Текст книги "Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Понимаешь, какой шум поднимут большевики, когда найдут этот чемодан?! – то ли спросил, то ли ужаснулся Павлюк.

– Если уже не нашли… – усомнился Сливинский.

– Исключено! – категорично возразил Павлюк. – Они бы уже шумели. Воробкевича взяли без чемодана, и мы должны любой ценой переправить чемодан сюда. Сам шеф поручает это дело вам, пан Сливинский, – перешел на официальный тон Павлюк. – Вам и Хмелевцу.

– Но ты не учитываешь состояние моего здоровья, – начал пан Модест, – кроме того, дела…

– Состояние вашего здоровья, – весело сказал кто–то в углу, и Сливинский не сразу сообразил, что это майор Гелбрайт, – позволяло вам когда–то служить в гестапо, и вы представляете, что сделают красные, если мы выдадим им военного преступника Модеста Сливинского?

Он говорил и смотрел на пана Модеста доброжелательно, чуть ли не по–дружески, и Сливинский понял, как обманчива бывает внешность. Его охватил ужас – должно быть, он побледнел, потому что Павлюк налил в стакан воды и придвинул к Модесту. Тот выпил залпом и повертел шеей в твердом воротничке, будто на шее уже затягивается петля. Впервые в жизни представил себе, как плохо тому, кто стоит под виселицей. Жалобно заговорил:

– Но ведь, господа, я совсем не преувеличиваю, когда говорю, что здоровье…

– Слушай, – перебил его Павлюк, – неужели ты не понимаешь? Или – или…

– И ты, Брут… – безнадежно махнул рукой Сливинский. – Но как же вы думаете провести всю эту операцию?

– Я был уверен, что голос разума в тебе победит, – почему–то подмигнул ему Павлюк.

Но пан Модест думал о своем: «Боже мой, снова туда! Говорят, что энкавэдэшники хватают всех подряд… И это когда есть вилла, налаживается жизнь». Даже вонючий крольчатник сейчас показался ему чуть ли не земным раем. Но о чем ведет речь этот Павлюк?

– Воробкевичу не повезло… – Даже голос у Мирослава какой–то противный. – Бежал, и его застрелили. В тот же день взяли хозяина явочной квартиры, где Северин скрывался в последние дни. Значит, они знали явку, и Воробкевич на этом и погорел. Но Северин жил еще на трех–четырех квартирах – где–то, на одной из них, он, очевидно, и оставил чемодан. Мы должны сделать все, чтобы спасти его от большевиков.

– Но ведь от Мюнхена до советской границы не одна сотня километров, и я никогда не проходил специального курса обучения…

– Пусть это тебя не волнует. – Павлюк вопросительно посмотрел на майора. Тот чуть заметно кивнул. – Мы доставим вас на польско–советскую границу, и надежные люди проведут через нее. Никто и не подумает искать вас.

– Мне не нравится Хмелевец, – вздохнул пан Модест. – По–моему, он тоже не очень симпатизирует мне.

– Это ты зря, – запротестовал Павлюк. – Лучшего партнера не найти: прекрасно владеет оружием, решителен, принимал участие в разных акциях. К тому же бык, – захохотал он, – а физическая сила тут ох как понадобится! А ты, я убежден, сумеешь выпутаться из любой передряги. Прекрасно знаешь город… Лучшую пару трудно подобрать…

– Ты явно переоцениваешь мои возможности.

– Мы советовались, кому поручить это дело, – вышел из своего угла американец. – Я бы сказал, деликатное дело. И ваша кандидатура прошла во всех инстанциях.

– Хотел бы, чтобы она провалилась в первой же, – пробормотал сквозь зубы Сливинский, но майор не обратил на это внимания.

– Вам следует взяться за дело побыстрее, без малейших проволочек. Эти списки нам, – Гелбрайт выразительно провел ребром ладони по горлу, – вот как нужны. Мы заинтересованы в том, чтобы вокруг этих документов не было шума. Конечно, заинтересован и господин Бандера. Вы должны ценить это…

«Пусть бы сам Бандера и ехал», – злобно подумал Сливинский. Но что он мог сделать: его приперли к стенке.

– Итак, считаем дело улаженным, – быстро сказал Павлюк и незаметно подмигнул Сливинскому. – Где же наша очаровательная хозяйка?

«И чего ради он кривляется?» – неприязненно подумал пан Модест. Ему неприятно было смотреть на Павлюка, на его бледные, плотно сжатые губы. Он неохотно встал, выглянул в окно. Жена сидела неподалеку в тени.

– Гости соскучились по тебе, любимая.

Майор встретил пани Стеллу на пороге. Предложил:

– Вы живете в очаровательном уголке. Познакомьте меня, пожалуйста, с вашим раем.

Это было уж слишком! Пан Модест побагровел и хотел было вмешаться, но Павлюк похлопал его по плечу и сделал какой–то таинственный знак.

– Мы уточним с паном Модестом детали, – сказал он.

Гелбрайт махнул рукой и, не отвечая, пошел за Стеллой.

– Какой нахал!.. – пробормотал Сливинский, когда американец был уже далеко. Сердито смахнул с плеча руку Павлюка: – А еще друг! Кроме меня, некого было послать?

– Тише! – Мирослав потащил его в дальний угол комнаты. – Слушай внимательно…

– Уже наслушался, – капризно оттопырил губу Сливинский.

– Не будь сумасшедшим, – понизил голос Павлюк. Настороженно оглянулся вокруг и прошептал: – В чемодане Воробкевича на двести тысяч долларов валюты. И никто об этом не знает…

– Ты, случайно, не того? – Сливинский многозначительно повертел пальцем возле виска.

– Бандера уверен, что эти деньги пропали, – шепотом продолжал Павлюк, – а чемодан с двойным дном, под которым только крупные купюры – доллары и фунты.

– Это правда? – все еще не верил пан Модест.

– Зачем бы я тебя посылал? Больше никому не доверяю…

– Двести тысяч! – чуть слышно произнес Сливинский. – По сто тысяч! Святая дева Мария, заступись и помоги!

– Нашел у кого просить! – усмехнулся Павлюк. – На бога надейся…

– Зачем же было ломать всю эту комедию? – поморщился Сливинский. – Не мог предупредить?

– Чтобы американец сразу же заподозрил нас? – захохотал Мирослав. – Нет, дружище, так дела не делаются. Посмотрел бы ты на свою морду, когда я сказал, куда придется ехать!

– Постой, постой… А Хмелевец?

– Он знает только про бумаги. За чемодан отвечаешь ты.

– А ты умеешь делать дела, – сказал Сливинский с уважением.

– На том и держимся! Так мы договорились?

– Делим пополам? Хотя, – вдруг спохватился пан Модест, – это несправедливо. Я рискую гораздо больше и думаю…

Павлюк нахмурился.

– Меня не интересует, что ты думаешь, – оборвал он, – и я всегда смогу найти того, кто согласится и на меньшее!..

Пан Модест подумал, что он мог бы донести на Павлюка шефу и убрать его с дороги, но что этим выиграет? Бандера узнает о деньгах и не выпустит их из рук. Границу все равно придется переходить, а получишь кукиш… Сто тысяч, да еще и в валюте, – об этом можно только мечтать! И не надо быть слишком ненасытным! Да и неизвестно, чем все это кончится: деньги будут у него и, может, пану Павлюку придется долго–долго разыскивать Модеста Сливинского…

Мирослав будто разгадал мысли Сливинского, так как сказал угрожающе:

– У нас честная игра, и, если попытаешься обмануть, я достану тебя везде!

Пан Модест отвел глаза. Конечно, двести тысяч лучше, чем сто, но стоит ли рисковать жизнью? Тем более что, действуя умело, можно самому быстро удвоить эту сумму. К тому же пути господни неисповедимы, и кто знает, как все получится…

– Когда выезжать? – спросил он. – Ты хорошо продумал всю эту авантюру?

– Получишь надежные явки, – успокоил тот. – И не будем терять времени.

Генерал Роговцев приказал вызвать к нему полковника Левицкого и капитана Кирилюка.

Они сидели в кабинете генерала, и капитан старался на пропустить ни единого слова Роговцева.

– Наша разведка доносит, – генерал говорил быстро и сухо и, Кирилюку показалось, недовольно, – что на днях из Мюнхена в западные области Украины, забрасывают двух агентов. По всем данным, это доверенные лица если не самого Бандеры, так руководства службы безопасности. К сожалению, приметы агентов установить не посчастливилось. Не знаем также, как они собираются переходить границу и где. Вероятно, им это уже удалось. У них довольно ответственное задание. Дело в том, что месяц назад наши напали на след известного оуновца Северина Воробкевича. Хотели проследить его связи, но где–то допустили ошибку. Воробкевич заметил опасность, пытался скрыться, отстреливался и был убит. В тот же день арестовали хозяина конспиративной квартиры, где скрывался Воробкевич. Обыск ничего не дал, и в областном управлении считали, что дело Воробкевича можно закрыть. Мы же получили известие, что у этого бандеровца был чемодан с очень важными бумагами: списки националистической агентуры, завербованной еще гитлеровцами и оставленной на нашей территории, документы оуновцев и так далее. Итак, у агентов задание разыскать чемодан и доставить его в Западную Германию.

Генерал вдруг остановился, помолчал несколько секунд, задумчиво потер лоб и заговорил теплее:

– Задание, как видите, важное, однако, – он развел руками, – и трудное. Искать чемодан сложнее, чем иголку не то что в стоге сена – в скирде. Поэтому и поручаем это вам, Иван Алексеевич. Надеюсь, не возражаете против такого помощника, как капитан Кирилюк? Прекрасно знает город, да и как не знать, – улыбнулся он, – если почти два года был там одним из активнейших подпольщиков и теперь не потерял старые связи… Вдвоем вам, конечно, не вытянуть это дело, подключите работников областного управления. Можно было бы вообще поручить им эту операцию, но кто знает, на территории какой области придется действовать. Думаю, что чемодан еще в городе, но он может быть и далеко от него…

Левицкий сдвинул брови, забарабанил пальцами по столу, откашлялся и сказал:

– Насколько я вас понял, наше задание – чемодан. Однако найти его можем или случайно, что равняется одному шансу из тысячи, или выйдя на след двух агентов, заброшенных из Западной Германии. Они будут охотиться за чемоданом, а мы – за ними. Пограничники в курсе дела?

Генерал кивнул:

– За последние дни в этом районе пограничники не выявили никаких нарушений государственной границы.

– Не исключено, что бандеровские агенты перейдут на нашу территорию черт знает где. Я уже не говорю о других вариантах: к нам засылали шпионов под видом демобилизованных солдат…

– Все может быть, – перебил полковника Роговцев. – Начальники областных управлений госбезопасности западных областей предупреждены, и они должны помогать вам. Пограничники тоже. Фактически это все, что мы могли сделать. На завтрашнее утро заказаны билеты на самолет. Вопросы есть?

Кирилюк заерзал на стуле.

– Что у вас? – понял его Роговцев.

– Моя жена, – нерешительно начал Петр, – из этого города, и там живет ее брат…

– Не возражаете, Иван Алексеевич? – посмотрел генерал на Левицкого. Тот кивнул. – Можете взять ее с собой. Держите связь с местными товарищами, не пренебрегайте любой информацией. А впрочем, не мне тебя учить, Иван Алексеевич.

Генерал проводил их до дверей кабинета, что–то прошептал на ухо Левицкому. Друзья улыбнулись и попрощались.

Отец Андрий Шиш устроился в тени на веранде и неторопливо щелкал косточками счетов, подбивал прибыль за последний месяц.

– Ох–хо–хо, грехи наши… – недовольно сопел он, записывая колонку цифр. Обижаться было трудно, и все же по привычке охал и стонал, проклиная всех обольшевиченных, начавших забывать церковь.

Честно говоря, отец Андрий несколько лицемерил, проклиная прихожан, – здесь, в глухом селе, со всех сторон окруженном лесами, он чувствовал себя не так уж и плохо. В лесах еще прятались остатки бандеровских банд, и, пугая крестьян карой не только божьей, а и человеческой, его милость настойчиво утверждал авторитет греко–католической церкви, в то же время заботясь и о таких проявлениях уважения к святому дому, как денежные и натуральные взносы. С деньгами, правда, было тяжеловато: до ближайшего базара в райцентре километров сорок лесными проселками – хорошенько подумаешь, прежде чем поедешь. Но приходского священника, как ни странно, дары натурой устраивали даже больше.

Почти никто не знал (его милость не без оснований хранил эту тайну), что в нескольких километрах отсюда, в дремучем заболоченном лесу, куда даже по ягоды не ходили, скрывался куренной УПА и брат отца Андрия – Роман Шиш.

Ромко не отступил с немцами – был уверен, что Советы долго не продержатся: придут то ли американцы, то ли англичане (разные ходили слухи) и установят давно ожидаемую власть, при которой он, Роман Шиш, сразу станет заметной фигурой. Шли дни, месяцы, миновал уже год после войны, от Шишова куреня остался пшик – одни погибли, другие явились с повинной, – а Советская власть крепла, крестьяне, раньше боявшиеся бандеровцев, начали создавать отряды самообороны, и Ромку́ в последнее время приходилось отсиживаться то на глухом лесном хуторе, то у знакомого лесника, а то и в сыром тайнике в чаще. Слава богу, что брат под боком…

Вот почему отец Андрий с охотой принимал от прихожан за крестины, Свадьбы и прочие церковные церемонии не деньги, а натуру: подсвинок – за свадьбу; куры, утки, мера зерна – за похороны… На все была твердая такса, от которой его милость никогда не отступал. С Ромка же – брат братом, а денежки врозь – брал вдвое против базарной цены: мол, надбавка за риск. Благо, у Романа были советские деньги – когда–то, еще во время войны, ограбил сберкассу.

Брат служил отцу Андрию и для устрашения паствы. Однажды председатель сельсовета попробовал нажать на приходского священника: обложил налогом и заставил подписаться на заем. Отец Андрий сказал несколько слов Ромку – председателя подстерегли ночью, зверски избили и замучили, а тело бросили в канаву. Церковный староста (свой человек, священник, хотя и со скрипом, все же делился с ним) дал понять: так будет с каждым… Боялись отца Андрия, ох и боялись – не столько адских мук, как мук здешних. В селе хотя и есть «ястребки», да пользы от них – тьфу, прости господи!.. Днем красуются – карабин за плечом, вояка хоть куда, а ночью? Посты у сельсовета, почты, чуть дальше – за сельпо… А те же – сукины сыны! – все входы и выходы знают: если не в селе, то подстерегут на проселке, в лесу. Нет, лучше не связываться…

Боялись и не знали, что бандеровцы сами дрожали перед жителями, что осталось их у Ромка десятка три с небольшим и стоило хорошенько прочесать леса, навалиться всем обществом, так и не пахло бы той нечистью.

Поймут это потом и будут клясть последними словами трусость да извечную крестьянскую мешковатость. А пока что выжидали, боялись не только тех, из лесу, но и с подозрением и опаской смотрели на уполномоченных, собиравших налоги и подписывавших на заем, говорили всякое о колхозах, с удивительной быстротой пересказывали все, что слышали, – хорошее и плохое. Выжидали, однако почтительно снимая шляпы и перед председателем сельсовета, и перед приходским священником.

Отец Андрий жил не в селе возле церкви, а на хуторе, где стояла небольшая часовня. Ему что́ – если надо, через десять минут будет: слава богу, лошади молодые и резвые, а бричка такая, что сам председатель райисполкома, увидев, расстроился. Хотел было конфисковать, да вспомнил, что церковь не зависит от государства, и только с обидой почесал в затылке. Бричка эта еще больше поднимала авторитет отца Андрия – председатель сельсовета ходил пешком. У этого, правда, большая брезентовая кобура с наганом и, говорят, граната в кармане, но это так, для мальчишек. В войну всего насмотрелись…

Отец Андрий щелкал на счетах полуавтоматически – мыслями был далеко от цифр, считал от нечего делать, лишь бы время убить, – ориентировочную сумму дохода знал заранее. Думал: непременно надо поехать в город. Даже до его глухого угла дошли слухи, что после смерти митрополита среди верхушки униатской церкви начался разлад – нашлись даже крикуны, требовавшие не признавать Ватикан и святейшего пастыря божия – папу римского, призывавшие прихожан слушаться властей и – ох, грехи наши тяжкие (его милость начинал сердиться от одного лишь воспоминания об этом)! – открыто, с кафедры, осуждать тех, кто выступает против Советской власти.

Пока митрополит был жив, такого не было. Покойный был крутого нрава, не терпел возражений и быстро убирал непокорного со своего пути. Отец Андрий вполне одобрял действия преосвященного. Теперь, когда церковь отделили от государства, нужна твердость. С волками жить – по–волчьи выть. Вспомнив стычки с местным начальством, отец Андрий рассердился, толстая шея налилась кровью, а большие ноздри приплюснутого, будто продавленного, носа задрожали – были похожи на большие черные дырки между красными лоснящимися щеками. Даже вспотел. Расстегнул сорочку на груди (дома отец Андрий не церемонился) и, бросив счеты, громко крикнул:

– Ганя, где ты, Ганя?

Босая, в простом полинявшем ситцевом платье девушка выглянула из покоев. Она была хороша: большие серые глаза на несколько продолговатом лице с нежной линией подбородка, тонкие брови и белые, хотя и не знали зубной щетки, ровные зубы. Большой потрескавшейся рукой поправила волосы, выбившиеся из–под платочка, и спросила:

– Звали? Что пану отцу надо?

Отец Андрий недовольно посмотрел на девушку. Придется брать другую служанку – эта уже выросла и похорошела, еще слушок пойдет, этого ему не хватало… Если б уж спал с ней, а то так, без причины… Его милость когда–то был не без греха. Но теперь действительно чурался женщин – и годы уже не те, и чрево расползлось – обычные магазинные ремни не сходятся.

Ганну жаль будет – девушка работящая и вкусы его знает.

– Принеси мне…

– Квасу? – догадалась служанка и, не ожидая подтверждения, убежала.

Да, другой такой Ганны не найти. «Черт с ними, пускай мелют языками, – подумал отец Андрий, – всем рты не заткнешь». Гнев как–то сам собою исчез; от холодного кваса, бившего в нос, полегчало, и его милость снова взялся за счеты.

«И все же придется поехать в город, – подумал уже мягче. – Не только потому, что надоело без порядочного общества, до смерти хочется поболтать с коллегами, хорошо поужинать, посидеть вечерок–другой за ломберным столом, да и Ромко нажимает. Говорит, надо привезти от каноника церкви святого Франциска посылку. Эва, кто–кто, а отец Андрий знает, чего не хватает милому братцу. Конечно, лучше бы не связываться с этой посылкой, но придется ради богоугодного дела, только – ох, грехи наши тяжкие! – ради него».

Его милость перекрестился и допил квас. Завтра, с божьей помощью, можно и трогаться. Или нет – завтра у Стасюков крестины, значит, послезавтра. И очевидно, придется брать у каноника сразу два ящика, чтобы лишний раз не ездить. Как–никак, а патроны и гранаты, и стоит кому–нибудь узнать… У отца Андрия даже мурашки забегали по спине от одной мысли, что может случиться. Эти проклятые энкавэдэшники не сидят сложа руки, ох, не сидят!.. И чего только им надо? Хотя отец каноник хорошо знает свое дело – ящики будто бы с гвоздями, даже фабричные этикетки приклеены, – да пока довезешь, семь потов сойдет! Но надо, и, в конце концов, лучшие представители церкви всегда были мучениками за святое дело. Им, правда, от этого не легче, однако ведь и слава на дороге не валяется…

Вечерело, и на дворе посвежело. Отец Андрий перешел в комнату. Сегодня вечерни не было, его милость разделся и в одном белье растянулся на диване, подложив под голову две мягкие подушки. Любил вот так лежать и размышлять. Потихоньку, не спеша взвешивал все и редко ошибался.

Отца Андрия давно уже подсознательно мучила одна мысль. Отгонял ее от себя, считая недостойной и предательской, иногда даже шепотом спорил сам с собой, немилосердно ругая себя, но ничего не мог поделать: мысль эта, подлая и мелкая, возвращалась снова и снова, подтачивая покой его милости, преследовала днем и ночью. Особенно уязвляло то, что отец Андрий доподлинно знал: поступит именно так, как подсказывала она, эта мысль. Сокрушался, все оттягивал и оттягивал окончательное намерение, надеясь на счастливый случай…

Несмотря на все выгоды, пребывание Ромка под боком давно уже не давало покоя его милости, священник боялся. Боялся, перевозя из города патроны, плохо спал, думая, что Ромка уже схватили и завтра будут допрашивать, трясся, отвозя в назначенное место продукты. Так дальше не могло продолжаться. Сначала отец Андрий уговаривал брата перебраться куда–нибудь в другой район, может, пробиться за рубеж, но у Ромка были свои расчеты. Он поддерживал по радио связь с оуновским руководством Западной Германии, а оно пока что запрещало ему трогаться с места. В последней передаче сообщалось: разрабатывается важная операция, в которой Роман Шиш будет играть не последнюю роль, и пока следует сидеть тихо.

Эта новость еще больше перепугала отца Андрия, и он, чем дальше, тем чаще размышлял, как лучше выдать брата властям. Споря с самим собою, его милость выстроил целую концепцию, которая должна была оправдать его перед собственной совестью. Ведь через брата могли взять и его, слугу божьего, который в меру своих сил и способностей воспитывал многочисленную паству.

«Угодно ли это богу? – спрашивал он себя и решительно отвечал: – Ни в коем случае!» Выбирая между ними обоими, бог, конечно, выбрал бы его, отца Андрия, – более опытного, влиятельного и умного. Тем паче что методы Ромка уже устарели. Ну пристрелят еще одного председателя сельсовета! Ну устранят какого–нибудь районного работника – тьфу, завтра пришлют нового! Иное дело – отец Андрий: в селе его пока что слушаются, а вовремя сказанное слово – одно лишь слово! – весит иногда больше, чем десяток выстрелов.

Итак…

И все же отец Андрий колебался. Из–за этого мучила мигрень, даже службу отправлял иногда торопливо. Задумывался во время обедни так, что служка вынужден был подсказывать – и это ему, славившемуся пунктуальным и суровым соблюдением всех обрядов!

Сейчас, лежа на мягких подушках, его милость решил так: в последний раз поедет в город, черт с нам, а потом… Может, во время этой операции какая–нибудь случайная пуля разрешит все его сомнения… Это был бы лучший вариант! А то…

Отец Андрий снова задвигался на подушках. Вроде бы уже и надумал окончательно и… Кто–кто, а сам он знал, что́ мешает выдать брата. Даже если бы Ромко и не узнал, кто донес на него, никто, ох, никто не может знать заранее, как он поведет себя на допросах и не расскажет ли, упаси боже, что–нибудь про отца Андрия. А Ромко знает много, больше чем требуется…

Отец Андрий перекрестился, вымаливая у неба ответ на свои сомнения. Знал: снова будет плохо спать и встанет с синяками под глазами.

Совсем стемнело, однако не хотелось вставать и зажигать лампу, даже позвать Ганю не было сил. Боже мой, за что ты караешь верных слуг твоих?

Кто–то осторожно поднимался по ступенькам крыльца. Не служанка – она босая, и не батрак, который поехал косить и вернется только завтра. Отец Андрий поспешно натянул брюки и выглянул в прихожую. Темно и вроде бы никого.

– Кто там? – испуганно спросил он.

В наружную дверь не постучали – заскребли.

– Можно ли видеть отца Андрия Шиша?

– Войдите.

Вошел не один, а двое. По крайней мере, так показалось его милости. Он не ошибся. Чиркнул спичкой и увидел двух мужчин, настороженно смотревших на него.

– Имеем удовольствие видеть отца Андрия Шиша? – спросил высокий и, как успел заметить его милость, седой мужчина.

Отец Андрий испугался. Врываются какие–то незнакомцы в такой поздний час – черт знает, времена беспокойные! И не за ним ли пришли? Отступив в комнату, ответил запинаясь:

– Я–я… слушаю вас…

– Мы от Мирослава Павлюка, – прошептал седой. – Кто–нибудь есть в доме?

– Слу–ужанка… – Отец Андрий еще не пришел в себя. Первый испуг уже прошел – не за ним, значит, – но все же к сердцу подступал страх. Черт бы побрал этого Павлюка! Сбежал с гитлеровцами, нашел где–то уютное пристанище и еще имеет наглость передавать приветы!..

– Так прошу господ в комнаты, – сладко пропел священник. – Я сейчас зажгу…

– Не надо, – посоветовал гость. – И отошлите в село служанку – нас никто не должен видеть…

Священник не возражал: действительно, лучше, чтобы никто их не видел, – они правы. Вышел во двор, крикнул девушку и послал в село узнать, когда завтра у Стасюка крестины.

– Заночуешь у Ковалишиных! – бросил ей вслед.

Перед тем как зажечь свет, отец Андрий тщательно осмотрел шторы на окнах. Пришельцы все еще жались в темной прихожей. Его милость подкрутил фитиль и пригласил их в комнату.

Седой произвел на него приятное впечатление: умные глаза и манеры, свойственные лишь интеллигентным людям.

– Господа, очевидно, проголодались в дороге, – вопросительно начал он, однако не настаивая, – и может…

Седой ничего не ответил, усаживаясь в кресле так, чтобы видеть дверь. Его спутник – лысоватый мужчина среднего возраста – обошел вокруг стола, остановился возле буфета, бесцеремонно заглянул в него и, вытащив графин с настойкой, безапелляционно сказал:

– Давайте, отче, только побыстрее и чего–нибудь такого… фундаментального. – Открыл графин, понюхал и поцокал языком.

Отца Андрия покоробила грубость лысоватого, но он ничем не выказал этого. Смотрел только на седого, будто второго и не было в комнате. Сказал:

– Сейчас я приготовлю ужин. Придется только обойтись… – он развел руками, – потому что служанку вы же сами… И кроме того, многоуважаемый пан, на которого вы изволили сослаться, – он подвинул лампу так, чтобы хорошо видеть седого, – ничего не передал мне? Кроме привета, конечно?

Седой будто и не заметил маневра с лампой. Свободно вытянул ноги, откинулся на мягкую спинку кресла, отдыхая. Ответил так, словно речь шла о какой–то мелкой, ничего не стоящей услуге:

– Не найдется ли у вас сигареты из пачки, оставленной некогда паном Павлюком?

Его милость машинально вытер платочком вспотевшее лицо. Лицо его прояснилось, он придвинулся поближе к седому.

– Ха–ха!.. – засмеялся он довольно. – Так бы сразу и говорили. А то всякие тут шатаются, недолго и в беду попасть.

– А теперь, когда все выяснено, – фамильярно похлопал его по плечу лысоватый, – давай, отче, ужин…

Священник отодвинулся, пытаясь ничем не выказать неудовольствия – кто его знает, что это за птица. Отец Андрий досконально знал, что хорошие манеры, хотя импонируют ему, еще ни о чем не говорят (ох, сколько на его глазах перестреляли людей с хорошими манерами, сколько исповедей пришлось выслушать!).

– Так я в кладовку… – сказал он.

Никто не ответил. Седой закрыл глаза, удобнее устраиваясь в кресле, а его спутник как раз опрокинул рюмку настойки (любимой настойки отца Андрия – на душистых горных травах) и лишь нетерпеливо помахал рукой.

Его милость принес огромную буханку белого хлеба, окорок, кусок сала, несколько колец домашней колбасы, нашел в кухне блюдо с холодцом. Лысоватый потер руки, увидев все это, сразу отломил кусок колбасы и, чавкая, принялся жевать. Седой дремал: видно–таки устал с дороги.

– Угощайтесь, господа, – пригласил отец Андрий, расставляя тарелки, – прошу прощения…

– Водка еще есть? – перебил его лысоватый, постукивая по уже полупустому графину.

Его милость вынул из буфета литровую бутылку самогона, разбудил седого.

– Что–то нет аппетита, – сказал тот то ли с сожалением, то ли просто удивляясь самому себе.

Отец Андрий налил ему полную рюмку.

– Специально для аппетита, – пояснил он, наливая до краев и себе.

– Ну если так, – потянулся к графину лысоватый, – я, правда, не жалуюсь на недостаток аппетита, черт бы его побрал, но… – захохотал он и, недосказав, потому что и без того все было понятно, опрокинул стакан в рот.

Ужинали молча, только ощупывая друг друга изучающими взглядами. Первым не выдержал отец Андрий.

– Так, значит, – начал он издалека, – господа, как я понял, нелегально перешли границу. А как попали ко мне?

Седой вытер рот салфеткой. Кивнул на спутника.

– Это – господин Семен Хмелевец, а меня зовут, – не удержался, чтобы не порисоваться, – может, его милость слышали, Модест Сливинский. Но это так, конфиденциально, потому что его милость все равно узнает, кто мы на самом деле. По документам он, – снова кивнул на Хмелевца, – Евмен Барыло, агроном, а я – Станислав Секач, бывший профессор гимназии, к вашим услугам… – Священник понимающе кивнул, а Сливинский продолжал: – Первое, что нам нужно, – это связаться с уважаемым паном Грозой…

Отец Андрий чуть пошевелил пальцами на толстом животе. Тьфу ты! Значит, и они там знают, что этот сопляк Ромко величает себя сейчас Грозою. Ну и ну, грехи наши тяжкие…

А седой продолжал:

– Может ли святой отец разыскать его, скажем, завтра?

Его милость задумался: сразу дать утвердительный ответ вроде бы и не годится – следует и себе цену знать, – но ведь каждый лишний день пребывания этих двоих в его доме не очень–то желателен. Вздохнул и уклончиво ответил:

– Надо попробовать…

Сливинский, очевидно, разгадал его тайные мысли, так как отодвинул тарелку и сказал:

– Время у нас, святой отец, надеюсь, это понимает, ограничено, да и, – он настороженно посмотрел на занавешенное окно, – не очень безопасно здесь, на хуторе.

– Гарантировать ничего не могу… – на всякий случай перестраховался отец Андрий. – Хотя и оснований для особенной тревоги нет…

– Вот сказанул, черт побери! – с шумом отодвинулся на стуле Хмелевец. – Старый лис ты, отче!

Его милость обиженно заморгал:

– Я и правда не могу ничего гарантировать, ибо, прошу извинить, тут тоже случаются облавы. У меня в селе есть свои люди, которые предупреждают, но всякое бывает…

– Вот поэтому–то и следует завтра же отыскать пана Грозу, – перебил его Сливинский.

Отец Андрий снова повертел пальцами на животе. Они правы, сукины сыны. Согласился.

– Пана Грозу, – сказал он с чуть заметной иронией, – завтра найдем. Но здесь вам встречаться неудобно. Сделаем так…

Пятый день Петр Кирилюк вел наблюдение за объектом. Собственно, он не был уверен, что это так уж крайне необходимо, но с чего–то надо было начинать, и они с Левицким решили ухватиться за конец этой ниточки.

В день их приезда начальник областного управления МГБ полковник Трегубов собрал у себя в кабинете участников операции по задержанию Воробкевича. Четверо оперативных работников в штатском сидели за длинным столом и настороженно смотрели на приезжее начальство, которое почему–то заинтересовалось этим, с их точки зрения, ничем не примечательным делом. Возможно, они допустили ошибки и будет расследование с обязательными в таких случаях неприятностями и выводами? Вряд ли из–за мелочей из самой Москвы пришлют полковника…

Левицкий сразу понял настроение местных работников. Подсел к столу, дружески поздоровался, будто давно был знаком со всеми и только ждал случая, чтобы поговорить.

– Вот что, ребята, – начал он совсем по–домашнему и приветливо улыбнулся, – требуется ваша помощь. Жаль, что не взяли Воробкевича живым, да что поделаешь – всякое случается, а после драки кулаками не машут. Но у этого негодяя, оказывается, был чемодан с важными документами. Значит, успел спрятать в надежном месте. Давайте вспомним все, связанное с этой операцией, все – до малейших деталей, – может быть, это наведет нас на след.