Текст книги "Прыжок во тьму"

Автор книги: Рудольф Ветишка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

НОВАЯ ВОЛНА ТЕРРОРА И АРЕСТОВ

На активизацию деятельности движения Сопротивления гестапо ответило новым террором. Все населенные пункты района Прага-север были наводнены гестаповскими патрулями. Старосты деревень получили от гестапо приказ сообщать о каждом чужом человеке, который задерживается в деревне. Если в деревне будет обнаружен неизвестный человек или парашютист, деревню спалят.

В районе Прага-восток гестапо также усиленно патрулировало деревни, железнодорожные станции находились под надзором жандармов.

…Однажды еду из Ветрушиц. Покупаю билет до Праги. Смеркается, на перроне еще довольно много людей. Откуда ни возьмись, появляются два жандарма и начинают осматривать пассажиров. Быстро исчезаю в темноте и прячусь за станционным зданием. Поезд вот-вот должен подойти. Жду и наблюдаю.

Подходит поезд. Пользуясь оживлением, вскакиваю в тамбур вагона. Прислушиваюсь к разговору. Что происходит? Что там делают «жестянщики»?[38]38
  Жандармы. – Прим. перев.


[Закрыть]Кого ищут? Не парашютистов ли?

Сыпались реплики:

– Как же, поймают!

– А те их будут ждать!

В подобные разговоры люди ранее не вступали, чувствуется, на чьей стороне их симпатии. Из всего делаю единственный вывод: быть еще осторожнее.

Товарища Брзобогатого предупредили крестьяне. Он сказал мне:

– Дело плохо, следят. Подозреваю, что из имения наблюдают за нами. Уж очень часто вижу там чужого человека.

Наш домик виден как на ладони, просматривалась оттуда и вся дорога, ведущая в Здибы.

Пришлось уходить.

Предупредили и товарища Вейднера, чтобы он как можно скорее выбрался из Здиб. Гестапо пока не знало, где и у кого мы. Потому следовало быстро исчезнуть и замести следы…

В июне встретился с Вашеком Куркой. Я рассказал ему о своем тяжелом положении, почему вынужден был покинуть Здибы и Арношт Вейднер.

Снова и снова мы ломали голову над причиной арестов. Перебирали имена всех товарищей. Исходили из того, что новая система нашей работы исключает возможность того, что в лапы гестапо попадут некоторые важные планы. Внимательно разобрав деятельность каждого члена руководства, мы пришли к выводу, что много неясных, темных мест в работе Фиалы.

Вашек сказал:

– Я слежу за ним уже давно. На это меня натолкнули сами жандармы. Однажды в Лоунех они проверяли у меня документы. Когда просмотрели паспорт, один жандарм сказал: «Взгляни-ка!» Другой многозначительно хмыкнул. Это настораживало. Видно, что-то с паспортом не в порядке. А паспорт доставал мне Фиала.

– Мы должны его как следует проверить. И пока изолировать его. Возможно, лучше было бы перейти к прямой организации партизанской группы в конце июня, самое позднее – в августе.

Вашек согласился со мной и обещал создать какую-нибудь продуктовую базу и наметить место, откуда мы смогли бы развернуть партизанские действия[39]39
  После войны я познакомился с товарищем Шпанеком из Гостиваржа, который подтвердил, что Курка делал соответствующие приготовления для перехода к партизанской борьбе. Беседа с тов. Шпанеком прояснила мне некоторые подробности последних дней деятельности товарища Курки. – Прим. авт.


[Закрыть].

Когда мы расставались, Курка пообещал мне организовать встречу с товарищем Трнкой.

Через несколько дней мы встретились. Я рассказал ему о своем положении и просил помочь мне. Он спросил меня, где я живу.

– Нигде.

Товарищ Трнка на время поместил меня у своей матери и пообещал что-нибудь подыскать. Ему удалось найти мне жилье у товарищей Ржаха и Черны в Розтоках. С товарищем Ржахом меня познакомила Трнкова.

В эти дни я узнал и о трагической смерти товарища Брзобогатого. По моей просьбе товарищ Трнка устроил мне встречу с Вейднером и Куркой.

Мы встретились, и они рассказали мне, что чувствуют – за ними следят. Арношт Вейднер подтвердил версию о самоубийстве Брзобогатого.

Мы вновь проанализировали обстоятельства и пришли к выводу, что с Фиалой не все в порядке. Вейднер рассказал, что должен был встретиться с ним у железнодорожной лавки, где 18-й номер трамвая поворачивает к Радлицам. Подъехав к месту встречи несколько раньше намеченного времени, он оглядел из трамвая, все ли кругом спокойно. Что-то показалось ему подозрительным, и он поехал дальше. Вернулся к железнодорожной лавке другой улицей: место встречи было окружено гестаповцами.

Мы попросили товарища Вейднера договориться с Фиалой о новой встрече, на которую он, естественно, не пойдет, но тайно понаблюдает. Договорились мы и о том, что нам следует перейти в другое место и работать в тесной связи с надежней партизанской группой. Найти такое новое место и создать партизанскую группу мы поручили товарищу Курке.

В начале июля я вновь разговаривал об этом с Вашеком. Я не скрыл от него, что считаю обстановку чрезвычайно серьезной.

– Следует прервать все связи и уйти в партизанские группы. Это вовсе не значит, что мы отступаем. Наоборот, любым способом нужно найти возможность в настоящих условиях созвать надежных, проверенных товарищей и создать новый ЦК. Нам предстоит выполнить задачи, намеченные ранее.

Вашек Курка сообщил, что он уже наладил надежную связь с Моравией и что сотрудничает с Гостиваржской, Гостивицкой и Рузыньской организациями.

– Только бы успеть все осуществить…

Спустя несколько дней после встречи с Куркой я разговаривал с товарищами из Розток. В беседе участвовал и товарищ Шварц – бывший секретарь Красных профсоюзов. Разговор меня очень взволновал. Я чувствовал что-то неладное, словно между нами пролегла тень недоверия. Я требовал от товарищей кратких и ясных пояснений. Они не могли мне их дать. Я снова подчеркнул необходимость соблюдать в данной обстановке крайнюю осторожность. Это было сейчас очень важно, так как мы могли напасть на следы предателя. Во мне окрепло подозрение, что предатель – Фиала.

Расставаясь с товарищами, я пообещал им через две-три недели вернуться в Розтоки.

Но куда податься теперь?

Я направился в долину за Богницами, где на садовом участке пустовал домик. Мне удалось переночевать в нем. Утром на садовом участке появился незнакомый мужчина с лопатой и стал копать. К счастью, он не вошел в дом. И копал в стороне. Я направился прямо к нему и спросил, не сдаст ли он жилье? Получив отрицательный ответ, я быстро ушел.

Но куда идти теперь? Поразмыслив, я решил зайти в Ветрушице под Мельником и попросить помощи у товарища Штястного. Не проговорили мы и минуты, как в квартиру Штястного ввалились представители хозяйственного контроля. И мы вынуждены были предъявить свои документы.

Стало ясно, что тучи над нами сгущаются.

Я немедленно покинул квартиру товарища Штястного и опять поехал в Прагу. Только бы скорее отыскать Арношта Вейднера, Вашека Курку.

Куда и к кому теперь идти? Был вечер, накрапывал дождь. Я не видел другой возможности, как снова направиться к Паточковой на Житную улицу, где когда-то жил по рекомендации Фиалы.

Дамская портниха Паточкова познакомила меня с полицейским комиссаром Яшеком. Из разговора с Яшеком я выяснил, что он связан с группой «Пржедвой». Он посоветовал мне не оставаться у Паточковой. Ее квартира небезопасна: к ней ходит много людей. Кроме того, у нее были неприятности из-за того, что она прятала вещи еврейской семьи. Яшек обещал подыскать мне квартиру, а пока поселил меня у себя. Он был холост и жил один. Я поселился у него на несколько дней.

Яшек организовал мне встречу с человеком, отрекомендовавшимся Фрыбой. Я встретился с ним в условленном месте. Он обещал мне при следующей встрече передать ключи от новой квартиры. Когда я вернулся в дом, Яшек рассказал мне, что за ним следил агент гестапо, с которым он повздорил, и тот проверил его документы. Приходилось покинуть и эту квартиру.

Куда же теперь? Оставалась только Паточкова. Яшек пообещал что-нибудь придумать в самое ближайшее время.

События развивались, но ни одно из них не могло меня порадовать.

18-го июля мне сообщили, что место встречи Арношта Вейднера с Фиалой оцепили агенты гестапо. У Паточковой Яшек не появлялся.

21-го июля мне обещали передать ключи от квартиры, но товарищ, который должен был их передать, не пришел. О Яшеке тоже ни слуху ни духу.

22-го июля Яшек опять не явился на условленную встречу к Паточковой.

23-е июля. Принимаю решение: немедленно уходить.

Воскресение.

Ухожу. На лестнице встречаю старую торговку церковными свечами. «Черт возьми! Какая неудача, чуть свет встретил старуху. Не вернуться ли!» – иронически подумал я, улыбнувшись в душе своему суеверию.

Вышел на улицу. Перед домом стоит подозрительный тип и роется в помойке. Внимательно оглядев его, я вспомнил, что где-то уже его видел. Но где? Ага, на встрече с Яшеком. Да, дела плохи.

Быстро направляюсь на Карлову площадь. Крепко сжимаю в кармане пистолет, поставленный на боевой взвод. Выхожу на Карлову площадь. На трамвайной остановке вполне мирная картина. Неподалеку стоит парочка, чуть дальше – другая. Ждут трамвая. Вагон подходит. Собираясь вскочить на подножку, машинально вынимаю руку из кармана, и тут кто-то сзади хватает меня. Рывком удалось вырвать левую руку. Кого-то ударяю – как позднее выяснилось, комиссара гестапо Зандера, – но тут же наталкиваюсь на другого. На меня сыплются удары резиновой дубинки.

Я упал и потерял сознание. Меня связали и окровавленного оттащили во двор тюрьмы на Карловой площади. В этом мрачном месте ждала машина. Меня впихнули в нее и отвезли во дворец Печека.

Я арестован. Гестапо опередило нас.

480 дней прошло с момента нашего приземления на польской земле.

ВО ДВОРЦЕ ПЕЧЕКА

Дворец Печека.

Этот дворец, банк, торговый центр одного из крупнейших богачей бывшей республики, которому принадлежало большинство угольных шахт в Северной Чехии. Фирму «Вейнман и Печек» знал трудовой народ, а особенно горняки Севера. В борьбе с предпринимателями рабочие этой фирмы устраивали грандиозные забастовки. Перед оккупацией Чехословакии Печек быстро и выгодно продал северо-чешские угольные шахты тогдашнему чехословацкому правительству[40]40
  Имеется в виду профашистское правительство Г. Берана в период «Второй республики». – Прим. перев.


[Закрыть] и со своими миллионами бежал в Англию. Его дворец и виллу в Дейвицах заняло гестапо. Роскошный дворец стал дворцом убийств, зверств и насилий, совершавшихся над лучшими сынами и дочерьми чешского народа. Это был дворец смерти.

Меня вели под ликующие возгласы гестаповцев. Целая орава гестаповских бандитов глазела на меня. Они громко выражали радость, завидовали Зандеру. Я был его добычей, и его ожидало повышение в должности.

Прежде всего меня обыскали и отобрали все, что было при мне: документы (конечно, фальшивые), деньги (около 40 тысяч крон)[41]41
  Это были деньги для нужд партии. В тяжелейших условиях подполья я носил их с собой. – Прим. авт.


[Закрыть], пистолет, патроны.

– Это не все деньги! Где ты спрятал доллары?

– Никаких долларов у меня нет, а потому и прятать мне их не к чему.

– Думаешь, мы не знаем, сколько каждый из вас получил? Ты получил 300 долларов, где они? Где ты их поменял?

– У меня их не было, поэтому я не мог их и обменять.

– Сволочь, нам все известно, точно известно, ты все нам расскажешь!

– Мне нечего вам рассказывать.

– Где прячешь шифровальный ключ?

– У меня его не было.

– Это интересно: у тебя ничего нет, ты ничего не помнишь, но мы тебе вернем память.

Зандер взглянул на отобранный у меня пистолет и спросил:

– Стрелял бы?

– Стрелял. И очень сожалею, что мне это не удалось.

– Мы знали это, поэтому и не брали тебя в квартире, но, как видишь, превосходно обработали и не дали выстрелить. Но это не тот пистолет, что ты получил в дорогу. Там тебе выдали «Вальтер». Где же ты раздобыл этот?

– Купил.

– У кого?

– Вы полагаете, что если надо что-то купить, то спрашиваешь имя продавца? Тогда бы мне никто ничего не продал.

Я понял, что вопрос о пистолете и его марке мне задали, чтобы показать свою осведомленность.

Перешли к следующему вопросу:

– Каким самолетом вы летели и как он был снаряжен?

– Я не специалист и не могу этого знать.

– А ты знаешь, что тебя ожидает?

Гестаповец провел ладонью по своей шее.

– Вы уже уничтожили миллионы людей, и если убьете еще одного – это ничего не изменит. Я солдат, и вы не дождетесь, чтобы я просил у вас пощады.

С меня сняли наручники и приказали раздеться донага. На мои вещи буквально набросились. Распарывали и разрезали каждый шов верхней одежды, тщательно обследовали нижнее белье, ботинки.

И хотя я, бесспорно, был для гестаповцев крупной добычей, и прежде всего они искали шифровальный ключ, велико было их желание отыскать доллары. Не найдя ни того, ни другого, меня облачили в летнюю арестантскую одежду, такую, какую носили конкаржи[42]42
  Конкаржи – заключенные, несшие службу в коридорах. Они должны были следить за чистотой и под присмотром надзирателей разносить еду по камерам. – Прим. авт.


[Закрыть]. Как я позднее выяснил, моя одежда вызывала недоверие у политзаключенных.

На моем первом допросе присутствовала целая свора гестаповцев и заместителей Франка. В помещении сидело около сорока человек. Среди них находился и один тип, которого я знал еще до войны под псевдонимом Черны. В действительности же его звали Нестором Голейко. В 1936 году в Жижкове мы исключили его из партии как троцкиста. Литовец-эмигрант, ныне он стал активным сотрудником гестапо.

Начался допрос. Гестаповцы обращались ко мне по-немецки и требовали, чтобы я отвечал тоже по-немецки.

– Я не понимаю немецкого языка.

Вызвали переводчика. Им оказался Смола.

Прежде всего гестаповцы хвастливо заявили:

– Помни, что нам все известно, от нас ты ничего не скроешь. Мы точно знали, когда вы прибудете, ждали вас… С первого дня вашего прибытия мы следили за каждым вашим шагом. Известно нам и куда ты направлялся сегодня.

– Так куда же ты хотел идти?

– В Браник, купаться. Ведь сегодня воскресенье, жара, солнце печет. Куда же идти, как не к воде!

– Ого, тебе даже весело… Кого ты хочешь провести! Шел ты в Богницы и в Розток. Там тебя должны были ждать, но теперь не дождутся, потому что мы там ждем.

– Меня там никто не ждал.

– Никто? Мы приведем к тебе этого человека.

– Вам некого привести.

Я чувствовал, что это ловушка, с помощью которой они хотят вывести меня из равновесия. А может, они действительно что-то знали? Но от кого? Нет, мне нельзя позволить им вывести себя из равновесия, я должен взвешивать каждое слово.

Приступили к установлению личности.

– У нас в руках твой паспорт. Где и от кого ты его получил?

– В районном полицейском управлении Смихова, там это указано.

Допрос вел комиссар Зандер. Он снял телефонную трубку и сообщил кому-то по-немецки, что я арестован, имею паспорт на имя Кучеры, и зачитал из него некоторые данные. В трубке отозвался голос – даже мне он был слышен хорошо – это был голос Фиалы. В одно мгновение мне все стало ясно. Фиала – агент гестапо. Наше подозрение подтвердилось только теперь. Вот почему гестапо опередило нас. Теперь я понял, в чем дело.

– От кого же ты получил этот паспорт? – спросил снова Зандер.

Я лихорадочно обдумывал: может, сказать, что получил паспорт от Фиалы, и тем самым дать понять гестаповцам, что мне известны его отношения с ними; но какое-то внутреннее чутье подсказало мне пока не говорить об этом. Однако любой ценой я должен как можно скорее предупредить арестованных товарищей и тех, кто еще на свободе, о подлинном лице Фиалы. Кроме меня и Молака, никто не знал его настоящего имени. По паспорту он значился Калиной. Известен был также как Войта, Рихард, Тонда, Ладя, Иван, Ярка.

– Так от кого ты получил этот паспорт? Кто тебе его сделал?

– Я не спрашивал об этом Молака, – ответил я. – Если бы вы не убили его, возможно, он ответил бы на этот вопрос.

Я намеренно дал такой ответ, так как паспорт достал мне Фиала по приказу Молака.

Гестаповцы отреагировали на мой ответ градом ругательств.

– Нам известно, кто доставал вам паспорта. Мы знаем все!

Выяснение личности продолжалось.

– Итак, Рудольф Ветишка, псевдоним – Кучера. Гражданин протектората Богемии и Моравии.

– Нет, я гражданин Чехословацкой республики.

– Никакой Чехословакии не существует.

– Для нас не существует никакого протектората.

– Чехословакию мы давно стерли с карты, а протекторат – составная часть империи.

– Не вам решать, что существует, а чего нет. В конце концов все уже решено. Решил это Сталинград, а победоносное наступление Красной Армии подтверждает это каждый день.

– Война еще не кончилась.

– Верно, война не кончилась, но вы ее давно проиграли, и ваша капитуляция – вопрос времени.

– И когда, по твоему мнению, война кончится?

– Через год вас уже не будет и в помине.

– Мы еще не сказали последнего слова. Англичане и американцы никогда не допустят, чтобы русские выиграли войну. В конце концов они пойдут с нами против русских.

Допрос постепенно перерастал в полемику, что было мне выгодно. Когда гестаповцы поняли это, они снова перешли к своему «официальному тону» – ругательствам и угрозам.

– Напрасно ты рассчитываешь на близкий конец войны. Война будет продолжаться еще не менее двух-трех лет.

– Из ваших расчетов ничего не получится. Сталинград и Красная Армия подвели черту под вашими расчетами. Вы хотите овладеть всем миром, а в конце концов останетесь побежденными. Вы опять ошибаетесь, полагая, что англичане и американцы помогут вам. Они и желали бы помочь, но не могут этого сделать, так как слишком реалистичны, чтобы недооценить побед Красной Армии.

Лавина ругательств и угроз, постоянно сыпавшаяся на меня, возросла. Гестаповцы хотели завершить эту полемику с помощью кулаков.

Но начальник отделения Янтур жестом остановил своих подручных и заявил:

– Мы еще обладаем силой и таким оружием, что разобьем не только русских, но и американцев и англичан.

– И оно не спасет вас, – ответил я. – Ничего сверхъестественного не выдумаете, и разумнее было бы вам признать это.

Опять поднялся дикий рев.

– Где же твоя чехословацкая армия? – насмешливо спросили у меня.

– Скоро вы ее увидите!

– Несколько человек вы называете армией?

– Я не буду спорить с вами по этому поводу. Но повторяю: скоро вы с ней познакомитесь.

– Мы располагаем точными сведениями о том, что вы имеете в Англии и в России.

– Вот видите – вы это знаете, а я не знаю.

– Ничего, скоро это заблуждение у тебя пройдет.

Закончив выяснение моих анкетных данных, гестаповцы начали вновь:

– Так кто тебя сюда послал? Что ты за это получил?

– Я уже сказал, что пошел добровольно бороться против вас.

– С тобой трудно договориться.

– С вами тоже. Вы не хотите поверить, что войну проиграли. Я понимаю, что тяжело признать, но это так. Следует понять, что над Россией, теперешней Россией, никто еще не одерживал победы. Не одержите и вы. Немцев ничему не научила история. Вы проиграли войну в 1918 году. А национал-социализм подготовил немецкому народу самую большую катастрофу.

Я ждал, что опять поднимется шум. Но гестаповцы ничего не ответили.

В таком духе прошел мой первый допрос в гестапо. Он сопровождался потоками брани, угроз, клеветы, попытками оскорбить Советский Союз, его армию. Я старался – насколько мне это удавалось – на все вопросы отвечать с полным самообладанием и с иронией.

В пять часов вечера меня отвезли в Панкрац.

В ПАНКРАЦЕ

В Панкраце я был дважды еще во времена первой республики, теперь я попал туда в третий раз.

В первую очередь меня поставили лицом к стене, а потом отвели в камеру номер шесть. Это была одиночка. Надзирателям было приказано не гасить свет в камере всю ночь, не снимать с меня наручников и усердно доглядывать за мной. Позднее все зависело от того, какой надзиратель нес службу: кое-кто снимал с меня на ночь наручники, но в большинстве случаев я оставался в них всю ночь.

Камера, куда меня поместили, находилась на первом этаже. Здесь всегда было полутемно. Солнце заглядывало только в утренние часы, да и то весьма скудно.

Мне запретили прогулки, баню, бритье.

Оказавшись в камере, я тщательно осмотрел ее, выясняя, кто был тут до меня, как жил, долго ли в ней находился. Надписи были нацарапаны на стенах, на двери, на постели, на столе и табуретах. Я прочитал: Габор Стейнер – это был депутат нашей партии из Словакии; Йозеф Пиларж, Ярослав Фрайбиш – как много времени прошло с тех пор, как видел я их на свободе; еще перечень имен людей, которых я не знал. Какова их судьба? Скольких из них фашисты уже убили?

Я нашел ответ и на этот вопрос. «Эта камера – камера смертников. Отсюда идут только на смерть».

Поначалу я очень нервничал. Мерил камеру шагами и считал их, чтобы успокоиться и поразмыслить, как вести себя на следующих допросах.

Стал внимательно следить за жизнью тюрьмы, чтобы поскорее сориентироваться и вести себя согласно ее обычаям. Тишина, господствовавшая в тюрьме, несколько раз в день нарушалась выкриками надзирателей, хлопаньем дверей, но и то во время выдачи еды, выхода на прогулку. В другое время надзиратели ходили тихо, в буквальном смысле слова крались от камеры к камере, подсматривали и нападали на свои жертвы.

Значительную роль в тюрьме играли конкаржи. Они знали, кто в какой камере заключен, и помогали узникам связаться друг с другом. Большая их заслуга заключалась в том, что, несмотря на все тюремные законы, хорошо работал «телеграф» – обмен информацией между заключенными. От конкаржей зависело, будешь ли ты сыт. Захотят – забудут дать тебе хлеба или зачерпнут из кастрюли половником так, что получишь вместо густой похлебки одну воду. Таким образом доносчики очень быстро уразумевали, что такое тюремная солидарность. Ослабевшему узнику конкаржи ухитрялись дать два куска хлеба и налить столько похлебки, чтобы тот мог наесться. Однако главной их «задачей» считалась связь, они выполняли ее добросовестно, по собственной инициативе. Конкаржи создавали общественное мнение, действовали осторожно, но их часто меняли. В Панкраце большую услугу мне оказывали товарищи Оралек и Ирушек, во дворце Печека – Мирек Крайзл.

Всю первую ночь я не спал, ходил. Каждую минуту надзиратель гнал меня на матрац. Спать я не мог, мешали яркий свет и наручники. Я обдумывал, как вести себя на дальнейших допросах.

Из того, что мне было известно еще до ареста, и из кое-каких намеков во время первого допроса я сделал вывод, что Тонда и Эда рассказали все.

Сложнее было решить вопросы, связанные с Фиалой: что из того, что ему было известно, знает гестапо? Наконец, давно ли он работает их агентом?

Нелегко было мне…