Текст книги "У подножия Мтацминды"

Автор книги: Рюрик Ивнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Глава XVI

Истина или покой

До назначенного свидания оставалось около двух часов, но Смагину не хотелось заходить домой, и он спустился по улице Петра Великого на Бебутовскую и оттуда на Майдан, в азербайджанскую чайную.

Слева от входа, как бы приветствуя посетителей чайханы, на массивном столе, похожем на пьедестал, стоял огромный медный самовар. Хозяин с достоинством обеспеченного человека степенно разливал по маленьким граненым стаканчикам чай различной крепости, в зависимости от вкуса посетителей.

Кого здесь только не было и чем здесь только не занимались! Это была своеобразная биржа и в то же время миниатюрный базар.

В отличие от буржуазных кафе, сюда допускались люди в самых фантастических одеяниях, и человек, являвшийся в рваной рубахе и калошах на босу ногу, не возбуждал ни малейшего удивления. Даже шотландские солдаты в своих юбочках чувствовали себя здесь как дома.

Смагин занял самый дальний столик, примыкавший к маленькому окошечку, сквозь мутное стекло которого все же просвечивало солнце и был виден крутой изгиб Куры.

Юный азербайджанец, скользивший между столиков с подносом, напоминал одновременно танцора, циркача и полотера.

Через минуту перед Смагиным уже стоял стаканчик горячего чая и рядом с ним красовалось блюдечко бирюзового цвета с мелко наколотым белым сахаром.

В этот час публики было сравнительно мало. Смагина ничто не отвлекало, и он снова погрузился в свои мысли. Для чего Аркадию понадобилось это таинственное свидание? Видимо, у них с Ниной разное отношение к судьбе Гоги…

За соседним столиком два молча сидевших человека, на которых Смагин сначала не обратил внимания, возобновили прерванный разговор.

Смагин невольно услышал несколько фраз.

– Анико – золото в этом отношении…

– А ты за нее ручаешься?

– Как за самого себя. Я зайду к ней сегодня же.

– Кстати, который час?

– Без двадцати минут восемь.

Смагин вскочил как ужаленный. Расплатившись о хозяином чайханы, он быстрыми шагами направился к Воронцовскому мосту, около которого помещался знаменитый духан.

Он шел так стремительно, что когда поравнялся с мостом и взглянул на часы, то в его распоряжении оставалось еще целых десять минут.

С диким грохотом проносились желтые воды Куры. Ветер доносил запах горячего лаваша из пекарни. Мост, казалось, дышал – ему было хорошо от шума родной реки, от сознания почетной старости, от нежной зеленой плесени, притаившейся под сводами, от сознания своей крепости и незыблемости.

На той стороне горели огни духана. Смагин стоял на мосту, всматриваясь в крутой изгиб берегов. Вечернее небо несло, как лодочку, торжественно улыбающуюся луну. Зрелище было настолько фантастическим, что не верилось, что все это происходит наяву. Вдруг он услышал у самого уха знакомый, слегка насмешливый голос:

– Залюбовались. Природа, луна, красоты! Друг мой, вы сентиментальны до одурения. Сейчас век другой. А вы еще хотите претендовать на политическую деятельность.

– При чем тут политика? – улыбнулся Смагин. Аркадий взял его под руку, и они направились к подъезду духана.

Старый духанщик провел их в отдельную комнату. Кроме стола, трех стульев и старого плюшевого дивана, там не было ничего. Шум реки и лунный свет наполняли комнату. Аркадий заказал шашлык и вино, Смагин подошел к окну, выходящему на Куру.

– Вы неисправимы, – засмеялся Аркадий, – вас так и тянет к лунному свету.

– Я люблю Тифлис. Это совершенно особенный город.

– Да, недурной город. Недаром вы решили его завоевать.

– То есть как завоевать?

– Очень просто. Большевики хотят здесь обосноваться, а вы и Гоги им помогаете, – значит, вы заодно с ними.

– Это можно было сказать и при Нине Ираклиевне, – сухо заметил Смагин.

– Нет, нельзя, потому что она потеряла голову. Арест Гоги вывел ее из равновесия, с ней об этом говорить невозможно.

– А со мной можно? – спросил Смагин, натянуто улыбаясь.

– Конечно, можно. Поэтому я вас и пригласил сюда.

– О чем же вы хотите со мной говорить? И откуда вам известно, что я держусь тех же взглядов, что и Гоги?

– Потому–то я и хочу с вами побеседовать. Но, чтобы вам все было понятно, скажу несколько слов о себе. Вы уже знаете, что я родился и вырос в Грузии, я привык к ней и полюбил грузинский народ. Но вам, может быть, не известно, что я был оторван от Грузии лишь на то время, пока учился в Петербургском технологическом институте, который и закончил в тысяча девятьсот тринадцатом году. Я отверг все предложения, которые получал благодаря тому заблуждению, в которое впадали многие, считая меня очень способным.

Аркадий перевел дыхание, закурил и взглянул на Смагина.

– Отверг я все так называемые выгодные предложения только потому, что не хотел порывать с Грузией… И я вернулся в Тифлис; остальное вы знаете: я полюбил Нину, женился на ней, и мы живем, как говорится, душа в душу. Но вот произошла эта история с Гоги. Он ввязался в политику. Его арестовали. Он с детства был предрасположен к легочным заболеваниям, и теперь у него началось кровохарканье… Это ужасно. Варвара Вахтанговна и Нина в отчаянии. Все это понятно. Я понимаю и ваше участие в этом деле. Я все понимаю, но поймите и вы меня. Все не могут мыслить одинаково. Я не разбираюсь в политике и не скрываю этого. Некоторые студенты в технологическом смотрели на меня косо, так как я не принимал никакого участия в так называемых студенческих волнениях. Я хочу жить спокойно. Пусть это не нравится многим, но каков я есть, таковым и останусь. Нина и я счастливы не первый год. Во имя чего я должен ломать нашу жизнь, наше счастье? Во имя отвлеченных идей? Но я клянусь вам,  что я не знаю, кто прав. Если допустить, что Маркс – величайший гений, открывший самую правильную из всех существовавших до него формул спасения мира от зла, то я все же не уверен, с кем бы он согласился, если бы был сейчас жив. У меня нет сил или ума решить этот вопрос, да я себе его и не ставлю. В России установилась большевистская власть, в Грузии – меньшевистская. Если бы я жил в России, то, вероятно, я также честно служил бы у большевиков, как служу сейчас у меньшевиков, живя в Грузии. Вы скажете, что это – беспринципность? Неправда! Я был бы беспринципен, если бы, веря в большевизм, служил бы у меньшевиков или, будучи меньшевиком, поддерживал бы из страха или выгоды большевиков. Для меня и те и другие – люди разных взглядов, разной веры, ну, как, например, католики и православные. Есть сотни тысяч людей, которые стоят вне религии, так позвольте же и другим сотням тысяч людей стоять вне политики.

– Ну, а если, – перебил его Смагин, – вы бы оказались живущим на территории Деникина, то вы бы поддерживали и эту власть?

– Нет, – запротестовал Аркадий, – это совсем другое. Я имел в виду политические партии, а не кучку авантюристов в генеральских эполетах.

– Значит, вы бы не служили у Деникина?

– У Деникина я бы никогда не служил.

– Как же вы говорите, что совершенно не разбираетесь в политике?

– Ну, если вы хотите, чтобы я был абсолютно точным, то я скажу, что я не разбираюсь в борьбе политических партий социалистического толка, ибо не надо быть политиком, чтобы понять, что царизм в России рухнул навсегда и что затея Деникина обречена на провал.

– Вам остается еще добавить: как и меньшевистские попытки задержать ход истории…

– Ну нет, с этим я не соглашусь, ибо кто только не пытался говорить от имени Истории… Не будем углубляться в дебри софистики. Мне кажется, я сказал все, что думают миллионы таких же людей, как я, которые не хотят быть жертвами, пушечным мясом ни религиозных, ни политических войн.

Часть Вторая

Глава I

Белые халаты и неожиданный союзник

Костомаров с его черной бородой и барской квартирой, напоминавшей Петербург времен империи, произвел на Смагина такое неприятное впечатление, что, уверенный в полном неуспехе дела, он даже не позвонил адвокату. Поэтому он был удивлен и обрадован неожиданным сообщением Варвары Вахтанговны, которую навещал каждый день, что она получила бумагу из министерства внутренних дел следующего содержания:

«Подсудимый Обиташвили Георгий Ираклиевич, ввиду серьезной болезни, переведен в городскую больницу».

– Как хорошо, что вы пришли, а я как раз собиралась послать за вами Нину. Она здесь, только вышла на минуту в лавку. Вот как удачно вышло, теперь мы все вместе к нему и пойдем.

Вошла Нина. Она слышала последние слова и, поздоровавшись со Смагиным, обратилась к матери:

– Так нас и пустят! Мама, пойми, что надо сначала выяснить, когда прием вообще и, в частности, можно ли посещать Гоги, ведь он же числится подсудимым.

– Что там выяснять? Пойдем и узнаем. Кроме того, матери никто не может запретить…

– Мама, не все же это понимают, – перебила ее Нина.

– Нет, это должны понимать все. Нина посмотрела на Смагина.

– Александр Александрович, объясните маме! – И тихо добавила: – Ведь волненье может повредить Гоги.

Но Варвара Вахтанговна все же услышала ее шепот.

– Нина! Я не глухая! Что ты там шепчешь, точно не можешь сказать об этом громко?

– Тихо и громко я скажу то же самое, – рассердилась Нина. – Такая нагрузка опасна для больного. Начнутся объяснения, слезы. Ведь и на здорового это может повлиять, а когда человек болен…

– Но, Нина, я даже подходить не буду. Саша, объясните ей, что я только посмотрю на него и сейчас же уйду.

С большим трудом Смагину и Нине удалось наконец уговорить Варвару Вахтанговну переждать несколько дней. В конце концов они выработали следующий план. Смагин позвонит по телефону в больницу, можно ли посетить Гоги. Нина идет домой, так как она должна кормить обедом своего Аркадия. А Варвара Вахтанговна займется изготовлением пирожков с мясом и яйцами, которые так любит Гоги.

Нина, взглянув на часы, вскрикнула, что она уже опаздывает, и убежала.

Варвара Вахтанговна обняла Смагина и сказала:

– Вы должны мне дать слово, что расскажете все, ничего не скрывая…

– Но я от вас ничего не скрывал! Помните, я даже не скрывал, что не надеялся на Костомарова.

– Я тоже не надеялась, а ведь это, вероятно, дело его рук. Кто же другой мог?

– А может быть, случайное совпадение?

Он чуть не добавил: «Раз Гоги опасно болен, то его могли и без вмешательства Костомарова отправить в больницу», но вовремя удержался.

…Через четверть часа все выяснилось. Сегодня прием в больнице уже закончился, а завтра можно прийти от часа до двух.

– Ну раз я не иду, то и вы можете подождать до завтра, – улыбнулась Варвара Вахтанговна. – Это даже к лучшему, наспех не приготовишь таких вкусных пирожков, которые любит Гоги.

Варвара Вахтанговна вдруг заволновалась: – Саша, а ведь мы не подумали о главном. А что же вы скажете Гоги, если он спросит – а он обязательно спросит! – почему я не пришла?

– Придется ему сказать, что мы вас не пустили, – улыбнулся Смагин.

Нет, уже скажите тогда, что я слегка прихворнула… Только не забудьте сказать «слегка», иначе он будет волноваться, а это ему вредно.

– Не беспокойтесь, Варвара Вахтанговна, все сделаю, как это требуется.

– Да, еще, чтобы не забыть. Завтра вы придете ко мне не позже одиннадцати часов утра. Мы с вами не спеша выпьем чай, пирожки будут уже готовы, Я вам скажу, что надо передать на словах Гоги, вы навестите его, отнесете гостинцы и из больницы прямо ко мне, чтобы рассказать обо всем самым подробным образом…

Больница была обыкновенной, ничем не отличающейся от других больниц, но своим обостренным чувством Смагин все воспринимал по–иному.

Процедура оформления пропусков и выдача белых, не первой свежести халатов чем–то напоминала таможенный досмотр, хотя ни у кого из посетителей не было никакого багажа, за исключением небольших бумажных свертков, в которых угадывались яблоки или продолговатые пачки печенья.

Смагин держал в руке плитку купленного по дороге шоколада и мешок с домашними пирожками Варвары Вахтанговны.

Молодая сиделка в белом халате, узнав, к кому он пришел, приветливо ему улыбнулась и, как показалось Смагину, слегка покраснела. На площадке лестницы второго этажа она приостановилась.

– Вы родственник Гоги Обиташвили? Смагин улыбнулся:

– Почти. Я друг его семьи.

Смагин не мог не обратить внимания на то, как по ее лицу проскользнула тень.

– У него чудесная мать и очень приветливая сестра. Лицо сиделки прояснилось.

– Раз вы друг его семьи, то я хочу предупредить вас, что Гоги лишь недавно оправился от тяжелой болезни, и малейшее волнение…

– Не беспокойтесь, – перебил ее Смагин, – я постараюсь… Простите, как вас величать?

– Меня зовут Нателлой.

– Какое красивое имя! Нателла засмеялась.

– Представьте себе, что Гоги сказал мне то же самое. Как я… как мы все, – после небольшой паузы добавила она, – волновались, пока доктор не сказал нам, что опасность миновала! А теперь пойдемте, я покажу вам, где он лежит.

Она довела Смагина до дверей палаты и глазами указала на койку с правой стороны, вторую от окна. Увидя еще издали бледное, осунувшееся лицо Гоги, на котором лихорадочно сверкали большие черные глаза, Смагин почувствовал легкое головокружение. Когда же он дотронулся до ставшей почти прозрачной руки больного, в душе его поднялась ярость против тех, кто довел Гоги до такого состояния.

Смагин сразу понял, что болезнь Гоги перешла ту грань, за которой рушится надежда на медицину и рождается надежда на чудо. Но он взял себя в руки и с деланной бодростью проговорил:

– Вид у тебя усталый, но… хороший.

К великому удивлению Смагина, Гоги воспринял его слова с полной серьезностью.

– Вы знаете, Александр Александрович, я действительно чувствую все время усталость, хотя ничего не делаю, даже не читаю.

– Ну, значит, это от безделья, – натянуто улыбнулся Смагин, поняв, что Гоги, к счастью, не имеет ни малейшего представления об угрожающей ему опасности.

– Это прислала Варвара Вахтанговна, – без малейшей связи с предыдущим проговорил Смагин и положил на столик мешок с пирожками. – А это от меня, – добавил он, кладя рядом плитку шоколада.

– Ну, для чего это баловство, – слабо улыбнулся Гоги, – ведь я же не маленький… Ах, бедная мама! – Он тяжело вздохнул. – Нина мне прислала записку, что маме нездоровится и чтобы я ее эти дни не ждал…

– Да, да, – быстро заговорил Смагин, – ничего серьезного, обыкновенная простуда. Но мы взяли в руки власть и на семейном совете решили…

– Понимаю, понимаю… Так, значит, вы взяли в руки власть? – улыбаясь, переспросил Гоги.

Смагин ответил ему многозначительной улыбкой н с горячностью добавил:

– Гоги! И ты должен взять себя в руки! Ведь сила воли много значит… Мы хотим, чтобы ты скорее окреп по–настоящему.

– Да я уже окреп, – не совсем уверенно проговорил Гоги, пытаясь посильнее пожать своей исхудавшей рукой руку Смагина.

Смагин опустил глаза.

– Вы мне ничего не сказали о главном, – продолжал Гоги. – Ведь я оторван от всего мира.

Смагин оглядел соседние койки. Один больной крепко спал, другой лежал с закрытыми глазами и стонал. Третий оживленно разговаривал с посетительницей.

– Гоги, будь спокоен, – сказал Смагин, – все идет хорошо. Понимаешь, сейчас вопрос только во времени…

Легкий румянец выступил на бледных щеках Гоги.

– Вы это говорите не только для того, чтобы ободрить меня?

– Нет, Гоги, такими вещами не шутят. Я говорю сущую правду. Что касается бодрости духа, то я уверен, что ты…

– Буду победителем! – закончил за него Гоги.

– Вот именно, – засмеялся Смагин. – А чтобы ты был действительно победителем, я ухожу, ибо не хочу тебя утомлять своими разговорами.

– Да что вы! – запротестовал Гоги. – Наоборот, я…

– Нет, Гоги, тебе пока нельзя волноваться.

– Ну ладно, покоряюсь воле члена семейного совета, – улыбнулся Гоги и протянул ему руку. Смагин опять почувствовал боль.

– Но в следующий раз, – добавил Гоги, – если маме станет хоть немного лучше, приведите ее с собой, дорогой Александр Александрович. Хорошо?

– Разумеется. Мы придем вместе.

Смагин не помнил, как он вышел из палаты, как спустился вниз, как снимал с себя халат. Он опомнился только тогда, когда услышал чей–то мягкий голос, обращенный к нему. Он оглянулся. Перед ним в белоснежном халате стоял один из работников этой больницы, видимо врач.

– Можно вас на минуту? – спросил доктор и, взяв под руку Смагина, провел его в кабинет.

– Обиташвили не безнадежен. Это я вам говорю не только как главный врач, но как человек, имеющий опыт. Если вы добьетесь… если вы сумеете выкроить один месяц домашнего ухода, и не в Тифлисе, а где–нибудь… ну хотя бы в Боржоми, то я ручаюсь, что Георгий дождется лучших времен.

Глава II

Неожиданное выздоровление и еще более неожиданная любовь

Смагину при помощи Елизаветы Несторовны Джамираджиби удалось получить свидетельство о болезни Гоги, подписанное доктором Асатиани. Немного позже Домбадзе вручил ему разрешение министерства внутренних дел взять Георгия Обиташвили на поруки матери для лечения. Когда Смагин приехал в больницу, чтобы взять Гоги, главный врач Куридзе отозвал его в сторону и спросил:

– Где вы решили поместить больного?

– Как вы советовали, – ответил Смагин, – в Боржоми или в его окрестностях.

– Кто с ним поедет?

– Его мать.

– А у них или у вас есть знакомые в этих местах?

– Никого.

– Видите ли, я рекомендовал больному не столько климатическое лечение, сколько полный отдых в домашних условиях. Поэтому вот что я предлагаю, – пусть они поедут ко мне в Гурию.

– К вам? – удивился Смагин.

– Да, ко мне. Туда как раз завтра выезжают моя жена и дочь. Место хорошее, тихое, у нас удобный дом, большой сад, Георгий там быстро поправится. Приезжайте и вы.

– Я не знаю, как вас благодарить, доктор. Сегодня же поговорю с его матерью. Думаю, что она примет с большой радостью ваше предложение. А я приеду позже.

– Вы будете их провожать на вокзал?

– Да, конечно.

– В таком случае вот вам мой адрес, приезжайте все вместе прямо к нам на Плехановский, и от нас поедем на вокзал. Билеты возьмите до Самтреди, а оттуда на лошадях до нашего селения не так далеко…

Таким образом неожиданно разрешился вопрос о поездке, Гоги.

Смагин не мог поехать вместе с ними, так как у него было заранее назначено несколько лекций. Он навестил их только через месяц.

Приехав в Самтреди в 11 часов утра, еще из окна вагона он увидел на перроне Гоги, около которого стояла миловидная девушка. Когда Смагин вышел из вагона, они подбежали к нему, радостно улыбаясь.

Гоги не успел еще познакомить его со своей спутницей, как она обняла и поцеловала Смагина, как будто знала его с детства.

– Это Мзия, дочь Теймураза Арчиловича Куридзе, – сказал Гоги. – Она у нас особенная…

– Это у кого это «у нас»? – шутливо переспросила его Мзия, делая попытку взять из рук Смагина маленький чемодан.

– Ни за что, – запротестовал Смагин, – ведь я пока еще не дедушка…

– Все равно вы гость, и вы с дороги. Гоги тоже взялся за ручку чемодана.

– Этого еще недоставало, – рассердился Смагин.

– Да я уже поправился, Александр Александрович!

– Все равно, – заупрямился Смагин.

К ним подошел молодой парень в гурийской шапочке.

– Ну, вот и наш Бичико, – радостно воскликнула Мзия, – он–то уж не позволит вам ломать наши обычаи… Скорее едем. Варвара Вахтанговна с таким трудом отпустила Гоги. Она будет волноваться.

Бичико выхватил из рук Смагина чемодан, и все направились к фаэтону.

Вскоре они уже мчались по извилистой горной дороге, весело болтая и смеясь. Бичико высвистывал какие–то арии и ожесточенно щелкал кнутом.

Отдельные картины – то какое–нибудь дерево, то изумрудно–зеленая лужайка, на которой шумная ватага молодежи располагалась на отдых, – переносили Смагина в далекое детство, казалось, что когда–то, давным–давно, он уже видел их. У него сейчас было такое ощущение, будто он едет на пикник.

Смагин не узнавал Гоги и изумлялся, как мог преобразиться человек за один месяц. Мзия оказалась необыкновенной девушкой. Она не блистала красотой, но от нее исходило обаяние, которое с первой секунды встречи располагало к ней и влекло. Гоги не сводил с нее глаз, хотя все время старался сделать вид, что не обращает на нее внимания. Это очень забавляло Смагина.

Когда они проезжали мимо широко разлившегося Риони, с горы казалось, что перед ними сверкает море.

– Вы в этих местах в первый фаз? – спросила его Мзия.

– К сожалению, да.

– Почему «к сожалению»? Скорее – к счастью, потому что нет большего счастья, чем видеть впервые новые места, особенно те, которые вы можете встретить только в Гурии.

– А для меня высшее счастье – видеть новых людей, – сказал Гоги.

– Ну, смотря каких, – засмеялась Мзия.

– Таких, которые мне нравятся, – с лукавой улыбкой произнес Гоги.

Смагин смотрел на деревья, усыпанные золотыми листьями, на отвесные скалы, на вьющуюся лентой дорогу, и ему казалось, что он не едет, а плывет среди разорванных облаков, сквозь которые ему протягивали свои ветви гигантские деревья, корнями уходящие в недра неподвижных гор.

Около покосившегося деревянного моста работали крестьяне, заменяя подгнившие бревна новыми.

Глубокий старик, не принимавший участия в работе, стоял в стороне, опираясь на суковатую палку. Слезящимися глазами он внимательно окинул проезжавший мимо фаэтон.

– А когда же Чохатаури? – спросил Смагин у Гоги.

– Да мы уже подъезжаем, вот за этим поворотом, – ответил тот, – а там рукой подать до нашего… то есть до этого самого селения, в котором мы гостим.

– Разве оно не ваше? – тихо проговорила Мзия. Гоги покраснел. Смагин сделал вид, что не слышал слов Мзии.

В Чохатаури передохнули, после чего свернули на другую, более узкую дорогу и минут через двадцать приехали в селение. У калитки дома их уже ждала Варвара Вахтанговна. Она обняла Смагина. Не успел он опомниться, как к ним подбежала Мзия:

– Мама требует, чтобы вы сейчас же шли обедать.

– Мзия была бы замечательной переводчицей, – засмеялась Ольга Соломоновна, выходя вслед за дочерью и здороваясь со Смагиным. – Я сказала «прошу», а она перевела «требую».

Обед прошел оживленно. Ольга Соломоновна была прекрасной хозяйкой, обладавшей к тому же большим тактом, сказывавшимся в искусстве угощать гостей. Ей было около пятидесяти, но выглядела она гораздо моложе. Лицо ее освещала приятная, добрая улыбка, в которой иногда проскальзывала грусть.

Гоги и Мзия шутя пикировались, Варвара Вахтанговна была явно чем–то озабочена. Смагин заметил это еще у калитки.

После обеда она сейчас же попросила Смагина к себе.

Когда он зашел в ее комнату, ему показалось, что он снова в Тифлисе, на Судебной улице, в знакомой квартире Обиташвили. Не хватало только огромного старинного шкафа орехового дерева, разделявшего комнату на две части. Остальное все было такое же – и занавески, и коврик, и синяя керосинка. Создавалось впечатление, что все вещи, без которых не могла обходиться Варвара Вахтанговна, сами примчались сюда вслед за ней.

Заметив, что Смагин с любовью оглядывает все эти хорошо знакомые ему предметы, она улыбнулась. Перед ним снова была прежняя Варвара Вахтанговна, все ее тревоги отошли куда–то в сторону.

– А сейчас я заварю крепкий чай, – сказала она с той необыкновенной теплотой, которая еще раз напомнила Смагину тифлисские вечера на Судебной улице. – Я знаю, что вы с одинаковым удовольствие пьете чай и до и после обеда.

– Сегодня, после дороги, буду пить его с наслаждением.

– И с вареньем, – добавила Варвара Вахтанговна, – сама его варила здесь.

Они уселись за небольшой столик, около которого, как и в Тифлисе, на полу красовалась синяя керосинка. Лицо Варвары Вахтанговны снова затуманилось.

– Варвара Вахтанговна, что с вами? Вы чем–то встревожены?

– Ах, дорогой Саша, простите, что я вас так называю…

– Варвара Вахтанговна, родная, зовите меня так, мне это в тысячу раз приятнее.

– Я должна с вами поговорить, я так ждала вас… ведь с Гоги творится что–то неладное.

– Неладное? – переспросил Смагин.

– Ну конечно. Получилось, как это говорится, из огня да в полымя.

– Неужели вы имеете в виду…

– Вы уже догадались? – Разумеется.

– Но ведь это ужасно. Смагин был удивлен.

– Варвара Вахтанговна, может быть, мы говорим о разных предметах?

– Не думаю.

– В таком случае я не совсем вас понимаю. Ведь самое главное – это то, что Гоги поправился, и даже раньше того срока, о котором мы мечтали.

– Это, конечно, главное, но это уже в прошлом, а в настоящем главное другое. И это меня убивает. Он хочет… он мне говорил про Мзию. Но ведь это безумие! Он еще ребенок. В его годы жениться – это загубить жизнь. Другого слова не подыщешь. Саша, дорогой, только вы можете ему внушить, вы – единственный человек, которого он послушает. Он с вами считается, он вас уважает…

– Ах, Варвара Вахтанговна! В таких вопросах никто никогда никого не слушает.

– Нет, Саша, вы ошибаетесь. Он не может не послушаться разумного совета, особенно если совет исходит от вас.

Варвара Вахтанговна, дорогая, прежде всего успокойтесь, вы все это принимаете слишком близко к сердцу.

– Но ведь Гоги у меня один! Это мой единственный сын, не могу же я…

– Рано или поздно, но все сыновья женятся.

– Рано или поздно, но не чересчур рано.

Чувствуя, что Варвару Вахтанговну невозможно переубедить, Смагин решил подойти к вопросу с другой стороны.

– А как Мзия? – спросил он. – Без ума от него.

– Ольга Соломоновна этому сочувствует? Варвара Вахтанговна глубоко вздохнула:

– Вот этого я не знаю.

После небольшой паузы она добавила:

– Я считаю неудобным говорить с ней на эту тему… раз она хранит полное молчание.

– Знаете что, – неожиданно для самого себя предложил Смагин, – я поговорю…

Он хотел сказать «с Мзией», но удержался, подумав, что это может еще больше ее огорчить.

– С Ольгой Соломоновной? Смагин улыбнулся.

– Все равно с кем, лишь бы все выяснить. В комнату вбежал Гоги.

– Вот вы чем занимаетесь, чаек попиваете… Мама! Мы хотим похитить у тебя Александра Александровича и показать ему мост и крепость.

– Ах, Гоги, Александр Александрович видел столько мостов и крепостей!..

– Но такого моста и такой крепости он еще ни разу нигде не видел!

– Ну хорошо, – сдалась Варвара Вахтанговна, – только скорей возвращайтесь. Александр Александрович устал с дороги и, может быть, хочет отдохнуть.

– Нет, Варвара Вахтанговна, я с удовольствием пройдусь.

Гоги взял под руку Смагина, потом вдруг кинулся обратно, громко чмокнул Варвару Вахтангов ну в щеку и выбежал из комнаты, как школьник.

* * *

Мзия ждала их на веранде.

– Александр Александрович! Гоги не терпится показать вам наши достопримечательности.

– Не слушайте Мзию! Это ей не терпится. Она такая патриотка своих мест и считает, что лучше Гурии нет ничего на свете.

– А разве вы мне не говорили то же самое несколько дней тому назад?

– Я говорил это, чтобы доставить вам удовольствие!

– Вот и выдали себя! Теперь я не буду больше верить вам ни в чем!

– Если так будет продолжаться, – засмеялся Смагин, – то я увижу ваши достопримечательности при лунном свете… Может быть, это и более поэтично, но мне хотелось бы раньше увидеть их при свете дня.

На веранде появилась Ольга Соломоновна.

– Вы меня простите, – обратилась она к Смагину, – но мне на часок нужна будет Мзия.

– Мама! А я хотела…

– Знаю, знаю, показать крепость и мост. Но это сделает Гоги, а завтра с утра я предоставлю тебе полную свободу, и ты сможешь…

– Показать еще раз крепость и мост, – докончил за нее Гоги.

– Александр Александрович, – засмеялась Мзия, – будьте свидетелем, как меня здесь притесняют. Но зато завтра я буду освобождена от крепостной зависимости, и тогда…

– Завтра я предоставлю вам на целый день Александра Александровича, —лукаво улыбаясь, сказал Гоги.

Едва они вышли за калитку, как Гоги прошептал Смагину:

– Может быть, это и лучше, что Мзия не пошла с нами. Мне надо вам что–то сказать.

Смагин с облегчением вздохнул. Он сразу догадался, о чем будет говорить Гоги.

– Я считаю вас лучшим другом нашей семьи, – взволнованно продолжал Гоги, – и не хочу от вас скрывать: я полюбил Мзию. Это случилось так неожиданно…

– Как всякая любовь, – улыбнулся Смагин.

– Не знаю, как это случается у других, и, признаться, меня это меньше всего интересует. Я знаю одно, что я люблю и… знаю, что Мзия меня любит тоже.

Выпалив все это быстро и решительно, Гоги даже вздохнул. Было видно, что, несмотря на большое расположение к Смагину, ему было трудно решиться на разговор.

Смагин молчал.

– Может быть, я бы вам всего этого и не говорил: зачем говорить, когда и так все понятно? Но есть одно обстоятельство, для меня очень тяжелое. Вы знаете, как я люблю маму. Я неотесан, порою бываю груб, но люблю ее нежно и свято. И вот мама… против моей женитьбы. Если это будет так продолжаться, то мое выздоровление пойдет насмарку. У меня голова кружится, я не знаю, что мне делать. Вот если бы вы…

– Поговорил с Варварой Вахтанговной? – мягко докончил Смагин.

– Да, дорогой Александр Александрович! Если бы вы согласились. Мама, это для вас не секрет, любит вас… ну почти как меня, может быть, чуть–чуть меньше, и то только потому, что я ее единственный сын.

– Гоги, мне не трудно исполнить твою просьбу. Я поговорю с Варварой Вахтанговной, но для этого я должен знать, согласна ли Мзия.

– Но она же меня любит?

– Любить одно, а согласиться выйти замуж – другое.

– Она согласна, конечно, согласна.

– А Ольга Соломоновна?

– Она… она тоже согласна, но хочет, чтобы свадьба была отложена на год.

– Варвара Вахтанговна об этом знает?

– Нет. Я сам об этом узнал только сегодня, перед поездкой в Самтреди.

– Так почему же ты думаешь, что мама и теперь будет против, когда Ольга Соломоновна…

– Да маме все равно, согласна или нет Ольга Соломоновна, – перебил его Гоги. – Она сама не согласна – и баста!

– Что же она говорит?

– То, что говорят все матери. Что еще рано, что я еще ребенок и всякую подобную чепуху!

– Гоги!

– Не буду, не буду! Сам знаю, что про мать так нельзя говорить, но ведь чепуха, сказанная даже самым любимым человеком, не перестает быть чепухой!

– Не знаю, Гоги, способен ли ты спокойно меня выслушать.

– Конечно, способен. Как же иначе?

– Тогда слушай. Дело не в возрасте, а в скоропалительности и неожиданности. Для влюбленных это пустяк, а для родителей вопрос серьезный. Ты должен дать мне слово, что если Варвара Вахтанговна присоединится к мнению Ольги Соломоновны, то ты согласишься подождать год.

– Лишь бы мама согласилась, а там будет видно! – воскликнул Гоги.

– Не «будет видно», а уже видно, что ты – настоящая лиса!

– Пусть я буду лисой, – засмеялся Гоги, обнимая Смагина, – но вы в свою очередь должны мне дать слово, что никому не скажете, что я лиса.

За разговорами они не заметили, как прошли знаменитый мост возле крепости и шли теперь по дороге, проложенной среди девственного леса, по направлению к соседнему селению.

– Как же это я, – засуетился Гоги, – ничего вам не показал, ничего не объяснил… Вернемтесь, я вам все по порядку расскажу.