Текст книги "Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Оперативники переглянулись. Кирилюк, пристроившийся чуть сбоку, увидел, как один из них, черноволосый – очевидно, армянин, – незаметно толкнул локтем товарища. Тот лишь скосил глаза, подобрался, будто хотел встать, и спросил:

– Разрешите, товарищ полковник?

Левицкий кивнул, но вмешался Трегубов:

– Подожди, Ступак. Есть руководитель группы, и давайте раньше выслушаем его.

Начальник управления встал из–за своего, красного дерева, стола, обошел его и остановился посредине кабинета. Высокий, в хорошо сшитом темно–сером костюме, скрадывавшем небольшое, но все же заметное брюшко, полковник Трегубов как бы олицетворял начальственную выдержку и суровость с налетом некой снисходительности, свойственной руководителям, которые знают себе цену и как раз из–за этого любят иногда похлопать подчиненного по плечу. Он сел рядом с Левицким, открыл коробку «Казбека», закурил сам и протянул остальным.

– Итак, послушаем старшего лейтенанта Буракова, – то ли предложил, то ли приказал он, – а потом уже и остальных.

Старший лейтенант Бураков, коренастый, широкий в плечах мужчина лет тридцати, встал и, уставившись в какую–то точку на стене, заговорил, словно отдавал рапорт:

– Наша группа была создана для наблюдения за явкой на улице Маяковского, дом сорок три. Имели задание выявлять всех, кто придет на явку, следить за ними, но не задерживать. Одиннадцать дней наблюдения не дали ничего, но двадцать четвертого мая, в восемь часов тридцать девять минут, появился этот тип, которого потом опознали как бандеровца Воробкевича. Почти сутки не выходил из квартиры. Двадцать пятого мая под вечер он совершил прогулку до Академической улицы. Заходил в павильон «Пиво – воды», выпил две кружки пива, с буфетчиком не разговаривал. На следующий день утром читал газету в сквере напротив собора святого Франциска на Карпатской улице. Вошел в собор, только постоял в притворе и почти сразу вышел. Снова сидел в сквере – приблизительно до полудня. Блуждал по городским улицам, обедал на Люблинском базаре. Ночевал на явочной квартире. Утром вышел рано, доехал на трамвае до Карпатской улицы. Сидел около часа на той же скамейке, что и накануне. Входил в собор, молился, поставил свечку. Когда вышел на улицу, видно, что–то заметил, потому что юркнул через проходной двор к центру, пытался оторваться от нас на трамвае. Когда понял, что не уйдет, выстрелил в лейтенанта Абовяна, ранил его и побежал по направлению к улице Зеленой. – Старший лейтенант передохнул. – Очень хорошо знал город, – продолжал он, – потому что чуть не убежал через сады. Пришлось стрелять, ну, и получилось так, что со второго или третьего выстрела… – Бураков развел руками, но, вспомнив, что стоит, перед начальством, тотчас же снова вытянулся.

– Чудесно, товарищ старший лейтенант, – с любопытством посмотрел на него Левицкий. – И какие же выводы вы сделали?

Бураков смутился. Прикусил нижнюю губу и вдруг решительно выпалил:

– На протяжении двух дней в одни и те же часы Воробкевич сидел в скверике на Карпатской улице. Очевидно, ждал кого–то.

– А вы его спугнули!.. – недовольно сверкнул глазами Трегубов.

Левицкий скосил на него глаза, но никак не реагировал на его вспышку.

– Вероятно, вы правы, – протянул он, задумчиво глядя на старшего лейтенанта. – Такой вывод напрашивается сразу. – Повернулся к начальнику управления: – А что дал обыск явочной квартиры?

– Почти ничего. Ребята осмотрели там каждый квадратный сантиметр, но безрезультатно. Протокол допроса хозяина квартиры здесь, – постучал он по кожаной папке, лежавшей на столе, – да и с ним самим сможете поговорить в любое время. Упрямый человечек! – Он поднял правую бровь, словно удивляясь, что существуют на свете такие люди, – Признался только в том, что прятал Воробкевича. Старый знакомый, говорит, и все…

– С вашего разрешения мы поговорим с ним сразу же после окончания совещания, – нагнул голову Левицкий. – А теперь я хотел бы послушать товарища Ступака, если не ошибаюсь? – обратился он к совсем еще молодому блондину с курносым симпатичным лицом. Тот вскочил со стула, но Левицкий остановил его решительным жестом. – Сидите, сидите, мы не рапорты принимаем, а сообща рассуждаем…

– Товарищ полковник, – у юноши от волнения даже выступили на лбу красные пятна, – этот Воробкевич приходил в сквер именно перед открытием собора. А уходил после того, как заканчивалась служба. Не ждал ли он кого–то из церковнослужителей? А из–за каких–то обстоятельств не мог встретиться?

Левицкий посмотрел на него также задумчиво и снова неопределенно сказал:

– Вероятно, вполне вероятно… – но вдруг быстро повернулся к Трегубову и спросил: – Не могли бы вы установить, кого из персонала собора не было на месте двадцать шестого и двадцать седьмого мая?

– Нет ничего проще, – пренебрежительно поморщился тот.

– Так очень вас прошу.

В тот же вечер стало известно, что у каноника собора святого Франциска Валериана Долишнего в конце мая был приступ грудной жабы, и он дней десять пролежал в постели. Так они ухватились за кончик нити, которая и привела Петра Кирилюка к собору на Карпатской.

Валериан Долишний – высохший пожилой мужчина с лицом аскета – напоминал Петру иезуита времен инквизиции. Держался прямо, но ни на кого не смотрел, ходил опустив взгляд, и все же Петру почему–то казалось: видел всех и вся вокруг. Длинный с горбинкой нос, мохнатые брови и волевой, будто обрубленный, подбородок говорили о характере каноника – очевидно, он был решительным и даже грубым человеком. Петру, правда, было не до психологических экспериментов – он должен был установить, есть ли что–нибудь подозрительное в поведении отца Долишнего, а это, как известно, работа нудная и кропотливая. Интуиция подсказывала Кирилюку, что на нитке все же может оказаться какой–нибудь узелок, и он вместе с лейтенантом Ступаком – курносым парнем, что докладывал на совещании, – пятый день вел наблюдение за каноником Валерианом Долишним.

В собор попадали только через центральную, калитку с Карпатской улицы, где и был установлен пост наблюдения. Лучшего места, чем то, что когда–то избрал Воробкевич, не найти, и на скамейке в сквере сидел, углубившись в конспекты, молоденький вихрастый студент, лишь изредка отрываясь от тетрадок, чтобы перекинуться словом с соседом или посмотреть на красивую девушку, пересекавшую скверик.

За четыре дня Петр хорошо изучил распорядок дня пунктуального каноника. Отец Долишний не опаздывал, приходил минута в минуту перед открытием собора, проводил службу, потом крестил или, наоборот, провожал верующих в последний путь. Обедал всегда дома в четыре часа, отдыхал – и снова в собор.

Сегодня после утренней службы было венчание. Петр затерялся в толпе празднично одетых гостей и родственников. Проводив молодых до выхода, вернулся в собор. Церковь опустела, лишь возле самого алтаря сидели две пожилые женщины в трауре да староста тушил свечки перед иконами.

Кирилюк спрятался за колонной в притворе. Как правило, каноник не задерживался, но прошло с полчаса, а он все не показывался из алтаря. Староста давно погасил все свечи, к двум женщинам в черном присоединилась еще одна – стояла на коленях возле скамеек и все время кланялась до земли.

Скрипнули двери, и отец каноник наконец вышел. Не глядя, благословил женщин, немного постоял, оглядываясь, и двинулся не к выходу, как обычно, а к дверям, ведущим на хоры. Там снова постоял, оглянувшись, отпер двери и исчез, тихонько затворив их за собой.

Кирилюк раздумывал лишь минуту. В выражении лица каноника было нечто такое, что заставило его сразу отбросить все сомнения. Женщины не обратили на него никакого внимания, но на всякий случай Петр преклонил колени перед первой иконой, попавшейся по пути, и шмыгнул к дверям, что вели на хоры. Осторожно нажал на ручку – неужели заперто? Двери подались легко, не скрипнув. Крутые каменные ступени вели вверх; Кирилюк ступал бесшумно, стараясь даже не дышать. Интересно, что понадобилось канонику в такое время на хорах?

Петр осторожно выглянул из–за лестницы, внимательно огляделся, но Долишнего нигде не заметил. Что за чертовщина! На хорах трудно спрятаться, разве что каноник залез бы под скамейки. На всякий случай заглянул и туда. Куда же мог деться святой отец? Неужели тут есть еще один выход?

Кирилюк на цыпочках обошел хоры, ощупывая стены, но ничего не заметил. И все же отец Долишний не мог раствориться в воздухе… Значит, дверь должна существовать. Возможно, где–нибудь внизу?

Прыгая через ступеньку, Петр побежал вниз. Вдруг споткнулся и чуть не упал. Это несколько отрезвило его – на лестнице было темно, и Кирилюк вынул фонарик, посветил. Каменная лестница и каменные стены, холодные и влажные. На такой лестнице следует быть осторожным: легко поскользнуться… Петр шел, держась рукой за стену и светя фонариком. У выхода остановился, ощупал стены. В одном месте щель между камнями была чуть шире и без штукатурки. Налег плечом – подалась… Направил луч фонарика на проем и увидел крутую железную лестницу.

Собственно, на этом следовало остановиться: очевидно, лестница ведет в склеп, где похоронены монахи, и нет ничего удивительного, что каноник спустился туда. Чувствуя, что не стоит этого делать, Петр все же шагнул дальше и отпустил дверь, сразу же бесшумно закрывшуюся за ним. Прислушался: тишина как в могиле – слышно даже, как бьется сердце. Надо вернуться, выждать, пока каноник уйдет из собора, а уж потом найти случай и осмотреть подземелье.

Петр посветил фонариком – найти щеколду. Ее не было. Вообще не за что было ухватиться, чтобы потянуть на себя тяжелую каменную дверь. Кирилюк еще раз ощупал узким электрическим лучом скользкую стену, но уже понял, что он замурован. Постоял еще несколько минут, пока не осознал: самое худшее, что он мог сделать, – это топтаться тут, ожидая каноника. В конце концов, он представитель власти и имеет право поинтересоваться, что это за подземелье и что в нем хранится. Включил фонарик, на всякий случай переложил пистолет в наружный карман пиджака и направился вниз.

Лестница кончилась, и Кирилюк шагнул в достаточно высокий – метра два – каменный подземный ход, который сразу поворачивал направо. Выключив фонарик, Петр добрался до поворота, выглянул, но ничего не увидел и включил свет. Через несколько метров ход поворачивал снова, и Петр, почему–то пригнувшись, перебежал к повороту, Там была то ли пещера, то ли просто ниша, заставленная металлическими, покрытыми пылью гробами. На одном из них Петр прочитал: «Божий угодник Петро Панченко». Рабов божьих и угодников лежало здесь немало – почти рядом Петр увидел еще одну нишу с гробницами. Тут, очевидно, хоронили монахов низшего ранга, потому что гробы стояли в несколько рядов, один над другим, не украшенные металлическим литьем: так себе, стандартные гробы для стандартных рабов божьих…

А ход вел дальше, и Кирилюк пошел вперед, только время от времени подсвечивая себе. Снова две ниши с гробами. Петр хотел пройти мимо, но что–то заставило его остановиться и выключить свет. Он застыл в темноте и подумал: что же случилось? Сперва показалось, будто кто–то смотрит на него из темноты, притаился совсем близко и смотрит. Петр инстинктивно сделал два шага в сторону. Но почти сразу же это ощущение рассеялось, потому что Кирилюк вспомнил: впереди, в трех шагах, поворот, и оттуда никто не мог выглядывать. Но что же заставило его остановиться?

Кирилюк ощупал узким лучом стены. Никого. Гробы справа и гробы слева – массивные, черные, железные гробы. Петр постоял, глядя на них, и наконец понял, что остановило его. На всех гробах лежал толстый слой пыли, трудно было даже прочитать надписи на них, а два с краю блестели и отражали электрический свет. Будто кто–то совсем недавно тщательно вытер их тряпкой – может быть, вчера или даже сегодня. Зачем–то пощупал крышку гроба, попробовал поднять. Заинтересовало: почему же все–таки вытерли с нее пыль? Крышка пошла легко, подсветил фонариком и чуть не уронил – даже задрожали руки. Так вот для чего святой отец спускался в подземелье! Под крышкой поблескивали недавно смазанные автоматы и карабины – целый склад новехонького оружия. Поднял крышку другого гроба – то же самое…

Петр выключил фонарик и с минуту постоял, размышляя. Оснований для ареста каноника было уже более чем достаточно. Но задержать его они всегда успеют, а преждевременный арест может всполошить сообщников святого отца. Судя по всему, он – человек твердый и вряд ли скажет лишнее слово на допросе: возьмет все на себя, и только. А если каноник имеет отношение и к чемодану, то после его ареста чемодан спрячут так, что не найдешь до второго пришествия. А то и просто уничтожат…

Значит, надо как–то выйти из подземелья, а потом потихоньку распутать клубок. Однако легко сказать – надо… А как?

Одно только Петр знал определенно: сейчас необходимо спрятаться. Ход узкий, и каноник, возвращаясь, обязательно наткнется на него. Но где же этот чертов поп и куда ведет подземный ход?

Петр добрался до поворота и включил фонарик. Снова гробы, но дальше ход раздваивается – слева лестница ведет вверх. Кирилюк на ощупь, в темноте, дошел до нее и, держась за холодную стену, начал подниматься. Вдруг его рука не нашла точки опоры, Петр покачнулся, и в то же мгновение глаза резанул яркий свет, Кирилюк потянулся за пистолетом, выхватил его из кармана, но кто–то ударил его по руке, свет затанцевал перед самыми глазами, и острая боль расколола голову.

Петр поднял руку, защищаясь от слепящего луча, но ноги не держали, боль разрасталась. Голова стала большой и тяжелой, Петр попытался опереться о стену, но не дотянулся до нее и упал.

Каноник Валериан Долишний приложил ухо к груди Кирилюка. Аккуратно вытер ломик, на котором могла быть кровь, и поволок тело к глубокой нише: тут сам черт не найдет этого энкавэдэшника, однако все же на всякий случай завтра надо будет непременно вывезти труп. Святой отец умел рисковать, но был осторожен и не любил оставлять следов.

Куре́нь пана Грозы, как теперь величал себя Роман Шиш, незаметно перекрыл дорогу, ведущую в райцентр. Место выбрали удобное: к шоссе подступал лес, дорогу донельзя разбили, и машины шли по ней со скоростью пешехода. Именно это и определило выбор пана Грозы: ему позарез нужен был автомобиль.

Вчера, обсудив с Хмелевцем и Сливинским план проникновения в город, они пришли к выводу: лучший вариант – тихо перехватить в дороге машину, пассажиров уничтожить и с их документами, пока это событие не получит огласки, проскочить через контрольный пункт в город. Там им тоже понадобится автомобиль, а поменять номера – совсем не сложно.

Сложнее было другое: на междугородную трассу нечего и нос совать, а тут, на так называемом шоссе районного масштаба, легковой автомобиль встретишь раз или два в сутки, да и то если посчастливится. Районное начальство, даже сам секретарь райкома, ездит в бричках, а зачем Сливинскому бричка? Пока доплетешься до города, сто раз проверят, да и на КП совсем иное отношение… Нет, нужна только машина!

Пан Гроза и его гости лежали за кустами прямо на траве. Ромка распирало от радости: сейчас он отправит этих двоих в город – и на этом, собственно, его миссия кончается. Остается ждать, когда они вернутся, а потом будут пробиваться через границу. Бой с пограничниками не очень пугал Шиша – знал тут места как свои пять пальцев, к тому же у него был план: курень завяжет бой, оттягивая на себя основные силы заставы, а в это время они и перейдут незаметно границу.

Все это уже казалось таким близким и реальным, что Ромко ласково поглаживал ложе своего автомата, тихо и счастливо смеялся и все расспрашивал о жизни там – в больших городах, освещенных электричеством, с магазинами и барами, настоящим ромом и веселыми, покладистыми девицами.

Чтобы заинтересовать пана Грозу, да и себя преподнести в более выгодном свете, Модест Сливинский рисовал ему такие картины, что Хмелевец только удивлялся богатой фантазии напарника, но, заметив, как подмигивает ему пан Модест, принялся поддакивать.

Ромко все принимал за чистую монету. В других условиях давно бы почувствовал, что Сливинский несет околесицу, но сейчас поверил бы и большей лжи: хотелось верить, должен верить, чтобы не обезуметь от мокрого и вонючего тайника, вечного страха и самогонной вакханалии.

– Так говорите, – переспрашивал он, – что наша партия пользуется большой поддержкой американских властей и сам многоуважаемый пан Бандера?..

– В последний раз мы встретились с шефом, – перебил его Сливинский, – за несколько дней до отъезда на приеме у командующего оккупационной армией. Увидев Степана, он провозгласил тост за его здоровье и за успех украинского освободительного движения. Фактически за ваши успехи, пан Гроза, за вас – борцов за национальное дело. Отважных борцов, не так ли, пан Семен?

Хмелевец молча кивнул, не переставая удивляться прыткости Сливинского – ведь дал же бог этому человеку такой язык! А Роман Шиш, отодвинувшись от солнца в тень высокого куста, вдруг возразил:

– Они не знают, как нам тут тяжко. От движения осталось только тьфу. – Он со злостью плюнул. – Надо было думать и помогать раньше. Войска надо вводить, войска. – Он разошелся и выкрикнул фальцетом: – Потому что с большевиками и здешним народом можно разговаривать только пулями и гранатами! Движение идет на спад, – с грустью добавил Гроза. – Еще несколько месяцев, и красные перебьют нас, как куропаток.

– Скоро соберется конференция, – соврал пан Модест и сам порадовался своей находчивости, – которая решит судьбу Украины. Но зарубежные представители, которые приедут сюда, должны воочию видеть, что народ не поддерживает большевиков.

Гроза не ответил. Кто–кто, а он хорошо знал, что скажет народ этим представителям. Слава богу, к тому времени он будет уже далеко и вряд ли когда–нибудь вернется сюда. Вдруг спросил:

– А скажите, господа, там, у немцев, судят тех, кто напакостил во время войны?

– Сразу видно, что пан не читает газет, – ответил Сливинский и хотел было уже просветить этого жалкого невежду, каким–то образом выбившегося в куренные атаманы, но послышался тихий свист, и пан Гроза, схватив автомат, побежал, прячась за кустами, к дороге.

Издали донеслось чиханье автомобильного мотора. Хмелевец встал над кустом и поманил Сливинского, но пан Модест счел более безопасным не менять позицию – лежал за небольшим бугорком, – это хотя бы гарантировало от слепой пули. Плотнее прижался к земле и прислушался.

Фырканье приближалось. Машина шла из райцентра, и это было хорошо: значит, идет в область или еще куда–нибудь, сразу не спохватятся и не начнут искать пассажиров. А может, грузовая? На грузовике, как правило, пассажиры, и вряд ли Гроза рискнет напасть на него. Да и незачем: лишний шум и машину труднее использовать в городе.

Раздумья Сливинского прервал выстрел. Одиночный выстрел, и прозвучал он как–то неубедительно, будто ребенок позабавился хлопушкой, – и снова тишина. Не слышно рокота мотора, только где–то далеко–далеко кукушка…

Захлопали дверцы машины, и сразу застрочили автоматы. Пан Модест вдавил голову в ямку между корнями и зримо представил себе картину боя. Как и приказывал Гроза, первым выстрелом убит шофер. Стрелял из карабина их снайпер. «Что мне шофер, – хвалился он. – Я из карабина и в зайца попаду!..» Машина остановилась, и те, кто был в ней, выскочили, пытаясь убежать. По ним били из автоматов. Били так, чтобы не повредить автомобиль: пробитый автоматной очередью, он и гроша ломаного не стоит. До первого контрольного пункта…

Строчили автоматы, в ответ хлопали пистолетные выстрелы. Вдруг все стихло, умолкла кукушка, и напуганные птицы не щебетали. Сливинский поднял голову и встретился с насмешливым взглядом Хмелевца. Вот когда тот получил реванш: это тебе не языком трепать, а мужское дело – настоящий бой!

Пан Модест не растерялся. Встал, стряхнул с колен пыль и сказал, словно ничего и не случилось:

– Муравьев тут много, кусаются чертовы создания! – и сразу спросил: – Ну что там?

Из–за куста выглянул Гроза, поманил их рукой. Сливинский побежал к нему и увидел серую «опель–олимпию», уткнувшуюся передком в кювет. Ребята Грозы вытаскивали из машины человека с окровавленным лицом. Остальные волокли в лес тела еще двоих. Одного, солидного, в армейском кителе без погон, схватили за ноги и тащили так, что он бился о землю лицом, а руки скользили по кустам, будто хотели ухватиться за них и никак не могли. Другого, в вышитой рубашке под темным пиджаком, подхватили под мышки, лысая голова болталась, а ноги оставляли в густой траве две глубокие борозды.

– Заводи машину! – скомандовал Гроза.

За руль сел юноша с пухлыми щеками. Мотор зафыркал, подскочили несколько человек, подтолкнули – и автомобиль, переваливаясь, выполз задним ходом на дорогу. Юноша развернулся, отъехав с полсотни метров, перевалил через неглубокий кювет и запетлял между деревьями. Остановился в чаще и доложил Грозе и Сливинскому, подбежавшим к машине:

– Бензина хватит. Машина не подведет!

– Осмотри пока, – приказал Гроза, – а мы разберемся в документах. Сотника Отважного ко мне! – распорядился он и, когда тот подошел, приказал: – Убитых закопать! Поаккуратнее, чтобы не наткнулся кто–нибудь.

Сотник растянул рот в усмешке.

– Чего–чего, а хоронить научились… – ответил он со злорадством. – Даст бог, живы будем, еще не одного закопаем!

Видно, эта процедура и правда радовала сотника, потому что он поспешил к своим помощникам, командуя на ходу.

Торопились: от Поворян до города сто километров, а по такой дороге не разгонишься. Да и выстрелы кто–нибудь мог услышать и сообщить в ближайший гарнизон…

Начали изучать документы. Солидный в кителе оказался заведующим облфинотделом – Махнюком Миколой Спиридоновичем. Вместе с ним ехал заместитель председателя Поворянского райисполкома.

Сливинский внимательно посмотрел на удостоверение Махнюка, оторвал фотографию, приклеил свою.

– Чуть печать дорисовать… – с удовлетворением констатировал он. – Где же ваш спец, пан Гроза?

Спец сидел рядом. Чуть ли не обнюхал удостоверение, зачем–то потер между ладонями и вооружился циркулем. Колдовал совсем недолго. Подышал на документ, даже лизнул языком и отдал пану Модесту.

– Конечно, экспертизы не выдержит, – сказал, как бы извиняясь, – но для предъявления на КП, уверяю вас, будет в самый раз.

– Надеюсь, – встревоженно спросил Сливинский, – на территории этого района больше нет контрольных пунктов?

– Не все ли равно, – беззаботно усмехнулся Хмелевец, – документы чудесные, кто нас задержит?!

– Меня – вряд ли, а вот вас… Конечно, заместителя председателя исполкома в районе знают, а тут на удостоверении ваша физиономия…

Хмелевец обескураженно заморгал:

– А ведь и правда…

– Не беспокойтесь, господа, – успокоил Гроза, – вас могут остановить только на шоссе, а там уже другой район.

Зато шоферу даже не пришлось менять документы. У предусмотрительного облфинотдельского водителя были чистые бланки путевок с подписями и печатями, оставалось вписать в путевку фамилию юноши с розовыми щеками: водительские права были у него на подлинное имя.

– Господа должны хорошо запомнить фамилию своего извозчика, – сказал он полушутя, но смотрел серьезно. – Дмитро Заставный, или просто Митя. Кстати, – обратился он к Сливинскому, – вы знаете русский язык? Для милиции на КП это имеет значение – предпочтительнее разговаривать по–русски…

– Думаете? – неопределенно протянул пан Модест.

– Уверен! – отрезал юноша. – Неважно, что у вас украинская фамилия. Даже наши западники начали в городе говорить по–русски. – Он презрительно сплюнул: – Мода такая или это просто мимикрия?

– У вас какое образование? – насторожился Сливинский.

– Гимназия.

– Очень приятно, – расплылся в улыбке пан Модест, – ехать с интеллигентным человеком.

– Знает немецкий и английский, – толкнул юношу в бок Гроза. – Лучших людей отдаю, не жалею.

– Это вам окупится сторицей, – пообещал Сливинский, хотя совсем не был в этом уверен. Он всегда много обещал, зная, что лучше пообещать и не сделать, чем сразу отказать. Все же остается впечатление, что хотел помочь…

Дмитро завел мотор.

– Слава богу, – широко перекрестился Шиш. – Начало доброе!.. Листьями забросайте, листьями! – крикнул он на парней, разравнивавших землю над убитыми. – Желаю вам успеха и скорого возвращения! – Он пожал руки Сливинскому и Хмелевцу, прошептал на ухо пану Модесту: – Так мы договорились… Отправите этого парня… Нам лишь бы узнать, что у вас там все в порядке…

Сливинский хотел сесть на заднее сиденье, но Дмитро открыл дверцу впереди.

– Начальству полагается тут, – поучительно объяснил он. – Какой–то там заместитель председателя райисполкома может болтаться на заднем, а вы же – областное руководство!

Хмелевец зло блеснул глазами – сопляк, а позволяет себе учить, – но, поймав насмешливый взгляд Заставного, не мог не улыбнуться: правда, чего ради обижаться? Не все ли равно, кто ты: министр или начальник – как это у них называется? – потребсоюза или еще чего–то! Ведь вечером, так или иначе, придется сжечь удостоверения, и пускай этот надутый Сливинский тешится, что он на несколько часов будет какой–то областной шишкой. Плевать он хотел на шишку: девять граммов свинца – и шишку засыплют опавшими листьями… А на заднем сиденье даже удобнее – можно вздремнуть. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, хотя знал: не заснет. Да и какой тут может быть сон, когда едешь и оглядываешься на каждого пешехода?!

Стало до боли жалко себя. На всякий случай Хмелевец пощупал пистолет в кармане – живым не возьмут, слишком много грехов у Семена Хмелевца, чтобы сдаваться живым. И кого–нибудь из них он в любом случае прихватит с собой на тот свет.

Километров через десять выехали на асфальтированное шоссе. Собственно, асфальтированным его можно было назвать условно: по шоссе прошла война, оставив свои следы, – а человеческие руки еще не все успели сделать. «Олимпию» бросало из стороны в сторону на выбоинах, железо гремело, только иногда попадались более или менее ровные участки. Все же Дмитро увеличил скорость. Делали пятьдесят – шестьдесят километров в час – невероятная скорость для старой машины и вконец разбитой дороги.

Миновали Злочный. На окраине городка, на КП, проверили документы и подняли шлагбаум. Когда отъехали с километр, Дмитро, не оборачиваясь, сказал Сливинскому:

– Не надо так улыбаться каждому милиционеру. И не лезьте за документами, пока не спросят… Вы – областное начальство, большая шишка, и милиционер для вас – ничто…

– Ну–ну, – обиделся тот, – не тебе меня учить! Много берешь на себя!..

– А я бы, черт бы его побрал, прислушался! – побагровел Хмелевец.

Сливинский рассердился и засопел. Ехали молча до самого города, не довольные друг другом, и только Дмитро тихонько напевал грустную мелодию.

Проехали Дынники, дорога вилась под горой. Асфальт тут успели залатать, и машина катилась легко, срезая повороты.

Контрольный пункт увидели совсем неожиданно: за очередным холмом поднятый шлагбаум и два грузовика возле него. Автоинспектор махнул Дмитру, показывая на обочину, и парень остановился сразу же за грузовиком, покрытым брезентом. Старшина взглянул на номер «олимпии», внимательно посмотрел на Заставного и протянул руку, требуя права и путевку.

– Машина облфинотдельская? – спросил он. – Ты что ж, давно там работаешь?

Пан Модест почувствовал, что у него остановилось сердце. И все же нашел в себе силы повернуться к автоинспектору. Но вмешиваться не пришлось.

– Подменяю товарища Бандривского, – ответил Заставный и глазом не моргнув. – А вы что, знаете Валерия Тимофеевича? Он заболел…

– Передашь привет! – Старшина вернул путевку, посмотрел на Сливинского: – Ваши документы…

Пан Модест медленно полез в карман. А если этот старшина знает начальника облфинотдела? Посмотрел вперед – не убежишь. Два милиционера и солдат с автоматом. У будки мотоцикл. Нет, не убежишь…

Небрежно, не глядя на старшину, подал красную книжечку через плечо. Тот посмотрел и козырнул.

– Прошу вас! – вернул документ. Заглянул на заднее сиденье.

Хмелевец зашевелился.

– Товарищ из райисполкома, – пояснил Заставный.

– Ну хорошо, – разрешающе махнул рукой старшина, – поезжайте.

Въезжали в город, который вызвал у Сливинского много воспоминаний. Он любил этот город, и новая встреча с ним растрогала его. Думал: никогда уже не увидит этого длинного проспекта. Кладбище, церковь, где он молился, базар и узенькие боковые улочки – все знакомое и близкое. Центр с почерневшими, давно не ремонтировавшимися домами. «Жорж»… Как он теперь называется? «Интурист»… Черт, и придумали же название!..

– Поворачивай налево и – к университету! – приказал он Дмитру.

Не мог не проехать мимо своего дома над парком. Интересно, кто там живет? На окнах красивые занавески…

Выбросил сигарету, сжал зубы.

– Знаешь, как ехать? – спросил мрачно.

– В конец Городецкой.

– Остановишься за квартал. Не надо сразу соваться туда на машине.

Заставный кивнул не отвечая.

Проехали по мосту через железную дорогу. Началась городская окраина: одноэтажные домики с садиками, узкие немощеные улочки. Дмитро петлял, будто был здесь не однажды. Остановился, чтобы не вызывать подозрений, у магазина.

– Вторая справа – Июньская, – кратко пояснил он.

– Откуда знаешь? – не поверил Сливинский.

– А я два года учился в гимназии в этом городе. И жил неподалеку.

– Подождешь нас. Пошли… товарищ Барыло, – насмешливо пригласил Сливинский Хмелевца.

Они исчезли за углом.

Дмитро вылез из машины, обошел ее вокруг. Любопытно, куда пошли эти двое? Седой – как будто умный, а другой – дубина. Видно, важные птицы, сам пан Гроза гнулся перед ними. Что ж, наше дело телячье, приказано слушаться и исполнять все их распоряжения, ну, и будем исполнять…

Июньская, 7. Дом с мансардой за высоким забором. Хмелевцу здесь понравилось: стоит в стороне, дальше – огороды. За домом – садик, это тоже неплохо. Калитка заперта, значит, хозяин исправный.

Сливинский нажал на кнопку звонка. Никто не появился. Позвонил вторично. Увидел в щель, как открыли дверь на высоком крыльце. Вышел мужчина в полосатой пижаме. Пожилой, но держится прямо и шагает твердо.

– Кто? – спросил он.

– От пана Грозы… – тихо отозвался Сливинский.

– Не знаю никакого Грозу и знать не хочу!

– Просили передать, – быстро сказал пан Модест, чтобы тот не ушел, не выслушав, – надо приехать за четырьмя ульями.

– Ульи я заказывал, – согласился хозяин и щелкнул замком. – Входите, чего торчите на улице?

Каноник вышел из собора в начале четвертого. Ступак ожидал, что сразу же за ним появится Кирилюк. Но капитана почему–то не было, и Ступак сам пошел за каноником. Отец Валериан, видно, не спешил домой. Неожиданно остановился у витрины, вошел в магазин. Выйдя из него, пошел по узкой безлюдной улочке, и Ступаку пришлось попотеть, чтобы не обнаружить себя.