Текст книги "Ювелир с улицы Капуцинов"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Мы еще не установили. Впрочем, это не такое уж сложное дело. Хотя этот богатырь – сроду такого не видел! – пока что держится, мы ему скоро развяжем язык…

“Неужели взяли Богдана?” – оборвалось сердце у Петра. Разговаривал с гостями, шутил, щедро сыпал комплиментами, а мысль о Богдане все время сверлила мозг.

Едва дождавшись утра, бросился к Фостяку. Тот ничего не знал. Петро заперся в подсобном помещении магазина, приказав никого к себе не пускать. К вечеру зашел Фостяк. Петро взглянул на него и все понял.

– Богдана взяли… – подтвердил Фостяк. – Были и другие аресты… Взяли товарища Ковача и еще несколько членов организации, которые выпускали листовки. Есть строгий приказ: до выяснения обстановки – никаких встреч.

“А как взяли Богдана?” – хотелось спросить Петру, но язык не поворачивался. Однако Фостяк прочитал этот немой вопрос в его глазах.

– Кто-то заметил, как наши спустились под землю. Эсэсовцы устроили засаду. Богдан вышел первым. Заметив солдат, открыл огонь. Спас товарищей – они успели отступить и вышли в другом районе города.

“Ты всегда был таким, Богдан! Ничего не жалел для товарища. Рискуя жизнью, вытащил меня из плена. И теперь отдал жизнь за друзей. Отдал?.. Неужели ничего нельзя поделать?..”

Однако знал: гестапо не отдает своих жертв…

Богдана допрашивал Харнак. Гауптштурмфюрер уселся в кресле перед маленьким столиком с кофейником и чашками. Предложил Стефанишину место напротив, придвинул к нему чашку с кофе и любезно сказал:

– Угощайтесь.

Такое начало игры вызвало у Богдана усмешку – он ясно сознавал, чем она кончится, но чувствовал в себе силы выдержать любое испытание. Все же от кофе не отказался – когда еще доведется пить его? Глотнул ароматный напиток и посмотрел гауптштурмфюреру в глаза.

Посторонний человек, зайдя в кабинет, мог бы подумать: добрые знакомые мирно проводят время за чашкой кофе.

– Как-то неудобно, – приветливо говорил Харнак, – пьем вместе кофе, а я до сих пор не знаю, что вы за человек…

Такой стиль Харнак применял к людям, как он выражался, с размягченным мозгом, то есть к интеллигентам. Считая врачей, учителей, ученых неполноценными людьми, он старался усыплять их бдительность, расположить к себе, вбить им в голову, что ценою совсем мелких, несущественных признаний можно откупиться от пыток и сохранить жизнь. Иногда это ему удавалось, и гауптштурмфюрера считали в гестапо лучшим специалистом по делам “интеллектуалов”. Эту же уловку Харнак применял, стараясь добиться признания у людей сильных и мужественных. Ведь обычные гестаповские методы в таких случаях вообще не дают результатов, и он считал, что лучше иметь хотя бы один шанс из ста, чем ни одного.

Харнак не тешил себя надеждой, что с Богданом все будет просто и легко. Совершить такую смелую диверсию и отстреливаться до последнего патрона мог лишь человек большой воли и мужества. Ясно было, что этот богатырь вряд ли испугается пыток. И Харнак решил немного поиграть с ним.

Богдан оценил ситуацию почти сразу. Он понимал, что в гестапо есть люди с большим опытом, умные и коварные. Этот следователь, неплохо знающий русский язык, вероятно, из этого сорта. Серые глаза смотрят насмешливо и испытующе, хотя гауптштурмфюрер и старается быть любезным. Губы сжаты в прямую тонкую линию; длинные пальцы, держащие чашку с кофе, едва заметно дрожат. “Должно быть, алкоголик или наркоман, – подумал Богдан, обратив внимание на это дрожание и нездоровые синяки под глазами. – Впрочем, черт с ним! Все равно ничего он от меня не добьется”.

Не дождавшись ответа, Харнак поставил чашку на столик. Закурил и, пододвинув сигареты Богдану, сказал:

– Вы человек с головой и понимаете, зачем вас сюда привели. Уж, конечно, не для того, чтобы распивать кофе со следователем… Итак, ваши фамилия и имя?

– Петренко Микола Миколаевич, год рождения двадцать первый, место рождения – Москва.

– Чудесно! – Харнак что-то отметил на клочке бумаги. – Документы, конечно, потеряли?

– Откуда вы знаете? – с притворной наивностью воскликнул Богдан.

– Догадались, – усмехнулся Харнак. – Что ж вы делали в канализации?

– Спал. На дворе, знаете ли, холодно, вот я и залез туда.

– Прекрасно. – Еще более любезная улыбка появилась на лице гауптштурмфюрера. – Зачем же вы потом стреляли в солдат?

– Испугался спросонья. – Лицо Богдана виновато вытянулось. – Вижу, бегут на меня, ну я и выстрелил… А потом и они стреляли… Таким образом, считаю, мы квиты.

– Ай-ай-ай! – поднял брови Харнак. – Значит, испугались? А там, в канализации, вам не было страшно? Все же темно и, наверно, крысы.

– А крыс я не боюсь, – с идиотской наивностью ответствовал Богдан. – Я больше солдат боюсь…

Но Харнака нелегко было вывести из равновесия.

– Неужели? А я, например, почему-то больше боюсь крыс.

– Каждому – свое, – вздохнул Богдан.

– Где же вы потеряли документы?

Харнак взял карандаш, как бы собираясь записать.

– Не помню. У меня дырявая память. Где-то потерял.

– Как попали в наш город?

Богдан начал сочинять какую-то фантастическую историю. “Я его недооцениваю, – подумал вдруг, – нервы у него все-таки есть…” Действительно, гауптштурмфюрер выслушал его болтовню, не перебивая. И только когда Стефанишин умолк, весело заметил:

– А вы мне нравитесь! Шутник, не так ли?

– Люблю пошутить, – притворно вздохнул Богдан. – Но ведь в этом нет ничего дурного.

– Конечно, – согласился гауптштурмфюрер. – Пошутили – и хватит.

– Я вас не понимаю, – сказал Богдан с нарочитым удивлением.

– Оставьте, – сказал Харнак, – вы же умный человек. Я тоже не последний дурак. Давайте забудем эти детские забавы.

– Хорошо…

– Чудесно! Я почему-то верил, что мы легко договоримся. Итак, ваши фамилия и имя.

– Петренко Микола Миколаевич.

– Мы же условились прекратить шутки.

– А почему вы думаете, что я шучу?

Харнак начал терять терпение. Поднялся, постоял у окна. Потом промолвил, не глядя на Стефанишина:

– А вы более серьезный противник, чем я думал.

– Воспринимаю это как комплимент, – нагло развалился в кресле Богдан. – Но и вы более умный следователь, чем я думал.

Харнак снова сел. Налил себе кофе и молча стал прихлебывать.

– На что же вы рассчитываете?

– На силу духа! – твердо ответил Стефанишин.

– Значит, вы готовы к смерти? А ведь вы, собственно, еще не жили, ничего не видели в жизни.

– Понимаю. Теперь вы начнете рисовать мне прелести жизни, пользуясь голубыми и розовыми красками. Будете говорить, что у меня все впереди, а живем на свете только раз, что обидно разлучиться с жизнью навсегда. Господин следователь будет убедительно доказывать, что жизнь, какая она ни есть, все же остается жизнью и… лучше смерти. А потом добавит, что почти ничего не требует от меня – этак, мелочь, несколько имен, адресок… Ведь так?

Богдан умолк. Харнак смотрел на него с нескрываемым любопытством.

– И вы думаете меня поймать на этот крючок? – сжал кулаки Богдан. – Нет, тысячу раз нет! Я уверен, вам уже не раз приходилось слышать, что жизнь, купленная ценою подлости и предательства, для нас не жизнь. Сначала вы считали эти слова лишь красивой фразой, потом убедились, что мы не любители фраз. И все же стараетесь запутать нас, обмануть, залезть в душу с помощью чашки кофе. Примитивно, господин следователь! И…

– Вы недооцениваете нас, – перебил Богдана Харнак. – У нас есть куда более эффективные методы.

– Заимствованные у святейшей инквизиции? Это, дорогие господа, действительно испытанные методы. Герр гауптштурмфюрер их имел в виду? Признайтесь, однако, часто ли вам удается выколачивать признания из ваших узников?

– Какое это имеет значение? – безразлично пожал плечами Харнак. – Если бы даже я знал, что из ста арестованных все сто ничего не скажут, я попробовал бы вытянуть признания у сто первого.

– Логика вандала! – заскрежетал зубами Богдан.

– Это уж, простите, такое дело… – развел руками Харнак. – Итак, в последний раз спрашиваю вас: будете говорить?

Богдан сверкнул глазами.

– Неужели вы до сих пор ничего не поняли, господин палач?

– Вам не удастся вывести меня из равновесия, господин большевик, – ответил Харнак, хотя губы у него нервно подергивались.

Нажал на кнопку звонка и приказал коренастому эсэсовцу, который появился в дверях:

– Господина коммуниста необходимо познакомить с процедурами… Пока что по программе номер один… Пожалуйте в соседнюю комнату, – с издевательской вежливостью обратился он к Богдану, – там у нас все готово… – После короткой паузы Харнак добавил: – Впрочем, пожалуй, пройдем вместе. Знаете, когда наблюдаешь процедуры, кофе кажется вкуснее…

Петро шел по темной улице. Мороз крепчал, но Петро не поднимал воротника, только зашагал быстрее.

Город притих и молчит. Молчит, хотя Петро хорошо знает, что за окнами радостно шепчутся и поздравляют друг друга, словно наступил большой праздник. Праздник и есть! Правда, на улицах вывешены траурные флаги, но ведь потому и праздник. Трехсоттысячная гитлеровская армия разгромлена советскими войсками под Сталинградом. А еще две недели тому назад фашистское радио горланило, что Красная Армия разгромлена и Советам пришел конец…

Карл Кремер вынужден ходить с постным лицом, но с тем большим удовольствием Петро наблюдает, как радуются жители оккупированного города. Вчера даже на центральных улицах появились листовки. Даже на дверях его магазина налепили одну. На, мол, и тебе, фашистская сволочь, Карл Кремер! Замечательная листовка! Написана горячо, с пафосом. Вот вам, господин Менцель! Хвалились, что уничтожили подполье, но разве можно преодолеть сопротивление народа!

Свернув в темный, глухой переулок, Петро замедлил шаг и оглянулся. “Хорошо и вперед смотреть, но еще лучше назад оглядываться”, – вспомнилась ему поговорка. Хотя Карл Кремер и вне подозрения, однако береженого и бог бережет.

Заремба еще не пришел. В квартире была только Катруся. Петро едва узнал девушку – от нее остались одни лишь глаза. Щеки впалые, уголки губ скорбно опустились, в глазах застыла такая безнадежность, что Петру стало страшно.

Девушка улыбнулась ему вымученной улыбкой, закуталась в свой любимый шерстяной платок и прислонилась спиной к печке.

– Холодно, – пожаловалась. – Топить нечем.

Петро сел возле Катруси на стул, глядя на нее снизу вверх, думал: “Как пришибло ее несчастье с Богданом… Бедная девушка…”

– Катрунця, – так ласково он еще ни разу к ней не обращался, – у меня есть деньги. Возьми, пожалуйста, и купи дров.

– Для кого топить? – ответила она вяло. – Возвращаюсь поздно, сразу же в постель…

Петро понимал, что она думала о брате: глаза налились слезами, а губы горестно сжались. Петро не стал утешать девушку – это только еще больше растравило бы рану. Он начал рассказывать ей о последних радиопередачах Москвы, посвященных окружению армии Паулюса. Лицо Катри оживилось.

– Погоди, – остановила, – придет Евген Степанович, обоим расскажешь.

Долго ждать не пришлось. Заремба вошел красный от мороза, с сосульками на усах и бороде. Его появление как-то приободрило Катрусю. Она подставила ему щеку для поцелуя и побежала на кухню ставить чайник.

– Без меня ни-ни… – выглянула оттуда. – Может, вы, Евген Степанович, есть хотите? Борщ вам оставила. Пустой, но горячий. Господину Кремеру, – не удержалась от шпильки, – не предлагаю, потому что он у нас, извините, буржуй.

“Жизнь остается жизнью, – подумал Петро, – смех и слезы рядом…” Он вышел в переднюю, взял оставленный им там портфель, набитый продуктами, вытряхнул их на стол. Заремба воскликнул:

– Вот так, значит, живут Кремеры!

– Я – что… – смутился Петро. – Мне бы этого век не видать. Для форса нужно, сами же наставляли…

– Помолчи! – прикрикнул Заремба. – Разве тебя попрекают? По мне, хоть каждый день шампанское пей, лишь бы с умом.

Катруся вернулась из кухни, неся закипевший чайник. При виде яств на столе она ахнула, прижав в растерянности руки к груди:

– Ой, что же это делается?

– Вот так роскошествуют коммерсанты, не считаясь с трудностями военного времени, – усмехнулся Петро.

Евген Степанович и Петро вскрыли банки с консервами, нарезали колбасу, сыр, белый хлеб. В центре высилась горка конфет.

Пили настоящий, ароматный чай. Заремба без церемоний уплетал и колбасу, и сыр, и консервы.

– Соскучился по хорошей пище, – признался. – А сегодня даже положено – праздник!

Петро подробно рассказал о Сталинградской oneрации. Катря нервно помешивала ложечкой в кружке, не спуская с него глаз. Юноша несколько раз перехватил ее взгляд и понял: радуясь победе, девушка все-таки не может забыть о брате.

– Вот это наелся и наслушался до отвала, – сказал Заремба. – А теперь давайте обсудим, как дальше будем жить.

Наконец-то! Петро давно ждал этих слов. Конечно же, его приглашали в строго законспирированную квартиру не на чашку чая. Значит, что-то предстоит. Что именно? Этот вопрос не давал Кирилюку покоя.

Катря убирала со стола, и Евген Степанович увел Петра в другую комнату. Сели на диван возле ши-роколапого фикуса.

– Ну, хлопче, дело ты затеял большое… – начал Заремба и задумался, как бы не зная, что и сказать.

– Не тяните, Евген Степанович! – взмолился Кирилюк.

– Петро, привыкай к выдержке… Тебе сейчас терпение во как нужно… Имеется резолюция на твою историю с тетрадью…

– Ну, – насторожился Петро, – мыльный пузырь?..

– За мыльным пузырем не послали бы человека через линию фронта!

– Какого человека?

– Обыкновенного, офицера из нашей разведки.

– Неужели?!

– Да, дело, выходит, серьезное… Завтра он будет ждать тебя. Запомни адрес: Пекарская, 24, седьмая квартира. Позвонишь четыре раза. Спросишь: “Здесь продают рояль “Беккер”?” Ответ: “Не “Беккер” – “Шредер”.

– Вы не шутите? – растерялся Петро.

– Что я тебе, мальчишка? – вспылил Заремба, но тут же отошел. – Адрес запомнил? Быть там между тремя и четырьмя часами дня.

Петро кивнул.

– А что ему от меня нужно?

– Вероятно, он тебе скажет, – усмехнулся Заремба. – Из-за пустяков не прыгал бы с парашютом…

– Но ведь… – начал было Петро.

– Ничего не знаю, – оборвал его Евген Степанович. – Потерпи до завтра.

И несколько погодя виновато сказал:

– Что-то со мной стало. Стоит присесть, и глаза сами собой закрываются. Старость надвигается или болезнь какая?..

– А вы пробовали просто лечь и поспать? – улыбнулся Петро. – Хотя бы четыре-пять часов?

– Не до сна теперь, хлопче!.. – Потер лицо, зевнул. – Ах, как надоело петлять по городу!..

– А вы тут заночуйте.

– Нельзя. Одного человека повидать надо. Тут рядом. У него и переночую. – Обнял Петра, трижды поцеловал. – Счастья тебе, дорогой!..

Петру открыл дверь пожилой человек с отвислыми щеками. Узнав, что посетителя интересует рояль, так засуетился, будто действительно собирался продать инструмент.

– Пожалуйста, пожалуйста!.. Только не “Беккер”, а “Шредер”. Но это еще лучше… В очень хорошем состоянии, – сказал громко. – Прошу осмотреть…

Петро прошел тесную переднюю, заставленную сундуками и чемоданами, и оказался в большой комнате с книжными полками. Возле двери стоял диванчик, покрытый ярким шерстяным ковром. Большой письменный стол был завален бумагами.

– К вам, Борис Филиппович! – сказал хозяин.

Кирилюк удивленно осмотрелся, не понимая, к кому обращается хозяин.

– Спасибо, друже, – произнес кто-то за его спиной.

Петро оглянулся и увидел человека, выходящего из тайника, который находился за одним из стеллажей.

Петро был разочарован. Когда Заремба сказал ему о предстоящей встрече с офицером, который прибыл через линию фронта, Кирилюк представил себе его высоким, широкоплечим, с волевым лицом и умными, проницательными глазами. А перед ним стоял пожилой человек лет пятидесяти, с глубокими морщинами на щеках и некрасивым, мясистым носом. Он смотрел на Кирилюка светлыми, почти водянистыми глазами как-то настороженно, даже сердито. Но вдруг улыбнулся – морщины разгладились, глаза потеплели.

– Рад с вами познакомиться, – сказал он. – Надеюсь, вы знаете, с кем имеете дело?

Кирилюк ответил не сразу, продолжая осматривать своего нового знакомого: все же трудно было расстаться с выдуманным образом. Сказал:

– А я вас представлял себе иным…

И в то же мгновенье ему стало неловко за свои слова.

– Значит, не оправдал ваших надежд? – засмеялся Борис Филиппович.

– Нет… я хотел сказать… я думал… – растерялся Петро и махнул рукой. – Мне сказали, вы интересуетесь мной…

– Давайте знакомиться. – Борис Филиппович подошел к Петру вплотную и протянул руку. – Майор Скачков.

– Лейтенант Кирилюк, – ответил Петро, крепко пожимая протянутую ему руку.

Все же чувство разочарования, какое-то странное ощущение недовольства и огорчения не покидало его. Петро догадывался, что это не укрылось от проницательного взора майора и тот в душе подтрунивает над ним. Это рассердило его, и Петро подчеркнуто сухо произнес:

– Я вас слушаю…

Майор Скачков не обратил внимания на тон Кирилюка. Отступив на шаг назад, он принялся откровенно разглядывать Петра.

– Прекрасно! – сказал, наконец, как бы отвечая на какие-то свои мысли. Придвинул к себе стул, а Кирилюку указал на диван. – Садитесь, лейтенант, и рассказывайте о себе.

– Но ведь, – пожал плечами Петро, – я не знаю, что вас интересует. С моей биографией вы могли познакомиться там… – неопределенно махнул рукой. – Надеюсь, мое личное дело там есть?

– Я знакомился с ним, – перебил Кирилюка майор, – но это так… бумаги… – Лицо его покрылось морщинками, что, очевидно, означало крайне презрительное отношение ко всякой писанине. – Пускай ими занимаются кадровики, а мы с вами давайте просто поговорим. Итак?..

– Родился… – начал подчеркнуто официальным юном Петро.

– Я знаю не только, где вы родились, но и кем был ваш дед, – сощурил глаза Скачков. – Расскажите про Берлин… Как вы жили там…

Петро рассказал, как он с родителями попал к Германию, о своих первых детских впечатлениях в этой стране, вспомнил отца и его товарищей, своих сверстников по школе при советской миссии. Скачков слушал Кирилюка, не прерывая. Видно было, что каждая деталь рассказа была для него интересна и важна. Лишь время от времени он смешно, как-то по-детски сопел. Все это, а также доброжелательный взгляд острых глаз майора примирили Петра с разведчиком. Даже большой нос, морщины на щеках и лбу стали казаться симпатичнее, чем рисовавшееся ему раньше красивое, волевое лицо с пронзительными глазами. Подумав об этом, Кирилюк усмехнулся. Усмешка эта могла показаться собеседнику явно неуместной, ибо Петро как раз рассказывал о трагической истории одного из своих немецких друзей, которого искалечили парни из “Гитлерюгенда” [19]19
  Фашистская молодежная организация.


[Закрыть] .

Движением руки Скачков остановил Петра и, вздохнув, сказал:

– Все это очень интересно… А теперь попрошу вас ответить на несколько вопросов. Вы помните Василя Кошевого?

– Это был комсорг нашего факультета.

– Что вы еще можете сказать о нем?

– Прекрасный боксер… отличник… хороший хлопец… Мой товарищ.

Скачков вынул бумажку, исписанную разными почерками.

– Где рука Кошевого?

Петро не мог не узнать мелкие закорючки Василя.

– Прекрасно! – Достал из кармана несколько фотографий. – Кто это?

На Петра смотрели девушки с комичными косичками, юноши в легких летних рубашках “апаш”. Боже мой, как не узнать в худеньком скуластом юноше с большими серыми глазами Вовку Варкова! А это – Таня Минко; она обычно сидела в аудитории впереди Петра, все время вертела коротко подстриженной головой. Валька Изотов – отличник, гордость их курса.

Перебирая фотографии, Кирилюк называл фамилии, давал короткие характеристики юношам и девушкам.

– Довольно, – сказал майор. Петро с облегчением вздохнул.

– Ну и проверку вы мне устроили!..

– Ничего не поделаешь, служба. – Скачков подошел к двери и широко открыл ее. Кирилюк увидел в передней хозяина с пистолетом в руках. – Порядок, Семен! – бросил ему майор и, указав глазами на пистолет, добавил: – Можешь спрятать пушку. – Оглянулся на Кирилюка, хитро подмигнул ему и повторил: – Слу-уж-ба!..

– Вам, я вижу, пальца в рот не клади! – усмехнулся Петро.

– Такая уж наша специальность, – подсел к нему на диван Скачков. – Наша с вами, – уточнил.

– Я – что?.. Обстоятельства…

– Не прибедняйтесь!

– Удачное стечение обстоятельств, – продолжал скромничать Кирилюк. – Жизнь заставила…

– Жизнь – жизнью, а голова – головой!

– Боюсь провала, – признался Петро. – Все время в напряжении… Во мне борются два человека… Один презирает другого. Иной раз ловишь на себе такой взгляд, что готов сквозь землю провалиться.

Скачков слушал исповедь Петра, опершись на подушку дивана. Кирилюку казалось, что в глазах майора опять запрыгали насмешливые искорки. Но он не успел обидеться. Скачков дружески сжал плечи Петра и сказал:

– От этого, брат, никогда не избавишься. Да так, собственно, и должно быть: постоянно в напряжении, даже на мгновенье не вправе забыть, кто ты и для чего существуешь. И запомни: малейшее расслабление смерти подобно для нашего брата. Им этом знаешь какие зубры горели… Один неточным шаг, и все окажется зря – все, что ты создавал годами – вживался, приспосабливался, кривил душой… Даже во сне ты обязан бодрствовать – не имеешь права на розовые сны…

– Не имею, – согласился Петро. – Но дело не в снах. Никак не могу привыкнуть к своему положению… Иной раз такой стыд охватывает…

– Ты, брат, свои переживания вот так… – сжал кулак Скачков. – Может, кто-нибудь тебе и посоветовал бы: дескать, забудь, кто ты, будь Кремером – и все… Таким советам не внимай. Как раз, повторяю, наоборот, – никогда не забывай, кто ты на гамом деле, не забывай ни на минуту, в этом твое спасение, это даст тебе силы преодолеть все преграды. Может, это и звучит несколько напыщенно, по суть именно такова. Да, болит сердце, и никто из нашего брата не в силах перебороть эту боль. Однако пойми: именно она, эта боль, и свидетельству-14, что мы – люди, она помогает делать то, что мы делаем. Трудно скрывать свои человеческие чувства, страшно трудно, но ведь это – первое условие нашей работы. Тем и отличается разведчик, что способен наступить на горло собственной песне.

– Так то настоящий, а я кто?

– Давай без самоуничижения, – серьезно сказал Скачков. – Ты же знал, на что идешь?

– Конечно.

– Не думал, что путь твой будет устлан цветами?..

—Не смейтесь!

– А я и не смеюсь. Конечно, цветов не будет. Но надо идти так, чтобы не исцарапаться о шипы.

– Поцарапаться не страшно, – заметил Петро и вдруг широко улыбнулся. – Поцарапаться – пустяки, а вот хорошенько им досадить, – тогда и жизни не жаль!

Скачков как-то особенно внимательно оглядел Петра, весь сжался, словно перед прыжком, причем его светлые глаза вдруг приобрели зеленовато-синеватую окраску и стали колючими, казалось, майор заглядывал в самую глубь его души, читал его мысли.

– Есть для тебя такое задание, дружище… Сложное и опасное… – начал он, наклонившись к Петру.

На этих словах майор запнулся, словно наговорил лишнего и спохватился. Наступила долгая, мучительная пауза. Петро не выдержал.

– Странную роскошь позволяет себе наша разведка, – произнес он язвительно. – Отрывают от дела офицера, заставляют его прыгать с самолета во вражеский тыл – и все для того, чтобы побеседовать с сопляком на абстрактные темы… – Выпалив все это, Петро перевел дух и подумал: пожалуй, майор может обидеться.

Действительно, Скачков зло сощурил глаза, уголки губ у него нервно дернулись, но он овладел собою и весело ответил:

– Все равно тебе не рассердить меня. Да, ты прав, я прибыл сюда для дела…

Майор помолчал, как бы ожидая вопросов собеседника, но Петро решил ничем не выказывать своего любопытства. Видно, это понравилось Скачкову, ибо он мягко сказал:

– Ты, лейтенант, и сам не знаешь, какую кашу заварил…

Петро опять промолчал.

– Благодаря твоей тетради, – продолжал майор, – мы набрели на институт, который бьется над созданием секретного оружия.

– Правда?! – нарушил, наконец, свое молчание Петро.

– Теоретические расчеты этого Геллерта имеют большое военное значение. Вот почему Мор и явился в Бреслау – ему нужны были некоторые выводы Геллерта. Они значительно ускорили бы работу.

– Выходит, – обрадовался Кирилюк, – тетрадь заинтересовала и наших ученых?

– В какой-то мере. Мне кажется, что мы уже завершаем разработку этой проблемы. Но тетрадь Геллерта помогла нашим ученым хотя бы приблизительно определить, как обстоит дело с этим у врага… Кроме того, разузнав с твоей помощью о Море, нам удалось установить, где находится одна весьма секретная лаборатория, ну и… – выдержал паузу, – раздобыть еще кое-какие данные…

– А теперь, – догадался Петро, – используя мое знакомство с Мором, необходимо установить с ним контакт?

Скачков не ответил на вопрос.

– Расскажи об этом Море, – попросил. – Коротко. Основные черты.

– Он произвел на меня двойственное впечатление, – начал Петро. – Сразу понравился мне. Должно быть, и я пришелся ему по душе. Начали беседу, как давние приятели. Но потом он вдруг запрятался, резко переменился и, как черепаха, ушел в свою скорлупу. Может, я что-то неудачно сказал… Человек он умный, наблюдательный, увлекается живописью. Показался мне несколько безвольным – плывет по течению, но не очень симпатизирует гитлеровцам.

– Почему так думаешь?

– Он приезжал с эсэсовцем Амреном, начальником охраны.

– Ну?

– К Амрену Мор относится с презрением. И… побаивается его…

– Одно дело – его взаимоотношения с этим эсэсовцем, другое – отношение к фашизму вообще, – отметил майор. – Мор ведь выполняет их задание, создавая новое оружие. И то, что он искал тетрадь Геллерта, только подтверждает это.

– Я ничем не могу подтвердить свое мнение, но внутренний голос мне подсказывает… Интуиция…

– Интуиция – большое дело, – пробормотал Скачков, – а все же… Факты не сбросишь со счетов… Однако, – потер виски, – тебе придется установить контакт с Мором.

– Я вас понимаю, товарищ майор, – поднялся с дивана Кирилюк, – и выполню задание, какое бы оно ни было.

– Какое бы оно ни было? – иронически переспросил Скачков. – А не переоцениваешь ли ты свои силы?

– Я имел в виду, что приложу все силы.

– Так, пожалуй, вернее, дружище, – сказал Скачков, пригласив Петра снова присесть рядом. – Как выяснилось, Лотта Геллерт – близкая подруга Доры Лауэр, падчерицы группенфюрера СС Лауэра. Мор часто бывает в доме Лауэров…

– Через Лотту познакомиться с Дорой и войти в дом Лауэров? – Глаза у Петра загорелись.

– Сможешь?

– У меня с Лоттой наилучшие отношения. – Петро почувствовал, что краснеет. – Это душевная и умная женщина.

– И красивая, – сказал майор.

– Откуда вы знаете?

– Знаем.

– А-а…

– Вот что, – жестко произнес Скачков, – в нашей работе нет места сантиментам…

– Давайте условимся, товарищ майор, – вспыхнул Петро, – я сделаю все, что от меня зависит, когда будет необходимо – отдам жизнь, но…

– Не горячись, чудак! – Скачков крепко пожал руку Петру. – О тебе же забочусь…

– Понимаю, Борис Филиппович. – Петро впервые так назвал майора, и в этом обращении было признание в Скачкове старшего товарища, уважение к нему и даже близость, которой очень дорожат. – Скажите, кто такой этот Лауэр?

– Один из руководителей аппарата Кальтенбруннера.

– О-о!.. – поднял брови Петро.

– Фирма солидная, – согласился Скачков, – и опасная. Но именно это поможет тебе.

– Как?!

– И он еще спрашивает! – пожал плечами майор. – Документы же у тебя на этого Германа Шпехта липовые. С такими документами и в нескольких километрах от Мора находиться опасно. Единственная надежда – знакомство с Лауэром. Это настоящий громоотвод…

Скачков поднялся, вздохнул.

– Вот что, лейтенант, – вдруг перешел на официальный тон. – Вы должны все взвесить и лишь после этого дать нам ответ. Дело с секретным оружием очень серьезное. Буду откровенен: задание крайне опасное… При других обстоятельствах мы никогда не пошли бы на это, но сейчас вынуждены использовать каждым шанс. Если гестапо заинтересуется Германом Шпехтом и запросит его личное дело, нас моментально разоблачат. Единственная надежда, что человека, принятого в доме Лауэра, не станут проверять. Но… Короче, вы начинаете опасную игру, в которой все преимущества на стороне противника…

– Я согласен, – не колеблясь, сказал Кирилюк.

– У вас есть время подумать.

– Зачем же? Вы открыли все карты; если бы у меня было вдвое меньше шансов, я ответил бы точно так же.

– Я сразу же понял, что вы согласитесь… – И вдруг: – Как вы сказали – внутренний голос?..

– Но ведь вы учили меня доверять только фактам…

– У тебя хорошая память! – снова перешел на, “ты” Скачков.

– Она необходима разведчику.

– Ну не будем терять времени. Нас интересует все, что имеет отношение к лаборатории Мора. Где она находится, объем и направление работ, система охраны, промышленная база. Особенно важны координаты предприятий… Все, даже любые мелочи – иногда и они дают ключ к решению важных вопросов. Очень важно добыть оригиналы или копии научной документации лаборатории, работ отдельных ученых, схем, формул, хотя, – вздохнул, – это почти невозможно.

– А случай с тетрадью Геллерта…

– Такие случаи почти не повторяются. Почти… Думаю, тебе надо под каким-нибудь предлогом вытащить Лотту в Берлин.

– И я думаю, что это единственно правильный ход. Без Лотты, пожалуй, ничего не выйдет – ни знакомство с Лауэрами, ни встречи с Мором.

– Жаль, что они знают тебя как Германа Шпехта, – досадливо поморщился майор. – Мы могли бы снабдить тебя такими документами!.. – Несколько секунд помолчал, обдумывая что-то. – Пятнадцатого марта, в три часа дня по берлинскому времени будешь ждать меня на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе. Если не явлюсь до четырех, придешь в это же время шестнадцатого и семнадцатого. Если меня не будет и в эти дни, считай, что ты счастливее меня, и действуй по собственному разумению…

– К чему же такой пессимизм?

– Я вовсе не собираюсь попадать в гестапо. Но мы обязаны быть готовы к худшему. – Скачков, придвинувшись вплотную к Петру, заглянул ему в глаза. – Ты все понял?..