Текст книги "Прыжок во тьму"

Автор книги: Рудольф Ветишка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Это было очень ответственное решение.

Каждому члену Политбюро предстояло высказаться по этому вопросу. В это время мне приходилось ежедневно ездить из Кладно в Прагу. На заседание я прибыл с запозданием. Товарищ Готвальд обратился ко мне: «Мы обсуждаем вопрос, призвать ли народ к захвату власти или избрать тактику отступления? Все члены Политбюро уже высказались. Каково твое мнение?»

После минутного размышления я ответил: «В данной обстановке, которая возникла теперь, после капитуляции, мы не можем призвать народ к захвату власти. Сейчас мы должны выбрать путь отступления». «Это значит, что Политбюро единодушно в своем мнении», – сказал товарищ Готвальд.

Возмущению народа по поводу принятого правительством решения не было предела. Однако призывать к захвату власти в то время, когда фашистская армия при молчаливом согласии западных союзников двигалась по нашей земле, когда войска стояли уже под Мельником, под Лоунами, под Раковник, под Плзнем, под Остравой и Брно, было бы равноценно поражению и подрыву сил народа, необходимых для дальнейшей борьбы.

История подтвердила, что это решение, несмотря на тяжелую борьбу, которую пришлось вынести на своих плечах партии и народу, было правильным.

Фашистские войска захватили значительную часть земель Чехии и Моравии. Империалисты западных союзников разоружили нас, отдали на растерзание Гитлеру. Притом лицемерно кричали и ныне еще кричат: почему, мол, мы не сопротивлялись?

После того, как всех облетело страшное известие об оккупации пограничных районов, рабочие и шахтеры вышли на улицы Кладно. Партия возглавила их и призвала к суровой и упорной борьбе против фашизма.

Рабочие организовали мощную антиправительственную демонстрацию, гневно обличая в вероломстве западных союзников. У казарм к ним присоединились солдаты.

Наступили тяжелые дни. Тысячи и тысячи чешских беженцев из захваченных районов прибывали в Лоуны, Раковник, Кладно и другие города. Правительственные органы и тут оказались бессильными, они не сумели организовать помощь этим людям, которых сами же ввергли в катастрофу. За дело взялись коммунисты. Они самым активным образом организовывали помощь беженцам из пограничных районов.

В Кладно собрался Комитет действия Народного фронта. Что делать? Как быть дальше? Секретарь социал-демократической партии Самек заявил: «То, что произошло, – абсолютный крах всей двадцатилетней политики социал-демократии». А Муна продолжал: «Что делать дальше, пусть скажут коммунисты. Мы не сумели вовремя найти дорогу к сотрудничеству с ними, в этом все несчастье, в этом причина катастрофы нашего народа». Национальные социалисты отмалчивались. Сколько энергии потратили политиканы национально-социалистической и социал-демократической партии на то, чтобы изолировать коммунистов! «Найдем ли мы хотя бы теперь в себе достаточно сил, чтобы сделать правильные выводы из своих ошибок? – спрашивали рядовые члены этих партий. – Найдем ли мы достаточно воли, чтобы объединить все силы для совместной борьбы за освобождение народа?»

Коммунисты не питали иллюзий по поводу этих речей. Уж очень хорошо знали мы руководителей этих партий.

От имени коммунистической партии в Комитете действия я заявил, что борьбу против немецких фашистов и за независимость народа необходимо вести в новых условиях: еще больше укреплять боевое единство, организовывать помощь беженцам из пограничных районов.

Партия готовилась уйти в подполье. Мы собрали в Крочехлаве последний большой актив коммунистов. На нем выступал товарищ Шверма.

Капитулянтское правительство объявило о роспуске партии. Но к этому партия была уже готова, полиция при обысках ничего не обнаружила. Сразу нашлись и нежданные помощники, которые симпатизировали патриотам-коммунистам. Полицейский советник Женишек пообещал нам: «До тех пор, пока это будет в нашей власти, своевременно предупрежу вас об опасности». И, как мне стало известно, он приказал перед приходом фашистов уничтожить весь архив о коммунистах.

Мы обеспечили бесперебойность работы райкома партии и его секретариата в условиях подполья, полностью снабдили его техническими средствами и финансами. Первым секретарем Кладненского подпольного райкома был назначен товарищ Томашко.

…Сейчас все это – в прошлом. Но с чего и где начинать сегодня? Здесь? Нет! Для налаживания связи с друзьями из Бескид понадобится слишком много времени. Для этого нет подходящих условий. Поедем в Прагу, попробуем там пустить корни.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Как только Тонда приехал из Катовиц, мы вместе с ним выехали в Прагу, Эда остался в Остраве.

Отъезжали в воскресенье ночным поездом. Состав был переполнен немецкими солдатами. Впервые ехали мы в поезде по оккупированной территории. С большим вниманием следили за всем, что происходило вокруг. Чехи относились к немецким солдатам сдержанно. Вели разговор только о будничных делах. Чувствовалось, что люди научились быть осторожными и недоверчивыми.

От Остравы до Праги семь часов езды – путь не близкий, если твои документы не в порядке и ты не знаешь, что творится на железной дороге. Нас интересовало все, а особенно, бывают ли проверки и кто их проводит.

Опыт научил меня бдительности и умению вовремя смазать пятки.

Путь казался бесконечным. Томительно тянулось время. Казалось, что кто-то внезапно ошеломит тебя вопросом, на который не сумеешь ответить. Напрягаешь все силы, чтобы у самой цели не попасть в ловушку. Мысленно спрашиваю себя: когда же будет эта Прага?

Около семи часов утра мы прибыли в Прагу. Первым делом постарались на вокзале побриться, чтобы не привлекать внимания.

Умытые и чисто выбритые, мы вышли на разведку в город. Первые шаги по пражской мостовой! И снова то же ощущение, что и в Остраве: очень многое здесь изменилось. Порой начинает казаться, что попал не в родной город, а в совершенно незнакомое место. Это ощущение очень трудно передать. Казалось, все вокруг надело иной наряд. В голове только одни мысли: что предпринять, чтобы первые шаги не оказались роковыми. Ведь четыре года мы не были на родине. Можно вызвать подозрение своей одеждой, поведением и бог знает чем еще. Достаточно не так перейти улицу – тебя остановит полицейский и спросит, почему нарушил правила, потребует документы, а наши документы были сделаны недостаточно хорошо. Мы получили и заполнили их за границей. Никто из нас точно не знал, какие деревни, села и города фашисты переименовали, как называются улицы по-чешски и по-немецки.

Я понимал, что нам нужно быть очень осторожными. А для этого требовалось за короткое время выяснить, что за эти годы в Праге изменилось, познакомиться с новым порядком, с новым режимом. В первую очередь надо отыскать товарищей, которые информировали бы нас об общей обстановке, о состоянии подпольного движения и помогли поскорее наладить связь с партией. И, само собой разумеется, оказали бы нам материальную помощь. У нас не было ни продовольственных карточек, ни марок, ни крон, ни жилья.

Посовещавшись, мы выбрали тот квартал, где я знал почти всех коммунистов. Условились, кого из них навестим, и отправились. Адреса я знал хорошо, поэтому всякая ошибка исключалась. Но по первому же адресу проживал незнакомый человек. Судя по фамилии на табличке парадной двери – немец. По второму, третьему, пятому, десятому адресам – то же. Иногда я подходил вплотную к дверям, желая убедиться, не ошибаюсь ли. Но каждый раз надпись на табличке свидетельствовала о новом жильце. Как правило, это были немцы. Улица за улицей, дом за домом – все то же. День уже клонился к вечеру, пора было подумать и о ночлеге. Я вспомнил о Глоубетине. Там, в рощице, голодные и усталые, легли спать. Весь день мы ничего не ели.

Утром, спустившись к Рокитце, умылись и снова отправились в город. Зашли в закусочную. Нужно было выяснить, как люди заказывают еду, и найти хоть какую-нибудь возможность поесть самим. Для того чтобы позавтракать, нужны были продовольственные карточки, а их у нас не было. Однако мы заметили, что отпускалось блюдо и без карточки – картофель с капустой. В другой закусочной мы заметили, что без карточки дают картошку с подливкой. Обошли несколько закусочных, чтобы лучше познакомиться с обстановкой. Наконец в Смихове на Палацковой улице мы взяли картофель с овощами. Это было подлинно протекторатное блюдо, лишенное жира и прочих специй. Но главное – хоть чем-нибудь горячим наполнить желудок.

Утолив немного голод, мы снова отправились на поиски. Снова проходили весь день – и опять безуспешно. Иногда мы спрашивали новых съемщиков о бывших жильцах. Как правило, нам отвечали либо прямо, либо намеками, что они или казнены, или брошены в концлагерь. Кровавая рука гестапо и здесь, как и в Остраве, творила свое черное дело. Мысленно мы вычеркивали одно имя за другим. Обстановка складывалась для нас крайне тяжелая. Обнадеживало лишь то, что гестапо не могло выследить и ликвидировать всех, что кого-нибудь мы еще отыщем. Эта мысль служила нам и утешением и вдохновением в наших неустанных поисках.

Но и второй день не принес нам успеха. Мучительно донимал голод. Войти в лавчонку и попросить немного еды мы не осмеливались. Такой шаг мог окончиться провалом. Не оставалось ничего иного, как опять голодными отправиться на ночлег. На этот раз я переночевал возле Хухле[6]6
  Хухле – район Праги. – Прим. перев.


[Закрыть], Тонда – где-то в Модржанах.

Обстоятельства складывались для нас крайне неблагоприятно. Без регулярного питания, без крова, без денег мы не смогли бы долго продержаться. Под открытым небом не поспишь так же безмятежно, как дома под периной. А именно в отдыхе нуждался человек после стольких бессонных ночей. Едва только занимался рассвет, нам приходилось вставать, чтобы не вызвать подозрения. Но от рассвета до того времени, когда в городе начиналось движение и можно было бы незаметно слиться с толпой, проходили долгие часы.

Около девяти утра мы с Тондой опять встретились. На пароме переправились на браницкий пляж, где в эту пору с самого утра собиралось полно народу.

Мы уселись на берегу и стали прислушиваться к разговорам. Нам нужно было выяснить, какая сейчас обстановка, какое настроение у людей.

Но вскоре мы убедились, что с незнакомыми людьми или не разговаривали вообще или говорили о пустяках.

Почистили обувь, одежду, оделись и поехали в Прагу. Опять стал мучить голод. Третий день мы уже находились в Праге, а поели один только раз. Вновь ломали голову, к кому бы пойти. И тут я вспомнил о товарище Горне. До войны он жил в Нуслях, туда мы и направились. По списку жильцов, вывешенному в парадном, убедились, что проживает он здесь и сейчас.

Дома застали его жену – товарищ Горнову. Спросили ее о муже. Она не знала, как отвечать нам, и следует ли вообще с нами говорить. По всему было видно, что она нам не доверяла. После некоторых колебаний женщина рассказала, что муж ее арестован и добавила, что мы, вероятно, хорошо осведомлены, в каком концлагере он находится. Прошло какое-то время, прежде чем лед недоверия чуть-чуть тронулся. Мы заговорили с ней о знакомых товарищах, расспрашивали, кто чем занимается, кто из них арестован, кто казнен.

Из разговора с Горновой мы почерпнули много ценных сведений. Ведь это была наша первая беседа с активным членом партии, человеком, который много знал о партии и ее работе, о мужестве коммунистов в борьбе с гестапо.

Товарищ Горнова оказала неоценимую помощь тем, что дала адрес товарища Шнейдера, заверив, что он наверняка поможет нам.

Мы пробыли у Горновой недолго. Она предупредила нас, что находится под постоянным надзором и навещать ее – значит подвергать опасности и ее и себя. Она вышла за дверь посмотреть, нет ли чего-нибудь подозрительного в коридоре и на лестнице, и только после этого мы быстро удалились. «Таковы наши женщины, наши подруги, – подумал я. – Несмотря на то, что муж в концлагере, а на ее попечении остались двое детей, она не сдалась, она помогает, как может, в борьбе против фашизма».

Нам было о чем подумать. В голове мелькали имена товарищей, о которых мы говорили с Горновой.

Мы брели по пражским улицам. Поминутно наш взор натыкался на красные извещения с черным фашистским орлом – смертные приговоры, перечни казненных патриотов. Такие извещения позднее мы видели повсюду. Их вывешивали в каждом городе и деревне для устрашения населения. Люди читали их с глубокой скорбью, со слезами на глазах и вместе с тем с ненавистью к фашистским бандитам. Читали и при этом шептали: «Фашистские собаки, скоро вам придет конец!» Находились и смельчаки, которые на этих извещениях под именами казненных писали: «Мы отомстим за вас!»

Как согревали нас эти слова! Мы верили в наш народ, верили, что его не сломить. Будущее показало, что наш народ умеет бороться.

Читая подобные извещения, я невольно вспоминал памятники павшим в первую мировую войну. Сам по себе рождался вопрос: не приносит ли наш народ в этой борьбе больше жертв, чем в первую мировую войну? То, что происходило, нельзя было назвать иначе, как систематическим истреблением чешского народа. Тотальная мобилизация, угон на работу в Германию, на рытье окопов и строительство укреплений, где медленно духовно и физически умерщвляли людей, уничтожение целых деревень – разве это не регулярное, не систематическое истребление народа? Чешская буржуазия совершила предательство, прикрываясь фразами об избавлении соотечественников от напрасных жертв. А что оказалось в действительности?

Только теперь можно было в полной мере осознать всю подлость предательства чешской капитулянтской буржуазии, допустившей Мюнхен. Народ в 1938 году хотел защищаться, хотел воевать. Но вероломные союзники и их пособники в период, когда народ мог победить, не дали ему вступить в бой. Теперь он должен бороться в невыразимо тяжелых условиях. Теперь народ был подобен безоружному человеку, которого раздели донага, кинули на растерзание голодной волчьей стае, а защищаться от них он может только голыми руками. А жертвы? Кто знает, не превысят ли они те, к каким могла бы привести война в 1938 году?

Разве мог бы любящий свой народ человек изменить национальному долгу? Нет! Но буржуазия отстаивает свои интересы и прежде всего – классовые, которым она приносит в жертву все, даже свою родину. Туго набитый карман, собственность для нее дороже, чем судьба народа. Это и есть буржуазная мораль.

Все это я еще и еще раз прочувствовал, читая имена казненных чешских патриотов, «опасных» для германской империи людей. Именно эти списки и беседа с товарищем Горновой убедили меня, что чешский народ не сложил оружия даже в невыносимо тяжелых условиях и что поэтому-то мы непременно должны выполнить свое задание.

Мы бродили по пражским улицам. Время шло, близился полдень, мучительно хотелось есть. В конце концов в Смихове, где нам однажды удалось поесть, мы вновь взяли знакомый нам картофель с овощами. Утолив голод, двинулись дальше. Тонда отправился в Жижков, я – в Нусли. Встретиться условились около шести часов в Карлине, у костела. Там неподалеку жил товарищ Шнейдер.

В Нусельской низине на Яромировой улице я наткнулся на бакалейный магазин с вывеской «Ярослав Ульман». Ба! Да ведь это мой старый знакомый! Друг, с которым я когда-то работал в Комарове. Мы сокрушали вместе с ним старую Австрию, может и теперь он поможет нам? Не раздумывая долго – ситуация мне казалась благоприятной, – я вошел в магазин. Людей там оказалось немного, и, к счастью, был Ярка. Поскольку возле прилавка стояли покупатели, я назвался торговым представителем фирмы «Сана» и попросил его уделить мне время для делового разговора. Он пригласил меня в другую комнату. Там мы быстро поздоровались, и я без обиняков перешел к делу.

– Ярка, – сказал я, – ты помогал мне в тридцать втором и тридцать третьем году, когда наша партия была на полулегальном положении. Обращаюсь к тебе за помощью и теперь. Я знаю, ты не коммунист, но ты чех.

Мгновенье подумав, он ответил:

– Ну что ж, чем смогу, тем и помогу тебе.

Я был уверен, что Ульман не откажет мне, что пойдет навстречу, поэтому коротко объяснил, в каком положении оказался. Не имею ничего: ни жилья, ни денег, ни еды, к тому же я не один.

Ярослав дал мне на четырнадцать дней продовольственные карточки. Кроме того, он снабдил меня еще какими-то консервами, колбасой, короче говоря – отоварил.

– Послушай, Ярка, спасибо тебе, но это не все, – вновь обратился я к нему. – Мне еще нужно какое-то количество крон. Их у меня также нет.

Ярослав не был скуп, он дал мне и денег, пообещав помогать и далее. Он обещал также попытаться отыскать для нас квартиру, но прибавил, что для него это отнюдь не легкая проблема.

По-настоящему человек может оценить ту большую помощь, которую оказал нам Ульман, только тогда, когда окажется в таком же положении, в каком оказался я…

Обговорив все, мы расстались. На прощанье Ярка сказал мне:

– Если что-нибудь понадобится – приходи, помогу. Но приходи сам. С другими не буду даже разговаривать.

Я понимал его осторожность. Поблагодарив, я пожал ему руку.

С Тондой мы встретились на условленном месте. Я показал ему свое «приобретение» и заверил, что на какое-то время деньгами и едой мы обеспечены. Затем мы двинулись отыскивать товарища Шнейдера. Квартиру его мы нашли, но хозяина дома не застали. Пришлось опять эту ночь коротать под открытым небом. Перед тем как отправиться на ночлег, мы пошли ужинать. Теперь у нас были карточки и деньги, и мы впервые поели досыта.

На следующий день мы не очень спешили. Проведя утро на браницком пляже, отдохнули, и в полдень поехали в город. Нам повезло: товарищ Шнейдер оказался дома, он встретил нас очень хорошо. Мы сообщили ему, что по этому адресу направила нас товарищ Горнова. Так или иначе он знал нас обоих, а мы знали его. Изложили суть нашего задания: наладить связь с товарищами, работающими в подполье, и спросили, не знает ли он что-нибудь о деятельности партии и не связан ли с какой-нибудь группой. Оказалось, после ареста товарища Зики он утратил связь и ничего не знал о конкретной деятельности партии. С подтверждением сообщения о смерти Зики окончательно рухнула моя надежда на то, что Зика поможет нам выполнить задание Заграничного бюро ЦК КПЧ.

Товарищ Шнейдер охотно согласился сотрудничать с нами. Я рассказал ему, что уже несколько дней мы ночуем под открытым небом, и попросил его подыскать нам какое-либо жилище.

Он предложил одному переночевать у него, пока другому он что-нибудь подыщет. Мы были ему очень благодарны.

Два дня я жил у товарища Шнейдера. Тонду устроили на одной из квартир в Жижкове. Шнейдер оказался хорошим организатором и помощником. Это был старый член КПЧ, весьма ей преданный, по национальности – немец. Концлагеря он избежал только потому, что в период фашистского вторжения тяжело болел и лежал в больнице. Хотя он хорошо понимал, какие трудности и опасности подстерегают его, он ни минуты не колеблясь, решил оказать нам помощь в выполнении партийного задания.

В ту пору жены его не было дома. Она уехала на гастроли с Немецким театром, и мы со Шнейдером жили вдвоем. В первый же день он рассказал мне, как фашисты используют граждан немецкой национальности против чехов. Все немцы, проживающие в Праге, мобилизованы, рассказывал он, и каждое воскресенье в Кобылисах проходят обучение по ведению уличных боев на тот случай, если народ восстанет. Шнейдеру и самому приходится туда ходить. Прага разделена на блоки, и каждый блок имеет своего начальника – блокляйтера. Блокляйтер осуществляет строжайший надзор за каждым жителем вверенной ему улицы, он располагает целой сетью агентов. Дома, имеющие стратегическое значение, именуются боевыми гнездами, а немцы, проживающие в них, вооружены автоматами, гранатами и пулеметами.

– Этим немцам, – подчеркнул товарищ Шнейдер, – вменяется в обязанность следить за каждым шагом чешских граждан. Во время уличных боев эти гнезда можно использовать как опорные точки.

Товарищ Шнейдер рассказал нам, что гестапо ведет очень точный учет граждан. И если кое-кто из коммунистов еще на свободе, то он находится под особым надзором. Фашистский управленческий аппарат и гаховцы предоставляют в распоряжение гестапо все, чем располагают. Нигде, ни в одной стране, даже в Германии, нет такого гестаповского надзора за гражданами, как у нас. Гестаповцы хвастливо заявляют, что могут в любое время и где угодно подавить наше движение Сопротивления[7]7
  Именно в этот период гестапо особый упор сделало на борьбу с коммунистами. Статс-секретарю протектората Франку ставилась задача удержать спокойствие в оккупированных чешских землях, поэтому он стремился вступить в бой прежде, чем движение Сопротивления разовьется, и ликвидировать все подпольные центры. – Прим. авт.


[Закрыть].

Когда Шнейдер рассказывал об организации гражданских фашистов, я подумал о том, как бы и нам организовать в городе боевые группы, подобные тем, что я видел в Варшаве. Иначе в случае вооруженного народного восстания нам придется тяжело.

Я задавал новые и новые вопросы. Меня интересовало многое: развитие политических событий с того времени, как я покинул родину, и целый ряд подробностей современной жизни. Я хотел знать, чем живут наши люди, в чем видят основные политические проблемы, как смотрят на будущее. Но больше всего, конечно, меня интересовала конкретная обстановка.

Товарищ Шнейдер, говоря о конкретной обстановке, подчеркнул следующее: благодаря боевой деятельности партии в народе крепнет убеждение, что рабочий класс и партия стоят в первом ряду борцов за народные интересы. Партия может рассчитывать на активную поддержку и тех слоев, которые в период между двумя войнами относились к ней весьма сдержанно, хотя люди до сих пор запуганы жестокими репрессиями, последовавшими после покушения на Гейдриха. Победа Красной Армии под Сталинградом окрылила их, но создается впечатление, что даже подлинные патриоты не сумели полностью оценить ее роль. Именно партии и предстоит разъяснить значение победы под Сталинградом. Это-то и будет лучшим оружием против подавленного настроения, от которого люди до сих пор не избавились.