Текст книги "Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени"
Автор книги: Рубен Будагов
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Заключительные замечания
В работе была сделана попытка показать, что широко распространенное мнение, согласно которому существует будто бы единая современная лингвистика, противопоставленная старой, несовременной лингвистике, совсем не соответствует действительности. Современная лингвистика – весьма неоднородная область знания. Это наука, в которой наблюдается острая борьба разных, нередко противоположных теоретических концепций. То же следует сказать и о лингвистике в ее прошлом состоянии: борьба мнений по кардинальным вопросам самой этой науки всегда наблюдалась и раньше. Все это вполне закономерно, если учесть сложный характер самого объекта изучения – человеческого языка во всем многообразии его функций и его назначения.
Вместе с тем исследователь обязан понимать, в чем смысл подобной борьбы и с какими теориями языка он имеет дело в нашу эпоху. Задача предшествующих глав заключалась отнюдь не в том, чтобы проанализировать все современные теории языка (для этого был бы необходим целый ряд публикаций). Задача автора была гораздо скромнее. В книге сделана попытка показать, как весьма различное понимание природы языка сказалось в трактовке отдельных проблем лингвистики. Вместе с тем автор стремился установить зависимость в освещении тех или иных лингвистических и, шире, филологических проблем, от общих философских устремлений разных ученых. Предложен, как предполагает автор, опыт рассмотрения борьбы материалистической концепции языка с иными, весьма пестрыми лингвистическими доктринами нашего времени.
Наша эпоха – эпоха взаимодействия разных наук. Это бесспорно. Но – и об этом часто забывают – не только гуманитарные науки многое воспринимают от математических наук, от наук о природе, но и сами гуманитарные науки, с их острыми теоретическими проблемами, оказывают плодотворное влияние на другие, негуманитарные науки. На мой взгляд, только так следует понимать взаимодействие (именно взаимное воздействие) наук в нашу эпоху. Вместе с тем необходимо всегда помнить, что идеологические проблемы гуманитарных дисциплин приобретают особое значение в наше время. При всей важности изучения всевозможных технических средств естественных языков нельзя считать, что анализ подобных средств сам по себе обеспечивает высокий научный уровень соответствующей теории. Следует строго различать теорию естественных языков и теорию искусственных кодов, сооружаемых для тех или иных, нередко весьма важных практических и теоретических целей[387]387
За последние годы опыты «подгонки» естественных языков человечества к искусственным кодам проводились неоднократно. См., например: Ty Pak, Semantics and grammar. A review of recent theories. – Semiotica. Mouton, 1976, № 4, c. 315 – 317. Совсем в другой связи один из наших выдающихся филологов писал о наследии акад. В.М. Жирмунского:
«Это философское литературоведение, которое воинственно противостоит попыткам механизировать, шаблонизировать, обезличить нашу науку, кибернетизировать, умертвить ее»
(А.В. Чичерин. В.М. Жирмунский и легенда о Фаусте. – Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1973, № 2, с. 131). В этом плане языкознание несколько отличается от литературоведения, но шаблонизировать богатейшие национальные языки с их безграничными выразительными (в самом широком смысле) возможностями так же неразумно, как и шаблонизировать национальные литературы. Искусственные же языки или коды не только можно, но и необходимо шаблонизировать.
[Закрыть].
В книге была сделана попытка показать несостоятельность обычного противопоставления «точных и неточных наук» и установить функциональный характер самого понятия точности. Большое внимание было уделено социальным проблемам языка и науки о языке. Традиционное сведение социальных аспектов языка лишь к внешним проблемам лингвистики представляется автору концепцией, безжалостно обедняющей науку о языке. В работе отмечено, что такие важнейшие положения материалистического языкознания, как «общественная природа языка», «органическая связь языка и мышления» и некоторые другие, должны не декларироваться, а обосновываться на конкретном материале самых разных языков.
Вслед за Ю.Я. Барабашем хотелось обратить внимание еще на одну проблему. Сторонники ортодоксального структурализма часто обвиняют своих противников в непонимании роли абстракции в современной науке. Они напоминают о существовании знаменитых героев Фонвизина, госпожи Простаковой и ее сына Митрофана, которые тоже не уяснили себе значения самых элементарных абстракций. Подобный полемический прием уже справедливо был назван «тактикой упреждающего удара»: вы с нами не согласны, так вы оказываетесь в одной компании с госпожой Простаковой[388]388
Барабаш Ю.Я. Алгебра и гармония. О методологии литературоведческого анализа. М., 1977, с. 36 и след. – В рассказе Юрия Нагибина (Наш современник, 1977, № 6, с. 101 – 136) его персонаж, физик по специальности, иронизируя над гуманитарными знаниями, считает противников своих идей настоящими Митрофанушками (он так их и называет), не понимающими роли абстракции в науке. При этом обычные национальные языки народов мира им же объявляются «языками обывателей».
[Закрыть]. На подобный полемический выпад, если его рассматривать все же серьезно, можно ответить с помощью разграничения, предложенного еще Гегелем: в науке имеются разумные и неразумные абстракции, разумные и неразумные сравнения. Такого рода угрозами трудно продвинуть какую бы то ни было науку вперед.
Автор убежден, что лингвистику наших дней лишь при поверхностном подходе можно изобразить в виде лагеря структуралистов и лагеря антиструктуралистов. В действительности проблема гораздо сложнее. Она определяется тем, кáк в разных концепциях языка осмысляется природа языка и его функции, кáк истолковывается структура (система) языка и какúе выводы и заключения из подобных толкований предлагаются учеными. Именно здесь наблюдается острая борьба между разными теоретическими доктринами, опирающимися на столь же различные методологические постулаты[389]389
Подробно об этом, с анализом конкретного материала см.: Будагов Р.А. Система и антисистема в науке о языке. ВЯ, 1978, № 4.
[Закрыть].
Современные теоретические споры осложнены тем, что основной философский вопрос (первичность материи или первичность сознания) иногда осмысляется так, что приводит представителей некоторых идеалистических концепций к выступлению против первичности сознания (так поступают, например, иррационалисты). Подобные ученые иной раз готовы признать природу (материю) первичной, но с тем непременным условием, чтобы сама природа истолковывалась как совокупность данных опыта. Вот почему перед исследователем всякий раз возникает необходимость показать, какóе содержание вкладывается в понятие первичного или в понятие вторичного. Все это весьма важно и для теоретических споров о природе языка, как было показано в предшествующих главах книги.
Разумеется, лингвистика нашего времени успешно пользуется разными методами исследования языка. И это вполне закономерно. Вместе с тем необходимо понимать, что все эти методы должны служить одной цели – глубокому анализу самой природы языка и его функций. Этим материалистическая наука о языке принципиально отличается от концепции «плюрализма причин и методов», от эклектизма, характерного для представителей различных пестрых направлений в современной лингвистике. Глубокий монизм не исключает многообразия методов изучения языка, но подчиняет эти методы самому принципу монистического осмысления природы языка и его важнейших, имеющих первостепенное социальное значение, функций.
Разумеется, никто из филологов не имеет права претендовать на монополию марксистской теории, но сохранить верность знамени этой теории автор книги стремился по мере своего разумения.
Свыше ста лет тому назад К. Маркс писал Ф. Энгельсу:
Хотелось продемонстрировать, какое значение это справедливое замечание имеет и для теории языка в целом, и для теории литературных языков, в частности и в особенности. Человеческая природа языка всегда и всюду дает о себе знать, даже тогда, когда исследователи анализируют его, казалось бы, чисто технические средства.
Приложение.
Заметки о русском языке в современном мире
1
Как это и ни странно, положение русского языка среди языков мира только в самое последнее время стало привлекать к себе специальное внимание исследователей. До этого лишь отдельные ученые, и прежде всего акад. М.П. Алексеев, тщательно и успешно занимались и занимаются изучением этого вопроса, весьма важного во многих отношениях[391]391
Библиографию работ М.П. Алексеева на эту тему см. в библиографическом издании: «Михаил Павлович Алексеев». М., 1972. См. также сб.: Русский язык в современном мире. Под ред. Ф. Филина, В. Костомарова, Л. Скворцова. М., 1974 и «Русский язык за рубежом» (журн. выходит с 1967 г.). Новейшие данные о большом интересе к русскому языку в разных странах мира приводятся в статье Кузьмина Е.Г. Уроки русского языка по московскому радио. – Вестник МГУ. Журналистика, 1976, № 1. с. 45 – 55. – С 1969 г. проводятся международные конгрессы преподавателей русского языка и литературы (в 1969 г. в Москве, в 1973 г. в Варне, в 1976 г. в Варшаве). См. также сб.: Восприятие русской культуры на Западе. Очерки. Л., 1975, с. 278.
[Закрыть]. Гораздо больше анализировалась другая проблема, впрочем тесно связанная с языком, – проблема влияния тех или иных больших русских писателей на мировую литературу, на литературные направления в разных странах. В таком плане возникали исследования о Тургеневе и Достоевском, о Льве Толстом и Горьком, о Чехове и Шолохове и о других писателях.
Что касается русского языка и его положения среди языков мира, то до сих пор эта проблема обычно исследовалась в одном направлении: какие слова русского происхождения проникли в тот или иной иностранный язык, насколько прочно они там «обосновались», какими словарями зарегистрированы, в каких текстах и у каких писателей встречаются. Иногда речь идет не только об отдельных словах, но и об отдельных словосочетаниях. Статьи и заметки на эту тему появлялись и появляются в разных изданиях.
Спору нет. Подобное изучение слов русского происхождения в языках мира представляет большой интерес, и разыскания в этом направлении следует продолжить. Однако в последующих строках я попытаюсь иначе подойти к проблеме «русский язык в современном мире», обратив внимание прежде всего на некоторые теоретические вопросы, возникающие при контакте языков вообще и при воздействии русского языка на языки мира – в частности и в особенности.
В 1896 г. В.И. Ленин, отмечая большой интерес к России у К. Маркса и Ф. Энгельса, подчеркивал, что оба они знали русский язык и читали книги на русском языке[392]392
Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 13. – Новые данные о книгах на русском языке в библиотеке Карла Маркса и с его пометками см.: Молчанов В. Правда, 1977, 6 мая.
[Закрыть]. Ленин связывал подлинный интерес к определенной стране со знанием языка ее народа. Другими словами: без знания языка (в первую очередь без уменья читать книги на данном языке) трудно говорить о серьезном изучении истории и культуры (в широком смысле) народа, говорящего на этом языке. Так возникает более общий вопрос: в какой степени интерес к России и к СССР сопровождается интересом к русскому языку как к первому среди других равных языков нашей страны?
В такой постановке эта проблема и старая, и новая одновременно. Старая – уже обсуждалась, новая – возникает всякий раз, когда речь идет о культуре и языке русского народа.
В эпоху Пушкина, в частности, велись горячие споры о том, можно ли сочинения Байрона (весьма популярные в то время) изучать по переводам или о них можно судить по-настоящему, только читая их в подлиннике?[393]393
Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Из истории романтической поэмы. М., 1924, с. 34 и след.; Холмская О. Пушкин и переводческие дискуссии пушкинской поры. – В кн.: Мастерство перевода. 1962. М., 1963, с. 305 – 320.
[Закрыть]. Этот спор, разумеется, так и не был закончен, но его обсуждение в определенную эпоху весьма знаменательно: как понимать знание культуры народа (художественная литература – одна из важнейших ее частей), в какой степени подобное знание обусловлено или не обусловлено, или лишь частично обусловлено, знанием соответствующего языка? С тех пор как культуру народа научились сознательно связывать с его языком (в Западной Европе и в России – конец XVIII – начало XIX в.), подобные вопросы рождались неоднократно.
В 60-х годах прошлого столетия на протяжении ряда лет в мадридском высшем учебном заведении (Ateneo de Madrid) преподавал русский язык испанцам Константин Лукич Кустодиев. Мы не знаем, как он преподавал и какими учебными пособиями пользовался, но Кустодиев был убежден, что нельзя понять современных ему русских писателей без знания русского языка. В одном из писем своему корреспонденту в Москве Кустодиев сообщал в 1869 г.:
«Здешнее ученое общество Атеней, где я состою членом, пригласило меня читать лекции, громко говоря, а попросту учить русскому языку с публичной кафедры… Думаю, что не вредно, если наш язык будет знать лишний человек на Западе… Как пойдет дело…, напишу вам. Испанским языком я владею…»[394]394
Алексеев М.П. Очерки истории испано-русских литературных отношений XVI – XIX вв. Л., 1964, с. 211. О русских «темах» в испанской литературе см.: Балашов Н.И. Испанская классическая драма в сравнительно-литературном и текстологическом аспектах. М., 1975, с. 7 и след.
[Закрыть]
Дошедшие до нас письма Кустодиева доказывают, что в Мадриде ему была предоставлена возможность «свободы выбора»: либо читать лекции о русских писателях (в частности, о Пушкине, Гоголе, Тургеневе), либо преподавать русский язык. Весьма знаменательно, что Кустодиев начинает с языка. Даже в сознании мало кому известного скромного чиновника 60-х годов прошлого столетия ясно вырисовывался путь: от знания языка к знакомству с культурой, в частности – к знакомству с великими художественными произведениями, созданными на данном языке.
Не говоря даже о том, что перевод (в том числе и отличный) не равен оригиналу, в особенности, если речь идет о больших писателях, следует учитывать и состояние переводческого «дела» в определенной стране и в определенную эпоху.
Когда в 1854 г. Э. Шаррьер впервые перевел на французский язык «Записки охотника» Тургенева, то в переводе книга называлась «Воспоминания русского дворянина, или картины современной жизни дворянства и крестьян в русских провинциях»[395]395
Мериме Проспер. Статьи о русских писателях. М., 1958, с. 85.
[Закрыть]. Произвольные переводы выходили не только в прошлом веке. Они появляются и в нашем столетии. В 20-х годах, в частности, очень вольно переводились на испанский язык многие русские классические произведения. В Испании и Латинской Америке «Отцы и дети» Тургенева долго были известны под названием «Нигилист», а «Бедные люди» Достоевского – под названием «Тайные трагедии» («Tragedias oscuras»)[396]396
Рахманов В.В. Русская литература в Испании. – В кн.: Язык и литература. Л., 5, 1930, с. 329 и след.
[Закрыть]. При сличении подобных «переводов» легко обнаружить, что искажались при этом не только названия произведений, но – это еще серьезнее! – и текст самих сочинений. Переводчиками русских повестей и романов нередко оказывались люди, плохо владевшие русским языком.
Разумеется, когда за переводы брались не случайные лица, а подлинные мастера своего дела, результат оказывался совсем иным. Как известно, почти параллельно с Шаррьером русских писателей переводил на французский язык и П. Мериме. Если в первом случае наблюдалось невнимательное отношение к русскому тексту, то во втором – пристальное и глубокое внимание к тексту. Переводя «Пиковую даму» Пушкина, Мериме неточно передал одно из предложений на французский язык. Впоследствии, когда обратили его внимание на ошибку, писатель очень огорчился. У Пушкина: «Томский закурил, затянулся и продолжал». Мериме не понял значения затянулся и передал текст иначе: «Томский закурил, затянул кушак и продолжал»[397]397
Временник Пушкинской комиссии, 4 – 5. М., 1939, с. 342.
[Закрыть].
Таким образом, когда речь идет о том, в каком соотношении находятся два фактора – знание языка подлинника и искусство перевода, – то ответ на этот вопрос находится в прямой зависимости не только от степени знания языка оригинала, как обычно считают, но в еще большей степени от чувства социальной ответственности переводчика. Одного первого условия недостаточно. Можно хорошо знать язык оригинала и переводить все же плохо: если речь идет о переводе художественного произведения, то, как известно, необходимо еще и литературное дарование (переводчик знакомит свою страну с культурой другой страны), если же речь идет о «деловом тексте», то, как минимум, необходимо чувство ответственности (в обоих случаях, разумеется, и хорошее знание языка оригинала).
С этой точки зрения история переводов на различные языки, прежде всего на наиболее распространенные языки народов мира, великих русских художественных произведений XIX – XX вв., к сожалению, еще никем не написана.
Разумеется, когда укрепляется искусство «точного перевода», тогда знание литературы может «обгонять» знание языка. Так, например, современные переводы сочинений Достоевского, Льва Толстого, Горького на языки мира, конечно, «обгоняют» знание русского языка в соответствующих странах. Но этот вопрос не решается так просто, как кажется с первого взгляда. Многое здесь зависит от взаимодействия культур. Так, например, проблема перевода французских писателей в России в начале XIX в. не стояла так остро, как, например, проблема перевода Гомера: французский язык был достаточно широко распространен среди русской читающей публики того времени, а древнегреческий язык был и остается доступным лишь небольшой группе специалистов. Поэтому проблема «русского текста Вольтера» в эпоху Пушкина не стояла так остро, как проблема «русского текста Гомера»[398]398
Специально о переводах Гомера: Егунов А.Н. Гомер в русских переводах XVIII – XIX веков. М. – Л., 1964, с. 3 и след.
[Закрыть].
Следует всегда помнить о большой социальной роли хороших переводов. Л. Брандль, характеризуя давно уже ставший классическим полный перевод на немецкий язык сочинений Шекспира, выполненный в начале прошлого века А. Шлегелем и Л. Тиком, подчеркивал, что переводчики настолько прояснили все темные места Шекспира, что изучать тексты английского драматурга без учета этого перевода теперь невозможно[399]399
Brandl A. Shakespeare and Germany. London, 1913, p. 11.
[Закрыть]. По-видимому, нечто подобное можно сказать и о некоторых русских переводах Шекспира, выполненных М. Лозинским, М. Кузьминым, Б. Пастернаком, о русском тексте новелл Боккаччо, созданном акад. А.Н. Веселовским[400]400
См. об этом: Будагов P.A. Академик A.H. Веселовский как переводчик Боккаччо. – Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1958, № 4, с. 343 – 353.
[Закрыть].
И все же взаимоотношения между художественным переводом, степенью владения языком оригинала и дарованием переводчика остаются и в наше время весьма сложными. В 1949 г. в ГДР был объявлен конкурс на лучший новый перевод знаменитого «письма» Татьяны к Онегину из «романа в стихах» Пушкина. Как отмечалось в оповещении об этом конкурсе, существующие переводы «не достигают крылатой легкости пушкинского стиха, яркости оригинала, своеобразия его ритма, необычной образной силы, выразительной меткости». Итог конкурса оказался все же печальным. Жюри рассмотрело 241 представленный перевод, но не сочло возможным ни один из них отметить первой премией[401]401
Алексеев М.П. «Евгений Онегин» на языках мира. – В кн.: Мастерство перевода. М., 1965, с. 283. – Роль хороших переводов в знакомстве с культурой того или иного народа высоко ценили многие выдающиеся писатели. В 1877 г. И.С. Тургенев перевел на русский язык две новеллы своего друга Г. Флобера. В письме к М.М. Стасюлевичу Тургенев так отзывался о своем переводе:
«Изо всей моей литературной карьеры я ни на что не гляжу с большей гордостью, как на этот перевод. Это был tour de force заставить русский язык схватиться с французским и не остаться побежденным»
(см. об этом: Клеман М. И.С. Тургенев – переводчик Г. Флобера – В кн.: Г. Флобер. Собр. соч., в 10-ти т. Т. 5. М. – Л., 1934, с. 143).
[Закрыть].
Как это и ни парадоксально с первого взгляда, удельный вес переводов с одного языка на другой не всегда находится в прямо пропорциональном отношении к степени знания того или иного иностранного языка в данной стране. Подобное отношение может быть и обратно пропорциональным. Так, например, высокая степень знания русского языка в таких странах, как Болгария или Польша, может соответственно уменьшать степень необходимости тех или иных переводов. Лев Толстой и Максим Горький издаются в Болгарии и Польше не только в переводах на болгарский и польский языки, но и в русских оригиналах. Подобно этому и у нас в стране Диккенс или Бальзак, например, публикуются не только в русских переводах, но и в оригинале, соответственно на английском и французском языках.
Зависимость между степенью знания языка и широтой распространения переводов с этого же языка может быть разной и далеко не всегда односложной. Если до сих пор переводы с русского языка (не только художественной, но и научной литературы) обычно редко вызывали интерес к изучению самого русского языка, то в последние десятилетия первый процесс стал усиливать второй процесс. Казалось бы хорошие современные переводы должны были уменьшить интерес к русскому языку как таковому («я могу читать Толстого и Горького, Плеханова и Ленина в переводах на мой родной язык»). Между тем в действительности очень часто сейчас наблюдается другое: познакомившись с Толстым или Горьким в переводе, читатели начинают понимать, как важно знать язык того народа, представители которого создают такие произведения.
Здесь возникает и другая теоретическая проблема. Справедливо подчеркивая специфику подлинно художественных произведений, отмечая, что она «…отнюдь не сводится к особенностям тех или иных языков, на которых произведения созданы», М.Б. Храпченко делает, на мой взгляд, не вполне правомерный вывод: «Толстой на разных языках остается Толстым»[402]402
Храпченко М.Б. Семиотика и художественное творчество. – Вопросы литературы, 1971, № 9, с. 74 – 75.
[Закрыть]. Между тем русский текст, например, «Войны и мира» все же во многом отличается даже от превосходных переводов этого романа на английской или японский языки. Я уже не говорю о стихах великих поэтов: Пушкин и Маяковский сохраняют огромную силу воздействия прежде всего на русском языке, а переводчики могут лишь стремиться в той или иной степени передать своим читателям часть подобной силы воздействия. Именно поэтому произведения великих русских писателей переводятся не один раз на тот или иной национальный язык, подобно тому, как и у нас появляются все новые и новые переводы на русский язык сочинений Данте или Шекспира, Гюго или Гёте. Этим, в частности, определяется огромная роль хороших переводов в истории культуры разных народов. Нельзя при этом забывать и о роли языка в общении между народами[403]403
Чичерин А.В. Идеи и стиль. М., 1968 (особенно гл. «Содержательность поэтической формы»). О трудностях воссоздания «русского текста» Шекспира см., в частности: Смирнов А.А. Из истории западноевропейской литературы. М. – Л., 1965, с. 209 – 218. – Еще в 20-е годы специалисты отмечали, что перевод индийских Вед на любой европейский язык требует от переводчика не только понимания «кусков» текста, но и уменья так или иначе его интерпретировать в целом (Шор Р.О. Ведийские заметки. К вопросу о принципах ведийской интерпретации. – Уч. зап. Российской Ассоциации научно-исследовательских ин-тов общественных наук, т. I. М., 1927, с. 110 – 115).
[Закрыть].
Валентин Катаев вспоминает о своем знакомстве с И.А. Буниным («Новый мир», 1967, № 3, с. 49):
«Я все время делал попытки сказать Бунину что-нибудь особенно для него приятное. – Иван Алексеевич, Вас, вероятно, много переводили на иностранные языки? – Боже мой! – раздраженно ответил он. – Ну, посудите сами: у меня, например, один рассказ начинается такой фразой: На Фоминой неделе в ясный, чуть розовый вечер, в ту прелестную пору, когда… Попробуйте-ка это сказать по-английски или по-французски, сохранить музыку русского языка, тонкость пейзажа. В ту прелестную пору, когда… Невозможно. А что я стóю без этого?»
Таково свидетельство очень большого мастера.
Перед исследователями русского языка возникает новая задача. Необходимо показать, как интерес к русской художественной и научной литературе, интерес к нашей стране в целом, повышает и интерес к русскому языку, к его изучению в различных странах мира.
2
Не менее важная проблема может быть сформулирована так: когда, в какие эпохи, интерес к русскому языку за рубежом повышался и в какие эпохи понижался. В наше время интерес к русскому языку как к первому языку Страны Советов велик во многих странах. И это понятно. Но как обстояло дело в прошлом? Почему подобный интерес в истории может быть охарактеризован как бы «волновой теорией»: то он усиливался, то ослаблялся?
В Англии, например, стремление изучить русский язык оказалось велико уже в XVI – XVII столетиях. Сама королева Елизавета была не прочь говорить по-русски. Но этот интерес определялся прежде всего коммерческими соображениями: в то время Англия вела выгодную для себя торговлю с Россией[404]404
Алексеев М.П. Английский язык в России и русский язык в Англии. – Уч. зап. ЛГУ. Сер. филолог. наук, 1944, № 9, с. 77 и след.
[Закрыть]. Вместе с тем возникшее в Англии внимание к русскому языку имело важные последствия и для самого русского языка, для его истории. В 1619 – 1620 гг. Р. Джемс создает свой «Русско-английский словарь» («Dictionariolum Russico-Anglicum»), а в 1696 г. была обнародована на латинском языке «Русская грамматика» («Grammatica Russica»), принадлежащая перу Г. Лудольфа. Эта грамматика сыграла важную роль не только в истории изучения русского языка за рубежом, но и в истории различных опытов описания русского языка в ту эпоху[405]405
Лудольф Генрих Вильгельм. Русская грамматика. Оксфорд, 1696. – Переизд., пер., вступ. статья и примеч. Б.А. Ларина. Л., 1937. См. также: Парижский словарь московитов. Париж, 1586. – Пер. исслед. и коммен. Б.А. Ларина. Рига, 1948.
[Закрыть].
В следующем, в XVIII столетии в Англии наблюдается падение внимания к русскому языку. Вначале XIX в. ситуация немного изменяется. Известную роль в распространении сведений о русском языке и русской литературе не только в Англии, но и в Америке сыграла антология русской поэзии в переводе Д. Боуринга, вышедшая в 1821 г. в Лондоне, а затем, через год, переизданная в Бостоне. Книга содержала переводы из произведений М. Ломоносова, Н. Карамзина, Г. Державина, В. Жуковского, И. Крылова, К. Батюшкова, И. Богдановича и др. В предисловии к своей антологии Д. Боуринг писал о русском языке, как о «языке гармоничном, полном ритма, разнообразном по звучанию и обладающем всеми необходимыми поэтическими достоинствами». Составитель книги называл «русский язык одним из наиболее богатых, если не самым богатым языком Европы»[406]406
Болховитинов H.Н. Русско-американские отношения 1815 – 1832 годов. М., 1975, с. 625. См. интересную рецензию Б. Марушкина на эту монографию: Новый мир, 1976, № 3, с. 279 – 282.
[Закрыть].
Затем интерес к русскому языку в Англии вновь уменьшается, а с конца прошлого столетия резко увеличивается. Этому увеличению интереса способствовали английские переводы сочинений Достоевского, Льва Толстого, Горького. Произведения Пушкина, Лермонтова и Гоголя не вызвали процесса, аналогичного тому, который позднее возник в Англии в связи с публикацией английских переводов русских классиков второй половины минувшего столетия. Сочинения этих авторов затрагивали еще более широкий круг «общечеловеческих проблем» даже сравнительно с творчеством Пушкина и Гоголя.
Хочу подчеркнуть важность изучения вопроса, условно названного здесь «теорией волн». Необходимо установить социально-исторические причины роста интереса к русскому языку в одну эпоху и в одной стране и причины спада подобного интереса в другую эпоху и в другой стране («теория волн»). Простой ссылкой на торговые или культурные интересы (хотя они, разумеется, тоже существенны) здесь обойтись нельзя. Возникают добавочные вопросы: какие именно практические и культурные интересы вызывали и вызывают внимание к русскому языку, кáк подобные интересы преломляются в обществе, в среде его различных классов в одну эпоху и кáк – в другую эпоху?
Здесь же закономерен и иной вопрос – восприятие особенностей русского языка с позиции родного языка. В той же Англии, в минувшем столетии, русский язык воспринимался людьми, его в той или иной степени знавшими, как язык, который будто бы требует особо четкой артикуляции каждого слова. В противном случае, без соблюдения этого условия, русский язык «на слух» понять очень трудно. Так, в частности, думал В. Рольстон (1828 – 1889), автор ряда учебников русского языка и его страстный пропагандист[407]407
О В. Рольстоне как популяризаторе русского языка и русской литературы в Англии см.: Фет А.А. Мои воспоминания, II. М., 1899, с. 215 – 216.
[Закрыть]. Любопытно, что совершенно независимо от Рольстона и на 50 лет раньше его, примерно об этом же писала госпожа Сталь в своей книге «Десятилетнее изгнание», впервые посмертно опубликованной в 1821 г. Недолго побывав в России в период своего изгнания из Франции, Сталь, отдавая должное «приятности и звучности русского языка», вместе с тем подчеркивала:
«В русском языке есть что-то металлическое, слышатся словно удары по меди».
Она же связывала возможность понять звучащую русскую речь с отчетливой артикуляцией каждого отдельного слова[408]408
Литературное наследство, 33 – 34. М., 1939, с. 271. Ср. также материалы в статье: Долобко М.Г. Юрий Крижанич о русском языке. – В кн.: Советское языкознание. Л., № 3, 1937, с. 7 и след.
[Закрыть].
Любопытно, что в сознании представителей двух разных языков, английского и французского, русский язык воспринимался одинаково как язык, будто бы требующий особо четкой артикуляции каждого слова. С этим согласуется и мнение Байрона, который в своем «Дон Жуане» (песнь 7, строфа 15), говоря о трудности усвоения русского языка, подчеркивал специфическое для него (как казалось поэту) скопление согласных. Чтобы преодолеть подобную трудность, четкая артикуляция могла прийти на помощь[409]409
«And Tschitsshakoff, and Roguenoff, and Chokenoff, And others of twelve consonants apiece».
[Закрыть].
Впрочем здесь многое зависело и от того, какие языки между собой сравнивались. Когда композитор Ш. Гуно сопоставлял французский текст либретто своего «Фауста» с итальянским переводом этого текста, то Гуно отдавал предпочтение оригиналу. Композитору казалось, что слишком большое скопление гласных в тексте, звучащем на итальянском языке, сравнительно с гласными текста, звучащего по-французски, мешает восприятию музыки. По мысли Гуно, язык не должен «перехватывать» функцию музыки: музыкальность – свойство прежде всего музыки, а не языка. Итальянский язык своими гласными звуками как бы нарушает подобное распределение функций между языком и музыкой и тем самым осложняет проблему[410]410
Гюйо M. Искусство с социологической точки зрения. СПб., 1891, с. 125. См. также сб.: Литература и музыка. Под ред. Б.Г. Реизова. Л., 1975.
[Закрыть]. Как видим, понятие «музыкальности языка» и ассоциация этого понятия с количеством звучащих гласных во многом зависела от того, какие языки между собой сравнивались и кто проводил подобное сравнение. Все это подчеркивает изменчивость критериев оценки сопоставляемых языков, когда подобное сопоставление ведется на основе чисто субъективного восприятия.
Любопытно, что если англичане долго воспринимали русский язык как язык, «наполненный согласными» и поэтому требующий особо четкой артикуляции, то многим русским людям английский язык казался «свистящим». Грибоедов («Горе от ума», IV, 4), характеризуя великосветского англомана князя Григория, замечает: «И так же он сквозь зубы говорит». Гоголь в «Мертвых душах» (I, гл. 8), сопоставляя разные языки, сравнивает английское произношение с «присвистыванием по птичьему», а уже в нашем веке поэт О. Мандельштам («Камень». Пг., 1916) вновь возвращается к аналогичной ассоциации: «Когда пронзительнее свиста я слышу английский язык…»
Подобные представления о том или ином языке складываются в обществе, где обычно плохо владеют данным языком. Когда им владеют хорошо или сравнительно хорошо, тогда не возникают никакие «птичьи» или подобные им ассоциации. Любопытно, что с французским языком, который был гораздо шире распространен в минувшем столетии среди определенных социальных групп русского общества, никаких «странных» сопоставлений с птицами или животными обычно не возникало. То же нужно сказать и о русском языке в зарубежных странах. Лишь там, где русский язык представлялся языком «экзотическим», его артикуляции казались странными, требующими особых усилий со стороны говорящих.
Подобная зависимость между степенью знания языка в обществе и его кажущейся «экзотичностью» («странностью») является общим законом. Для современного исследователя этот вопрос представляет большой интерес: как за пределами науки о языке осмысляется один язык с позиции другого, обычно родного для самих «ценителей» языка?
Теперь я попытаюсь подойти к проблеме, которая должна быть центральной в большой теме о русском языке за рубежом, о воздействии русского языка на языки мира.
Как только что отмечалось, эту тему нельзя сводить к перечню отдельных русских слов (к тому же часто «экзотических»), проникших в те или иные языки. Хотя сами по себе подобные перечни полезны и любопытны, однако гораздо важнее другое: многие интернациональные слова на русской «почве» получали и получают новое значение и в этом новом значении оказывают обратное воздействие на разные языки. Многие слова и словосочетания, не русские по происхождению, оказываются в дальнейшем как бы русскими по своей семантике, по характеру функционирования в том или ином языке. К сожалению, в этом важнейшем направлении проблема остается все еще малоизученной. Проиллюстрирую сказанное пока только одним примером.
Французское слово avant-garde в самом французском языке долгое время имело только специальное, военное значение («часть войск, находящаяся впереди главных сил»). Слово не употреблялось в переносном смысле. Лучшие словари французского языка вплоть до середины нашего столетия никаких переносных значений к слову avant-garde не дают. Между тем в русском языке в 40 – 60-е годы минувшего века слово авангард могло уже иметь не только военное значение, но и переносное осмысление («передовой отряд какой-либо общественной группы»)[411]411
Бельчиков Ю.А. Интернациональная терминология в русском языке. М., 1959, с. 30.
[Закрыть]. Следующий шаг по пути переносного осмысления слово авангард претерпевает в советскую эпоху: «передовая общественная группа», «передовой класс общества»[412]412
Толковый словарь русского языка. Под ред. Д.Н. Ушакова, т. I. М., 1934, с. 6.
[Закрыть]. В переносном осмыслении авангард уже не соприкасается не только с военным значением, но и с понятием ʽотрядаʼ. Под влиянием этих новых осмыслений авангарда в русском языке позднее возникают аналогичные осмысления авангарда и в европейских языках. Так, в первом томе большого толкового словаря французского языка Робера (1957) читаем:
«1) передовой воинский отряд…, 2) в фигуральном смысле – движение, играющее или претендующее на то, чтобы играть ведущую роль в той или иной области, например, авангард литературы»[413]413
Robert P. Dictionnaire alphabétique et analogique de la langue française, I. Paris, 1957, c. 357. – В однотомном «Petit Larousse», 1974 г. переносное значение авангарда, поясняется –
«то, что обгоняет свою эпоху: идеи авангарда (les idées dʼavantgarde)».
[Закрыть].
Здесь, хотя еще и не очень охотно («претендующее…»), уже признается переносное осмысление самого слова авангард. Аналогичную картину можно обнаружить и в других европейских языках, в частности, в английском и испанском. Что касается языков стран народной демократии, то переносное осмысление авангарда у них широко представлено.
Любопытно, что в одних европейских языках слово авангард в переносном осмыслении дальше «отрывается» от исконного военного значения и приобретает общее значение «чего-то передового» (обычно в общественном смысле). В других же языках, даже в переносном осмыслении, реминисценция «отряда» все еще сохраняется (например, «передовой отряд литературного движения»).
Итак, авангард в русском языке – заимствованное имя существительное. Однако это заимствованное слово, по-своему осмысленное в русском языке, в свою очередь оказало и оказывает в наше время семантическое воздействие на функционирование существительного авангард в других, самых разнообразных языках. Роль русского языка в росте переносных осмыслений авангарда оказалось решающей, так как именно в русском языке этот процесс произошел гораздо раньше, чем в западноевропейских языках.
