Текст книги "Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Прошу к столу, – открыл он дверь в другую комнату.

Петро, увидев накрытый стол, сказал:

– А мы уже…

– Придется ужинать еще раз, – перебил его Фостяк. – И без возражений.

Выпили закарпатской сливовицы за здоровье хозяина и действительно с аппетитом поужинали еще раз, отдав дань уважения хозяйке за вкуснейшие маринованные грибы и поджаренную в сухариках спаржу. Фостяк все вспоминал, как торговал с Кирилюком во время оккупации.

Левицкому давно уже не терпелось расспросить Фостяка, но он сдерживался. Когда встали из–за стола, Михайло Андриевич спросил сам:

– У вас ко мне дело?

– Евген Степанович говорит, что вы хорошо знали Модеста Сливинского, – начал Левицкий. – Эта личность нас очень интересует.

– Имел неприятность быть знакомым с ним – сволочь, бандеровец, гестаповец и делец «черной биржи»…

– Так, так… Но не будем скрывать от вас: Сливинский сейчас в городе и мы разыскиваем его. Конечно, прячется под выдуманной фамилией и с фальшивыми документами. Дело это, Михайло Андриевич, очень серьезное, и каждый день – на вес золота. У Сливинского, очевидно, еще со времен оккупации сохранились знакомства, связи, может, есть кто–то из политических единомышленников. Гостиницы держим под наблюдением, все подозрительные квартиры и подавно, ведь…

– Понял вас… – Фостяк уселся в старинное кресло, мягкое и удобное. Откинул голову на высокую спинку, задумался, будто задремал. – Модест Сливинский, это я говорю вам авторитетно, подонок и пижон, но голова на плечах есть.

– Успели убедиться, – мрачно признал Левицкий.

– Я, пока отбил у него клиентуру, хорошо помучился. Прыткий и скользкий, но это, – как–то вяло улыбнулся Фостяк, – из сферы, так сказать, мемуарной. Но послушайте, – вдруг оживился он, – есть у него пунктик: не может пройти мимо красивой девушки. Погодите, погодите, я часто видел его вместе с одной потаскушкой, даже в ресторане встречал… Дай бог памяти… Как же ее, красивая, чертовка, ничего не скажешь… – Задумался на несколько секунд. – Вспомнил! Теперь она работает официанткой в ресторане «Карпаты». Ядзя, панна Ядзя – так ее зовут… Большие глаза, и все это, – он показал, что и где, – на месте.

Левицкий посмотрел на часы. Сказал решительно:

– Четверть одиннадцатого. Вы будете смеяться, но придется еще раз поужинать. Едем в «Карпаты». – Он крепко пожал руку Фостяку: – Сердечно благодарен вам, но…

– Понимаю… – ответил тот слабым голосом. Видно, сердце давало о себе знать. – Заходите, если что–нибудь понадобится…

– Обязательно зайдем, – пообещал Кирилюк. – А вы, может, вспомните еще кого–то из знакомых Сливинского? Я позвоню…

В «Карпатах» пел цыганский хор, и Заремба еле отыскал свободный столик. Заказали бутылку вина, легкую закуску. Петр изображал пьяного, пристально разглядывал девушек и отпускал не очень скромные комплименты официанткам… Задержал молоденькую, с черными густыми бровями.

– Принеси нам, девушка, еще вина, – попросил он. – Ты такая красивая, красивее Ядзи! Где она, что–то не вижу?

– Ядзя сегодня не работает, – нагнулась к нему девушка: мужчина красивый, в хорошо сшитом костюме. – Какого вина желаете? Я вас не обслуживаю, но передам…

– А завтра Ядзя работает? – не успокаивался Петр.

Девушка рассердилась:

– В отпуске ваша Ядзя! – и побежала к буфету.

– Вот тебе и фокус! – насторожился Левицкий. – Интересно, давно ли?

– Сейчас мы выясним. – Петр, не очень твердо ступая, подошел к метрдотелю, фамильярно взял его за пуговицу. – Папаша, – покрутил он ее, – где Ядзя? Назначила мне свидание – и вот на тебе…

– Товарищ, – сделал тот попытку освободиться, – вам уже пора домой…

– Точно, – согласился Петр. – Но где Ядзя?

– В отпуске.

– Давно?

– Не все ли равно? Допустим, с сегодняшнего дня.

– А мне надо знать! Назначила свидание и…

– У нее заболела мать, и она срочно уехала, – старался отцепиться от настырного посетителя метр.

– А как ее фамилия, папаша?

– Зачем это вам?

– Ин–те–рес–но… – еле ворочал языком Петр. – Люблю разные фамилии.

– Радловская ее фамилия.

– Прекрасная фамилия! – восхищенно воскликнул Петр. – Д–давай, папаша, выпьем!

– Вам пора домой.

– Домой так домой, – покорно согласился Кирилюк. – Раз Ядзи нет, можно и домой…

Пошел к выходу, незаметно посмотрев на Левицкого. Полковник уже рассчитывался.

– Почему нет Радловской? – остановился Петр перед швейцаром. Тот посмотрел на него наметанным глазом, подтолкнул к дверям. Но Кирилюка нелегко было сдвинуть. – Почему нет Радловской? – повторил он.

– В отпуске… – Швейцар решил не связываться и почтительно открыл дверь: – Прошу вас…

– В отпуске с сегодняшнего утра, – сообщил Кирилюк, когда сели в машину.

– Неужели опять прошляпили? – не выдержал Левицкий и раздраженно постучал кулаком по щитку. – Фамилия?

– Радловская.

– Немедленно в управление!

– Я уж доберусь один… – открыл дверцу Заремба.

– Зачем же, мы вас довезем.

– Нет, – Заремба решительно стукнул дверцей, – вам нельзя терять времени.

Модест Сливинский валялся на диване, задрав на спинку ноги в пижамных брюках. Лежал, курил, читал какую–то польскую полупорнографическую галиматью в дешевой бумажной обложке, а думал о своем…

Сколько раз он говорил, что есть бог на небе и что этот бог – персональный защитник его, Модеста Сливинского! Лишь с божьей помощью можно было выпутаться из этой истории – его и до сих пор трясло, когда вспоминал выстрелы и тени энкавэдэшников на огороде. Слава богу, обошлось, и у него есть возможность слушать музыку, пить кофе и читать сексуальные романы, чего абсолютно лишены и Хмелевец, и их квартирный хозяин Ярема Лизогуб, и отец Андрий Шиш. Когда пан Модест позвонил сегодня из одного уличного автомата и спросил, есть ли телеграмма из Поворян, то услышал грустный ответ, что племянник захворал скарлатиной. Стало быть, и у самого Грозы дела не очень–то утешительные. У всех, кроме него, Модеста Сливинского. В конце концов, можно и правда поверить в свою счастливую звезду…

Пан Модест не то чтобы утешал себя покровительством небес. Вернувшись в эту злосчастную ночь к Ядзе, до утра не закрывал глаз, все обдумал, все взвесил… Был уверен, что Хмелевец или отец Андрий расколются на допросах и что органы безопасности если еще не знают, так в самое ближайшее время будут знать его настоящую фамилию и приметы. Правда, вряд ли у них есть его фотография, а особых примет, кроме седины, у него нет. И все же утром Сливинский начал серьезный разговор с Ядзей.

– Не могла бы ты сейчас взять отпуск?

– Зачем?

– Поедем в Трускавец. Устал я, хочется отдохнуть.

Ядзя задумалась. Перспектива поехать на курорт за чужой счет привлекала, но хотелось не в Трускавец, а куда–нибудь к морю, увидеть пальмы или по крайней мере кипарисы. Предложила:

– Ты не так уж и болен, чтобы промывать ночки нафтусей. Лучше поедем в Сочи или в Ялту.

– Потом можно и в Сочи, – согласился пан Модест, хорошо зная, насколько нереально его обещание. – А сначала – в Трускавец.

Ядзя прикинула: теперь она возьмет отпуск за свой счет – скажет, что заболела мать, и ей не откажут, – а потом для поездки на юг оформит очередной, – согласилась:

– Когда поедем?

Сливинский сокрушенно заметил:

– Можно было бы завтра, но есть некоторые обстоятельства… Ты, конечно, понимаешь, что мои отношения с Советами оставляют желать лучшего, и мне не хотелось бы появляться на вокзале или на автобусной остановке. Нет ли у тебя знакомого шофера, который бы, за известную сумму конечно, согласился бы отвезти нас, скажем, в Дрогобыч?

– Есть такой. Наш, ресторанный, и ты сможешь спрятаться в будке с продуктами. Парень оборотистый, возьмет недешево.

– Тысячи хватит?

– Достаточно и семисот.

– Ну и прекрасно, – повеселел Сливинский. – А сейчас ты пойдешь на толкучку и купишь мне костюм. – Он бросил на стол пачку денег. – Желательно коричневый или темно–серый. Пятьдесят второго размера. И обязательно достань краску для волос. Осточертело быть седым. С такой привлекательной дамой хочется молодеть и молодеть…

Ядзя все поняла, но ничего не сказала. Какое ей дело, что натворил пан Модест и почему его разыскивают! Если даже это кончится плохо, ее оштрафуют за нарушение паспортного режима, ну, предупредят, а она чихать хотела на все предупреждения. Пусть только попробуют придраться: она – жена советского офицера (Ядзя еще не оформила развод), и даже самое большее, в чем ее можно обвинить, – это в женском легкомыслии.

Спрятала деньги в сумочку, подставила Модесту щеку для поцелуя:

– Сегодня я договорюсь с шофером и подам заявление об отпуске. Поедем завтра или послезавтра.

– Лучше завтра.

– Все будет зависеть от шофера…

На следующий день они не уехали – грузовик стоял на ремонте, – а сегодня в пять часов шофер обещал обязательно быть. Ядзя отправилась на базар за продуктами на дорогу, и паи Модест терпеливо ждал, задрав ноги на спинку дивана. Он уже собрался. Желтый чемодан стоял у двери, осталось бросить в саквояж пижаму.

Сливинский с удовлетворением поглядывал на чемодан. Не удержался и вчера заглянул–таки под фальшивое дно. Павлюк не солгал: аккуратно сложенные, чуть ли не спрессованные пачки долларов и фунтов – целое богатство; единственный недостаток: половина – Павлюку. Правда, и о ста тысячах пока можно только мечтать, но дело не в этом. Отдавать половину какому–то Павлюку, и пальцем не пошевельнувшему, чтобы получить такие деньги! Конечно, это несправедливость, а Сливинский всегда верил в торжество высших сил и уже сейчас начинал прикидывать, как обмануть Павлюка…

Щелкнул замок, и он сел на диване – никогда бы в жизни не допустил, чтобы женщина увидела его в такой позе: он был воспитанным человеком и кичился этим…

Ядзя приоткрыла дверь и просунула в нее хорошенький носик:

– Ты уже готов? Чудесно. Шурка должен подъехать через несколько минут. Можешь одеваться.

Сливинский поморщился. Костюм, купленный Ядзей, был чуть поношенный. Ничего не скажешь, красивый, благородного темно–коричневого цвета, хорошо сшитый, но ношеный, а пан Модест никогда не носил вещей с чужого плеча. Пройдет несколько дней, и он привыкнет к костюму, в конечном итоге, человек ко всему привыкает, но все же это несколько испортило ему настроение. Хорошо, хоть сорочка своя – с твердым воротничком, прекрасная сорочка в модную, чуть заметную полоску.

Под окнами остановилась машина. Стукнула дверца. Сливинский посмотрел в щелку между шторами – так и есть, к ним…

Шурка взял Ядзин чемодан и саквояж пана Модеста, а Сливинский сам отнес свой желтый чемодан и положил в будку. Шурка залез вместе с ним, понимающе сказал:

– Мою машину вообще редко когда проверяют, но на всякий случай, пока не проедем контрольный пункт, ложитесь здесь – я вас накрою мешками. Кстати, я беру деньги вперед…

Сливинский без лишних слов отсчитал семьсот рублей.

– Будет еще, – пообещал он, – если все обойдется.

– Можете не сомневаться, – повеселел Шурка, – моя фирма гарантирует благополучную доставку в нужное место.

Пан Модест растянулся в углу. Шурка накрыл его мешками из–под сахара и заставил бочками. Чемодан и саквояж забросал тряпьем и бумажными кульками. Теперь даже самый дотошный инспектор не заметил бы ничего подозрительного.

Ядзя села в кабину рядом с Шуркой – ей–то не надо было прятаться, – и грузовик двинулся по направлению к Стрыйской.

Автоинспектор, младший лейтенант, проверявший документы на контрольном пункте, так и прилип глазами к Ядзе, и она улыбнулась ему.

– Я вас где–то видел… – начал автоинспектор с проверенного варианта знакомства, но Шурка перебил:

– Давай! Надо еще сегодня вернуться!

– Что в машине?

– Тара и кой–какие товары; – Шурка открыл дверцу, – смотрите.

– До Стрыя не возьмешь? – Автоинспектор показал на нескольких пассажиров, ждавших у КП попутную машину.

– Не имею права. Продукты… – Шурка деловито хлопнул дверцей.

Младший лейтенант еще раз подошел к кабине, по–начальнически прикрикнул на Шурку:

– Езжай осторожно и смотри у меня! – а сам посмотрел на Ядзю, та еще раз улыбнулась ему, даже махнула рукой, и младший лейтенант долго и с сожалением смотрел вслед грузовику.

– Тоже мне начальство! – рассердился Шурка, когда уже отъехали. – Я и не такое видел!..

Ядзя ничего не ответила: все же приятно ловить восхищенные взгляды мужчин, а этот автоинспектор совсем не плохой, можно сказать, симпатичный мужчина…

Шурка остановил машину. Постучал в будку.

– Теперь до Дрогобыча можете вылезть! – крикнул Сливинскому. – Я остановлюсь перед КП…

Оперативная машина затормозила на улице Менжинского около двух часов ночи. Подняли дворничиху, и она, узнав в чем дело, объяснила:

– Уехали… Перед вечером уехали…

Левицкий уже привык к фатальному невезению и воспринял этот удар стоически. Кирилюк же выругался сквозь зубы.

– Одна уехала? – уточнил он. – Ядзя Радловская?

– Почему одна? – словно даже обиделась за недоверие дворничиха. – Вдвоем. Говорила, что снова замуж вышла. И мужчина такой видный из себя. Старше ее – ничего не скажу, – но видный. Красивый еще мужчина, да и наша Ядзя тоже – хорошая пара…

Кирилюк понял, что старуха еще долго будет бормотать как заведенная, и остановил ее.

– Придется открыть дверь девятой квартиры! – приказал он.

– Они у меня ключ оставили. Цветы там поливать надо. Красивые цветы. У пани Ядзи есть вкус… – снова завелась дворничиха.

Наступила очередь Левицкого остановить ее.

– В котором часу уехала Радловская? – спросил он.

– Перед вечером. Часов в пять.

– Какие у них были с собой вещи?

Дворничиха ни на секунду не задумалась – видно, привыкла ко всему приглядываться:

– Два чемодана, желтый, большой, и черный – поменьше, саквояж и сумка. Еще пани Ядзя зонтик забыла, бегала за ним.

– Номер машины?

– Не глянула, незачем было, грузовик – это помню. Небольшой такой, с будкой. Пан сел в будку, и шофер туда лазил, а потом запер ее. Я еще подумала: зачем пана запирать?

Кирилюк и Левицкий переглянулись. Опоздали на девять часов! Если бы Петру чуть раньше пришло в голову расспросить у Зарембы о Модесте Сливинском, проклятый чемодан был бы уже у них, а его хозяин имел бы удовольствие встретиться со старыми знакомыми на очной ставке, а не разгуливать бог знает где в обществе красивой женщины.

– Покажите квартиру! – приказал Левицкий.

Комната свидетельствовала о поспешном отъезде жильцов: разбросанные на постели предметы женского туалета, грязная посуда в кухне… Левицкий распорядился поискать и снять отпечатки пальцев на посуде, Петр разглядывал разные квитанции и бумаги на этажерке. Отложил несколько писем с одинаковым почерком, начал внимательно просматривать. Сгреб все в одну кучу, перевязал шпагатом.

– Разберемся потом… – буркнул он.

Оставив засаду в квартире, поехали в управление. Ни Петру, ни Левицкому не хотелось спать – сидели на диване, курили и молча обдумывали ситуацию.

– Извести милицию о машине, – прервал молчание полковник. – Утром надо заняться этим грузовиком.

Кирилюк кивнул: да, следует прежде всего найти автомобиль, на котором ехали Сливинский и Ядзя.

– Старый грузовик с будкой, которая запирается, – пробормотал он, – это не так уж и сложно…

– Размножьте и дайте на розыск фото Ядзи Радловской… – размышлял вслух Левицкий.

– Изучить круг ее знакомств, – подхватил Петр, – поговорить с официантками в ресторане. Радловская могла сболтнуть кому–нибудь, куда едет.

– Правильно.

– Теперь посмотрите, пожалуйста, еще на эту корреспонденцию… Имеем на это санкцию. – Кирилюк отобрал из пачки несколько писем, положил перед полковником.

– Корреспонденты Радловской?

– Да.

– Думаете, она может написать кому–то?

– Конечно.

– И это нельзя сбрасывать со счетов.

Петр вытащил из пачки розовый конверт.

– Последнее письмо. Получено вчера из Станислава. Надеюсь, Ядзя еще не успела ответить на него.

Левицкий начал читать. Вдруг чертыхнулся.

– Ее подруга сообщает, что приедет через неделю. Радловская наверняка предупредит ее, чтобы не приезжала. Она напишет подруге, и мы узнаем – откуда.

– Если уже не телеграфировала.

– Значит, нам еще раз не повезет…

Грузовичок нашли быстро. Искать, собственно, не пришлось – он обслуживал ресторан, в котором работала Радловская.

Кирилюк вызвал шофера.

Александр Жарков, или просто Шурка, сразу понял, почему его вызывают в управление госбезопасности.

Отвечал на вопросы Кирилюка охотно, угодливо смотрел в глаза, словно говоря: «Давай–давай!.. Я расскажу про все, что было, и даже про то, чего не было, – чтобы тебе правилось…»

Петр уже встречался с такими, вроде бы откровенными, на самом же деле хитрыми типами, знающими лишь свою выгоду, ради нее готовыми пойти на любое преступление.

– Вчера вы ездили за продуктами в Стрый, – начал Кирилюк монотонно, листая какие–то совсем не нужные бумаги, – не так ли?

– Ездил! – выпалил Шурка, будто уже признал свою вину.

– Кого–нибудь подвозили?

Шурка понял: отказываться нет смысла. Грузовик с четверть часа стоял на улице Менжинского, и они в случае нужды будут иметь десяток свидетелей.

– Подвозил.

– Кого?

– Она у нас работает официанткой… Ядзя Радловская. Попросила подбросить до Стрыя. А мне что? Мне не жалко… Почему не оказать человеку услугу? Не так ли, товарищ начальник?

– Конечно… Значит, мы так и запишем, отвезли в Стрый Ядвигу Радловскую… Больше никого?

Шурка запнулся только на несколько секунд. Взвешивал – промолчать о другом пассажире или признаться? А впрочем, признание ему ничем не угрожает, наоборот, укрепляет его позицию.

– Почему никого? Неужели я не сказал? Радловскую и ее мужа.

– Так будет точнее. И сколько же они вам заплатили?

Шурка скорчил гримасу, что должно было означать: жмоты несчастные, что с них возьмешь!

– Сотню.

– Стоило трудиться…

– Я и сам так думаю, да ведь она официантка. Неудобно.

– Как ехали?

– Через центр на Стрыйскую, дальше по шоссе…

– На контрольно–пропускном пункте останавливались?

– Там без остановки не проедешь.

– Документы проверяли?

– Конечно.

– И у пассажиров?

– Да, – быстро ответил и заерзал на стуле.

– А потом?

– Доехали до Стрыя, там их высадил, хотел получить продукты, но опоздал. Пришлось возвращаться порожняком.

– И все?

– Все.

Кирилюк закрыл папку, вздохнул почти сочувственно. Сказал:

– Ну что ж, гражданин Жарков, вынуждены задержать вас. Во–первых, за ложные показания. Во–вторых, за содействие опасному преступнику.

– Что вы, товарищ следователь, – завертелся Шурка. – Я все расскажу.

Кирилюк снова открыл папку:

– Так куда вы ездили?

Шурка прикинул: лучше ответить за левый рейс, чем за содействие. Ответил жалобно:

– Вы не знаете, товарищ следователь, что такое шоферская жизнь. Платят копейки, а требуют – во!.. Признаюсь честно, сделал вчера левую ездку. До Дрогобыча и обратно. За пятьсот рублей…

– Вот это ближе к истине. Мы знали, что вы были в Дрогобыче – ваша машина зарегистрирована там на КП. Где высадили пассажиров?

– На автобусной станции.

– А у нас есть сведения…

– Врут! – Шурка прижал руки к груди. – Честное слово, на автобусной станции.

Петр понял: Жарков говорит правду. Солгал раньше, когда сказал, что на КП у всех, в том числе и у Сливинского, проверяли документы. Интересно, станет ли отказываться и сейчас?

– Автоинспектор младший лейтенант милиции Боровиков показывает, – он пристально смотрел Шурке в глаза, – что в кабине вашей машины сидела только одна женщина. В будке же – он не осматривал ее, а только заглянул – никого не было. Как прятали этого так называемого мужа Радловской?

Дальше выкручиваться не было смысла, и Шурка признался:

– Под мешками из–под сахара.

– Вот как, Жарков! Помогли сбежать государственному преступнику.

– Ей–богу, – чуть не заплакал Шурка, – я думал: обычный вор… Очистил квартиру и рвет когти.

– Расскажете об этом на суде. – Петр вызвал конвоира: – Уведите!

Пошел к Левицкому. Полковник поинтересовался результатами допроса Жаркова.

– Обыкновеннейший пройдоха, – сказал Кирилюк, – готовый за деньги на все. Высадил их на автобусной станции в Дрогобыче. Должно быть, говорит правду: он теперь ради собственной шкуры продал бы их дважды и глазом бы не моргнул.

На столе у Левицкого – большая карта. Полковник подозвал Петра:

– Как думаешь, почему они поехали в Дрогобыч?

Кирилюк провел пальцем по линии государственной границы в районе Бескид:

– Сливинский оттуда пришел, туда и хочет податься. Горы, леса, банды, особенно здесь. – Он обвел часть территории Польши.

– Правильно, – прищурился Левицкий. – Ну–ка, теперь вместе пораскинем мозгами. Сливинский сбежал из города вместе с Ядзей Радловской. Судя по всему, испытывает к ней какое–то чувство. Не означает ли это, что он хочет взять ее с собой за рубеж?

– Ни в коем случае! – сразу ответил Кирилюк. – Сливинский – человек энергичный и умный, мы это почувствовали на собственной шкуре. Безусловно, знает, что перейти нашу границу – дело опасное, сложное и требует физических сил и, если угодно, незаурядного мужества. Будет ли он рисковать чемоданом, я уж не говорю о собственной его голове, ради Ядзи? Тут не может быть двух мнений!

– А вывод? Какой ты можешь сделать вывод?

Кирилюк походил по кабинету, заложив руки за спину.

– Радловская нужна Сливинскому как ширма, как спасательный круг. Теперь он сидит вместе с ней где–то под Карпатами и пытается установить связь с людьми, которые переведут его через границу. Как только установит связь, бросит Радловскую и уйдет в Бескиды.

– Ну и что же?

– Нам надо взять его до того, как свяжется с бандитами. У нас прекрасный ориентир – Ядзя… Ее фото будет у каждого участкового уполномоченного милиции, а это такая женщина, на которую нельзя не обратить внимания.

– Вот я и хотел бы, чтобы ты со Ступаком занялся Радловской. Поговори с ее подругами и знакомыми. Пока будем ждать Ядзиного письма в Станислав, которого, кстати, может и не быть, должны сами найти ее след.

Одноэтажный домик поблизости от Бориславского шоссе утопал в зелени: если кто–нибудь и нашел бы щель в аккуратно покрашенном деревянном заборе, все равно ничего бы не заметил – под забором росли густые кусты смородины и крыжовника.

Сливинский знал, что делает. С хозяином дома у него были давние связи: сначала – по ОУН, потом – по гестапо. Поэтому–то, обсуждая с Романом Шишом запасной вариант перехода через границу, и назначил место встречи именно в Трускавце. Мог отсиживаться тут, за высоким забором, сколько угодно – Мирон Чмырь так же не заинтересован в его провале, как и он сам.

На автобусной станции в Дрогобыче, куда их привез Шурка Жарков, Сливинский быстро договорился с шофером эмки, который скучал, высматривая пассажиров, и тот довез их до Трускавца.

Чмырь встретил пана Модеста не то чтобы радостно, но и без враждебности. Знал: все равно никуда не денешься – придется дать приют старому коллеге. Притащил кровать в комнату, имевшую отдельный выход через веранду в сад, и поставил единственное условие: никуда из усадьбы не выходить. Мол, курортников никогда не держит, все к этому привыкли, и появление посторонних лиц может показаться подозрительным. Это устраивало пана Модеста. Он был уверен, что работники госбезопасности разыскивают его и, кто знает, возможно, доискались до его связей с Ядзей. Ее фотографии, возможно, уже находятся в милиции, а милиция тут работает, говорят, не так уж плохо.

Через день Чмырь ходил на почту, узнавал, нет ли письма на его имя. Сливинский не очень нервничал, так как был убежден: человек, давший телеграмму в город, напишет и сюда.

В первый же день их приезда Ядзя вспомнила, что еще не ответила подруге, которая собиралась приехать к ней в гости. Решила написать открытку. Сливинский согласился: если подруга не застанет Ядзю, то пойдет к ней на работу, начнет расспрашивать… Все это не входило в планы папа Модеста. Ядзя написала несколько слов: мол, поехала в отпуск, вернусь – напишу. Без обратного адреса. Сливинский внимательно прочитал, отдал Чмырю, чтобы тот бросил в почтовый ящик.

Дни тянулись, похожие один на другой…

Ядзя начала капризничать – привыкла к обществу, ресторанам, кино, вечеринкам со щедрыми мужчинами, которые ухаживали за ней, а тут сад, цветы, высокий забор и даже радиолы нет. Читать Ядзя не любила. Сначала помогала жене Чмыря – толстой, неповоротливой женщине – готовить обеды, училась варить борщи и делать острые домашние блюда, но вскоре все это ей надоело, и Ядзя начала подбивать Сливинского пойти днем, когда Чмырь на работе, в ресторан. Тот схватился за голову, но сразу нашел выход: подарил Ядзе золотые часы, которые Хмелевец стащил у Валявских. Не хотел этого делать – часы дорогие, швейцарские, но что поделаешь с глупой женщиной!

Ядзя обрадовалась, успокоилась на денек, однако скоро снова взялась за свое. Как–то пан Модест поймал ее на том, что она подтащила к забору лестницу и пыталась выглянуть на улицу. Пришлось расстаться ему с рубиновой брошью. И тут, к счастью, Сливинский открыл, что Ядзя – страстная картежница. Заказал Чмырю новую колоду, и теперь чуть не весь день просиживали на веранде за картами.

Через три дня они уже не разговаривали. Смотрели друг на друга злыми глазами, сидели по разным углам веранды, вроде бы занятые каждый своим делом – пан Модест читал, а Ядзя вязала чулок.

Чмырь вернулся с работы (служил кладовщиком курортторга) и принялся чинить ступеньки крыльца, его толстуха лениво покачивалась в кресле. Звонок, подвешенный над калиткой, вдруг запрыгал, из конуры выскочила овчарка. Она захлебнулась от злости, только рычала и хрипела, натягивая тяжелую цепь.

Чмырь сделал знак Сливинскому – было условлено, что при малейшей тревоге они с Ядзей спрячутся в кладовке за лестницей, ведущей на чердак.

Ядзя на ощупь пошла за паном Модестом, но в комнате остановилась – будто в нее вселился черт – и решительно заявила:

– Никуда я не пойду, не хочу прятаться – и все!

Сливинский остолбенел. Звонок над калиткой разрывался, Мирон уже оттаскивает пса от ворот.

– Ты что, сдурела? – только и смог он выговорить.

– Никуда… Никуда… – упрямо твердила она.

– Вот ты как! – Сливинский дал ей пощечину, замахнулся еще раз.

Ядзя схватилась за щеку и покорно пошла в кладовку. Плечи у нее опустились, она казалась такой несчастной, что Сливинский уже укорял себя за горячность. Но последующие события заставили его забыть о Ядзе. В прихожей застучали тяжелыми сапогами, и кто–то, видно продолжая разговор, прогудел басом:

– Значит, курортникам помещение не сдаете?

– Говорил уже… – ровным тоном ответил Чмырь. – У меня больная жена, ей нужен покой, и курортники нервировали бы ее…

– Прошу паспорта.

– Минутку… – Мирон протопал в маленькую комнату. – Пожалуйста… Это – мой, а это – жены…

– Вы, гражданин, не волнуйтесь. У вас все в порядке. К вам претензий нет. Проверка исполнения паспортного режима – заходим ко всем.

Через несколько минут Чмырь заглянул в прихожую, крикнул:

– Выходите! – и прибавил с нескрываемой злостью: – Лазят тут всякие…

Сливинский пропустил вперед Ядзю, но она не обратила на его джентльменство внимания, равнодушно прошла в комнату и растянулась на постели, отвернувшись к стене.

– Ну и черт с тобой, – обиделся Сливинский. – Еще и фокусы устраивает…

Ядзя начала тяготить его, а сегодняшний каприз вызвал серьезное беспокойство. Присел к Чмырю на крыльцо, шепотом пожаловался. Мирон смотрел исподлобья, постукивал топором…

– Придется… – Махнул он топором сильнее.

– Ты что! – ужаснулся Сливинский.

– Не вижу другого выхода.

– Но ведь она – женщина, и доверилась мне…

– Не все равно – женщина или мужчина? Мало ты их во время войны…

– Она прятала меня и…

– Что–то ты стал слишком жалостливым. А про меня подумал? Сам уйдешь, а мне дрожать? Может, твою Ядзю схватят, а она сразу: будьте любезны, я не виновата. Все это – Сливинский, да еще один… как его фамилия? Пожалуйста: Чмырь, а живет в Трускавце, на улице…

– Я об этом не подумал, – признался пан Модест.

– Конечно, своя рубашка…

– Брось! – рассердился Сливинский. – Только чтобы без визга…

– Тогда, – подвинулся Чмырь поближе, – у меня есть порошочек. Дашь за ужином, я поставлю бутылку вина, а ты уж…

– Ладно. Но ведь?..

– Все будет в порядке, – понял его Чмырь.

И пану Модесту стало ясно, что Мирон давно уже все обдумал и ждал только случая, чтобы припереть его, Сливинского, к стенке. Подумал об этом очень серьезно и даже с горечью – действительно поверил, что его приперли к стенке и что у него нет иного выхода; стало жаль и Ядзю и себя, а вечером, не возражая, взял у Чмыря аккуратно завернутые в бумажку кристаллы и всыпал в Ядзин бокал.

Ядзя вышла к ужину с красными глазами, но пан Модест был так любезен и услужлив, рассказывал такие смешные анекдоты (и даже под столом погладил ее колено), что женщина развеселилась и простила ему пощечину. В конце вечера почувствовала легкое недомогание, извинилась и ушла. Сразу же встал из–за стола и Чмырь. Ни слова не говоря, взял лопату, еще перед вечером поставленную у веранды, и ушел в дальний угол усадьбы.

«Спешит, – с неудовольствием поморщился Сливинский, – нет у человека выдержки…»

Жена Чмыря убрала посуду, вымыла ее в кухне, тяжело протопала в комнату, где легла Ядзя. Выглянула на веранду.

– Уже! – сказала так, словно та задремала. – Готова…

Сливинскому стало холодно. Не от того, что узнал о Ядзиной смерти, а от этой лаконичности и равнодушия.

«Черствые люди», – подумал он и допил свое вино.

Пришел Чмырь, принес простыню. Они завернули в нее покойницу, отнесли к яме и быстро закопали. Заботливо утрамбовали землю, присыпали мусором и сухими листьями. Сливинский мысленно произнес пылкую речь, и, наверное, это послужило причиной того, что спал он не очень хорошо – мучили изжога и сны.

Сначала поговорили с директором ресторана. Его рекомендовал Фостяк как честного человека, которому можно довериться, а рекомендация Михайло Андриевича означала для Петра больше, чем десяток официальных характеристик.

Узнав, в чем дело, директор, солидный толстощекий мужчина в очках, из–за которых смотрели пронизывающие глаза, порекомендовал:

– Побеседуйте с Любой Григорань и Тамарой Сальниковой. С ними Ядзя дружит. Хотя, – он пожал плечами, – это дело такое… Могла проговориться и кому–нибудь другому…

Через несколько минут в ресторане «Карпаты» появились два агента госстраха. Один чуть постарше, в светлом пиджаке, с большим портфелем; другой – молодой блондин, наверное, только демобилизовался, ходил еще с офицерским планшетом, в котором хранил страховые полисы.

Кирилюк, держа под мышкой портфель, прошел в буфет, где сидели официантки – клиентов мало, они болтали, изредка выглядывая в зал, – а Ступак завернул на кухню. Петр сел на свободный стул, поинтересовался, кто из официанток Тамара Сальникова. Отозвалась густо размалеванная и не очень красивая блондинка.