Текст книги "Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени"
Автор книги: Рубен Будагов
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)
9
Говоря о самостоятельности слова, следует учитывать различие, существующее между так называемыми знаменательными и служебными словами. Даже при самом беглом рассмотрении вопроса очевидно, что слова типа дом или лев гораздо более самостоятельны и меньше зависят от словесного окружения, чем слова типа в, с, этот.
Имея в виду дифференциацию между словами таких групп, Бертран Рассел писал со свойственной ему образностью выражения:
«Когда вы хотите объяснить слово лев, вы можете повести вашего ребенка в зоопарк и сказать ему: „Смотри, вот лев!“ Но не существует такого зоопарка, где вы могли бы показать ему если или этот…, так как эти слова не являются изъявительными»[184]184
Рассел Бертран. Человеческое познание. Его сфера и границы. М., 1957, с. 140. – Как видим, слову лев повезло в такого рода экспериментах.
[Закрыть].
Английский философ противопоставил слова этих двух категорий по субстанциональному признаку: слова первой категории выражают субстанцию, слова второй категории ее не выражают («не являются изъявительными»). Такое противопоставление неправомерно, так как и слова второй категории передают субстанциональные понятия, хотя они и лишены непосредственной предметности, характерной для слов первой категории. Но прежде чем подробно рассмотреть этот вопрос, отметим, что сторонники дескриптивной лингвистики развивают сходные с идеями Рассела положения.
«Значение cat ʽкошкаʼ, – пишет Г. Глисон, – можно разъяснить (разумеется, лишь частично) человеку, не говорящему на английском языке, указав на животное, которое cat обозначает. Но объяснить таким образом значение предлога to невозможно. Вместо этого было бы необходимо привести ряд случаев его употребления и тем самым выделить контексты, в которых to встречается регулярно, контексты, в которых оно может встречаться, и те контексты, в которых оно встречаться не может. Иными словами, to имеет характерную для него дистрибуцию»[185]185
Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959, с. 96.
[Закрыть].
При всем различии, действительно существующем между самостоятельными и служебными словами, при всей важности изучения многообразных дистрибуций для понимания идиоматики языка в широком смысле нельзя забывать, что слова и первого, и второго типов являются в одинаковой степени словами, и как слова они всегда обладают известной самостоятельностью. Не случайно многие служебные слова могут субстантивироваться («все эти но и все эти если мне достаточно надоели»). Но близость между словами отмеченных двух категорий не ограничивается функциональным соприкосновением. Связь между ними не только функциональная, но и субстанциональная. Обратим на нее внимание.
Как только что было отмечено, все части речи, не только самостоятельные, но и служебные, являются словами. Между тем все слова обладают значениями (особое положение занимают лишь междометия, которые обычно не выражают понятийных значений). Всякое слово, передающее определенное значение, всегда характеризуется, как мы видели, известной самостоятельностью. Весь вопрос в специфичности значений служебных слов в отличие от значений слов самостоятельных. Именно эта специфичность значения служебных слов и определяет отличие понятия самостоятельности в применении к служебным словам от понятия самостоятельности в применении к словам неслужебным[186]186
Ср. прекрасную работу Л.В. Щербы – Опыт классификации значений союза и. – В кн.: Словарь русского языка, т. IV. Л. – М., изд-во АН СССР, 1935.
[Закрыть].
Значения служебных слов обычно выступают как категории обобщенные, менее «предметные», чем значения слов самостоятельных. Предлог в русского языка прежде всего обозначает «внутрь чего-нибудь» (положить в карман). Как всякое полисемантическое слово, предлог в может иметь и другие значения, но отмеченная его семантика является наиболее употребительной в современном языке. Нетрудно заметить, что «внутрь чего-нибудь» действительно менее «предметно» по сравнению со значениями, которые выражают самостоятельные слова типа дом или лев. В силу этой «непредметности» служебных слов их самостоятельность оказывается менее ясно обозначенной, чем самостоятельность так называемых знаменательных слов. Именно поэтому слова типа в или с в большей степени зависят от различных словесных окружений, чем слова типа дом или лев. На льва действительно можно показать пальцем в зоопарке, но аналогичный эксперимент невозможен со словом в, так как оно лишено предметности.
Отмеченное различие отнюдь не приводит, однако, к тому, что слова служебные будто бы вообще не имеют никаких лексических значений и не приобретают никакой самостоятельности, как это кажется, в частности, Б. Расселу[187]187
Рассел Бертран. Указ. соч., с. 129.
[Закрыть]. Наличие у служебных слов обобщенных значений обусловливает и их общую самостоятельность как отдельных слов. Дифференциация обнаруживается лишь в различной степени самостоятельности слов двух отмеченных категорий: как известно, более самостоятельными являются слова типа имен существительных или глаголов, менее самостоятельными – слова служебные. Соответственно и увеличивается зависимость второй группы слов от всякого рода контекстных окружений (дистрибуций). Таким образом, различные функции слов двух основных категорий обусловлены различными их субстанциями. Субстанция определяет функцию, функция выступает как производное от субстанции.
В этом можно лишний раз убедиться, обращаясь к истории многих служебных слов в разных языках мира. То, что не всегда ясно на основе синхронных данных, становится очевиднее в диахронном движении. Широко известно, что многие служебные слова восходят к словам самостоятельным. Связь между такими служебными и самостоятельными словами, как русский предлог вследствие и существительное следствие, немецкий предлог trotz ʽнесмотря наʼ и существительное Trotz ʽупорство, упрямствоʼ, венгерское местоимение belé ʽв него, в нееʼ и существительное bél ʽкишка, сердцевинаʼ, очевидна[188]188
Балашша Й. Венгерский язык. М., 1951, с. 288. – Примеры из славянских языков см. в докладе А. Белича на IV Международном съезде славянистов в Москве (Белич А. Падежная система и происхождение предлогов. Белград, 1958, с. 4 – 7). История различных взглядов на функцию предлогов освещается в кн.: López М.L. Problemas у métodos en el análisis de preposiciones. Madrid, 1970.
[Закрыть]. В одних случаях нити, скрепляющие эти слова, проходят как бы по поверхности самих слов (вследствие – следствие), в других – связи становятся очевидными лишь в результате исторического анализа слова (belé – bél). Но, так или иначе, диахрония вносит поправки в синхронию, вскрывая субстанциональное соприкосновение там, где в чисто синхронном плане оно кажется не существующим.
В некоторых случаях движение от самостоятельных слов к служебным может быть и более сложным. Так, французский предлог chez ʽуʼ восходит к латинскому имени существительному casa ʽдомʼ. Однако в современном французском языке предлог chez, вступая в сочетание с местоимением soi, вновь образует существительное: chez-soi ʽсвой домʼ, ʽсвой уголʼ. Это сложное образование полностью субстантивируется: aimer son chez-soi ʽлюбить свой дом, свою квартиру, свой уголʼ, être chez-soi partout ʽчувствовать себя везде как домаʼ. Если в предлоге chez совсем выветрилось его былое этимологическое значение, что способствовало образованию разных частей речи (лат. casa – имя существительное, франц. chez – предлог), то в сочетании с другим словом (chez-soi) предлог как бы вновь возвращается к субстантивному значению, но уже в новом осмыслении. И здесь отношение зависит от субстанции.
Движение самостоятельных слов к служебным может быть таким образом не только односторонним, как обычно считают, но и двусторонним: от самостоятельных слов к служебным и от служебных – в определенных условиях, на новом этапе развития языка – вновь к словам самостоятельным. Все это подтверждает наличие прочных связей, которые существуют между словами этих двух категорий.
Проблема самостоятельности значения слова имеет, следовательно, отношение не только к словам типа имен существительных, но, mutatis mutandis, и к словам служебным. Между тем во многих направлениях зарубежного языкознания, как и среди некоторых советских лингвистов, отрицание самостоятельности служебных слов все чаще и чаще переносится и на слова типа имен существительных. Основным аргументом при этом оказывается система языка[189]189
В этом разделе система в лексике рассматривается применительно к «контекстным распределениям». О других аспектах понятия системы в лексике см.: Будагов Р.А. Система языка в связи с разграничением его истории и современного состояния. – ВЯ, 1958, № 4, с. 46 и след.
[Закрыть]. У многих ученых получается так, что система языка не только противостоит самостоятельному значению слова, но и отрицает эту самостоятельность. В действительности значение слова, находясь в системе языка, не утрачивает своей самостоятельности, а лишь осложняется в результате взаимодействия с значениями других слов. Система не отрицает отдельных слов, а лишь скрепляет их в такое целое, в пределах которого общее не подавляет отдельного, но взаимодействует с ним.
Разумеется, в синхронной системе каждого отдельного языка различие между такими частями речи, как имена существительные или глаголы, с одной стороны, и такими, как предлоги или союзы – с другой, ощущается достаточно отчетливо всеми говорящими (сознательно или бессознательно). Поэтому и самостоятельность частей речи первого типа гораздо очевиднее самостоятельности частей речи второго типа. Но здесь была сделана попытка показать, что даже для слов служебного характера существует проблема взаимодействия общего и отдельного, системы и элементов системы.
10
Свыше ста лет тому назад, задолго до возникновения теории относительности и задолго до опубликования основных работ феноменолога Э. Гуссерля, Карл Маркс в первом томе своего «Капитала» писал:
В этой краткой и предельно ясной формулировке особенно хочется подчеркнуть слова «лишь обнаруживаются в таком отношении». Аналогичную мысль К. Маркс подчеркивал и в других сочинениях, в частности, в «Теории прибавочной стоимости». Здесь он разъяснял важнейший тезис на таком примере: сила притяжения той или иной вещи является силой самой этой вещи, но подобная сила может остаться до известного времени скрытой, пока не появляется другая вещь, способная притянуть к себе первую. Все это нисколько не мешает объективности существования всех свойств первой вещи[191]191
См. об этом: Маньковский Л.А. Категории «вещь» и «отношение» в «Капитале» К. Маркса. – Вопросы философии, 1956, № 5, с. 46 – 49.
[Закрыть].
Вопрос о том, что, например, такое «расстояние между буквой А и столом», представляется бессмысленным прежде всего потому, что понятия (буква А, стол), между которыми предлагается установить отношение, сами по себе несоотносительны. Даже если представить, что подобные понятия когда-нибудь станут соотносительными, тогда надо будет заняться субстанцией буквы А и субстанцией стола, а затем уже показать, какие отношения между ними возможны и какие – невозможны. И здесь в уже знакомой формуле aRb, а и b не менее существенны, чем R. Больше того, R (отношение) оказывается возможным только при соотносительности а и b на данном этапе развития определенной науки.
То же оказывается и в любом естественном (национальном) языке, а следовательно, и в науке о языке. Ранее приведенные примеры и иллюстрации показывают справедливость подобного толкования формулы aRb. Само познание человека было бы вообще невозможным, если оно в равной степени не опиралось на познание фактов (явлений) и на установление связей (отношений) между данными фактами (явлениями).
В.И. Ленин был глубоко прав, когда подчеркивал:
«Материалистическая диалектика Маркса и Энгельса безусловно включает в себя релятивизм, но не сводится к нему, т.е. признает относительность всех наших знаний не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности пределов приближения наших знаний к этой истине»[192]192
Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 139.
[Закрыть].
Здесь особенно важно отметить: материалистическая диалектика, включая релятивность, отнюдь не сводится к ней. Вещи сохраняют объективность существования, хотя и оказываются исторически изменчивыми. Подобно этому значения слов и грамматических категорий включают релятивность, но не сводятся к ней. Они существуют вполне объективно в процессе их же исторического развития.
Нередко приходится слышать, что современное состояние изучения математики и физики должно изменить наши представления о соотношении между объективным и релятивным «началами в природе самих вещей» в пользу абсолютной релятивности. Это, разумеется, неверно. Вот что говорит по этому поводу один из крупнейших физиков нашего столетия Макс Планк:
«В отношении физики мы имеем основания утверждать, что уже современная картина мира, хотя она… сверкает различными красками в зависимости от личности исследователя, содержит в себе некоторые черты, которых больше не изгладит никакая революция ни в природе, ни в мире человеческой мысли. Этот постоянный элемент, не зависящий… ни от какой мыслящей индивидуальности, и составляет то, что мы называем реальностью»[193]193
Планк Макс. Единство физической картины мира. Сборник статей. М., 1966, с. 48.
[Закрыть].
Подобное понимание реальности характерно для многих больших ученых нашей эпохи, имеющих дело не только с абстрактной теорией, но и с практикой изучения самой этой реальности[194]194
См. об этом: Гейзенберг В. Развитие интерпретации квантовой теории. – В кн.: Нильс Бор и развитие физики. М., 1958, с. 39 – 41.
[Закрыть].
Хотя учение об относительности в широком смысле (под воздействием более специальной теории относительности А. Эйнштейна) действительно является детищем науки XX столетия, однако истоки самого этого учения уходят, как я уже отмечал раньше, не только в прошлое столетие, но и в гораздо более ранние времена. Разумеется, это было еще иное понятие об относительности по сравнению с его современными различными истолкованиями.
В 1927 г. проф. Н.И. Новосадский в большой вводной статье к новому русскому переводу «Поэтики» Аристотеля писал:
«Уже Аристотелю было ясно, что слово получает свое определенное значение только в связи с другими словами в предложении»[195]195
Аристотель. Поэтика. Пер., введ. и примеч. Н.И. Новосадского. М., 1927, с. 13. Ср.: Morpurgo-Tagliabue G. La stilistica di Aristotele e lo strutturalismo, Lingue et stile. Bologna, 1967, N 1, c. 12 – 17.
[Закрыть].
И хотя в тексте «Поэтики» Аристотеля такой формулировки нет, но Н.И. Новосадский счел возможным именно так истолковать суждения античного мыслителя о подвижности значения слова в предложении. При этом автор предисловия был убежден, что подобный взгляд «правилен и в настоящее время». В комментарии характерно наречие только (значение выявляется «только в связи с другими словами»).
Обратимся теперь к гораздо более поздней эпохе – к эпохе позднего европейского Возрождения. Здесь проблема ставится иначе, как проблема взаимодействия частей и целого. Один из знатоков этого времени пишет:
«Человек той поры мыслил целостностями столь же универсальными, сколь мизерными были его действительные знания о них. Часть он мог воспринимать только как часть целого, в неразрывной связи с ним, через него… Свое положение в собственном доме он мог уяснить через положение короля в государстве, и наоборот… Если человек интересовался, какое положение занимает Солнце среди планет, то это вовсе не значит, что он был любителем астрономии… Пожалуй, никогда еще мысль о том, что все в мире взаимосвязано, не пользовалась столь всеобщим и чаще всего неосознанным признанием, как в XVI веке»[196]196
Барг M.A. Шекспир и история. M., 1976. c. 74.
[Закрыть].
Как видим, – и это очень важно, – понимание зависимости части от целого не всегда было признаком глубокого понимания законов природы и общества. Не умея осмыслить положение части в системе целого, человек той эпохи был склонен абсолютизировать целое.
В XIX столетии ситуация вновь меняется. Наука этого времени начинает пристально изучать теперь прежде всего отдельные объекты, подлежащие ее компетенции. Поэтому, как считают многие исследователи, в конце прошлого века уже возникает противоположная антиатомистическая концепция, выступающая против изолированного изучения частей, которые должны составлять сложное целое. Вновь складывается культ целого, культ принципа целостной структуры. Постепенно оформляется убеждение во всеобщей структурности всех вещей, явлений, понятий. Появляются и протесты против подобного осмысления структурности.
Как писал известный советский психолог Л.С. Выготский в предисловии к русскому переводу книги К. Кофки, уже в 30-х годах
«все кошки оказались серыми в сумерках этой всеобщей структурности: инстинктивные действия пчелы и разумные действия шимпанзе… Если восприятие курицы и действия математика одинаково структурны, то очевидно, что самый принцип, который не позволяет выделить различие, оказывается недостаточно расчлененным…»[197]197
Кофка К. Основы психического развития. М. – Л., 1934, с. XXI и XLVIII. См. также: Выготский Л.С. Мышление и речь. М., 1934 (в особенности гл. 1).
[Закрыть]
Возникла реальная опасность нерасчлененного истолкования самого принципа структурности применительно к разным наукам, имеющим дело с совершенно различными объектами. Появилась опасность утратить понимание специфики каждой науки в «сумерках всеобщей структурности».
Вот один из примеров подобного нерасчлененного истолкования структуры. Еще в 50-х годах в эксперименте психолога В. Келера кур выпускали на два поля – черное и серое, но кормили их постоянно на сером поле. Затем изменили цвет одного поля и выпустили кур теперь уже на серое и белое поля. Куры сразу же вышли не на серое поле, на котором раньше они получали пищу, а на белое. Следовало заключение: у кур возникла ассоциация относительности: они привыкли получать пищу на относительно более светлом поле. Следовало и второе заключение: не важен цвет поля (объективный фактор), а важно отношение между более светлым и менее светлым полем[198]198
Jakobson R., Halle М. Fundamentals of language. Mouton, 1956, c. 15.
[Закрыть]. При всей серьезности подобного эксперимента, все же неправомерно, во-первых, утверждать, что объективное различение разных видов цвета вообще несущественно для животных и, во-вторых, переносить подобный эксперимент на людей, у которых при полном понимании соотносительности разнообразных видов цвета, обнаруживается и столь же ясное понимание объективного существования каждого цвета в отдельности.
Как здесь ни существенна в обоих случаях категория отношения, она не может бросить тень на объективность самого наличия элементов, образующих данное отношение.
В научной литературе уже приводился другой пример. Когда, отвечая на вопрос, что такое «вагон-ресторан», подчеркивают – это вагон, который не помещается между двумя товарными вагонами, то подобный комментарий требует предварительного понимания функции (сущности) вагона-ресторана. Следовательно, в начале объективная сущность определяемого предмета (явления), а затем уже, как следствие из данной сущности, отношение объекта к другим объектам. Значение (сущность) определяет отношение, а не наоборот.
Все это весьма важно и для языка, и для теории языка. К сожалению, в наше время немногие лингвисты разделяют справедливый тезис В.В. Виноградова, сформулированный ученым еще в 1947 г.:
На мой взгляд, здесь следует выделить общее (основное) значение полисемантичного слова: именно это основное для данной эпохи значение обычно совсем не зависит от контекста, оно всегда «присутствует в сознании», тогда как периферийные, неосновные значения (сами по себе тоже очень важные) могут возникать в нашем сознании и сами по себе, и под воздействием того или иного контекста. В этом же плане аналогичную мысль точно формулирует польский лингвист Е. Курилович:
«Главное значение слова (общее или основное значение. – Р.Б.) – это то, которое не определяется контекстом, в то время как остальные значения к семантическим элементам главного значения прибавляют еще и элементы контекста»[200]200
Курилович Е. Очерки по лингвистике. М., 1962, с. 246. – В этом плане представляет интерес сравнительно новая область филологии, так называемая лингвистика текста, о задачах которой см.: Dressler W. Einführung in die Textlinguistik. Tübingen, 1972, c. 12 – 20.
[Закрыть].
Ни один сторонник концепции абсолютной релятивности слова никогда не согласится ни с первым, ни со вторым из приведенных утверждений. Между тем оба эти тезиса безусловно справедливы, причем второй точнее передает понятие частичной релятивности слова, чем первый. Оба эти тезиса решительно и принципиально противостоят концепции абсолютной релятивности слова, согласно которой значение каждого слова бытует лишь в определенном контексте, за пределами которого словá вообще ничего не выражают и ничего не обозначают.
Трудность проблемы заключается, однако, в том, что общее значение слова механически не складывается из его отдельных значений. Больше того. Отдельные значения могут далеко «уходить» от общего значения. Задача исследователя каждого конкретного языка или группы языков заключается в том, чтобы по возможности установить своеобразную диалектику общего значения слова и его отдельных значений на каждом этапе бытования анализируемых языков.
Концепция объективного существования слова и языка в целом противостоит концепции их абсолютной релятивности. Напомним при этом, что первая (материалистическая) концепция нисколько не отрицает важности учета как частичной релятивности значения слова, так и частичной релятивности грамматических категорий. Таковы два противоположных истолкования самого принципа релятивности в системе национальных языков.
11
Когда говорят, что система языка организует его материю, когда подчеркивают, что отношения в языке немыслимы без элементов, формирующих подобные отношения, тогда следует помнить и об историческом процессе развития самого понятия о конкретных фактах.
А.Я. Гуревич, например, отмечает, что за последнее столетие понятие исторического факта прошло сложный путь
«от наивной веры в реальность и вещественность всякого факта, в его атомарную простоту и однозначную объективность интерпретации… через осознание сложности состава исторического факта, его многозначности и возможности его различных истолкований, к пониманию исторического факта как конструкции, наконец, к полному субъективизму и к идее невозможности понять прошлое… На смену фетишизации исторического факта реалистами натуралистической школы пришла полнейшая мистификация этого понятия абсолютными релятивистами»[201]201
Гуревич А.Я. Что такое исторический факт? – В кн.: Источниковедение. М., 1969, с. 77.
[Закрыть].
Понятие факта менялось не только исторически, но и логически. Один из виднейших представителей позитивизма писал:
«Факт, в моем понимании этого термина, может быть определен только наглядно. Все, что имеется во вселенной, я называю фактом. Солнце – факт, переход Цезаря через Рубикон был фактом, если у меня болит зуб, то моя зубная боль есть факт…»[202]202
Рассел Бертран. Человеческое познание. Его сферы и границы. М., 1957, с. 117.
[Закрыть]
Как видим, в некоторых направлениях современной философии обнаруживается стремление либо взять под сомнение само наличие самых разнообразных материальных фактов (уже знакомый нам абсолютный релятивизм), либо уравнять принципиально разнородные факты (Солнце и переход Рубикона) и тем самым бросить тень на убеждение, согласно которому многообразные науки имеют дело с многообразными фактами, во многом несводимыми друг к другу (поэтому Солнце и переход Рубикона гетерогенны как факты). Наука о языке имеет дело со своими фактами – со звуками разных языков мира, с грамматическими системами в их смысловом и формальном выражении, со словами и их значениями и т.д. Во всех этих случаях наука о языках опирается на факты самих языков, на их звуковую, грамматическую и лексическую материю. Поэтому общая теория «значения и отношения» в науке о языке предстает как теория взаимодействия между материей естественных языков и теми отношениями, которые и организуют эту материю, и сами зависят от нее.
Вместе с тем следует постоянно учитывать, что понятие материи языка, как и понятие языкового факта (языковых фактов), в наше время предстают как понятия гораздо более сложные, чем это представлялось младограмматикам в конце минувшего столетия. Само явление взаимодействия категории значения и категории отношения в лексике и в грамматике осложнило наши представления о материи языка.
В предшествующей главе я уже вспоминал прекрасную работу С. Карцевского, который в 1929 г. писал:
«Если знаки языка были бы неподвижны и каждый из них имел лишь одну функцию, то язык превратился бы в простое собрание этикеток. Вместе с тем невозможно представить себе живой язык, знаки которого оказались бы настолько подвижными, что их семантика определялась бы одним контекстом»[203]203
Travaux du cercle linguistique de Prague. Prague, I, 1929, c. 88.
[Закрыть].
Действительно, всякий национальный язык, в особенности язык с большой культурно-исторической традицией, полифункционален. Как общее правило, его слова и грамматические категории многозначны и способны к разнообразным обобщениям. И хотя контекст оказывает влияние на значения слов, подобное влияние нисколько не препятствует словам сохранять свои общие значения и вне той или иной ситуации, независимо от конкретного окружения.
Категория отношения воздействует на категорию значения, но ею же и определяется.
После всего сказанного можно так определить общее (или основное) значение слова, общее (или основное) значение грамматической категории: это такое значение, которое контекстно не обусловлено и которое выделяется говорящими или пишущими на данном языке людьми (как на языке родном) обычно раньше других значений слова, раньше других значений данной грамматической категории[204]204
Нужно признать неправомерными утверждения тех лингвистов, которые рассматривают выделение общего (основного) значения слова как «пережиток доструктурной лингвистики» (см., например: Semiotica. Mouton, 1974, N 1, с. 95). Структурная лингвистика не имеет права не считаться с реальными фактами естественных языков народов мира.
[Закрыть].
Итак, в главе была сделана попытка показать, что:
1) открытие частичной релятивности категории значения в лексике и грамматике привело к оформлению двух противоположных концепций языка в нашу эпоху; это открытие в одних случаях (первая концепция) стало стимулировать более глубокое изучение самой категории значения в ее взаимодействии с категорией отношения, в других же случаях (вторая концепция) упомянутое открытие привело к доктрине абсолютной релятивности самого языка, к представлению о языке как системе, бытующей лишь в конкретной ситуации;
2) как представляется автору, первая концепция, учитывающая новейшие достижения науки, вместе с тем остается концепцией последовательно материалистической, тогда как сторонники второй концепции, также стремящиеся осмыслить все новое, вместе с тем делают неправомерные выводы, объявляя язык ненаблюдаемым, отказывая ему в объективной реальности его же собственного существования. Превращая частичную релятивность языковых категорий в релятивность абсолютную, вторая концепция тем самым становится концепцией неприемлемой;
3) как представляется автору, непримиримая антиномия отдельных единиц и отношений между ними в такой науке, как языкознание, – выдуманная антиномия. Только при неглубоком подходе может показаться, что единицы (если сохранить этот условный термин) и отношения между ними бытуют в языке независимо друг от друга. Говорят: единицы языка (в фонетике, в лексике, в грамматике) вне системы самого языка не существуют. Совершенно справедливо. Но при этом нельзя забывать, что и система (структура) языка сама по себе, без единиц, из которых она слагается и которые она же организует, оказывается системой-пустышкой, системой-мифом. Какого-либо естественного языка, состоящего из «чистых отношений», человечество не знает и не может знать до тех пор, пока язык остается средством общения людей, средством передачи их мыслей и чувств.
Автор сознает: проблема взаимодействия категории значения и категории отношения и в самих естественных (национальных) языках и в науке об этих языках – большая и сложная проблема. Она ждет дальнейших разысканий на материале различных языков и в их современном состоянии, и в их историческом прошлом.
