Текст книги "Ювелир с улицы Капуцинов"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Это развеселило Петра, и он уже совсем уверенно перешагнул через порог магазина Ганса Кремера. На вопрос, можно ли увидеть хозяина, отозвался старый, с морщинистым лицом приказчик. Он смерил посетителя с головы до ног хитрым взглядом маленьких водянистых глаз и ответил вопросом на вопрос:

– Господин хочет что-нибудь приобрести у нас? Для этого отнюдь не обязательно вызывать хозяина.

– А если я ничего не собираюсь покупать? – спросил Петро.

– Тогда тем более незачем хозяина тревожить, – огрызнулся приказчик. – Но может быть, господин просто ошибся адресом?

– Вы хотите сказать, что я нахожусь не в магазине господина Ганса Кремера, – язвительно произнес Петро.

Это подействовало. Продавец что-то шепнул девушке, которая стояла рядом за прилавком, и юркнул в маленькую дверь. Прошло минут пять. Петру казалось, что портьера, прикрывавшая дверь, шевельнулась, точно кто-то подсматривал из-за нее. Еще через несколько минут явился приказчик и пригласил Кирилюка следовать за собой.

Они миновали загроможденный коридорчик, спустились по винтовой лестнице и очутились перед обитой железом дверью.

– Сюда, – сказал продавец.

Петро вошел в большой кабинет с зарешеченными окнами и массивными сейфами. Из-за письменного стола на него смотрел седой худенький человечек с усталым, бледным лицом. Не поднялся и не ответил на приветствие, а нетерпеливо постукивал пальцами по столу, всем своим видом показывая, что не имеет ни времени, ни желания вести пустые разговоры.

– Я привез письмо от вашего племянника Карла, – начал Петро, усаживаясь возле стола.

Ганс Кремер не проявил никакого интереса к словам посетителя. Петро не спеша вытащил конверт и подал его Кремеру.

Над содержанием письма думали долго вместе с Богданом и Зарембой, отклоняя вариант за вариантом, покамест, наконец, не остановились на немногословном деловом рекомендательном письме. Напечатали его на машинке. Подпись скопировал опытный гравер, который приготовил Петру и документы, – не какую-то там посредственную “липу”, а надежные, солидные документы, лучше даже настоящих, как уверял гравер.

Старик внимательно прочитал письмо, запрятал его в ящик стола. Петро внутренне напрягся: сейчас Кремер может задать один из тех вопросов, на которые он не сумеет ответить. Ведь Кирилюк и в глаза не видел этого племянника Карла, и старику легко будет уличить того, кто выдает себя за его приятеля. И все же он будет изворачиваться, как только сможет. В конце концов Герман Шпехт не такой уж и близкий друг этого юнца Карла Кремера, чтобы быть подробно осведомленным о его жизни. Если ювелир даже и заподозрит его, то не больше чем в мелком шантаже, а это не так уже страшно: уголовная полиция – не гестапо, он всегда успеет вовремя исчезнуть.

Ганс Кремер поднял на Кирилюка глаза, сухо сказал:

– Слушаю вас.

– Я думал, вам интересно будет побеседовать с человеком, который лишь вчера видел Карла…

– Вы думаете?.. – промямлил Кремер, но, должно быть, почувствовав, что хотя бы для приличия следует проявить какой-то интерес к родному племяннику, вяло спросил: – Как его дела?

– К сожалению, не блестящие. Я оставил его в Кракове. Карл заболел воспалением легких.

Кирилюку показалось, что в комнате кто-то вдруг начал пилить дрова. Иллюзия была настолько сильной, что он оглянулся, но, никого не увидев, понял: это смеется Кремер. Да, старик смеялся – с хрипом и дребезжанием; казалось, старая, ржавая пила врезалась в гнилое дерево.

– Ха-ха-ха… Этот шалопай уж всегда влипнет… Ха-ха… Я так и знал… Не одно, так другое… Однако почему он очутился в Кракове?

Ответ на этот вопрос был подробно продуман.

– Один из наших общих знакомых порекомендовал господину Кремеру встретиться со мной. Я тоже ювелир и помог ему провести одну интересную сделку. Он уже собрался ехать дальше, но вдруг заболел…

– И написал письмо, – продолжал Кремер, – рекомендуя вас как солидного человека, чуть ли не своего друга.

Сонные глаза старика моментально стали живыми и пронзительными. Кирилюк понял, что его первое впечатление о Кремере оказалось ошибочным: перед ним не утомленный жизнью, с притуплёнными рефлексами человек, а умный и энергичный делец, с которым не так-то просто меряться силами.

    Кремер продолжал:

– И вот вы являетесь с этим письмом ко мне, надеясь одурачить старого колпака…

– Что вы, господин Кремер! – вскричал Кирилюк. – Я только имел в виду…

– Меня не интересует, что вы имели в виду. Вам надо лишь знать, что рекомендацию этого сопляка, моего племянника, я воспринимаю лишь как анекдот. Человек, который смог пустить по ветру такое наследство, какое оставил его отец, не имеет права на доверие.

“Так вот в чем закавыка!” – подумал Петро. Он готовился к нескольким вариантам встречи с Гансом Кремером, но такого предвидеть не мог. Придется перестраиваться на ходу – старик так легко не отделается от него.

Словно читая мысли Кирилюка, Ганс Кремер сказал:

– Вот так, молодой человек, – заглянул в ящик стола, куда спрятал рекомендательное письмо, – кажется, господин Герман Шпехт. Я благодарен за то, что вы передали привет и письмо от моего племянника, но, к сожалению, дела…

Он приподнялся, давая понять, что разговор окончен.

– Минуточку, господин Кремер, – твердо сказал Герман Шпехт. Уголки губ у него опустились, лицо приобрело упрямое выражение. – Я пришел к вам не затем, чтобы обсуждать характер и поведение вашего племянника. Меня привели дела. Я ювелир и хотел бы…

– Ювелир?.. – состроил гримасу Кремер. – Я не люблю шантажа и в случае чего могу вызвать полицию. Мне известны все ювелиры Германии, но Германа Шпехта среди них не припоминаю.

– И все-таки он существует, – весело сказал Петро. Он решил идти напролом. – Хотите вы того или нет, а существует и, надеюсь, всегда будет процветать!

– Но при чем тут я? – сухо спросил старик.

– Дело в том, что я решил установить с вами деловой контакт, – ответил Петро. – Вы меня устраиваете, господин Кремер. Вернее, не вы, а безупречная репутация вашей фирмы.

Лицо Кремера налилось кровью. Он хватал воздух раскрытым ртом, вытаращив глаза на гостя. Наконец овладел собою и сказал с иронической благожелательностью:

– Вы либо идиот, либо неопытный жулик. Идите, я не стану вызывать полицию…

Вместо ответа Петро вытащил из кармана коробочку и раскрыл ее перед самым носом Кремера.

Удар был рассчитан точно. Ювелир зажмурился, как от яркого света. Длинными бескровными пальцами схватил коробочку и чуть ли не ткнулся в нее носом. Не глядя, нащупал в ящике лупу и долго разглядывал небольшой камешек, поблескивавший на черном бархате. Нос у старика заострился, костлявые, царапающие пальцы дрожали, и весь он был похож на ястреба, который сейчас вцепится острыми когтями в жертву и примется клевать и рвать ее на части.

Наконец, сделав усилие, оторвался от бриллианта и поднял глаза на Петра. Вытер проступившую слезу белоснежным платком, закрыл коробочку и пододвинул ее к посетителю.

– Возьмите и больше никому не показывайте, – сказал равнодушно. – Краденое не покупаю…

Слова эти больно хлестнули Кирилюка, но он сдержался.

“О-о! – подумал Петро с уважением о хозяине. – А ты стреляный воробей!”

Медленно запрятал коробочку, вздохнул и поднялся.

– Что ж, я думал, мы найдем общий язык, господин Кремер, – произнес Петро спокойно. – Жаль… Мое почтение! – повернулся и направился к дверям, почти не сомневаясь, что ювелир сейчас остановит его, что все это игра, точно рассчитанная на несколько ходов вперед; партнер у него серьезный, и сейчас трудно предопределить результат поединка.

– Минуточку, господин Шпехт, – услышал Петро, берясь за ручку двери, – а чем вы можете доказать, что бриллиант принадлежит вам?

Петро усмехнулся: первый ход сделан правильно! Если бы он вскипел, заспорил – проиграл бы. Старик все равно не выпустит бриллианта из рук, он только хочет приобрести его за бесценок. Но теперь диктовать будет он, Герман Шпехт.

– Бриллиант – это пустяки, господин Кремер! – небрежно бросил Петро, возвращаясь. – У нашей фирмы значительно большие возможности… – Положив перед ювелиром документ сотрудника СД, он лицемерно вздохнул: – Но ведь вы несколько предвзято относитесь к нашим предложениям.

Этот документ был не очень высокого качества, и Петра предупредили, что им можно пользоваться лишь в крайних случаях. Но иного выхода не было. Кроме того, Петро знал: ювелир теперь думает только о бриллианте; вероятно, ему даже безразлично, краденый он или нет, и скорее всего в душе старик предпочитал бы, чтобы камень оказался краденым – все-таки меньше платить…

Кремер взглянул на документ и отодвинул его.

– Мы просто зря теряли время, господин Шпехт. Следовало начать с этого.

Петро спрятал документ в свой портфель.

– Как-то не подумал об этом. Ведь прежде всего я коммерсант.

– Ну, ну, – растянул свое длинное лицо в улыбке Кремер, но глаза оставались серьезными и сверлили Шпехта. – Приятно иметь дело с деловыми людьми. Вы хотите продать камень?

– Вы не ошиблись. – Петро снова выложил на стол коробочку.

Ювелир взвесил бриллиант.

– Восемь с половиной каратов.

Капнул на камень кислотой. Причмокнул бескровными губами и сухо сказал:

– Он стоит сорок тысяч марок. Могу предложить тридцать пять.

“Начинает приблизительно с половины цены”, – прикинул Петро и скучным голосом сказал:

– Вы же сами только что сказали, что любите иметь дело с деловыми людьми. За кого вы меня принимаете?

– Сколько же вы хотите? – спросил старик, привстав с места.

– Бриллиант стоит более восьмидесяти тысяч, коллега. Семьдесят пять мне заплатят с закрытыми глазами.

Ювелир опустился на стул.

– Да, вы знаете подлинную цену, – сказал с уважением. – Но сейчас война… Люди хотят покупать колбасу, а не бриллианты.

– Разница между ограниченным человеком и умным, – поднял брови Петро, – в том и состоит, что умный знает, когда покупать колбасу, а когда бриллианты. И лучше всех должны это знать мы, немцы, которые уже пережили одну послевоенную инфляцию. Сколько выиграли тогда те, кто вложил деньги в драгоценности? Вы знаете это лучше меня, господин Кремер.

– Не те времена, не те времена! – возразил ювелир. – Доблестная немецкая армия одерживает победу за победой.

– Учитывая именно это, – прервал хозяина Петро, – а также то, что это наша первая сделка, я возьму с вас всего семьдесят тысяч и лишь треть – в твердой валюте. Имею в виду доллары и фунты.

Ювелир скрипуче засмеялся.

– Доллары и фунты!.. Ха-ха… Валюта… Где же вы возьмете сейчас валюту?

– Ладно, двадцать процентов валютой, – вздохнул Петро. – И это мое последнее слово!

Ганс Кремер забегал по кабинету. Передвигался он необыкновенно легко – заложив руки за спину, задрав голову и немного подпрыгивая. Казалось, ювелир забыл про торговлю, про бриллиант и про посетителя. Молча попрыгав, сел на стул напротив гостя, уставился на него неподвижным взглядом бесцветных, почти белых глаз.

Петро выдержал этот тяжелый, неприятный взгляд. Кремер облизнул сухие губы и глубоко, с присвистом вздохнул:

– Хорошо… Пусть будет по-вашему… Так и быть, поскольку это наша первая операция…

– Первая или последняя, – ответил Петро, – какое это имеет значение? Я не позволю обирать себя никому – невзирая ни на возраст, ни на авторитет фирмы.

– Вы мне нравитесь, молодой человек, – засмеялся Кремер. – У вас настоящая деловая хватка.

– Немецкая, – поправил его Петро.

– Совершенно верно! – подхватил ювелир. – Полагаю, что, кроме этого камня, у вас найдется еще кое-что?

– Может быть, и найдется… – начал Петро.

Но Кремер не дал ему договорить. Опустив подбородок на свои белые руки, он начал монотонно:

– Мы живем в очень ответственный для немецкого народа период, господин Шпехт. Я имею в виду не только наши военные дела, но и, так сказать, ситуацию экономическую и торговую. В результате победного наступления наших войск происходит кое-какое перемещение ценностей. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? С Востока на Запад!.. К сожалению, поток этих ценностей похож на жалкий ручеек, а он должен стать полноводной рекой. Конечно, отчасти виновата наша администрация, которая, я бы сказал, примитивно регламентирует деловую инициативу на невозделанной ниве. Все это приводит к тому, что значительная часть ценностей, захваченных нашими людьми на Востоке, оседает на месте, а это – я не боюсь громких слов – преступление перед нацией! – На миг остановился, пошевелил губами. Затем многозначительно изрек: – И каждый порядочный немец-патриот должен приложить максимум усилий, чтобы помочь нашей державе в деле перемещения ценностей и тем самым укрепить великую Германию!

“Ишь, какую идеологию подвел! – усмехнулся про себя Петро. – Вот что значит коммерсант! Ведь знает, негодяй, откуда берется это золото! И глазом не моргнул…”

– Вы совершенно правы, – воспользовался Петро секундной паузой, – говоря о временных э-э… непорядках в операциях с драгоценностями. Отдельные наши чиновники не понимают той простой истины, что карман немецкого коммерсанта есть в то же время и карман государства.

– О-о! Как справедливо сказано! – Кремер многозначительно поднял палец.

“Тебе только дай, сам черт потом не вырвет”, – подумал Петро и продолжал:

– Именно это я и хотел подчеркнуть перед тем, как условиться о продаже еще некоторых драгоценностей. Вовсе не нужно, чтобы чинуши узнали о характере наших с вами сделок. Это было бы невыгодно ни мне, ни вам…

Кремер стал совсем другим – теперь он был похож на прекрасно выдрессированную легавую, которая почуяла запах дичи и сделала стойку. Ноздри старика раздувались, в глазах замигали хищные огоньки. Ювелир потер руки и сладким тоном сказал:

– Это изъятое на Востоке золото там, на месте, очень дешево. Надеюсь, вы не станете требовать от старого и бедного ювелира слишком много за него? К тому же секретность сделок…

“Сквалыга!” – подумал Петро. Ему давно уже надоел этот разговор, противно было не только торговаться, даже глядеть на Кремера. Но поддаваться было нельзя – старый пройдоха быстро скрутил бы его в бараний рог.

– В конце концов меня мало беспокоит, будете ли вы афишировать наши сделки или нет. Просто это может повлиять на их дальнейший ход. И вообще такого рода делам реклама только вредит.

– Ха-ха… – проскрипел ювелир. – Я давно уже понял вас, молодой человек. Короче – мы достигнем согласия, если моя фирма получит тридцать процентов скидки от оптовой цены.

– Что?! – возмущенно поднял брови Петро.

– Фирма имеет слишком хорошую репутацию, чтобы рисковать ради какой-то мелочи.

– И пятнадцати процентов будет даже слишком много, господин Кремер. Кроме того, я помню ваши слова о том, что каждый порядочный немец…

– Двадцать пять… – замахал руками ювелир.

– Двадцать – мое последнее слово!

– Ладно. – Старик обошел вокруг стола, сел на свое место. – Но при условии, что товар удовлетворит нас.

– Я не собираюсь навязывать вам всякий хлам. Вы можете приобретать лишь то, что будет устраивать фирму.

– Когда я увижу товар?

– Хоть сейчас, – похлопал Петро по небольшому кожаному саквояжу.

– Как! – подскочил ювелир. – Вы носите драгоценности с собой? В такое тревожное время?..

– Именно поэтому, – улыбнулся Петро. Он вытащил из саквояжа шкатулку, искоса наблюдая за тем, как руки старика потянулись к ней. – Я знаю, вас трудно удивить, но кое-что тут есть…

Кремер склонился над шкатулкой. Долго рассматривал драгоценности. И когда, наконец, нашел в себе силы оторваться от шкатулки, то с уважением уставился на гостя и сказал:

– Воистину вы явились сюда из волшебной сказки, молодой человек!

– Я давно уже вышел из детского возраста, но даже в те далекие годы не увлекался сказками, – улыбнулся Петро. – Меня интересуют деньги!

– Оптом? – спросил ювелир.

Петро кивнул.

Прошло по крайней мере три часа, пока они достигли согласия. Кремер торговался за каждую марку, бегал по кабинету, хватался за голову и совсем заморочил Петра, который представлял себе владельца солидной фирмы респектабельным человеком. Все же каждый остался доволен заключенной сделкой. Петро радовался тому, что он выручил много больше, чем предполагал Заремба; Кремер же был счастлив, что в нынешние тревожные времена ему удалось так выгодно вложить деньги: что ни говори, а золото всегда остается золотом!

– Надеюсь, – сощурил глаза ювелир, – вы понимаете, что сразу рассчитаться фирма не сможет. Во всем городе не найдется сейчас коммерсанта, который смог бы сразу оплатить все это наличными. Могу предложить треть деньгами, остальные – надежными гарантированными векселями.

– Я деловой человек, господин Кремер, – возразил Петро, – для предстоящих сделок мне нужны деньги. Простите, но там, где я работаю, ваши векселя стоят не больше, чем мыльный пузырь. – Ювелир сделал вид, что обиделся, но Петро не обратил на это внимания. – Да, мыльный пузырь… И не забудьте, мы условились – двадцать процентов валютой.

– Этот человек заставит вылететь в трубу, – состроил гримасу ювелир. – Но все же вам придется немного подождать. Деньги на улице не валяются.

– Сколько?

– Около недели.

Увидев, как недовольно поморщился клиент, хозяин сочувственно произнес:

– Я вас понимаю: в чужом городе… скверная гостиница… одиночество… Вот что, – предложил он, подумав немного. – Не лучше ли вам поселиться у меня на это время? Во всем доме – лишь я, дочь и экономка. Надеюсь, вы понравитесь моей Лотте…

Петро даже заерзал на стуле – он и не мечтал, что ему так повезет. Но сразу согласиться было бы неосмотрительно.

Кремер по-своему понял колебания гостя: наверно, не хочет связывать руки, будет зондировать почву у других ювелиров. Но не такой он дурак, Кремер, чтобы упустить саквояж с драгоценностями! Ювелир нажал на кнопку звонка и, когда в дверях появился приказчик с маленькими хитрыми глазками, приказал:

– Вызовите такси. И предупредите фрау Лотту, что мы едем домой. За вашим багажом потом пошлем шофера, – бросил он Петру таким тоном, словно у них все давно уже было решено.

Петро поднялся и покорно склонил голову.

– Мне не хотелось бы обременять вас своей особой, но, – развел руками, – больше ничего не остается, как с благодарностью принять ваше любезное приглашение.

– Поехали, – потянулся Кремер за старомодным черным котелком. – Сегодня я имею право немного развлечься.

В тот вечер Харнак был в хорошем настроении. “Наконец пан Сливинский устроился на работу по специальности!” – хохотал он.

Модест Сливинский немного злился на гауптштурмфюрера, но не мог с ним не согласиться: этот чертов гестаповец был прав. Тем более что поручение, полученное от Менцеля, в глубине души нравилось ему, даже льстило его самолюбию. Он чувствовал себя как актер, который получил, наконец, роль, о которой давно мечтал, роль, для которой все готово и продумано – мизансцены, паузы, даже отдельные интонации, но никто этого не подозревает, – и он удивляет всех неким гениальным экспромтом.

“Трудно, но попробуем…” – ответил он тогда Менцелю, уверенный в том, что для него это поручение в самый раз. Но почему же не покуражиться малость перед этим откормленным немцем! Во всяком случае, это поднимает тебя даже в собственных глазах, придает солидность и вес. Вот только этот Харнак! Пан Модест все время видит смешинку в его глазах, как будто проклятый гауптштурмфюрер заглянул ему в душу и прочитал самые сокровенные мысли. Однако это уж слишком: “Устроился на работу…” Свинья этот Харнак, не может без своих вульгарных шуточек. Больше того, неблагодарная свинья – ведь всегда расплачивается он, Модест Сливинский, а напоить Харнака не так уж и просто.

Пан Модест не знал, что эту “работу” придумал для него сам Харнак.

Перед этим гауптштурмфюрер долго спорил с Менцелем. Шеф гестапо был сторонником кардинальных действий. Узнав, кем в действительности оказался скромный газетный корректор Заремба, шеф поднял на ноги всю свою агентуру, но добился очень немногого. Было установлено, что Заремба – старый холостяк, жил замкнуто, домой возвращался поздно и почти никого не принимал в своей квартире. Иногда его видели с соседкой, некоей Марией Харчук – молодой и красивой женщиной, вдовой довольно видного коммуниста, который погиб в первые дни войны. “При Советах”, рассказывал один из соседей, бывший мелкий лавочник, муж Марии Харчук работал то ли в обкоме партии, то ли в профсоюзах.

Менцель хотел немедленно арестовать Марию Харчук. Он считал, что молодая женщина не выдержит “физических методов допроса”, как он любил выражаться, и расскажет все, что знает. Харнак приложил немало усилий, чтобы убедить шефа гестапо не делать этого.

– Ваш план всегда можно осуществить, штандартенфюрер. – Эта фрау Харчук от нас не убежит. Но представьте себе на минуту, что она ничего не скажет… К сожалению, тут это уже стало системой… На свете будет меньше одной красивой женщиной. А нам какая польза? Опять начинай сначала?.. Давайте попробуем другой вариант, который, я уверен, гораздо надежнее. Надо завоевать ее сердце, шеф. Это будет не так трудно – ведь женщина в известном возрасте особенно жаждет любви…

– Но кто же способен сыграть эту роль возлюбленного? – все еще не хотел сдаваться Менцель.

– Вы удивляете меня, шеф, – позволил себе фамильярность Харнак. – Конечно, Модест Сливинский!

Менцель на мгновенье задумался. Хлопнул по столу мясистой ладонью и затрясся от беззвучного смеха.

– Ей-богу, замечательная мысль, Вилли! Более подходящего, чем этот надутый индюк, не найти.

Увидев Марию Харчук издали, Модест Сливинский откровенно обрадовался. Роскошная женщина! Какие формы! Полные плечи и красивая головка, украшенная тяжелой, туго заплетенной косой.

“Полное сочетание приятного с полезным!..” – подумал пан Модест, провожая ее взглядом.

Если бы еще не Харнак, то было бы “вшистко в пожонтку”[15]15
  Все в порядке (польск.) .


[Закрыть] . (Модест Сливинский, хотя и считался одним из столпов украинского национализма, любил по старой привычке блеснуть польским выражением, считая это признаком высокой интеллигентности.) Этот гестаповец, особенно когда напьется до положения риз, становится ужасно циничным. Что он только мелет! Пан Модест притворился, что не расслышал слов гауптштурмфюрера, по тот с пьяным упрямством повторил вопрос насчет “работы по специальности” и еще добавил:

– Пан Модест не надорвался на той работе? Ха-ха-ха… Это очень опасно, мой милый друг…

“Циник, – с омерзением подумал Модест Сливинский. – Циник и пошляк…”

– Вижу по глазам, что вы думаете сейчас обо мне, – продолжал Харнак. – Дескать, какой циник. Ну скажите, не так ли?.. Ну, честно, так думаете?.. Не хотите признаться, черт с вами. Я уверен – думаете… Да, согласен, я – циник… А вы вдвойне! Смотрите на женщину влюбленными глазами, а готовы послать ее на виселицу. Так кто из нас циник?

– Зачем же так… – пан Модест запнулся, подыскивая слово, – заострять? Не в этом же суть!

– А в чем? Откройте мне эту тайну. Обоснуйте ее философски. Ха-ха-ха… Это будет новое слово в философии. Вы слышали о философии подлости, пан Модест?

– Не понимаю вас, – насупился Сливинский. – Я имею в виду те высокие интересы, которые мы отстаиваем вместе с вами. Ради них можно покривить и своими чувствами.

– И вы считаете, что это не подлость? – не унимался окончательно опьяневший Харнак.

– Это тактика, герр гауптштурмфюрер, – нашел себе оправдание Сливинский, – тактика, которую выдумали задолго до нас.

– Вы гениальный человек! – ухмыльнулся Харнак. – Налейте мне коньяку, непризнанный гений!

Они сидели в квартире Модеста Сливинского и доканчивали уже вторую бутылку. Харнак, узнав о коньячных запасах короля “черного рынка”, зачастил к нему. Сливинский не возражал: на бутылку–другую он всегда найдет деньги, а дружеские взаимоотношения с гауптштурмфюрером с лихвой окупят и не такие расходы.

“Непризнанный гений!” Харнак и не знал, что задел больную струну пана Модеста. Он, почти министр и чуть ли не вельможный магнат, вынужден собственноручно наливать коньяк какому-то паршивому гестаповцу. Вот почему его вдруг так задели слова немца. Он гневно сверкнул глазами и резко сказал:

– Наливайте сами, если хотите! Мне надоело хлестать с вами коньяк!

Сказал – и испугался: с огнем все же не шутят. Но Харнак лишь захохотал в ответ:

– Вам не удастся сегодня вывести меня из равновесия, пан Сливинский. У меня хорошее настроение, и я не стану обращать внимание на вашу неучтивость, хотя на всякий случай вам невредно поостеречься…

Но Сливинский уже спохватился.

– Я имел в виду предложить вам кофе, – угодливо улыбнулся. – Кофе с коньяком…

– Эх и хитрый же вы! – погрозил пальцем Харнак. – Ну да ладно! Расскажите лучше, как у вас дела с этой коммунизированной феминой [16]16
  Женщина (латин.) .


[Закрыть] .

План знакомства Сливинского с Марией Харчук был детально разработан в гестапо. Собственно, ничего нового не придумали, да и к чему сушить себе голову, когда есть давно уже проверенные варианты, которые при участии опытных исполнителей всегда звучат свежо и убедительно.

…Мария Харчук возвращалась с работы. Работала в типографии во второй смене. Давно уже наступил комендантский час, и на улицах было безлюдно: лишь в центре патруль проверил ее пропуск. Шла, углубившись в безутешные мысли. Не так давно ей сообщили: Заремба вынужден перейти на нелегальное положение, и ей временно следует приостановить все отношения с членами организации. Приказ был суровый: запрещено было даже здороваться с товарищами по подполью при случайных встречах на улице.

Марию эта новость ошеломила. Надо было поставить точку на всем, что заполняло ее жизнь, придавало силы. Понимала – так надо, но разве легко с этим мириться? Выходит, уже не она, возвращаясь ночью с работы, будет расклеивать на стенах листовки, а кто-то другой. И какая-нибудь другая женщина возьмет корзинку и пойдет в лес будто бы за грибами, чтобы передать леснику аккуратно свернутую в трубочку бумажку с зашифрованным донесением.

Как часто думала она о дальнейшем пути этой бумажной трубочки – из рук в руки, вплоть до партизанского отряда! А там радист склонится над рацией. Ту-ту-ту!.. Полетели переданные в эфир цифры за сотни километров, а где-то там, за линией фронта, генерал, изучая свежие данные, может, помянет ее теплым словом… Он не знает ее, но все равно помянет, ведь обязан же он думать о ней и о тех многих других, благодаря которым бумажная трубочка легла расшифрованным донесением на его стол.

Задумавшись, Мария и не заметила, как с теневой стороны улицы наперерез ей направились двое мужчин.

– Минуточку, пани, – остановили они ее. – Не скажете ли, который час?

Мария остановилась, взглянула на циферблат. Двое подошли вплотную.

– Хороши часики, – схватил ее за руку один из них. – Подари мне, красавица!

– Что вам нужно? – испугалась Мария. – Я буду кричать.

– Спокойно! – пригрозил ножом второй и, обдав винным перегаром, грубо положил ей руку на плечо. – И платье ничего… А ну-ка снимай!

Мария хотела закричать, но перехватило дыхание. В каком-то отчаянии, едва соображая, что делает, она изо всех сил ударила в грудь пытавшегося снять с ее руки часы и побежала. Но второй подставил ногу, и Мария упала, больно ударившись головой о каменные плиты тротуара. От боли и страха она закричала. Кричала без надежды на помощь – патрули здесь бывают редко, а кто другой рискнет высунуть нос на улицу после комендантского часа?

– Замолчи! – Грабитель замахнулся ножом. – Жить надоело?

Мария зажмурила глаза. Вот он, конец… Только бы скорее!..

“Беги, Курносый!” – послышался вдруг испуганный возглас. Она открыла глаза. Возле нее еще стоял грабитель с занесенным ножом, другой исчез, но в это время чья-то длинная тень метнулась из ворот. Человек отвел руку с ножом и ударил грабителя с такой силой, что тот едва устоял. “Беги, Курносый!” – вновь донеслось издали, и грабитель, бросив нож, побежал, петляя между каштанами.

Человек склонился над Марией и помог ей подняться.

– Вас не ранили? Кажется, все в порядке.

У Марии от испуга стучали зубы. Человек снял с себя пиджак, накинул ей на плечи. Наконец она пришла в себя и сказала дрожащим голосом:

– Спасибо, я уже не думала, что останусь в живых…

– Что вы! – улыбнулся незнакомец. – Вам еще жить и жить!..

– Не знаю, как вас и благодарить. Вы спасли меня.

– Так уж и спас. Скорее всего ограбили бы – и все…

Мария внимательно посмотрела на своего спасителя. Высокий, с пышной, чуть тронутой сединой шевелюрой, с тонкими чертами лица, он казался ей в эту минуту воплощением благородства.

– Вы полагаете? – Она покачала головой, хотя понимала, что незнакомец, вероятно, прав, но ей неприятно было думать, что она так перепугалась из-за каких-то там часиков и платья.

– Впрочем, кто знает… – произнес незнакомец, подбирая с земли нож. Внимательно осмотрел его и спрятал в карман.

Мария с восхищением взглянула на него и подумала: “А он настоящий мужчина!”

– Вы домой? У вас пропуск? – спросил человек. – Разрешите вас проводить? Кстати, давайте знакомиться. Модест Яблонский, инженер.

Пану Сливинскому, конечно, не к чему было называть свою настоящую фамилию. Он шел рядом с Марией, поглядывая на нее и ласково улыбаясь.

Мария никогда не признавала уличных знакомств, а теперь вообще имела право поддерживать отношения лишь с близкими и проверенными людьми, но это был необычный случай, и она, подав руку, назвала себя.

Пан Модест рассказывал о грабежах в городе, но Мария через силу слушала его. В голове гудело: видимо, она сильно ушиблась, когда упала. Скорее бы домой! Не помнила, как добрела до дома, еще раз поблагодарила пана Модеста, но тут силы оставили ее – она покачнулась и упала.

“Немного переиграли, черти… – подумал пан Модест. – Но это на пользу”.

Он подбежал к колонке, намочил платок, приложил его ко лбу женщины. Мария пришла в себя.

– В какой квартире вы живете?

– Я сама… – Мария попыталась подняться, но ноги не слушались.

– Я спрашиваю, в какой квартире? – раздраженно повторил пан Модест.

Мария протянула ему сумочку.

– Там ключи, – прошептала. – В девятой… На третьем этаже.

Сливинский помог женщине подняться на третий этаж.

– Я сама… – начала было Мария, но Модест уже успел отворить дверь, зажег спичку и, отыскав в передней выключатель, включил свет.

– Дома кто-нибудь есть? – спросил он деловито.

Мария ответила, что живет одна.

Модест сделал озабоченное лицо и сказал:

– Боюсь, как бы у вас не было сотрясения мозга. Немедленно укладывайтесь – необходим полный покой. К сожалению, я тороплюсь… Утром приведу врача.

Мария не успела возразить, как уже щелкнул замок в передней. Тишина… Лишь стучит в висках… Боль такая, что кажется, искры сыплются из глаз, мириады ослепительных, жалящих искр. Мария упала на диван, обхватила руками голову и застонала.

Модест Сливинский, насвистывая, возвращался к себе домой. Все прошло как нельзя лучше. Ключ он захватил с собой (всегда можно объяснить это рассеянностью). Утром приведет врача – и узелок, так сказать, начнет затягиваться. “Теперь ты, птенчик, не упорхнешь”, – напевал пан Модест, чрезвычайно довольный собой. Что ни говори, а с женщинами он обращаться умеет! Вспомнил, как тепло и благодарно посмотрела на него Мария, когда он прощался с ней, и в предвкушении предстоящих успехов потер руки.