Текст книги "Прыжок во тьму"

Автор книги: Рудольф Ветишка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

НАКОНЕЦ-ТО НА ЯВКЕ

После трехнедельного путешествия мы добрались до Чарновиц.

Теперь нам нужно было отыскать пчеловода Стахурского. И хотя мы еще прежде выяснили, что в Чарновцах фашистов нет, все же сразу в село не пошли. В ближайшем лесу мы привели себя в порядок и переоделись. Надели чистые рубашки и, немного отдохнув, пошли в село.

На сельской площади возле кузницы встретили нескольких стариков. Они недоверчиво оглядели нас. Мы не решились обратиться к ним и пошли дальше. Догнали женщину, шедшую в том же направлении, и спросили, где живет пчеловод Стахурский. Она показала на дом у дороги возле леса. В большом саду было несколько десятков ульев. В загоне паслись лошади и коровы.

Мы свернули с дороги. Пес встретил нас свирепым лаем.

Во двор вышел высокий, крепкий мужчина лет шестидесяти.

Мы спросили его о пчеловоде Стахурском.

– Это я, – ответил он и, прикрикнув на пса, попросил нас пройти во двор. Мы назвали пароль. Он не поверил. Начались переговоры. Хозяин был очень осторожным. Мы решили подождать его сына, спросили, когда он придет. Стахурский ответил, что не знает, но пойдет спросит у жены. Войдя в дом, он оставил дверь чуть-чуть приоткрытой.

Через минуту Стахурский вышел и спросил, можем ли мы назвать первую букву города, откуда прибыли. Его вопрос вызвал у нас недоумение, но мы ответили:

– М.

– А куда идете? Назовите заглавную букву города, куда вы хотите попасть.

– П.

Хозяин улыбнулся и сказал:

– Заходите!

Он ввел нас в комнату. Пораженные, мы застыли у двери. В комнате находились Карел и Тонда[2]2
  Карел Прохазка и Антонин Воградник. – Прим. авт.


[Закрыть]. Откуда они взялись? Как попали в Польшу?

Объяснилось все очень просто. Когда в Москве от польских товарищей узнали, что нам не удалось наладить с ними связь, забросили в Польшу Карела и Тонду. На этот раз их встретили. Отсидевшись в безопасном месте, они вскоре двинулись в путь в сопровождении товарищей из Варшавы.

Трехнедельный переход измотал нас. Не успели мы обменяться с нашими хозяевами несколькими фразами и информировать их о пройденном пути, как на столе уже стояли тарелки с горячим куриным бульоном, который показался подлинным деликатесом. Мы плотно поели и, выпив с хозяевами по стопке водки, пошли спать на сеновал. Закопавшись в сено, мы проспали чуть ли не полных сорок восемь часов.

Только на третий день к вечеру все вновь собрались в горнице. Окна были задернуты плотными белыми занавесками. Мы уселись за массивный деревянный стол. Прежде всего нам пришлось подробно рассказать о своем путешествии и всех связанных с ним переживаниях. По словам Тонды и Карела, в Москве считали, что мы погибли. Связной Стахурских известил, что подобные опасения высказывались и в Варшаве. Правда, в Варшаве знали, где мы приземлились и где расстались с польскими товарищами, но так как нас на месте не оказалось, а вокруг орудовало гестапо, они решили, что мы попали к ним в руки.

Обсудив наши дальнейшие планы, мы разговорились.

За окном уже стемнело, когда Стахурский стал вспоминать, как в молодости работал в Петрограде, принимал участие в революционных событиях 1905 года.

Говоря о самых тяжелых минутах, пережитых им вместе с рабочими на баррикадах, вспомнил он и об «Интернационале». Сейчас он уже не помнил ни слов, ни мелодии, но его память хранила представление о нем как о чем-то величественном, придававшем людям силу и уверенность. Он попросил нас записать ему слова «Интернационала».

Под почернелым бревенчатым потолком тихо зазвучали энергичные слова: «…наш последний и решительный бой».

Стахурский сразу же вспомнил их. Минуту он слушал нас, а потом стал подпевать. Закончил он со всеми вместе: «С интернационалом воспрянет род людской!»

В этот вечер мы сидели долго, до поздней ночи. Стахурский рассказывал о себе. Во время нашего разговора жена Стахурского, которая сидела возле него, не говорила, только слушала. Но было видно, что она вместе с нами переживает все то, о чем мы говорили. Как приятно было ей, когда мы внимательно слушали рассказ ее мужа. Особенно, когда речь зашла о сынах-партизанах. На ее лице я читал гордость…

На следующий день Карел и Тонда уехали в Варшаву.

Связной, сопровождавший их, мог доложить польским товарищам, что и мы прибыли на место.

Мы же пока остались в Чарновцах, откуда должны были выехать вслед за нашими товарищами через несколько дней. А пока нам дали возможность как следует отдохнуть.

Вечерами мы собирались в кругу семьи Стахурских и говорили об обстановке в Польше.

Сын Стахурского рассказал нам о партизанском движении.

– Наших партизан, – говорил он, – люди называют «гвардией людовой». Их ударная сила растет. В отрядах поддерживается строгая дисциплина, анархистские действия не разрешены. Мы воюем против фашистов и одновременно помогаем народу. Недавно, например, фашисты отобрали у крестьян скот, хлеб, картофель и прочее. Мы уничтожили вражеские отряды, посланные для реквизиции продовольствия, а награбленное фашистами вернули крестьянам или роздали голодающим.

У сторонников Сикорского также здесь есть свои боевые отряды. Но это движение очень неоднородное: от национал-демократических групп, составляющих меньшинство, до шовинистических банд. Они опираются на западные капиталистические страны. Их поддерживают богатые земледельцы и духовенство, имеющее пока сильное влияние. Зная, что «гвардия людова» пользуется поддержкой народных масс, руководители этих отрядов ведут определенную политическую линию: «Сегодня с „гвардией людовой“ против немцев, а завтра с западными союзниками против „гвардии“ и русских». По этой причине мы с ними не вступаем ни в какие тесные боевые контакты. Больше того, в интересах подлинной партизанской войны мы ведем непримиримую войну с бандами, которые выдают себя за партизан, а в действительности грабят деревни с целью личного обогащения. Мы стремимся ликвидировать такие банды. Они не только наносят вред партизанскому движению, но многие из них открыто служат фашистам, воюют против нас.

Меня интересовало, где партизаны берут оружие и как конкретно организуют боевые действия.

– Многие польские патриоты, несмотря на приказ фашистов, не сдали оружие, оставшееся у них еще со времени войны с немцами. Теперь оно пригодилось нам. С его помощью нам удается раздобывать и новое оружие. Нападаем на поезда, идущие на фронт. Когда фашисты отправляются в ад, они не захватывают с собой туда автоматы, винтовки, гранаты и пистолеты. «Ты уж, друг, постарайся, а фашисты тебе подарят», – бытует у партизан пословица. Партизанские базы, как правило, в сельской местности, в густых лесах. Оттуда партизаны уходят на боевые задания.

Однако нарисовать полную картину размаха освободительного движения в Польше молодой Стахурский, естественно, не мог.

Благодаря бесценной заботе Стахурских, которые в это тяжелое время предоставили нам все, что могли, мы очень скоро окрепли и уже собирались двинуться дальше, но возникло новое осложнение. Пока мы отдыхали, партизанский отряд провел боевую акцию на Деблинском вокзале. Фашисты наводнили окрестности патрулями, и двигаться было опасно. Пришлось задержаться в Чарновцах дольше, чем мы и польские товарищи предполагали. Главной же причиной нашей задержки послужило восстание в варшавском гетто. Варшавские товарищи принимали участие в развернувшихся боях, поэтому не могли обеспечить нам безопасный переход.

Лишь спустя четырнадцать дней за нами прибыл молодой человек – курьер, хорошо знавший обстановку на трассе Демблин – Варшава. Он отправил нас поездом в Варшаву, обеспечив сравнительную безопасность.

ЕЩЕ БЛИЖЕ К РОДИНЕ

Поезд прибыл в Варшаву в полдень. Мы вышли в предместье Варшавы – в Праге. Недалеко от вокзала, в приемной зубного врача, курьер передал нас связной, а она – товарищу, который должен был устроить нас на квартире.

Хотя по Варшаве мы ходили быстро и кратчайшими путями, все же смогли вдоволь насмотреться на то, под каким жестоким гнетом держали фашисты польский народ.

Гитлеровцы объявили поляков «низшей расой».

На вокзалах, в трамваях, общественных местах висели таблички: «Только для немцев».

Фашисты безнаказанно могли поднять руку на польского гражданина только потому, что он посмел идти рядом с нацистом. Мы видели ослепшие витрины ограбленных польских магазинов. Видели колонны людей в арестантских халатах, которых гнали на работу.

Но польский народ продолжал борьбу. Несмотря на террор и непрерывные преследования, в народе крепла солидарность с теми, кто дрался с фашистами. Польская коммунистическая партия, прошедшая суровую школу конспиративной работы, накопила богатый опыт и теперь успешно использовала его.

Связные переводили нас с места на место удивительно спокойно и хладнокровно.

Я имел возможность убедиться в этом еще вечером, в день нашего приезда в Варшаву. С последнего пункта нашей остановки мы шли на квартиру, где должны были переночевать. Вдруг наш проводник обнаружил, что ему дали ключ от другой квартиры. Вернуться мы не могли, на это уже не оставалось времени. Приближался комендантский час. Каждая минута была дорога. Однако польский товарищ быстро принял решение. Он уверенно провел нас в другое место, где нас не ждали, но приняли дружески.

Вскоре по приезде в Варшаву нам сообщили, что товарищи из варшавского руководства хотят нас видеть. С нетерпением ждали мы этой встречи. С некоторыми из этих товарищей, например со Стариком, я был знаком еще в Москве. То, что под этим псевдонимом скрывался не кто иной, как товарищ Новотко, я узнал только после войны.

Но каковы же были мои радость и удивление, когда в дверях появился мой старый знакомый – товарищ Павел Финдер. Я познакомился с ним еще до войны, работая в Праге в 1931–1932 годах. Мы сердечно приветствовали друг друга.

Узнав, чем занимается Павел, я спросил его о Старике.

– Что с ним? Увижу ли я его? Как его дела?

Радостное лицо Павла стало вдруг серьезным.

– Его нет в живых. Он выдан провокатором.

Мы расспрашивали Павла о польском Сопротивлении. Он подробно рассказал нам о работе, о боевых отрядах, об организации контрпровокаторской разведки, которую польские товарищи использовали в борьбе с проникновением вражеских агентов в ряды партии. Этой разведке удалось проникнуть даже в гестапо; благодаря ее точным сведениям удавалось ликвидировать не только провокаторов, но и в некоторых случаях информировать товарищей о задуманных акциях гестапо, что давало возможность вовремя принять контрмеры.

Так, например, партийному руководству стало известно, что в Варшаву прибыли два новых высокопоставленных гестаповца, чтобы сменить «нерешительных» предшественников. Разведка установила также, о ком персонально идет речь. Через три дня дерзким налетом на городское кафе партизаны уничтожили фашистов. Эта боевая акция получила широкий отклик среди варшавского населения.

Боевые отряды «гвардии людовой» вторгались в события весьма активно. Немцы испытали на собственной шкуре их силу в боях за гетто.

«Гвардейцы», вооруженные винтовками, пулеметами, бесстрашно ударили по фашистам, стягивавшим кольцо вокруг гетто. И хотя партизаны почти голыми руками боролись с танками и артиллерией, противник нес большие потери. Некоторые отряды прорывались в гетто и доставляли туда боеприпасы, а из гетто выносили раненых.

Партизаны всеми силами стремились вывести из-под развалин как можно больше людей, чтобы спасти их от неминуемой смерти, а танки уже сравнивали гетто с землей.

Поражение восстания в гетто не сломило варшавского сопротивления. Фашисты наложили на варшавян за поддержку восстания огромную контрибуцию. В тот день, когда деньги полностью собрали, в городскую сберегательную кассу проникла группа партизан, переодетая в немецкую форму. Им удалось вывезти деньги. Взамен партизаны оставили записку, извещавшую, что деньги, необходимые для боевых операций, вывезла «гвардия людова».

Как же взбесились гестаповцы, когда узнали, что собранные деньги исчезли! Они неистовствовали, но ничего не могли поделать. Зато варшавяне восприняли это сообщение с большой радостью.

Хотя фашистам удалось подавить восстание в варшавском гетто, они не чувствовали себя хозяевами в городе. По улицам фашисты ходили только группами, аресты редко обходились без перестрелки.

Партизанская война в Польше неудержимо разрасталась. Только за март и апрель партизаны пустили под откос тридцать три воинских эшелона…

Хотя товарищи поселили нас в Варшаве на краю города, противоположном тому, где шли бои, пришлось и нам пережить несколько тревожных минут.

Как-то поздним вечером нам сообщили, что в нашем районе будет облава. Нам нужно было немедленно уходить. Но как сумеют вывести нас товарищи?

По пустынным улицам сновали вооруженные отряды фашистов. Достаточно было мелькнуть малейшей тени, как тут же открывали огонь.

Один товарищ вывел нас во дворик, который примыкал к какому-то скверику. Мы наискосок перебежали через газон сквера и оказались у противоположного дома. Там нас уже ожидал другой товарищ. С ним вместе мы прошли через первый этаж и вышли на улицу. Короткая и стремительная перебежка – и мы в подворотне. Неслышно проскользнули подвалом и опять оказались во дворе. Теперь перед нами высилась стена, отделявшая дом от дома. Проводник молча указал на нее и первым проворно ее преодолел. Один за другим мы последовали его примеру. В одном из двориков нас ожидал новый товарищ. С ним вместе мы попали в еще одну подворотню. Теперь нам одним предстояло перебежать улицу к дому, где появилась маленькая, чуть заметно светящаяся щель. Вновь короткая и быстрая перебежка, и нас встречает еще один товарищ, который ведет дальше. Так со двора на двор, с улицы на улицу, пока наконец мы не выскользнули из опасного района.

Отличная организация польского Сопротивления опять оправдала себя.

Наше пребывание в Варшаве подходило к концу.

Павел навестил нас еще раз. Он передал польские документы и деньги, объяснив, каким образом нам будет обеспечено безопасное передвижение на родину.

Говорили о будущем, о послевоенном сотрудничестве. Все мы были уверены, что после войны наши связи будут значительно прочнее. Я поблагодарил его за заботу, которой окружили нас польские товарищи. Павел ответил, что это их интернациональный партийный долг.

В назначенный день мы выехали из Варшавы в Краков. Сопровождала нас молодая красивая девушка. Она представилась нам как Ануся, и так мы ее и звали.

Варшава была позади. Оставалось только перейти границу «генерал-губернаторства», а затем границу, отделявшую оккупированную Силезию от Моравии. Оставалось только… Но опасность подстерегала нас на каждом шагу.

Поезд отправлялся около часа ночи. Комендантский час обязывал всех, кому предстояло ехать ночными поездами, прибывать на вокзал до семи часов вечера. Мы знали, что нас ждала неоднократная проверка документов. Но иного выхода не было.

Зал ожидания был переполнен. Только после тщательных поисков мы с трудом нашли свободное местечко. До отхода поезда оставалось несколько часов.

Стрелки на больших вокзальных часах как будто остановились. Патрули прочесывали вокзал, неоднократно проверяли документы у людей, оказавшихся в этой ловушке. Достаточно было малейшего подозрения, и несчастного арестовывали. Признаюсь, временами у нас душа уходила в пятки, хотя бы потому, что в случае опасности мы не могли ни защищаться, ни бежать.

Удастся ли проскользнуть?

Благодаря нашей проводнице все обошлось благополучно. При каждой проверке нам ничего не оставалось, как молчать. Уверенно и энергично вступала она в переговоры, превосходно играя роль любимой девушки моего компаньона. Я изображал их заботливого отца.

В час ночи мы наконец сели в поезд. Облегченно вздохнули. Но опасность еще не миновала. Документы проверяли и в поезде. Патрули шли с двух сторон вагона. Пассажиры должны были вставать и поднимать руки. Фашисты обыскивали каждого, рылись в багаже – не прячет ли оружия. Вот когда мы поняли, что решение польских товарищей отправить нас в дорогу без оружия было самым правильным.

Ануся «трудилась» в поезде так же усердно, как и на вокзале. Она и здесь не давала нам открыть рта, беря все переговоры на себя. Но никому и в голову не могло прийти, что этим она прикрывает нас.

Фашистские патрули трижды прошли по вагону во время нашей поездки, но мы не вызвали у них подозрения.

До Кракова добрались благополучно.

В Кракове Ануся отвела нас на явочную квартиру и передала новой проводнице – Марии. Это была миловидная интеллигентная девушка. До войны она изучала медицину. Одного ее брата немцы убили, другого арестовали. Марию мобилизовали на дорожные работы и заставили возить щебенку. Оттуда она бежала к партизанам, товарищи поручили ей поддерживать связь между Варшавой и Силезией.

Мария заботливо опекала нас. Она была смелым, опытным конспиратором, каждое задание выполняла старательно, стремилась заранее все предусмотреть.

Однажды она пришла к нам, когда мы обсуждали вопрос о том, как попасть в Силезию. Центральную Польшу немецкие фашисты объявили «генерал-губернаторством», а граница между «генерал-губернаторством» и Силезией находилась под строжайшим контролем. Нужно было очень тщательно подготовиться, чтобы перейти ее. Товарищи долго думали, каким самым безопасным путем перебросить нас через границу. Поезд отпадал: уж очень часто там проверяли документы. Пешком от Кракова до Освенцима, куда лежал наш путь, было далеко. Как быть? В конце концов решили отправить нас водным путем. По Висле плавали буксирные суда. Один из таких буксиров водил капитан, связанный с подпольной коммунистической организацией. Он дал согласие перевезти нас и поручился, что рейс пройдет в относительной безопасности. После долгих и подробных обсуждений с этим предложением согласились все.

Мы обдумали каждую деталь предстоящего путешествия и закончили последние приготовления.

Мария, всегда подвижная и энергичная, тихо сидела, о чем-то задумавшись. Вдруг, ни к кому не обращаясь, она заговорила:

– Что это за жизнь! Не будь проклятых фашистов и предателей, какая сегодня могла бы быть Польша и кем была бы я? Сегодня я могла бы уже стать настоящим врачом…

Девушка покраснела и быстро добавила:

– Нет, не подумайте, что я жалуюсь, просто хочу сказать, что многого лишили нас проклятые фашисты, заставили взять в руки оружие. Ну что ж, если биться – так биться: не на жизнь, а на смерть.

Она отвела нас на явочную квартиру. По дороге сообщила, что в Кракове вот уже три недели находятся Карел и Тонда. С ними, сказала она, очень много забот, особенно с Тондой.

На новой квартире, несмотря на то, что мы прибыли по партийному поручению и с рекомендацией варшавских товарищей, краковский товарищ долго расспрашивал меня. Его вопросы удивляли. Впрочем, скоро все объяснилось.

– Я знаю тебя, – сказал он, – ты работал в Карлине, Краловская 13, в секретариате, на втором этаже, первая дверь налево от входа.

Так как я не мог вспомнить его, он пояснил:

– Я был у тебя. Ты передавал мне документы и деньги для группы польских товарищей, бойцов интернациональной бригады. Мы отправлялись в Испанию. Тогда вы помогли нам, сегодня мы рады помочь вам.

Гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Польские товарищи поселили меня вместе с Тондой.

В квартире жила вдова со своей сестрой. К вдове приходил знакомый.

Едва я переступил порог этой квартиры, как Тонда заявил мне, что он здесь не останется, так как опасается этого мужчины, который (он, мол, подслушал разговор) хочет знать, кто мы и почему здесь находимся.

Я стал уговаривать Тонду остаться здесь до утра.

– Пойми, сейчас комендантский час, и мы не сможем свободно ходить по улицам.

Однако Тонда настаивал на своем.

Я заколебался. Возможно, он что-то слышал. Как же быть?

Около десяти часов вечера Тонду уже нельзя было удержать. Он собрался и ушел. Мне не оставалось ничего иного, как последовать за ним на улицу, где каждую минуту нас могли схватить. К счастью, мы не долго блуждали и пришли на явочную квартиру.

Там, естественно, удивились нашему возвращению на ночь глядя, спросили, что случилось. Мы рассказали о своих опасениях.

Утром пришла Мария. Она уже побывала в оставленной нами квартире, где хозяйка рассказала ей, что мы поздно вечером ушли в неизвестном направлении. Ее испугало наше исчезновение. Когда мы все объяснили ей, она заверила нас, что опасения беспочвенны, что обе женщины весьма верные товарищи, равно как и тот мужчина, которого мы опасались. Меня она отвела на новую квартиру, где я опять оказался с Эдой. Тонда с Карелом на следующий день выехали в Катовицы.

Еще четырнадцать дней пробыли мы в Кракове. Затем за нами приехала новая проводница, жена шахтера. В ее задачу входило доставить нас в целости и сохранности в Катовицы. Сопровождал нас и мой знакомый по Праге. Партия послала его вновь создать в Катовицах подпольную организацию, разгромленную недавно гестапо.

Наша поездка в Катовицы продолжалась несколько дней. Как и было условлено, мы плыли на буксирном судне. Нас спрятали в капитанской каюте, и никто не должен был знать о нашем существовании.

Буксирное судно тащило за собой пять барж, на каждой барже находился экипаж. Если капитану нужно было кого-нибудь вызвать, он прятал нас за предохранительный щит водяного колеса. Хорошо замаскированный вход вел туда из капитанской каюты.

На границе гестаповцы проверяли всех членов экипажа, они пробыли на борту целый час.

Мы с Эдой лежали в нашем укрытии.

По палубе топали сапогами патрульные. Проскочим ли? Ведь до родины рукой подать.

Бесконечные мучительные минуты.

Слышались окрики гестаповцев.

Лежали неподвижно. Нам нельзя было даже пошевелиться. Над нами, возле предохранительного щита, стоял гестаповец. Медленно тянулись минуты. Вот кто-то подошел. Еще и сегодня слышу, как гестаповец гордо рапортует кому-то, что на судне после тщательного досмотра ничего не обнаружено.

Когда позднее мы рассказывали об этом капитану, он улыбался. Наше укрытие казалось надежным, но капитана очень беспокоил мой астматический кашель. Он знал, что пока производили досмотр, я держал во рту кляп из платка, чтобы по возможности заглушить кашель. Но и кляп не давал стопроцентной гарантии. Каждую минуту нам грозила опасность. Если бы я не справился с кашлем, капитан с помощью откидного настила сбросил бы нас в Вислу под колеса парохода. Так было условлено заранее.

Мой кашель с самого начала пути приносил много беспокойства, особенно ночью. Спали ли мы в лесу или где-нибудь еще, я всегда обвязывал рот шарфом, чтобы никто не услышал меня. И на родине, в Чехии, на всех подпольных квартирах, где мне приходилось ночевать, кашель ежеминутно мог меня выдать.

Мы сошли с парохода неподалеку от Освенцима. Проводница, ехавшая с нами из Кракова в Освенцим, отвела нас в рабочий поселок, где мы прожили около трех недель.

Итак, мы оказались недалеко от концентрационного лагеря. Еще до нашего прибытия сюда мы были наслышаны о его ужасной «славе», особенно о печах.

Как обращались в лагере с заключенными, мы видели сами. Однажды встретили колонну женщин, которых вели на работу. Они были одеты в полосатые арестантские халаты. По бокам колонны двигались конвойные надзирательницы с плетками в руках. Если какая-нибудь пожилая женщина начинала отставать, надзирательницы обрушивали на нее страшные ругательства и град ударов плетками. Не одна женщина упала под этими ударами.

Польские товарищи поддерживали с лагерем связь. Они получали сообщения и о том, какие эшелоны прибывают в Освенцим и сколько людей уничтожено. От них мы узнали, что в апреле здесь было сожжено около трехсот чехов. Никакой действенной помощи заключенным польские товарищи оказать не могли.

Из рабочего поселка вблизи Освенцима нас перевели в Мысловицы и поселили у подпольщицы. Ее мужа гестаповцы убили якобы при попытке к бегству.

Партия в этом индустриальном районе – Катовицы – Мысловицы – Сосновец – находилась в очень тяжелом положении. Многие ее активисты были арестованы. Однако освободительное движение упорно противостояло враждебному натиску. Вместо арестованных товарищей приходили новые. В этом грандиозном брожении, вызванном созданием новой организационной сети, чрезвычайно трудно было находить пристанище. Жилье нам приходилось менять очень часто. Преимущество этого района по сравнению с «генерал-губернаторством» заключалось только в том, что здесь не было комендантского часа, и мы могли передвигаться по ночам. Росло желание как можно скорее отсюда выехать. Но сообщения, поступавшие из Карвинского, Богуминского и Тешинского районов, вселяли тревогу. Там тоже движение Сопротивления понесло потери и поэтому прервалась связь. Перебросить нас туда было крайне трудно.

Польские друзья для выяснения возможностей переброски нас через границу поначалу послали одного товарища, но ему не удалось выполнить задания.

Немало хлопот нам доставлял Тонда. Уговоры не помогали. У него не хватало твердости сносить всевозможные трудности, связанные с нелегальным положением.

Вместе с Карелом и Тондой мы обсудили сложившуюся обстановку и решили облегчить польским друзьям их задачу: любыми способами перейти границу самостоятельно. Отправили Карела разведать возможности перехода либо под Богумином, либо в Сухе через Шумперк. Польские товарищи послали с ним Ванду.

Через неделю я получил сообщение, что Ванда вернулась из Богумина. Карела она перевела, и тот уже, вероятно, на пути в Чехию. Наш переход был подготовлен.

Время напряженного ожидания кончилось. Нужно было подготовиться к дороге. Товарищ Кажик, взявшийся обеспечить безопасность одного нашего перехода, сообщил мне, что сначала поведет меня к связной Ванде. Под вечер мы вышли из Мысловиц. На этот раз я особенно волновался. Ведь с каждым шагом мы действительно приближались к границе. Поэтому я обращал внимание на каждую деталь. Многое до сих пор сохранилось в моей памяти.

До Сосновца было недалеко. Мы прошли его, вышли на противоположную окраину и оказались на небольшой улочке, ведущей к рабочему поселку. Кажик остановился.

– Мы на месте, – прошептал он.

Не успел я опомниться, как мы уже стояли на пороге крохотной кухонки. Здесь уместились только плита, шкафчик, стол и стул. Ванда подала мне руку и жестом пригласила войти.

– Переночуете здесь. Тут вы в полной безопасности, – сказала она.

Кажик побыл недолго. Он перемолвился несколькими словами с Вандой – очевидно, давал последние указания. Ванда отвечала коротко, одним-двумя словами, спокойно и твердо. Убедившись, что все в порядке, Кажик попрощался со мной и пообещал:

– Приду за тобой утром. Спокойной ночи.

Я остался один. Осмотрел комнату, выглянул в окно. Смеркалось. На улице ни одного деревца. Даже мышь не могла проскользнуть по ней незамеченной. Если бы вдруг возникла опасность, я мог бы немедленно укрыться.

В комнату вошла Ванда, взглянула на окно, опустила шторы и зажгла свет. Повернувшись ко мне, сказала:

– Это отдаленное и безопасное место.

Успокоенный, я сел на кушетку и огляделся. Видимо, эта комната была «парадной». Тут было чисто убрано, впрочем, как и во всей квартире. Очевидно, Ванда любила порядок. Аккуратность! Вот обязательное качество подпольщика. И Ванда им обладала. Обратил я внимание и на спокойный, уверенный тон ее голоса, скупые, но решительные жесты.

– Завтра двинемся к нам в Остраву. Как вы думаете, благополучно дойдем? – обратился я к ней.

Ванда взглянула на меня и ответила:

– Мы продумали все детали, все будет хорошо.

Она вышла, а я лег на кушетку и закрыл глаза.

Хотел вздремнуть, но разве это было возможно? Ведь спустя ровно четыре года возвращаюсь на родину. Возвращаюсь тем же путем, каким уходил с товарищем Виктором Сынеком в апреле 1939 года.

Тогда в нашу задачу входило передать партийному руководству в Москве сведения об общей обстановке на родине на 15 апреля 1939 года. Теперь возвращаюсь с заданием связаться с подпольным Центральным Комитетом партии, передать ему директивы Заграничного бюро ЦК КПЧ и помочь провести их в жизнь, наладить регулярную радиосвязь подпольного ЦК с московскими товарищами.

В памяти возникала картина Остравы мартовских дней 1939 года. До смерти нельзя ее забыть. От вокзала до Витковиц развесили нацисты флаги со свастикой. Особенно Витковицы расцветили они ими, стремясь доказать, что Острава и Витковицы немецкие города…

В дверь негромко постучали. Ванда пригласила меня на кухню поужинать. Во время еды мы не обмолвились ни словом. Когда находишься в подполье и попадаешь в подобную ситуацию, разговоры ни к чему, тут больше нужно думать.

Поужинав, я хотел было встать, но Ванда задержала меня и протянула письмо.

Мне писал Карел.

Письмо переслали товарищи, у которых он нашел приют.

Карел сообщал, что границу перешел. Далее он советовал, каким маршрутом мне двигаться, если по какой-либо причине придется отправиться одному.

– Были ли в пути проверки? – спросил я Ванду.

– Лишь на обратном пути, но мне повезло. В Богумине на вокзале меня задержало гестапо: проверяли документы у пассажиров и остановились на мне. Это было нечто вроде летучего контроля. Ну, все кончилось благополучно, правда, мне было не до смеха.

Женщина чуть заметно улыбалась. Она рассказывала о случившемся как о чем-то обычном.

Попасть в облаву гестапо, подвергнуться проверке, когда при тебе письмо, и все-таки проскочить – это результат хорошей работы.

– Благодарю вас, – пожал ей руку, – очень вас благодарю.

Открыв дверцу плиты, я бросил туда письмо и смотрел, как оно исчезнет в пламени. Мы с Вандой пожелали друг другу спокойной ночи и пошли спать.

Сообщению Карела я очень обрадовался. Путь на родину был открыт. Возможно, в будущем нам удалось бы связаться с польскими товарищами, а через них и с Москвой. И еще один вопрос не давал мне покоя: в Остраве ли обосновался Карел? Из его письма это не было ясно.

Обсуждая возможные варианты перехода в Остраву, мы разработали план дальнейших действий. Первый его вариант заключался в том, чтобы попытаться осесть в Остраве. Острава – промышленный центр, со многими партийными и профсоюзными деятелями, а главное – остравские шахтеры и металлисты могли бы оказать нам полную поддержку. Ну, а от Остравы недалеко и до Бескид, где существовали или, по крайней мере, можно было бы создать партизанские отряды.

На тот случай, если бы нам не удалось устроиться в Остраве, мы продумали и другой вариант: я отправлюсь в Прагу и постараюсь создать там базу для нашей деятельности. Эда будет работать со мной, Карел отправится в Пардубицкий район, а Тонда позаботится о технике. Ну а что делать дальше – будет видно. Последний вариант не обошелся без дискуссии. Так, Карел хотел прежде всего попасть в Кладненский район, откуда был родом и где прекрасно знал людей. Он приводил много доводов за то, что именно там можно создать превосходные условия для работы. Но то обстоятельство, что не только он знал Кладно, но и многие кладненские жители знали его, представляло крайнюю опасность. Карела быстро могли бы опознать враждебные элементы, и он оказался бы в руках гестапо. Поэтому мы рекомендовали ему направиться в Пардубицкий район. В конце концов он на месте увидит, где складывается для нас наиболее благоприятная обстановка. На случай, если судьба нас разбросает по разным местам, мы договорились на протяжении трех месяцев встречаться в Праге: каждый вторник у Андела в Смихове и каждую пятницу у Манеса между десятью и половиной одиннадцатого.