доме окажется?

– Не думай ты об этом. Улажу как-нибудь, – сказал уверенно только для того, чтобы погасить ее беспокойство, хотя знал, что «уладить» будет совсем не просто. И вообще не известно, удастся ли. Но главное было в том, что мысли Катерины потекли в том именно направлении, о каком мечтал и он.

Утром позвонил Тихоненко, эксперт-автотехник.

– Как спалось, Сергей Петрович? – Голос у него был на удивление бодрый, чтобы не сказать радостный. – Кошмары ночью не мучили?

Кулагин удивился: Тихоненко, человек серьезный, не выносивший пустословий, и вдруг так разговорился.

– Еще как мучили, – в тон ответил Сергей. – Всю ночь убегал от той треклятой машины.

– Что вы говорите! – засмеялся Тихоненко. – И какая машина вас преследовала? КрАЗ? КамАЗ? «Колхида»?

– А шут ее знает, во сне разве поймешь? Вроде, МАЗ был. Угадал?

– А вот и нет! – воскликнул довольный эксперт. – «Татру» надо искать, голубчик.

– «Татру»?

– Да, да, именно ее. Задачу вы мне задали со своим мешком стекла, прямо скажем, хитроумную. Так вот: я нашел осколки фары. Стекло, безусловно, чехословацкого производства. Даже часть маркировки есть.

– А не могло произойти так, что стекло было поставлено на отечественный автомобиль, скажем, при капитальном ремонте? Может такое быть? – высказал сомнение Кулагин.

– Может, конечно, и такие случаи в практике бывали. Но здесь, Сергей Петрович, все бьет на «Татру»: и состав шпаклевки, и краситель, и ширина колеи, и даже то, что внешняя сторона следа на асфальте отразилась более четко, нежели внутренняя. Впрочем, знаете, о чем это говорит? О том, что ось колеса смещена относительно вертикали вовнутрь. Признак характерный тоже для «Татры».

– Вот уж спасибо, Игорь Михайлович! Когда будет готово заключение?

– Приезжайте через пару деньков.

Кулагин положил трубку. Пара деньков! Он полистал календарь. Сегодня четверг. Значит, раньше того вторника ждать нечего. Впрочем, что ни делается, все к лучшему: до вторника он займется Марконей и Рагулиным, допросит и свидетелей по возвращенному делу. А Воробьев пусть пока с гаишниками поищет «Татру» – остальные грузовики теперь в счет не шли, задача упрощалась, а искать можно и не дожидаясь заключения эксперта.

Воробьев старался вовсю. Составил в ГАИ список всех «Татр» и лазил по базам весь остаток недели. К воскресенью в городе не осталось ни одной не осмотренной им «Татры».

С утра в понедельник он уже поджидал Кулагина. Воробьев явно был собой доволен. Но то, что он принес, явно загоняло дело в тупик.

Во-первых, все «Татры» были целехонькими, без единого признака столкновения. Во-вторых, все вернулись на стоянки до того, как произошло столкновение. И только в автохозяйстве абразивного завода нашлась «Татра» со свежими следами ремонта в левой передней части кабины. Однако, судя по путевому листу и диспетчерскому журналу, машина вернулась с линии в шестнадцать часов, а ремонтировалась она за сутки до столкновения.

Выходит, не наша машина, не городская, думал Кулагин, глядя на светлую челку лейтенанта. Неужели придется расширять поиск? А если расширять, то до какого предела? Области? Республики? Ах, как это скверно, как все осложняется! Сколько же времени уйдет на это! И что теперь делать с делом? Ждать истечения срока следствия и потом приостановить за неустановлением преступника? Расписаться в собственном бессилии? А еще специалист по автодорожным... Все бьет на «Татру», вспомнил он слова Тихоненко и усмехнулся. Вот тебе и бьет!

Он еще раз взялся за просмотр бумаг, принесенных Воробьевым – когда дошел до «Татры» абразивного завода, пробежал справку, перелистнул и снова к ней вернулся, опять перечитал. Ремонт за сутки до аварии на шоссе... Передняя часть кабины слева... Левое крыло сменено... Та «Татра», которую он искал, тоже ударила «жигуленка» левым крылом...

Кулагин позвонил дежурному, велел найти Воробьева – лейтенант явился мгновенно, словно ожидал вызова. И через пять минут от его радостного, победного вида ничего не осталось. Оказалось, с водителем машины не разговаривал, с механиком по ремонту тоже, причину ремонта не выяснял, справку составил со слов Валентины Шубиной, диспетчера – хоть то хорошо, что в журнал заглянул!

– Так эта Шубина с инспектором ГАИ в большой дружбе, Сергей Петрович, уж так вокруг него порхала! С чего ей врать! – Воробьев оправдывался с жаром. – Они при мне по журналу все просмотрели, там же записано, я прямо с журнала срисовал!

– Ладно, Воробьев, давай вместе еще раз туда съездим. Чтобы уж никаких сомнений не было.

Механика гаража они нашли в дальнем боксе.

Полный, еще не старый, с крупной головой, вытирая руки тряпкой, он мельком взглянул на удостоверение Кулагина, кому-то крикнул: «Мишка, давай пока сам, я отлучусь минут на десять!»

Они вышли на воздух, закурили, и механик, ладонью загораживая глаза от солнца, с сомнением переспросил:

– Значит, четвертого августа?

– Четвертого, – кивнул Сергей. – Часов в семь вечера.

– На той «Татре» работает Гусев. Сейчас на выезде. Парень работящий, ничего плохого о нем сказать не могу. Слышал я, что тут вчера приходили из ГАИ, с диспетчером говорили. Я и сам в журнал заглядывал: машина с линии пришла без задержки. Чем же можно вам помочь?

– А чего ради ее ремонтировали? – поинтересовался Кулагин.

– Я, знаете, тогда в отгуле был. Знаю, там левое крыло меняли, но как – не видел. Гусев себя клял – ворота, мол, при въезде задел. Но со столбом он поцеловался не четвертого, а днем раньше.

– Тогда, выходит, четвертого Гусев на линию не должен был выезжать? – прикинул Кулагин и многозначительно глянул на Воробьева. Тот стоял совсем сумрачный: тоже понимал – дело что-то не чистое.

– Не должен, – согласился механик. – Но выехал. Он сразу же крыло поменял. Успел.

– А бампер?

– Что – бампер?

– Я говорю – бампер тоже успел заменить?

– Нет, его только выправили. И подкрасили, конечно.

– Видать, здорово ваш Гусев о столб рубанулся. Кабина ведь тоже пострадала?

Механик промолчал, только смотрел на Кулагина встревоженно.

– Ну ладно, а где теперь разбитое крыло?

Механик на минуту задумался.

– А черт его знает, – сказал он наконец. – Может, в лом выбросили, может, еще куда.

– У вас что же, можно запросто ставить на машину новые детали, не сдав старых?

– Да по-разному бывает. Когда сдают, а когда и нет. А вам сильно то крыло нужно?

– Сильно – не то слово.

– Если нужно – значит, найдем. Погодите трошки, я сейчас.

Оставив Кулагина и Воробьева, механик ушел и вскоре вернулся, ведя за собой долговязого, в распахнутой на груди рубашке парня.

– Вот это автослесарь, – кивая на парня, сказал механик. – Помогал Гусеву крыло менять. Говорит, сам выбросил его в лом. Точно выбросил или брешешь? – обернулся он к парню.

– На кой оно мне, Иваныч, – обиделся парень.

Кулагин, рассматривая широкое, в конопушках лицо парня, кивнул:

– Вот и пошли, покажешь.

Пока пробирались на площадку, где годами копился лом, Кулагин спросил у парня:

– Когда вы с Гусевым ремонт делали: третьего или четвертого?

– Третьего, – помедлив, ответил парень. – А может, четвертого. – Он повернулся к механику: – Слышь, Иваныч, ты когда с отгула пришел – пятого? Ну вот, значит, крыло мы меняли вечером четвертого. Точно – четвертого. Гусев приехал в гараж, кабы не соврать, часов в девять, светло еще было. Я в тот день задержался на работе... Ну, личная надобность была. Смотрю: едет, и крыло разбито, а меня увидел, прямо обрадовался. Говорит: «Давай, Саня, помогай, пузырек с меня будет!» Я сперва на завтра отложить хотел, так он пристал: сейчас надо, завтра с утра в рейс. Спрашиваю – чего, мол, приключилось? Он смеется: со столбом, говорит, разминуться не мог. И вроде трезвый был. Как его угораздило, ума не приложу.

– Постой, что ты мелешь? – механик остановил парня. – Гусев же сам мне говорил: на столб наехал третьего.

– Слушай ты этого Гусева больше! – огрызнулся автослесарь. – Он тебе и не такое зальет!

– Погоди, погоди! – не на шутку разволновался механик. – А как же тогда диспетчер? Она же отметила, что Гусев приехал четвертого сразу после обеда.

– Кто это, Валька Шубина, что ли? – усмехнулся парень. – Да Гусев ей только мигнет глазом – она вся выложится. Ты, Иваныч, прямо как с луны свалился! В гараже все об этом знают.

– Ну, Санька, смотри у меня! – погрозил пальцем механик. – Если что наврал про Гусева – самолично уши отверну. – Он заметно расстроился, догадываясь, что Гусев его обманул и что тот натворил что-то серьезное, коли им интересуется милиция.

Санька полез на груду ржавеющего металла и вскоре вытащил искореженное, крашенное темно-зеленой краской левое крыло «Татры».

– Вот оно! Я же говорил: самолично менял, самолично выбросил.

Кулагин внимательно осмотрел крыло. Там, куда пришелся удар, краску снесло до блеска железа. Воробьев протянул руку – давайте, Сергей Петрович, в машину снесу.

– На, держи. А вам, товарищи, превеликое спасибо! – поблагодарил он механика и слесаря.

Гусев, тщедушный, остроносенький, с увертливыми широко расставленными глазками мужичок, запирался не долго. Косясь одним глазом на заключения экспертов, предъявленные ему Кулагиным, он тусклым, безжизненным голосом говорил:

– Так я что, рази виноват, что этот «жигуль» откуда-то вывернулся? Дело было так: иду за молоковозкой, скорость держу небольшую, километров на пятьдесят, не больше. Глянул вперед – чисто. Включил левый поворот и пошел на обгон. Только вывернул, а навстречу «жигуль». Откуда он взялся – не пойму.

Кулагин, не поднимая головы, молча дописывал протокол допроса. Так, думал он, насчет пятидесяти километров Гусев, безусловно, врет. Тихоненко по тормозному следу подсчитал, что перед столкновением скорость «Татры» была не меньше восьмидесяти, это определенно... И что не видел встречные «Жигули», тоже врет, дорога там прямая, обзор хороший. Скорее всего, понадеялся, что успеет проскочить. Каких дел натворил, лихач чертов! И скрылся! Сбежал! Даже не глянул – может, люди пострадали? Может, помощь требуется?

Гусев долго читал протокол. Брал ручку, целился подписать, но, помедлив, откладывал. Наконец коряво расписался и поднял глаза на Сергея.

– Я свободен, товарищ следователь?

Кулагин аккуратно сложил бумаги в папку.

– Нет, Гусев, не свободен – отныне не свободен. Сейчас буду просить у прокурора санкцию на арест. Нельзя вам оставаться на свободе, никак нельзя.

Катерина плакала. Сидела за столом в темной кухне и плакала, Сергей включил свет, прошел к плите, потрогал чайник – холодный. Снял крышку со сковороды – пусто. Сел за стол.

– Была сегодня у мальчика?

– Была, конечно. – Встала, ушла в ванную. Пустила воду. Минуту спустя вернулась. – Извини меня, сейчас ужинать будем.

– Снова картошку жарила?

– Жарила... Уплетает за обе щеки, улыбается: мамка моя, говорит, тоже так вкусно готовит... А докторша одно твердит: в пятницу отправим Сережу в детдом! Я ей объясняю: мы его к себе заберем! Она свое: нет у меня права ребенка вам отдать. Что, у нее сердца нет, что ли?

Сергей вздохнул:

– Сердце у нее есть, а вот против закона она не может пойти.

– Какого закона? От закона ребенку зла не может, не должно быть, а детдом – разве это радость?

Сергей молчал: он-то знал, что усыновление – процедура не одного дня, а Сережу в больнице держать не станут. Придется пока это время ездить к нему в детдом...

На кухне вкусно запахло чуть поджаренным омлетом. Катерина налила терпкого, душистого чая, села напротив Сергея.

– Ну ладно, а заявление на мальчика кто должен писать – я или ты?

Ю. Пыль,
майор милиции
ДОЛГАЯ НОЧЬ

Динамик в комнате дежурного наконец-то ожил. Диктор объявил: московское время семнадцать часов. Николай облегченно вздохнул: в Москве семнадцать. Плюс разница. Итого девять. Дежурству конец.

Уже сменившись и сдав оружие, Николай заглянул в Ленинскую комнату. Просто так, дверь была распахнута. А домой все равно не к спеху: у жены, Вали, сегодня допоздна занятия, после десяти вечера приедет, не раньше.

В ленкомнате Саша Табачников, помощник дежурного, играл сам с собой в шахматы.

– Скучаешь, Сашок?

– Что-то тихо сегодня... – проворчал Саша. – Не к добру, уж ты поверь.

– Как в природе: затишье перед бурей, – философски изрек Николай. – Ну что, сгоняем блиц?

– Садись! И заранее сдавайся, несмышленыш.

– Тоже мне, маэстро из Ныо-Васюков!

Они всегда дружелюбно подначивали друг друга, а шахматное счастье любило их одинаково и улыбалось им попеременно.

В комнату вошел капитан Горелин:

– Отставить шахматы! Табачников, на выезд! – И, после короткой паузы, Николаю: – И вы тоже, Щапов.

Николай хотел было напомнить, что рабочий день у него закончился, дежурство сдано. Однако промолчал. Тем более, что с Горелиным не поспоришь.

В старом «газике» устроились пятеро: шофер, Горелин, Табачников, Щапов и оперуполномоченный угрозыска Бадайкин.

– До ночи-то хоть вернемся? – спросил ворчливо шофер Доронин.

– Чего не знаю, того не знаю, – хмуро ответил Горелин. – Гони в Кийзак.

Там в пристанционном поселке час назад некий Кутепов выстрелом из ружья тяжело ранил свою жену, ее увезли в городскую больницу, останется ли жива – пока не ясно. Сам же Кутепов закрылся в доме с какой-то женщиной, пьянствуют, никого не подпускает, грозит всех перестрелять.

– Что-то часто семейные дебоширы стали за ружья хвататься, – задумчиво сказал Алексей Бадайкин.

Горелин, сидевший на переднем сиденье, обернулся:

– Так мы, видно, не дорабатываем! В смысле предупреждения. Знать надо, у кого оружие имеется, что за люди. А мы всего лишь машем кулаками после драки. Плохо!

– Специфика у нас такая. Охотников по улусам больно много, – опять философски произнес Николай.

– Специфика в основном та, что пьют! – отрезал Бадайкин. – А напьются – им и море по колено!

...Дом-пятистенник, в котором засел Кутепов, стоял в глубине двора, с трех сторон его окружал огород, а дальше тянулось болото, и за ним виднелась еще одна усадьба. А дальше стеной взбегала на увал черно-зеленая тайга.

К дому Кутепова скрытно ниоткуда не подойти. Из окон Кутепову все они как на ладони, а из какого окна он может грохнуть – неизвестно.

От группы женщин к машине подошла старуха-шорка, сказала:

– Ага, начальник, Мишка от браги совсем дурной стал, свою жену стрелил...

Бадайкин кивнул:

– Ну, это мы, мамаша, знаем. Он где работает, Кутепов?

– Совсем нигде. Охотник, по тайге ходит...

Николай знал, что такое шорец-охотник: одной дробиной белке в глаз, чтобы шкурку не попортить... Поинтересовался, кто там с ним, в избе? Что за женщина?

Старуха откликнулась с готовностью:

– А дочка моя, учительница. Ходила Мишку с женой мирить. Он дочку теперь не отпускает. Вы скажите, пусть отпустит!

Горелин успокоил:

– Скажем, мать, обязательно скажем. А вы что же толпой под окнами стоите? А ну шарахнет из ружья?

Шорка покачала головой: не шарахнет. Предупредил: за калитку к нему не заходить, через ограду не лезть, застрелит. А по улице ходить можно, не тронет.

Горелин встал на подножку «газика», закричал:

– Эй, Кутепов! Слышите меня? Кутепов! Выбрось ружье через окно, выходи добровольно! После хуже будет!

Дом молчал.

Горелин чертыхнулся, ступил на землю, сказал Бадайкину:

– Вы все-таки людей с улицы удалите, он же пьяный, Кутепов, черт знает, что ему может померещиться. Возьмет и шарахнет.

Шорцы расходиться не хотели, удивлялись: зачем уходить? Зачем Мишке в нас стрелять? На улице никого не тронет, точно. И вы к нему не лезьте, он завтра трезвый сам выйдет...

И разошлись, когда стало уже темнеть. Ушла и старая шорка, мать учительницы, кормить внуков.

Николай стоял у калитки, смотрел на мрачный, молчаливый дом, на полосу огорода, усаженную большими, еле различимыми в вечернем сумраке кочанами капусты. Если махнуть напрямик, в три прыжка будешь у окна... Он выстрелит... Почему-то подумалось, что умирать совсем не страшно: это ведь всего миг. Думать о смерти страшно, а потом, когда уже умер – какой тогда страх? Тогда уже ничего нет... Почему бы не рискнуть? Он даже не почувствовал обычного в таких случаях волнения: вот сколько раз прыгал с парашютом в армии – всегда волновался... А тут – никакого волнения... Только Горелин не разрешит...

Горелин, конечно, не позволил. Он все ходил от забора к машине, от машины к сложенным обочь дороги бревнам, поглядывал то на дом, то на милиционеров... Наконец решился:

– Щапов, вы вместе с Табачниковым остаетесь здесь до утра. Ты – старший. А Кутепов пусть сидит. Ваше дело не подпускать к дому людей, чтобы не подстрелил кого. Понятно? И за домом приглядывайте, может ночью и в тайгу уйти.

Ну вот, на пост поставил, на всю ночь... – Николай был разочарован. – Когда что серьезное – тут как тут работники уголовного розыска. А семейных дебоширов сторожить – участковые да милиционеры! Кутепов – вот он, рядом, руку только протяни! А тебе мыкаться тут до утра... Теперь уж Валентина давно пришла, его дожидается...

Но все эти мысли Николай оставил при себе: ничего не попишешь – приказы надо выполнять.

Уезжая с Бадайкиным, Горелин отдал Николаю свой пистолет – тот перед выездом не успел получить свой. Время вдруг поползло черепашьим шагом. Правда, сначала это было не так заметно, потому что на улице еще толкались люди.

В густых уже сумерках подошла небольшого роста женщина, одетая в железнодорожный бушлат. Ее слегка покачивало, язык заплетался:

– Товарищи! Не... волнуйтесь! Тетя Шура сейчас все сделает. Сей же час! Да я его... – Она взмахнула руками и от этого чуть не упала. – Я его щ-щас... поленом! И... все!

Избавиться от нее стоило большого труда, так уж ей хотелось покрасоваться. Время от времени она даже рвалась к дому Кутепова, но высокий, ловкий, еще по-армейски тренированный Николай успевал ее остановить – куда тебя несет, дуреха? Иди домой! Она наконец согласилась:

– Вот завтрева утречком явлюсь! Я этому фулюгану вложу по первое число! Будет знать тетю Шуру! – и пошла по проулку.

Потом явился полупьяный парень, плечистый и мордатый. Он стал кричать, что все вокруг трусы, что он, когда служил в армии, и не таких брал.

Паренек из местных, Паша Чиспияков, с иронией спросил:

– Кого же ты «брал» в армии, Сенька?

– Как кого? – вскричал Сенька. – А в патрули сколько ходил? Короче, вот что, командир! – обратился он к Николаю, неизвестно как угадав в нем старшего. – Сейчас я иду и вяжу Мишку Кутепова тепленьким.

– А это видел? – показал кулак Саша Табачников. – Дуй домой, и чтобы до утра тебя видно не было.

Сенька ничего не ответил, только криво усмехнулся, махнул рукой и побрел по проулку.

Паша Чиспияков сходил за хлебом и свежими помидорами, принес старый тулуп. Кончался август, ночи стали холодными, в кителечках к утру стало бы не сладко. Николай и Саша устроились на бревнах против кутеповской калитки. Накинули на себя просторный тулуп.

Паша, присев рядышком, поинтересовался:

– Вы, наверное, недавно из армии? А я еще не служил... Как считаете, стоит мне идти в милицию? Возьмут в уголовный розыск?

Николай потянулся за вторым помидором, терпеливо, чтобы не обидеть, объяснил: – Знаешь, Паша, в угрозыске работать – особые статьи надо иметь в характере. Храбрость, например. А ты еще и армию не отслужил, что сам о себе знаешь? Да, скажем, совсем простое задание – вот так просидеть с нами, всю ночь...

– Разве это трудно? – Паша искренне удивился.

– Пока не трудно, не известно только, что может произойти через минуту. Какой он фортель выкинет, этот Кутепов?

Словно в подтверждение этого со стороны дома раздались глухие удары. Саша сбросил тулуп, вскочил, за ним Николай, кинулись к калитке – тут никого не было, побежали вдоль забора в проулок. Их догнал Паша, бросил на бегу:

– Так и знал!

– Чего знал? – Николай остановился.

– Знал, что этот дурак Сенька что-нибудь натворит! Он еще давеча говорил, мол, попробует выманить Мишку из дому. Вот он сейчас камни на крышу и бросает.

Паша не ошибся.

Сенька стоял в проулке вместе с какой-то девушкой и мальчуганом лет семи-восьми. Брал из рук мальчишки камни и бросал в темноту, в крышу кутеповского дома – камни скатывались по шиферу с громким стуком.

Николай подступил к Сеньке, спросил грозно:

– Вы что здесь делаете?

Сенька, распаленный собственной храбростью, огрызнулся:

– А чего же, понимаешь, ждать, пока вы расшевелитесь? Надо брать Мишку, покеда еще кого не подстрелил!

Сашка крутанул Сеньку за руку:

– Слушай, ты!.. Сам под пулю лезешь и других тянешь?

Приказал непререкаемо:

– Марш по домам! Если я тебя, Сенька, сегодня еще раз увижу, пеняй на себя! Пятнадцать суток обеспечу.

Угроза как будто подействовала. Парень повернулся, незлобливо чертыхаясь, исчез во тьме вместе с мальчиком и молчаливой девушкой.

Николай и Саша вернулись к своему посту. Никаких признаков жизни в доме не было, что делал там Кутепов, было непонятно.

– Может, уже ушел болотом? – предположил Саша.

– Может, и ушел, – мрачно ответил Николай. Потом обратился к Паше – паренек так и крутился около них: – Что он вообще-то за человек, Кутепов?

Паша ответил сразу, словно ждал вопроса:

– Знаете, я сам удивляюсь. Такой всегда спокойный мужик, и не сказать, чтобы пьяница. И чего он развоевался? Еще учительницу не отпускает...

– Интересно, спиртное у него еще есть?

– Если медовухи нет, то откуда? В поселке сейчас ничего не купишь.

– Вот я и спрашиваю, нет ли у него чего домашнего?

– Не знаю.

– А какое ружье?

– Шестнадцатый. Одностволка.

Они опять уселись на бревна. Саша достал «Север», закурил.

– И откуда все берется? – заговорил опять Паша. – Ведь не скажешь, чтобы дядя Миша был сильно злой. Просто удивительно. Как смерть человека: вчера ходил, разговаривал. И вдруг... раз – и мертвый. Так и это. Вчера сосед мой был, а завтра – заключенный...

– Ну и при чем тут «злой», «не злой»? Вон в Ольжерасе вчера пьяный шофер сбил девочку, прямо насмерть. Он что, злой был, когда утром шел в гараж? Или злым стал, когда стакан браги выпил в обед? Сам он, может, и не злой, только людям от него зло... Так и Кутепов, сосед твой... Учительницу силком держит. Жена не известно, выживет ли... Вот тебе и злой, не злой...

Николай посветил фонариком на часы – шел третий час ночи. Сказал Паше:

– Все, парень, ступай домой. А за тулуп спасибо, утром заберешь.

Привалившись к теплой, мягкой овчине, Николай глядел на далекие яркие звезды, слушал сонное сопение Табачникова. Валя, не дождавшись его, видимо, позвонила дежурному, тот, как положено, успокоил – ничего, мол, серьезного, утром освободится с дежурства, придет... Вот тоже случай: в первый месяц, как пришел из армии, познакомились в кино, их места оказались рядом, и все... На всю жизнь... Потом вспомнилось, как зимой ловили насильника. Вот это была засада! Мороз за тридцать, а они в снегу у железнодорожного полотна лежат. По насыпи неспешно вперевалку ходил для приманки в женском пальто и платке Илья Бацура, грузный, широкий, как торговка с рынка. На втором часу лежания стало совсем морозно, зубы сами собой выстукивали дробь, самое скверное было в том, что нельзя даже встать, побегать, чтобы согреться. Боялись спугнуть преступника, какого-то типа с отклонениями в психике, который уже дважды пытался перехватывать работниц завода железобетонных конструкций, возвращавшихся с вечерней смены. Женщинам удалось убежать, но слухи о насильнике распространились, и женщины стали бояться ходить на работу в ночные смены.

Три ночи, с часа до пяти утра, работники милиции мерзли в снегу, ожидая встречи с негодяем. На четвертый день Николай дрожал от одной мысли, что ему опять придется лежать в этом проклятом сугробе. Но в тот раз ждать пришлось недолго.

Сосед Николая тихонько свистнул: сигнал внимания. Слева по шпалам навстречу Илье Бацуре шел мужчина. Идти было неудобно, и со стороны казалось, будто он подпрыгивает. Вот они сблизились, Бацура бросился навстречу.

Вскочил и Николай. Рядом из снега, словно куропатки, спугнутые охотником, взметнулись две фигуры. И все было кончено. Илья сидел верхом на лежащем парне и светил ему фонариком в лицо.

– Ну, Илья, ты даешь! Чего мы здесь сидели, мерзли! Ты и один бы управился!

– А кто его знал, что он такой хлипкий? – добродушно рассмеялся Бацура.

Глаза парня были закрыты, из губы сочилась кровь. Он действительно оказался с психическими отклонениями и после экспертизы был определен на лечение в больницу.

От воспоминаний Николая отвлек какой-то шум. Он толкнул Сашу в бок – тот разом проснулся. Из проулка, справа от дома Кутепова, тяжело дыша, выбежал человек, торопливо зашептал: «Он там! Он уходит!»

– Кто он? Куда уходит? – Николай отбросил овчину, вскочил.

– Мишка! В тайгу уходит! – Это, конечно, был неугомонный Сенька. Вот беспокойная душа! Четвертый час ночи доходит, а он все шарашится. Николай не знал, то ли радоваться такому добровольному помощнику, то ли гнать его прочь. Сказал в сердцах:

– Мы-то хоть на службе, а тебе чего не спится?

Сенька задохнулся от обиды:

– Как чего? Я в армии служил! Дядю Мишу в тайгу пускать нельзя! Жену свою стрелял – отвечать должен? Или нет? Пошли быстрее, не то правда уйдет.

Николай подумал: приказа задерживать Кутепова не было, не упускать же его! Сказал Сашке: оставайся здесь, смотри за домом. Мы пошли.

Сенька и Николай в темноте обогнули дом Кутепова и выскочили на болото. В ботинках Николая зачавкала вода.

Сенька остановился:

– Вы правее держитесь, там у косогора дорожка, а я в сапогах, рвану по болоту и на вас его загоню.

– Как же ты его загонишь?

– Видал? Я ему самбу покажу! – Николай понял, что Сенька поднял кулак.

– У него на твое самбо – ружье!

– Да он и поднять не успеет, как я его – бац!

– Болтун ты, парень!

– Болтун или нет, дело покажет, а вы все равно по болоту в своих туфельках не проберетесь.

Тут Сенька был прав. К тому же, парень он здоровый и, видать, не из робких. Николай явно уговаривал сам себя. Вздохнул:

– Ладно, топай, да будь осторожен!

Сам свернул вправо и скоро выбрался из болота. Огляделся – у дальней усадьбы, на опушке, горел фонарь, и Николай, осторожно ступая по тропе, пошел туда. Удивительную предрассветную тишину нарушал лишь далекий лай собаки в поселке.

Дикий крик, раздавшийся со стороны болота, просто парализовал Николая. Он никогда не слышал, чтобы так кричал человек. Николай застыл на месте, сжимая в руке пистолет. Полыхнула мысль: «Неужто с Сенькой что?» Николай сколько ни напрягал зрение, ничего не видел. А над болотом снова повисла тишина.

– Сенька! – не выдержав закричал Николай. – Где ты, Сенька?

– А-а-а! – отозвался плачущий голос с болота.

– Лезь сюда! – Николай вдруг обрадовался: жив, чертушка! – Лезь же, я тут!