Текст книги "Кавказская война"

Автор книги: Ростислав Фадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 52 страниц)

Если Россия восстановит, рано или поздно, славянский мир, – значит, она призвана на это дело Провидением, ей надо быть исполнителем судеб, начертанных для человечества. Но нельзя служить Провидению, отказывая в справедливости кому бы то ни было, особенно одному же из членов своего семейства.

Кроме раздражения, посеянного вековыми событиями между поляками и русскими, польский вопрос, как племенной, ничем не отличается от других местных славянских вопросов. Все славяне находятся приблизительно в таком же положении, как поляки; всем им предстоит, как и полякам, выбор между двумя исходами: сжаться около России для сохранения своей народной личности или пожертвовать ею, дать обезличить себя. Обширная спорная полоса между пределами чисто русского и чисто немецкого племен, по большей части обхваченная уже политически последним, будет совсем онемечена до последней души, – в этом нет никакого сомнения, если каждую из мозаичных ее клеток предоставить собственным силам. Как только закончится объединение Германии, то славянам по обеим сторонам Савы не останется уже никакой надежды. Пруссия действует не так, как Австрия. Когда Фридрих Великий узнал, что сельское население Померании говорит еще по-славянски, он приказал положить конец этому сраму; к концу его царствования «срама» уже не было. Многие западные публицисты приглашают славян «покориться своей участи добровольно, сгинуть без следа; значит, говорят они, непреклонная история не выделила вам особого угла; против законов природы и истории нечего спорить»; так и случится, если славяне будут отбиваться врознь. Чешское племя, со всех сторон обложенное немцами, исчезнет первое: за ним придет скорый черед и другим. Если бы Россия не возникла вдруг на рубеже Европы, о славянах не было бы уже и помина; оживление славянского духа в нашем столетии не имело бы повода. Что начато Россией бессознательно, то ею же одной может быть кончено сознательно. Не только славяне не могут избежать своей участи – народного обезличения – иначе, как схватившись за русскую руку, но даже поднявшись сами каким-нибудь чудом, они не могли бы сохранить независимость иначе, как опираясь на Россию. Какая международная самостоятельность, рассчитанная на собственные силы, возможна разрозненным славянским клочкам, стиснутым между немцами и мадьярами, при подавляющей массе и высшей культуре первых, при сильной политической организации вторых? В наше время, когда Европа поделилась на несколько огромных масс, когда лишь тот имеет право на отдельное существование, кто выставляет полмиллиона солдат, когда даже старые государства, как Голландия и Швейцария, начинают бояться за свое будущее, что значит международный щебень, каковы чехи, хорваты и другие? – когда вдобавок этот щебень не признается, презирается могучими соседями, оскорбляет их, становится внезапно поперек их истории, надежд и интересов? Славян много – от Саксонии до Архипелага; масса их, действующая заодно, сильна и могла бы выдержать напор Германии. Но в чем найдет эта масса общую связь? В союзе? Славянская страна прорезана в нескольких направлениях полосами чуждых и враждебных ей племен, до сих пор владычествующих; отдельные части славянщины не могут без посторонней помощи подать руку друг другу. Кроме того, на каком же языке будет говорить этот пламенной союз? Уверяют, что на пражском сейме 1848 года славяне разных наречий разговаривали между собой по-немецки. В этом Отношении, как во всем прочем, им нужно объединение; сами по себе они его никак не достигнут. Не примут же болгары по собственному выбору чешский язык, или чехи сербский за общий политический. Кроме того, некоторым славянским племенам, как болгарам, словенцам, словакам, доведенным до положения низшего класса населения на своей же земле, надобно еще сложиться в народ, что требует времени, в продолжение которого они не могут прожить без опеки. Славян много, они умны, храбры, жаждут с возрастающим нетерпением национальной жизни; но ни добиться, ни удержать ее сами собою не могут. Славянский мир – это космическое облако, могущее стать сложившимся миром только при объединяющем центре тяготения.

Славянские народы должны стремиться к двум целям: каждый отдельно – к самостоятельной политической и общественной жизни у себя дома, все вместе – к теснейшему племенному союзу с Россией и к русскому главенству в военном и международном отношении. Каждому племени нужен свой государь для домашних дел и великий славянский царь для дел общих. Без этого второго условия самостоятельность как балканских, так и дунайских народов несбыточна. Если их освободить сегодня без объединения около России, завтра они очутились бы в прежнем и еще худшем положении. В тот день, когда Россия поднимет свое настоящее знамя, для каждого славянина не будет истины очевиднее этой.

Глухая вражда к нам Европы и всегдашние опасения ее основаны именно на сознанной неизбежности такого оборота дела, как только будет дан ему толчок. Австрия не допускает независимости балканских славян из чувства самосохранения; но западные державы не противились бы этой независимости, если бы могли надеяться на полную политическую самостоятельность областей, освобожденных хотя бы помощью России. Англия нисколько не боялась освобождения Италии французским оружием, к успеху которого она обыкновенно так недоверчива. Европа ревниво бережет Турцию, вследствие уверенности, что осколки ее не могут оказаться самостоятельными в международном смысле и, по естественному сродству, спасаясь от немцев, примкнут политически к России. Австро-славянские населения находятся в таком же положении.

Но если балканские и дунайские народы не могут ничего без России, то Россия также не может особенно многого без них. Против нас Европа. Мы жили с ней дружно, пока не было помину о племенной, непроизвольной задаче России, навлекли на себя ее подозрение, как только задача эта мелькнула впервые в умах, и возбудили вражду, когда наша историческая личность достаточно выяснилась. Такой оборот дела был неминуем. Против объединения Италии было только немецкое племя; против объединения Германии, если оно пойдет, как надо ждать, по программе всех известных ненасытных немецких притязаний, будут многие; против исторического развития России, грозящего еще большей ломкой, стоит вся Европа; только с другого берега океана смотрят на нее дружелюбно. Два первые переворота, итальянский и немецкий, проскользнули в историю нечаянно; никто не ждал их в том виде, как они совершились, оттого только они не встретили с самого начала решительного противодействия; второй, впрочем, еще не кончен. Мы же никак не можем достигнуть русских целей ни по восточному вопросу, ни по чему другому внезапно, пользуясь случаем: наш каждый шаг давно уже стерегут. Конечно, Россия может многое совершить в минуту периодически повторяющегося раздора в Европе; но чем более совершит она, тем скорее соперники помирятся, чтобы дружно стать против нас. У России нет в Европе сознательных союзников, кроме своей естественной семьи – славян и православных. Когда семья эта проникнется доверием к России, надобно будет в первую благоприятную минуту помочь ей приподняться, т. е. дойти до нее, что требует только победы на первых порах. Для продолжения затяжной, несколько раз возобновляющейся борьбы, без чего не обойдется, у нас будут уже свои союзники.

Главные международные затруднения России по восточному вопросу, польским делам и владению Черным морем – спутаны в клубок; ни одного из них нельзя тронуть, не затрагивая прочих. Восточный вопрос неразрешим на Балканах, польский вопрос не распутывается в Варшаве, вопрос о Черном море не кончается на Босфоре. Все три затруднения стянуты общим узлом, лежащим на среднем Дунае. Как в волшебной сказке, ужасы очарованного замка разрушаются только ударом в магический щит, запрятанный в его тайнике, так и наши политические затруднения, безвыходные на вид, разрешаются одним ударом, направление которого указывал еще покойный князь Паскевич. Ни один из осаждающих нас вопросов не уловим поодиночке, потому что не заключает в самом себе сущности дела, а представляет только одну из ее сторон: сущность дела называется общеславянским вопросом. Задача нешуточная, но потому-то для нее и нужны союзники, те единственные союзники, которых мы можем иметь в таком деле.

Мы видели невозможность почать славянское дело с южной группы: нам нельзя пройти к ней, да и незачем. Ключ позиции, как говорят на военном языке, лежит не там. Если бы дела северной славянской семьи устроились благоприятно, то с Турции снялась бы крышка, под которой она доживает свои дни. В таком положении никакие усилия морских держав не продлили бы ее существования даже на год. Мы столкнемся, вероятно, с Европейским союзом на среднем Дунае, но затем едва ли уже встретим его в Турции.

Очевидно, Россия не может допустить, чтобы участь спорной полосы внешних ее окраин порушилась во враждебном для нее смысле. Между тем не подлежит сомнению, что решение это будет вполне враждебно нам в той мере, в какой мы допустим чужое, чье бы то ни было, вмешательство в эти дела; другими словами, мы будем дышать свободно тогда лишь, когда устроим внешние окраины собственными и сочувственными, теперь еще задавленными силами, без спроса у Европы. Но для того надо подумать о сочувственных силах и внушить им уверенность, что у них и у нас один общий интерес.

Говоря определенно, враждебное для нас решение текущих дел значит такое решение, которое перенесет вопрос с наших внешних окраин на внутренние окраины, что случится неминуемо, если затрагивающие нас международные дела будут разрешены не нами. Со времени восточной войны, пока мы ограничивались одним наблюдением, всякое крупное событие в европейских делах складывалось положительно во вред России [177]177
  Война 1859* года создала для нас нового соперника в восточном вопросе и усилила враждебный стан двухсоттысячной армией; война датская** потрясла наше положение на Балтийском море; война 1866 года сосредоточила силы и внимание Австрии на предметах, особенно нам близких, и поставила в резерве за ней объединенную Германию, ручающуюся за немецкие интересы; кандийское восстание и греческое столкновение обезопасили Турцию на много лет и придали ей новую уверенность.
  * Австро-франко-итальянская война 1859 года своим основным результатом имела объединение Италии и образование Итальянского королевства, завершенное в 1866–1871 годах.
  ** Война Германского союза (в основном Австрии и Пруссии) с Данией в 1864 году повлекла за собой поражение Дании, аннексию значительной части ее территории победителями и положила начало германскому владению Балтийским морем.


[Закрыть]. Так будет и впредь. При общем несочувствии к нам мы не можем полагаться на судьбу и случай и замыкаться в самих себе. Выжидание не отвратит решительной минуты, но создаст вокруг такую обстановку, что нам нельзя будет ни покориться судьбе, ни бороться с успехом. Восточный вопрос двинется когда-нибудь сам собой, помимо нашей воли, – вследствие ли внутренних событий на Балканском полуострове или вследствие каких-либо новых политических сочетаний в Европе, – и разом вызовет наружу все наши политические затруднения в Польше, на Черном море, даже на Кавказе [178]178
  В настоящее время к опасности нечаянно возникающего восточного вопроса присоединится опасность другой, еще худшей нечаянности – перемежевания средней Европы, отпадения Цислейтании в Германии; даже того хуже – возникновение обоих этих вопросов одновременно, как, вероятно, и случится.


[Закрыть]. Самый обыкновенный случай – обширное восстание в какой-либо части Турции, дающее повод австрийцам, по предварительном соглашении с кем нужно, перейти через Саву «для ограждения собственной безопасности на время беспокойств», может послужить началом конца. Европа не разделится в таком случае на два лагеря для защиты ненавистных ей русских интересов в восточном вопросе [179]179
  Так было прежде, теперь может случиться иначе. ― Фадеев намекает на поражение Франции в войне 1870–1871 годов и неизбежность для нее искать реванш в союзе с Россией, как оно и произошло впоследствии. (ред.)


[Закрыть]. Англия всегда станет в сторону того, кто ограждает Балканский полуостров; Пруссия покроет Австрию своим ручательством, как в 1854 году, что равняется оборонительному союзу; Франция не пойдет в такую минуту на разрыв с Англией, Австрией и Пруссией для того, чтобы очистить нам дорогу в Константинополь. Что придется делать в этом случае? Идти за Дунай в обход Австрии? – нельзя. Идти на Австрию? – но покуда в случае войны из-за восточного вопроса все вероятности на стороне Австрии. Кроме того, что ее не отдадут на жертву, она, а не мы, держит ключ спорной окраины. Поддержанная ручательством Пруссии, Англией, Турцией и смутой на нашей западной границе, всегда от нее зависящей, Австрия, при нынешнем отношении сил, трудно уязвима для нас и сама откроет наступление.

Пока наши средства воздействия на австрийских славян заключаются в нынешнем славянском комитете [180]180
  В 1858 году в Москве был создан Славянский благотворительный комитет, поставивший своей целью изыскание средств на получение образования в России зарубежными славянами, посылку литературы в школы зарубежных славян и т. п. Впоследствии были учреждены Петербургское и Киевское отделения комитета, а его деятельность приобрела и некоторый конспиративно-политический аспект. Было начато научное исследование проблем славянства и выпуск обширной литературы по этим вопросам, в 1867 году проведен Второй всеславянский съезд и т. п. Пиком деятельности комитета стала поддержка им славянских восстаний и войн славянских княжеств в 1875–1878 годах – закупка и посылка оружия, массовый набор и отправка добровольцев, сбор пожертвований. Фадеев был активным деятелем Славянского комитета.


[Закрыть], лишенном средств для осуществления десятой части скромных своих желаний, а средства воздействия Австрии на русских славян состоят в львовском сейме и ста тысячах польских солдат (под австрийским знаменем все галичане-поляки), пока русская партия не существует не только за Карпатами, но даже на Висле, между тем как семь миллионов русских подданных, исповедующихся у польских ксендзов, принадлежат в огромном большинстве в случае войны к австрийской партии, – успех для нас маловероятен. Австрия может по сигналу возбудить организованную смуту во всей западнорусской окраине и развлечь нашу армию, – мы не можем покуда отплатить ей ничем подобным: за нас будут, может быть, сочувствия, но не поднимется ни одной руки. Следствие то, что австрийцы имеют большие вероятности дать битву в значительно превосходных силах. А каким последствием разыгралась бы для нас потеря большого сражения в обстоятельствах 1863 года? По моему суждению – отступлением на Днепр и провозглашением Польши в пределах 1772 года с эрцгерцогом в голове; в такой серьезной борьбе Австрия не поскупилась бы на Галицию. Конечно, мы можем быть гораздо сильнее нынешнего, дело в естественных силах России, а не во временном их устройстве. Но тем не менее, пока Россия не поднимет над собой славянское знамя, пока славянский вопрос сосредоточивается в руках Австрии – материально по ту сторону границы и нравственно по сю сторону, – вероятность успеха на войне, – по восточному ли вопросу, как в 1854 году, по польскому ли, как могло случиться в 1863 году, – будет не на нашей стороне. Мы можем, принявшись правильно за дело, вооружиться достаточно сильно, чтобы победить при счастье австрийцев и коалицию на среднем Дунае; но даже при этом, встречая в Австрии одних австрийцев, не будем в состоянии упрочить результатов приобретенной победы, без чего, собственно, восточный вопрос всегда останется для нас недоступным. Через несколько лет придется начинать дело и действовать в том же безвыходном круге [181]181
  Мы уже сказали, что после войны 1870 года имя Австрии по большей части можно заменить общим именем немецкого племени.


[Закрыть].

Но что случится, если мы не победим за неимением союзников ни официальных, ни неофициальных? Восточный вопрос будет решен в смысле переговоров 1863 года, переносивших австрийскую границу на Балканы и отдававших Дунай до самого устья в немецкие или венгерские руки (что, в сущности, все равно); следствием чего будет в близком времени обращение Черного моря в немецко-турецкое, пока оно не станет совсем немецким. Война за восточный вопрос разразится неизбежно (кроме прибрежий) на западной границе. Если мы не останемся победителями, то одновременно разрешатся в неблагоприятном смысле для нас дела как турецкой, так и польской окраины, т. е. Россия отодвинется на сто лет назад.

Пока длится распря между Францией и Пруссией, мы располагаем еще некоторой долей свободы действия; когда она остынет или порушится, нам придется брать штурмом малейшее затруднение. Тогда, по всей вероятности, осуществится англо-австро-прусское соглашение, гораздо опаснейшее для нас, чем соглашение западных держав [182]182
  Т. е. Франции и Великобритании.


[Закрыть]. До сих пор ему препятствуют только личные настроения: рыцарский характер старого короля [183]183
  Имеется в виду прусский король Фридрих Вильгельм, провозглашенный в 1871 году германским императором.


[Закрыть]и безвозвратные воспоминания австрийского дома [184]184
  Мы сохраняем эти слова, они не утратили своей современности.


[Закрыть].

Главный враг наш никак не Западная Европа, а немецкое племя с его непомерными притязаниями. Победа склонится на сторону того, кто возьмет верх в спорной земле – славянской по крови, немецкой по политической географии, разделяющей два могучих народа. Когда закончится объединение германской породы в пределах, гордо ею назначаемых для себя, и она примется онемечивать славян прусскими мерами, будет уже поздно тягаться. Славянство вне пределов России станет ее жертвой. С тем вместе покончится судьба последней, великой арийской расы, с ее зачатками для человечества; судьба уцелевших еще политических осколков православного мира вне России и смысл нашей собственной истории, что никакому народу не проходит даром.

Выскажу откровенно свою мысль: современная Россия выросла уже из племенных пределов, дающих законность и устойчивость государственному бытию, и не доросла еще до другой высшей законности – стать средоточием своего особого славянского и православного мира. Россия не может упрочиться в нынешнем своем виде; политическая история, так же как естественная, не увековечивает неопределившихся, недоконченных видов. Все зависит теперь от решения славянского вопроса: Россия распространит свое главенство до Адриатического моря или вновь отступит до Днепра. До сих пор наше отечество шло верным шагом к данной ему исторической задаче. В ту пору, когда западному славянскому миру начинало уже грозить постигшее его порабощение, из варяжского удела выросло в Москве государство и сначала собрало вокруг себя родное великорусское племя, потом все ветви русского народа, получило на пути своем запись умиравшей Восточной империи на ее нравственное наследство и, наконец, перешагнуло в пределы чужеплеменного славянства. Останавливаться теперь или слишком рано, или слишком поздно. Россия могла бы остаться великой державой, не выходя на Запад из своих строго племенных границ, не принимая на себя призвания, ставшего теперь уже долгом – воскресить христианский Восток; но она сделала это и, можно смело сказать, не могла не сделать. Как глава великой расы, восстанавливавшейся постепенно в ее лице, и как прибежище всех православных, Россия не замыкалась строго очерченными пределами и должна была выйти из них. На русских царях лежала и лежит печать особого рода, не допускающая их со времен Ивана III замыкаться исключительно в пределах своего государства, – печать единственных в мире истинных славянских и православных царей, живых посреди развалин славянского или православного Востока Европы. Понятие об общности славян всегда существовало у нас, как стремление к общности единокровных – сначала великорусского народа, потом русского со всеми его переходными оттенками – и естественно должно было дорасти до своего настоящего значения. Никогда подобное стремление не возникало к Польше: она смотрела на себя, как на государство, а не как на народ и потому не имела никакого значения для родственных соседей. Теперь Россия стоит уже посреди славянства нерусского, разделенного произвольной чертой между ее владычеством и немецким. Вместе с тем сознание одноплеменности по обеим сторонам рубежа, понимание общности вещественных и нравственных потребностей всей Восточной Европы начинает быстро созревать. Минута решительная и невозвратная, не допускающая долгих колебаний. Одно из двух: или Россия признает себя государством в смысле старой Польши, не более как государством, чуждым по душе всему вне своих случайных пределов, и приступит решительно к искоренению всякого самобытного оттенка, входящих или имеющих войти в состав ее родственных племен; в то же время искренно и гласно отбросит всякую мысль о славянстве и православном Востоке, всякое общение с ними, напрасно отравляющее наши отношения к Европе, – оттолкнет их от себя, станет вперед смотреть на них глазами Пруссии или Франции; одним словом, запрется дома, сдерживая силой свои окраины, пока, с течением веков, они не сольются с телом государства. Или же, оставляя за русским народом его непоколебимое главенство в славянском мире, за русским языком – его несомненное право быть политическим связующим языком этого мира, – Россия откроет объятия всем, кто по сердцу ближе к ней, чем к Европе на правах младших, но самостоятельных братьев одной великой семьи. Первое решение идет вразрез с историей, – путь опасный!

Но дело еще не в том. Такое решение, возможное при Екатерине II, почти уже невозможно теперь. Мы зашли слишком далеко: племенные влечения возбуждены, восточный вопрос поднят, разделенная Польша стала яблоком раздора между немецким племенем и нами, общая связь всех этих затруднений выказывается уже явно и носит определенное имя. Искренность наших отношений к Европе не восстановится больше, покуда не разразится и не уляжется гроза; нам не поверят. Если мы не воспользуемся всеми своими средствами, прямыми и косвенными, для решения невозвратно поднятых вопросов в нашу пользу, другие порешат их – во вред нам. Первым последствием будет окончательное отнятие у нас Черного моря и враждебное владычество на нем. Вторым – ненависть к нам, оттолкнутых сорока миллионов славян и православных, которые решительно станут во вражеские ряды, да и нельзя им будет сделать иначе. Третьим – непомерное подавляющее могущество соседнего немецкого племени. Четвертым – все-таки спор из-за Польши с возможными его последствиями; объединенные немцы не станут добровольно подставлять нам фланг, когда можно оградить его, не подарят нам почвы, столь удобной для посаждения на ней в будущем немецкой рассады, не упустят случая держать нас в постоянной тревоге; у них останутся еще счеты с нами на балтийском взморье. Пятым – дополнительные статьи: Финляндия, Ливония, Бессарабия, Крым, Кавказ. Отрекшись от своего исторического призвания, Россия отречется вместе с тем и от единых союзников, на которых может рассчитывать. Собственными силами и в свое собственное имя мы можем выиграть сражение, но не можем достигнуть никаких целей. А между тем нам все-таки придется вести борьбу с теми же препятствиями и с теми же врагами – только не наступательную, а оборонительную, не затем, чтобы кончить борьбу торжеством, а затем лишь, чтоб отдалить насколько можно дурной исход ее. Историческое движение наше с Днепра на Вислу было объявлением войны Европе, вторгнувшейся в не принадлежащую ей половину материка. Мы стоим теперь посреди неприятельских линий – положение временное: или мы собьем неприятеля, или отступим на свою позицию.

Кроме двух решений, о которых шла речь, может быть еще третье – средняя политика, худшая изо всех: хотеть неопределенно и раздражать против себя целый свет, ничего не делая в сущности и ни к чему не готовясь положительным образом. Не дай бог напасть на такой путь.

Война за чью-либо независимость может иметь в виду только независимость – об этом нечего и говорить. Для России не существует никакой разумной причины, нравственной, экономической или военной, желать новых присоединений в Европе: в русском уме нет мысли об обращении родственных нам стран в подчиненные области. Червонная Русь и Измаил наши по своей природе. Привислянский край, при полном освобождении кровных – не наш. В окружающих Россию славянских и православных землях существует шесть или восемь главных центров тяготения (это еще недостаточно выяснилось); около них должны собраться народные единицы. Даже покуда, если только Россия пойдет по своему историческому склону, наши мирные усилия в пользу своих близких не должны быть безразличны, но строго сообразоваться с особенными условиями и потребностями каждого центра отдельно. Кроме этих естественных групп есть еще место на земле, безмерно важное для нас, лишенное всякой национальности, но по своему исключительному положению слишком значительное, чтоб принадлежать какому-нибудь мелкому народу, – Константинополь с его окрестностями и проливами. Самые положительные русские интересы заставляют желать, чтобы этот город, гораздо более вечный, чем Рим, был вольным городом племенного союза.

Если история имеет разумность и освобождение наших близких состоится, то взаимные отношения их между собой и к нам определятся силой вещей. Самостоятельность каждого члена освобожденной семьи в его внутренних делах, особый государь и особые политические учреждения, какие кому удобнее, – все это уже решено историей. Но совсем иное дело – самостоятельность в международном и военном отношении. Мало освободиться, нужно остаться свободным. При нынешнем разделении Европы нет места кучке маленьких народцев, распоряжающихся своими маленькими армиями, объявляющих войну, заключающих мир и союзы – каждый от своего лица. И где же? – между русской и немецкими империями. И кто же? – не признанные Европой, отвергнутые племена, на которых вчерашние владыки долго еще будут смотреть как на взбунтовавшихся подданных, выжидая удобного случая для нового порабощения.

Создать подобный хаос, полный споров, неурядицы и междоусобий, неуверенный в своем существовании даже на завтрашний день, обременительный для всех и более всех для самих освободителей, – значило бы взять на себя не восстановление, а разрушение законных прав и порядка в Европе, значило бы предать общему посмеянию величайший из всемирных вопросов и через несколько времени очутиться в прежнем безысходном положении. Освобожденному Востоку Европы, если он будет освобожден, нужны прочная объединительная связь, общий глава с общим советом, ведение международных дел и военное начальствование в руках этого главы, русского Царя, естественного начальника всех славян и православных. Нужно, чтобы гражданин каждого народа объединенной семьи был полноправным гражданином всей семьи. Нет надобности ставить все вооруженные силы союзных народов под русское знамя, на северогерманский образец; достаточно, чтобы действующие войска, по мирному и военному положению, на своей или на чужой земле, как укажет надобность, чтобы союзные крепости, выходы в Черное море – состояли в полном распоряжении и управлении главы союза. Великая семья, самостоятельная в каждой отдельной части, будет для света единым государством.

Знаю, что многие назовут мои заключения поэзией. Но я высказал уже свое убеждение, основанное на достаточном ряде доводов: если не осуществится эта поэзия, несмотря на то что тысячелетняя история неотразимо влечет к ней, то Россия, как государство, едва ли устоит в нынешних пределах. Народности пошли теперь складываться воедино, неясные рубежи стали шаткими, перевороты совершаются с поражающей быстротой. Дух времени заодно с действительным смыслом нашего положения допускает только два решения: Россия как местное государство русского народа, далеко отодвинувшееся назад, или Россия как средоточие славянского и православного мира.

В отношении к настоящей минуте эти два решения выражаются двумя глаголами: выжидать или действовать.

Сначала действие России может быть только нравственное. Гласное признание своего права быть представительницей родственного мира, при первой возможности возвращение под отчий кров последних порабощенных обрывков русского народа, умственное и сердечное единение со своей исторической семьей, единодушное стремление к общей цели по обеим сторонам рубежа должны предшествовать единению политическому. Затем в благоприятных случаях не будет недостатка.

Но, каково бы ни было единодушие, как бы случай ни был благоприятен, это великое дело может решиться только силой, и на первых порах одной русской силой. Теперь более, чем когда-нибудь, нам нужна армия, соответствующая числом и качеством величию задачи, предоставленной для России.

Из вышеизложенной постановки вопроса не следует, однако же, чтоб нам нужно было меньше сил, если бы этих целей не имелось в виду. Выжидание требует от нас такого же точно развития сил, как и действие. Выжиданием нельзя отвратить событий; только минута будет выбрана не нами и не по нашему удобству, все прочее останется неизменным. Мы столкнемся с теми же противниками, с тем же числом солдат и пушек из-за недоступного восточного вопроса и его неизбежного дополнения – неразрешимого польского, как и по поводу доступного и осмысленного вопроса всеславянского, с той лишь разницей, что в первом случае даже победа останется для нас бесплодной, как Новара [185]185
  В ходе Австро-итальянской войны 1848–1849 годов (между Австрией и Сардинским королевством), которая велась за освобождение Италии, под Новарой пьемонтская (сардинская) армия была разгромлена австрийской армией под командованием фельдмаршала Радецкого. Следствием Новарского сражения стало заключение мира и крушение надежд итальянских патриотов. Но уже через десять лет, в результате Австро-франко-итальянской войны 1859 года объединение Италии было осуществлено – именно это имеет в виду автор, говоря о тщетности Новарской победы для Австрии и, ниже, об извлечении Пьемонтом должных уроков из Новарского поражения.


[Закрыть]для Австрии: она только отдалит опасность; во втором даже поражение будет плодовито, как та же Новара для Пьемонта, скрепляя наши узы с кровными, усиливая нас нравственно к будущему.

Многие, вероятно, найдут мою искренность неосторожной. Я не раз слышал такие упреки; но остаюсь при убеждении, что русскому следует говорить о делах своего отечества так же ясно, как говорят о них чужие. Слово в наше время есть оружие, а безоружному с вооруженным нельзя бороться. Полагаю, что государства и народы, о которых говорится в моей брошюре, совершенно равнодушны к тому, что думаю я лично о восточном вопросе. Когда же мысль о всеславянстве станет государственной, она сверкнет в глаза всем, как молния; тут уже не будет места тайне. Наши дела пойдут успешно тогда только, когда деревенские женщины на берегу Молдавы или на отрогах Балканов, убаюкивая своего ребенка, станут говорить ему: «Не плачь, вот скоро придут русские помогать нам и принесут тебе гостинец».

Я изложил свое мнение о восточном вопросе. Это мнение можно сжать в несколько слов. Дела сложились так, что восточный вопрос в тесном смысле, как его обыкновенно понимают, представляет для нас квадратуру круга, не разрешимую никакими средствами в настоящем, не оставляющую никакой надежды в будущем; дело это – призрак, стоящий над нашим изголовьем и против которого нельзя ничего предпринять, именно оттого что оно призрак, несамостоятельная половина другого, более важного дела. Восточный вопрос в обширном смысле, т. е. вопрос о Восточной Европе – действительность, нелегко достижимая, потому что в ней заключается мировая историческая задача, но все-таки действительность, живой противник, с которым можно схватиться и одолеть его, веруя в Провидение и себя самих.

ПРИЛОЖЕНИЕ К «МНЕНИЮ О ВОСТОЧНОМ ВОПРОСЕ»

Разноречивые суждения, читанные и слышанные мною о руководящей мысли брошюры, вынуждают меня прибавить к ней несколько объяснений. Я постараюсь осветить главные недоразумения насколько необходимо. Недоразумения – самые опасные враги всякой новой мысли. Как бы она ни была верна сама по себе, у нее всегда останутся систематические противники, во-первых, из-за старых интересов, во-вторых, потому, что самое основание, на котором строится личный взгляд человека, бывает различно в различных людях; такое коренное разноречие примиряется не обсуждением, а жизнью, раскрывающей понемногу перед обществом новые горизонты, о которых прежде не думалось. Напротив того, недоразумения разъединяют мнения почти сочувственные, мешают им слиться воедино из-за слов, различно понимаемых. Оставлять их в этом виде – значило бы грешить не против чужих, а против своих.

Называя мысль своей брошюры новой, я имею в виду только ее форму. В «Голосе» было замечено совершенно справедливо, что новизна этой мысли заключается только в том, что она высказана без двусмысленности, со всеми ее неизбежными последствиями. На той и на другой стороне русской границы живут многие тысячи людей, самых зрелых и передовых, давно уже додумавшихся до такого заключения. Надобно было один раз произнести его громко, чтобы привести в соприкосновение эти разъединенные убеждения, вследствие чего должен был непременно произойти во мнении взрыв своего рода. Не я, так другой, не сегодня, так завтра, сказал бы то же самое.

Взрыв был громкий, не дома, впрочем, а за границей. В беспредельной Руси нет близко стенок, о которые звук мог бы ударяться, потому нет и эха; это не мешает нашим мнениям зреть потихоньку, как зреет наша пшеница. За границей брошюра была встречена рукоплесканиями славянских народов и озадачила политические власти, верный признак, что руководящая ее мысль – не фантазия; никто не тревожился из-за французского шовинизма, высказывавшего желание подчинить своему прямому влиянию все романские племена – расстояние между словом и делом там было совсем иное. Прошу читателей не винить меня в самохвальстве за слова одного чешского журнала («Кветы»), которые я сейчас приведу – я сказал уже, что заслуга моя состоит в том лишь, что я заговорил первый. Журнал этот недавно сказал обо мне следующее: «В последнее время, вследствие особых обстоятельств, он стал так всеобще известен, а имя его во всех областях чешско-славянских стало таким же домашним для всякого, как имена вождей народных. И не только у чехов, но во всех землях славянских возлюбили его имя, и т. п.».