Текст книги "Кавказская война"

Автор книги: Ростислав Фадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 52 страниц)

Говорят, фантастический Иосиф II завещал своим наследникам, если придет крайность, обратить габсбургскую монархию в славянское царство. Многие филантропы советуют правительству Австрии отвратить опасность справедливым обращением со славянскими подданными. Но, кроме чехов, сжатых как в тисках разросшейся Германией, австрийское правительство почти нигде не владеет прямо славянскими населениями; оно владеет господствующими классами и племенами не славянскими, которым эти населения подчинены. За немногими исключениями землевладение, исторические права и воспоминания, провинциальное устройство не в руках славян. Развитое сословие и разум последних заключаются в сельском духовенстве и сельских учителях. Таково же было (если только можно сказать – было) положение народа в западных губерниях – даже с тем сходством, что в Польше, как теперь в Австрии, чужеземное владычествующее сословие опиралось на ядро владычествующего хотя по имени народа и на городах, чуждых и враждебных деревням. Посоветуйте польским панам признать справедливость народных требований большинства, пойти добровольно на уступку, которой до сих пор не может вынудить у них всесильное правительство, ни очевидность подавляющей силы, стоящей за этим правительством; и потом советуйте то же самое австрийским немцам и мадьярам, знающим несомненное превосходство своей организованной силы над раздробленными влечениями подвластных. Австрийское правительство не могло бы восстановить самостоятельность славян даже во имя демократического начала, так как рознь идет там не только между сословиями, но и между народами. Притом, какой же расчет правительству менять поддержку, находимую им у владычествующих, политически устроенных племен, на сочувствие стихийных сил, – особенно когда за выделом Галиции [140]140
  Галиция, под именем которой в то время подразумевались все польские территории Австро-Венгрии, от р. Збруч до Кракова включительно, была центром польского националистического движения. Польские националисты после подавления Россией восстаний 1830–1831 и 1863–1864 годов считали Россию врагом № 1 и боролись против русской политики по всем линиям, в т. ч. и в славянском вопросе.


[Закрыть], мешающей, а не способствующей прочим славянам, владычествующие племена и области в остальной части империи равны по численности с порабощенными?

Тем не менее народное чувство австрийских славян – нельзя сказать зреет, но разжигается с каждым днем; для того чтобы зреть, складываться в законченную форму, ему недостает общественного простора и согласия, невозможного там, где нет и не может быть покуда определенной практической цели. Внутренние славянские смуты не страшны ни целой Австрии, ни ее венгерской половине. Чехи и Хорваты могут только волноваться, прочие славянские подданные – только роптать. Австрия похожа на заряженную пушку, которая без посторонней искры простоит века безопасно, но выпалит, как только искра до нее коснется. Разумеется, против опасной искры приняты предосторожности, и ни на Австрию, ни на Венгрию нельзя за то сетовать.

То же самое, только в более грубой форме, повторяется на южном берегу Савы. И там опасность для владычествующего народа заключается вся в славянском племени. Призрак восточной империи рассеялся на наших глазах; распря из-за епископов [141]141
  В 60-х годах XIX в. патриарх константинопольский сделал попытку подчинения болгарской церкви, добившись решения турецкого султана о назначении в Болгарские епархии греческих епископов. Болгары дружно воспротивились этому решению и добились отмены султанского фирмана. «Борьба против епископов» стала заметным этапом в росте национального самосознания болгарского народа и сплочения его общественных сил в национально-освободительной борьбе.


[Закрыть]показала наглядно, как охотно болгары приняли бы греческих чиновников. Нет невозможности восстановить греческую империю силой, но ни восстать сама собой, ни удержаться она не в состоянии. Если бы вопрос шел об одних греках, он бы давно перестал быть вопросом. Греции могут принадлежать Эпир, Фессалия, Кандия, Кипр и малоазийские острова, – вот пределы эллинского племени. Остальные греческие населения в турецкой империи слишком малочисленны и рассеяны, чтобы думать о господстве. Константинополь лежит более чем на сутки пароходного плавания от ближайшей эллинской почвы и был бы разве колонией в руках греков; а народ, которого всего-навсего наберется едва ли до трех миллионов на материке и островах, не может владеть в виде колонии отдаленным городом с миллионным населением, в большинстве ему чуждым. Храбрых и умных греков можно было бы выделить безобидно даже для самой Турции. Европа притесняет их из-за того, во-первых, что они представляют собой выдавшийся конец клубка: боятся удлинить его, чтобы весь клубок не размотался и не обнаружилась бы его славянская сердцевина; во-вторых, оттого, что они чужды Европе, как православные. (Кто может сомневаться, что грекам давно уже была бы оказана справедливость, будь они католики или протестанты: достаточно было нескольких убийств сирийских католиков, чтобы на помощь им прилетел французский отряд [142]142
  В 1861 году в ходе очередных стычек в Ливане между друзами и маронитами было убито несколько сирийских католиков. Под предлогом защиты католиков Луи-Наполеон высадил в Ливане десантные войска и вывел их в 1862 году только под давлением великих держав.


[Закрыть].) Полное освобождение греческого народа могло бы совершиться помимо восточного вопроса, не трогая его сущности. Дело не в греках. Кроме особого полуострова, занятого эллинским и албанским племенами, составляющего как бы особый нарост на большом полуострове, Балканском, все остальное в европейской Турции – от Далмации и Дуная до Константинополя – славянское. Полвека тому назад между славянством турецким и австрийским не обнаруживалось еще ни прямого соприкосновения, ни сочувствия; освобождение Сербии создало его. Конечно, Венгрия не может забыть, что в 1848 году вольные сербы приходили на помощь к братьям своим, ее подданным [143]143
  Отряды войск и добровольцев из Сербского княжества участвовали в действиях славянских ополчений против националистического повстанческого правительства Венгрии в 1848–1849 годах (см. прим. 127).


[Закрыть]. Струя проточной воды и цвет шлагбаумов не могут разъединить нравственно эту массу славянщины, простирающуюся от Архипелага до Саксонии с той минуты, как племенное сознание проснулось в ней. Австрия может сдерживать свою половину до тех лишь пор, пока Турция сдерживает свою, и обратно. Эта роковая постановка дела обусловливает отношения Австрии к восточному вопросу даже помимо воли ее государственных людей. Турецко-славянские и австрийско-славянские дела переплелись в такой безвыходный клубок, что нет никакой возможности расплести одну его половину, не трогая другой.

Вот образчик отношений Австрии, а по ее примеру и всей Западной Европы к балканским туземцам. Французская печать проговорилась, что в 1863 году между тюльерийским и венским кабинетами обсуждались следующие условия союза: Австрия отдает Венецию Италии, а Галицию возрождающейся Польше, взамен же их возьмет себе Боснию с Герцеговиной, Сербию и Румынию. Свободные и несвободные – не только славяне, но все православные дунайские народы – променивались в неволю гуртом по стольку-то душ за каждую освобождающуюся европейскую (в том числе и наши бедные русские Галиции). Для Австрии (в чем многие согласны с ней) только и возможно такое решение восточного вопроса: взять себе, что можно (приблизительно до Балкан); неподходящее для себя отдать кому-нибудь другому из европейцев, например, Албанию – Италии, высматривающей уже свой пай на турецком наследстве; чего нельзя взять покуда, оставлять в руках турок; Турцию вознаградить Кавказом – грузинами и грузинками, на что наши согласны; в крайности (может быть) заменить за Балканами турецкое насилие греческим, к пагубе греков и болгар; но ни под каким видом не давать самостоятельности ни одной славянской душе. Если бы в России продолжали смотреть на восточный вопрос с европейской точки зрения, с надеждой разрешить его походом за Дунай, то исход, по всей вероятности, был бы близок к вышеизложенному [144]144
  Возможный исход дела, представляющийся после войны 1870 года, еще опаснее для нас. С отпадением Цислейтании* к Германии Венгрия вступила бы во все права турецкого наследства, поддерживаемая совокупной силой немецкого племени.
  * Граница собственно Австрии и Венгрии проходила по р. Лейта (Литава). Отсюда латинизированные названия: Цислейтания («по эту сторону Лейты») для земель Австро-Венгрии, оставшихся под непосредственным управлением центрального правительства, и Транслейтания («за Лейтой») для территорий, перешедших под управление Венгрии.


[Закрыть].

Выходит, кажется, что от исторического восточного вопроса, т. е. от вопроса о бессилии Турции, осталось ныне одно название. Пока с легкой руки лорда Чатама хлопотали о нем целое столетие, под ним вырос и заглушил его вопрос еще более важный, которому нет другого названия, кроме – вопроса общеславянского. Вместе с тем разрослись и спорные пределы, обхватывавшие теперь уже не один Балканский полуостров, а пространство между Рудными горами и Архипелагом. Для Европы, не желающей самостоятельности славян, восточный вопрос может существовать и теперь в его прежнем виде, как занумерованное и неоконченное дело о разложении Турции; мы же, русские, не имеем причины закрывать глаза перед действительностью. Мы должны видеть в пресловутом вопросе то, что в нем есть на самом деле, – общий нам славянский вопрос, окрашенный на карте Европы в два различных цвета, но нераздельный в сущности, не разрешимый иначе, как в совокупности, потому что взаимодействие обеих его половин, за и против, оказывается ныне несомненной, неизменимой никакими случайностями, данностью.

Без сомнения, славянский вопрос в двух его подразделениях – южном и северном – отличается крупными оттенками. В Австрии славянство бьется бесплодно о стены своей клетки, но славянин, как человек, может жить. В Турции ему нет житья, как человеку. Вешание священников, удушение людей, окунутых головой в мешок с просом, – все эти дикие выходки татарской орды над христианским населением, действуют иначе, конечно, на русские нервы, чем политическое утеснение в Австрии; вопрос о человечестве идет тут иногда впереди всяких влечений единокровия и единоверия. Вследствие того южная славянская группа чаще напоминает о себе и требует от дипломатии временных мер, неуместных в отношении к северной. Ежедневные политические приемы не могут быть одинаковы там и здесь. Тем не менее история связала уже оба эти вопроса в один, срастила их и не допускает частного решения в одной половине помимо другой. Европа умышленно отвращает глаза от опасного единства, не хочет его видеть, но понимает очень хорошо; стоит вспомнить, какой переполох наделало в ее печати невинное посещение Москвы славянскими гостями [145]145
  В 1867 году в Москве была проведена этнографическая выставка, в рамках которой прошло несколько научных конгрессов с широким участием зарубежных ученых. Воспользовавшись этим, Московский славянский комитет пригласил политических и культурных деятелей зарубежного славянства и провел Второй всеславянский съезд. В ряде государств выезд приглашенных на съезд принял характер политической демонстрации (в особенности в Праге), так что утверждения Фадеева о «невинности посещения Москвы славянскими гостями» вызваны его активной работой в Славянских комитетах и организации съезда.


[Закрыть]. Мы же не можем не видеть. Мы стоим лицом к западу и восходящее солнце не слепит нам глаз.

До сих пор я не отступал от руководящих фактов. Не рассуждение, а факты показывают, что нам нет больше пути на Дунай в обход Австрии. Такое, по-видимому, безвыходное положение определилось с математической точностью в 1854 году и длилось без изменения до 1866 года [146]146
  В результате Австро-прусской войны 1866 г. потерпевшая поражение Австрия утратила контроль над Германским союзом – конфедерацией германских государств, существовавшей под австрийским протекторатом в 1815–1866 годах. Эта война стала важным этапом в процессе объединения Германии и действительно имела значимые последствия – так, в результате ее был создан Северогерманский союз (переходная ступень к провозглашению Германской империи), а сама Австрийская империя была вынуждена преобразовать свое государственное устройство в двуединую Австро-Венгерскую монархию (см. прим. 139).


[Закрыть]. В течение десяти лет мы не могли затронуть делом восточный вопрос, не накликав на себя войну с Англо-австро-французским союзом на западной границе, не предоставляя нашим противникам возможности и повода слить в одно вопросы восточный и польский. Победа Пруссии перемешала карты, некоторые думают, в нашу пользу. Во всяком случае события 1866 года видоизменили все европейские отношения и не могут остаться без влияния на постановку восточного, т. е. общеславянского вопроса. Нельзя говорить о наших военно-политических отношениях, не приняв в соображение новое положение Пруссии. Но тут поневоле приходится сойти с твердой почвы фактов; положение это никакими фактами еще не обозначилось. Вместо отношений, доказанных событиями, существует, однако же, очевидность народных стремлений, в наше время обязательных для правительств.

Все знают случай, когда может состояться союз России с нашей союзницей Пруссией, как часто говорят теперь; случай этот – враждебный Франко-австрийский союз, периодически разглашаемый газетами (хотя вовсе не вероятный), направленный собственно против Пруссии, а против нас только рикошетом. При таком политическом сочетании Пруссия согласилась бы, конечно, на большие уступки по восточному вопросу, даже принимая название «восточный вопрос» в чисто русском смысле. Она заплатила бы эту цену за союз против опасного для нее врага [147]147
  Эти слова уже сбылись. Пруссия заплатила нам за нравственную поддержку упразднением трактата 1856 года о нейтрализации Черного моря; за – платила бы и большим, если б то потребовалось.


[Закрыть]. Но вне данного случая невозможно придумать обстоятельств, при которых наша союзница предложила бы нам свой союз; всего менее можно ждать от нее такого предложения непринужденно по восточному вопросу. Даже прежняя Пруссия не могла относиться к нему сочувственно с нашей точки зрения, как только оказалась связь между австрийскими и турецкими делами; а надо помнить, что у прежней Пруссии были собственные, не немецкие интересы, стоявшие впереди ее племенных сочувствий; тогда еще можно было сойтись с ней по турецкославянским и нераздельным с ними австро-славянским делам за очень щедрое вознаграждение. Теперь же Пруссия стала Германией [148]148
  В 1866 году под руководством Пруссии государства Северной Германии объединились в Северогерманский союз, а в 1871 году Северогерманский союз образовал с южногерманскими государствами Германскую империю, в которой Прусское королевство занимало главенствующие позиции, а прусский король являлся одновременно и германским императором.


[Закрыть]. Вся сила ее правительства заключается в том, что оно взяло на себя поруку внешних немецких интересов, объявило себя щитом и мечом Германии: прусское главенство может устоять только при этом условии. Для Германии же немецкие интересы в Австрии так же дороги, как в Пруссии, – на верхней Эльбе и Саве в такой же мере, как на Варте и Нижней Висле. В этом отношении немецкие стремления нельзя даже назвать стремлениями, там смотрят на них, как на неотъемлемое право. Для каждого немца все, что заключается в пределах австрийской империи, есть немецкое достояние, – все, что может прирасти к ней, есть немецкое приобретение. Возьмите какое угодно путешествие не австрийского немца в Австрию, какое угодно рассуждение его об Австрии, половина книги состоит всегда в осуждении венского правительства за неумение онемечить в продолжение стольких веков славян, румын и даже мадьяр, – в предложении мер к ускорению этого онемечения и в выражении уверенности, что в руках других, более энергических сынов Германии, оно осуществится, причем Дунай станет исключительно немецкой рекой. В глазах всего немецкого племени выпустить из рук даже часть, не только всех австрийских славян, значило бы то же, что для нас отдать Заднепровский край. Для чего искать сравнения – наш остзейский вопросик [149]149
  Автор имеет в виду проблему фактического экономического и социального контроля немецкого дворянства и бюргерства над населением Эстляндской, Лифляндской и Курляндской губерний Российской империи (часто именовавшихся Остзейским, т. е. Восточно-Балтийским, краем).


[Закрыть]показывает наглядно и буквально взгляд Германии на австрийские области.

Ни один немец в душе не согласится признать на вечные времена самостоятельность даже мадьяр, но он понимает, что без мадьяр, одним немцам нельзя покуда справиться с приду-найскими славянами. Мадьяры со своей стороны также хорошо понимают необходимость взаимного союза. Недавно еще первый венгерский министр хвалился, что, будь он имперским канцлером, он мигом угомонил бы чехов. В отношении к нам Венгрия составляет авангард Германии, гогенцоллерны в Румынии [150]150
  В 1869 году в Бухаресте румынские националисты совершили государственный переворот и провозгласили независимость Румынского княжества, официально до этого момента считавшегося автономным государством в составе Оттоманской империи. Конгресс европейских держав санкционировал изменение статуса Румынии при условии образования Румынского королевства и занятия его трона представителем династии Гогенцоллернов. В 1946 году в результате плебисцита о форме правления Румыния была провозглашена народно-демократической республикой и Гогенцоллерны лишены прав на румынский трон.


[Закрыть]– передовой ее пост. В Европе и у нас многие наивно удивляются, как терпит Австрия прусское влияние на нижнем Дунае, доказывающее коварное намерение грозной соперницы обойти ее с тыла; Австрия между тем остается совершенно довольной. Для нее в этом направлении прусское ли, баварское или собственное руководство значит буквально одно и то же – влияние немецкое. Став во главе Германии, Пруссия должна по необходимости обеспечивать немецкому племени намеченные им пределы, со всеми передовыми постами. В этом заключается условие существования прусской династии. Могли бы, конечно, возникнуть обстоятельства (например, австро-французский союз), при которых Пруссия не только согласится, но пойдет сама на раздробление Австрии, как империи, заменяя ее Венгрией; но она никогда не пойдет против немецкого предания в австрийских областях; воспротивится всеми силами такому исходу, разве ей самой будет грозить уже слишком большая опасность. Но если Пруссия не может допустить самостоятельности славян австрийских, то не может даже допустить самостоятельности славян турецких: вторые ручаются за первых. Освобождение южных дунайских племен повлечет за собой освобождение северных; уже теперь венгерские румыны поднимают голову вследствие полунезависимости румын закарпатских [151]151
  После образования в 1859 году автономного Румынского княжества (впоследствии королевства), номинально являвшегося вассальным государством Оттоманской империи, румынское националистическое движение получило в его лице базу для развития. В первую очередь речь шла о присоединении к Румынии румынского населения Трансильвании.


[Закрыть]. Как же глубокомысленному немцу не понять такой простой вещи? Рассчитывая на сочувствие Пруссии 1866 года в этом отношении, мы всегда придем к результату последней конференции по греческим делам. Прежняя Пруссия могла не быть сообщницей Австрии в восточном вопросе, нынешняя Пруссия вынуждена к этому сотовариществу. Австрийские интересы в восточном или южно-славянском вопросе суть интересы немецкие, обеспечивающие историческое преобладание Германии в долине Дуная и на его притоках; а Пруссия нравственно ручается за немецкие интересы и только вследствие такого ручательства стоит во главе Германии [152]152
  Эти страницы относятся так же точно к положению Германии и ее нравственной ответственности перед немецким племенем в 1873 году, как и в 1869-м. Потому мы и оставили текст брошюры без переделки. ( ред.)


[Закрыть].

После этого можно находить довольно странным распространенное у нас мнение о прочности прусского союза. Старая дружба и родственные отношения не помешали России стать против Пруссии в 1851 году, даже без особенной надобности, ни Пруссии против России в 1854 году [153]153
  В 1851 году, в ходе конфликта между Австрией и Пруссией (см. прим. 130), Россия встала на позицию Австрии. В свою очередь, в ходе Восточной войны Пруссия заняла недружественную позицию по отношению к России.


[Закрыть]. Этот последний случай особенно замечателен. Прежняя Пруссия, второй член Германского союза, недавно перед тем униженная Австрией, считала себя, однако же, обязанной поручиться против России за свою соперницу. Как же может нынешняя Пруссия-Германия бросить ее на произвол судьбы при борьбе с чужеземцами? Кроме некоторой взаимности по польским делам, взаимности совершенно внешней, все существенные интересы стоят гораздо более вразрез между Россией и Пруссией, чем между Россией, например, и Францией. Мудрено рассчитывать на союзницу, вынужденную чувством самосохранения быть в большой части случаев соперником и даже врагом своего союзника [154]154
  Взаимность по польским делам между Германией и Россией уже упразднена последними событиями. Самостоятельное восстание поляков, стиснутых как в тисках между двумя империями, стало немыслимым. Напротив, то, что было прежде поводом к взаимности, может стать яблоком раздора.


[Закрыть].

Расширение Пруссии в Германию ослабило в отношении к нам опасность четвертого союза Англии, Франции, Австрии и Италии, постоянно грозившего по восточному вопросу, или, скорее, ослабило только опасность прямого наступления этого союза на нашу западную границу, хотя не устранило ее совершенно: возможность нападения на нас с моря осталась в прежней силе. Но уменьшив одну опасность, расширение Пруссии создало для нас две новые: во-первых, обратив политически Австрию в Венгрию, война 1866 года отдала ее в руки правителей, гораздо более энергических, честолюбивых и жадных на захват, чем прежние, и в то же время, отгородив ее стеной от Европы, предоставила ей свободу действия только к югу и востоку, т. е. направила все силы и все честолюбие этого государства на турецко-славянские и румынские области; во-вторых, заменила для Австрии отдаленную поддержку западных держав близкой поддержкой сосредоточенных и родственных немецких сил. Если нынешняя венгерская Австрия чистосердечно войдет в свою новую колею, что почти несомненно, то Германия во всяком случае постоит за нее, как за свое собственное добро. В обоих отношениях 1866 год не исправил, а ухудшил и наше военнополитическое положение [155]155
  Еще более ухудшил его, во многих отношениях, 1870 год, но только в смысле будущего. Этого ухудшения, однако, нельзя было избежать. Мы думаем, и сказали выше, что русская политика в начале и в продолжении Франко-прусской войны была совершенно правильна ввиду опасностей, угрожавших нам с той или другой стороны.


[Закрыть].

Мы видели, что смысл и узел восточного (для нас славянского) вопроса лежит не в Турции, а в Австрии. Мы никак не можем пройти в Турцию мимо Австрии. При этом условии, отныне несомненном и не подлежащем никаким случайностям, все, что усиливает Австрию, составляет новое препятствие для нас. Между тем очевидно, что окончание вековой распри с Пруссией и союз с ней придадут Австрии гораздо более устоя, чем союз с несмежной и шаткой Францией. Количество сил, одновременность военных сборов и удобство сосредоточивать армии, не говоря уже о прочности связи, коренящейся в народном чувстве, – во всем видно явное преимущество первого союза над вторым. Если прежде наше положение в восточном вопросе было затруднительно вследствие того, что щитом для Турции служила Австрия, то оно стало еще гораздо затруднительнее теперь, когда щитом для Австрии служит Пруссия. Противопоставленные нам щиты нагромоздились в три этажа.

Несомненно, что при новом положении дел, созданном победой Пруссии, главным противником нашим в восточном вопросе – о самостоятельности славянских племен хотя бы за Савой – будет уже не Запад, а Центр Европы, немецкое племя. К противодействию политическому присоединилось еще сопротивление, внушаемое народным чувством. Но как на свете не бывает худа без добра, то объединение Германии, страшно невыгодное для нас вообще, выгодно в одном отношении, открывая более обширное поле для соглашений, может быть, и для союза.

Я думаю, однако же, что нам нечего обманывать себя в значении какого бы то ни было союза с Европой. Положительные, исторически русские интересы такого свойства, что для их осуществления никто не протянет нам руку охотно. Центр сопротивления против нас, как мы видели, лежит в Австрии; обойти ее нельзя [156]156
  Теперь центр этого сопротивления лежит уже не в одной Австрии, а во всем немецком племени, не только в этнографических, но и в политических пределах, захваченных державами с немецким правительством. Все прочее, сказанное об Австрии, осталось верным и теперь.


[Закрыть]. В то же время, не сдвинувши с места этот центр сопротивления, мы не только не будем в состоянии устроить удовлетворительно свои внешние дела в каком бы то ни было будущем, но дадим накопиться великим опасностям даже для своих внутренних дел. А где же найти верного союзника против Австрии? Несомненно, что Австрия, и даже преемница ее Венгрия, гораздо дороже для Европы, чем сама Турция. В турецких делах важен только текущий день; все признают неизбежную выморочность турецкого наследства раньше или позже: спор идет лишь о наследниках. Между тем вся Европа хором повторяет старую присказку, что если бы Австрия (скоро будут говорить Венгрия) не существовала, то ее нужно было бы выдумать [157]157
  Формула чешского историка Ф. Палацкого, озвученная на Первом всеславянском съезде в Праге (1848 год). Палацкий имел в виду создание культурных славянских автономий в составе Австрийской империи.


[Закрыть], что союз (хорош союз!) дунайских народов под одной властью необходим Европе, как оплот против Востока. Восток значил прежде: Турция и мусульманство, теперь значит: Россия, славянство и православие. В обыкновенное время Европа, не раздираемая каким-либо междоусобием, дружно станет за этот дунайский союз [158]158
  Теперь уже, может быть, не дружно. При хороших обыденных отношениях России к Франции на последнюю такой союз уже рассчитывать не может. Вот единственная, но весьма важная поправка в нашем международном положении, принесенная 1870 годом, ухудшившим его во всех прочих отношениях. Но поправка эта вместе с разрушением польских надежд на чужеземную помощь превышает, как выгода, все остальное и доказывает, до какой степени был верен взгляд русского правительства на события 1870 года.


[Закрыть]. Для Западной Европы он значит – политическое равновесие, для Центральной Европы – народное величие, для клерикальной партии – спуд на груди православного Востока, для толпы – ограждение цивилизации от нового нашествия монголов в лице недавно открытого московско-туранского племени [159]159
  В середине XIX века в Париже польский эмигрант Духиньский опубликовал «ученый труд», в котором доказывал, что русский народ не является славянским. По Духиньскому, русские – это татары, усвоившие славянский язык. Многие французские русофобы (и даже некоторые немецкие) подхватили эту теорию, но, ввиду ее очевидной абсурдности, в настоящее время она продолжает существовать только в стенах Львовского университета.


[Закрыть]. При таком настроении, вошедшем в плоть и кровь, всякое противоречащее ему соглашение, из крайности, дастся не иначе как с затаенной мыслью взять его обратно при первой возможности. С последним выстрелом кончится и уступка; затем вчерашний союзник начнет противодействовать ее последствиям в такой же мере, как и вчерашний враг. С кем Россия ни заключит союз и как победоносно ни будет действовать в этом союзе, за ней останется лишь тот выигрыш, который она успеет совершенно закрепить во время войны. Но в великом вопросе, предстоящем России, как увидим далее, нет таких вещей, которые можно было бы кончать сразу; война может только посеять, мир должен взрастить всходы. Именно этим всходам будут препятствовать враги и союзники явно и тайно. Европейский союз может нам дать только возможность действовать не стесняясь в течение короткого срока и бросить в это время зерна будущей жатвы; но было бы мечтой полагаться на какой-либо союз для систематического разрешения хотя самых насущных и законных международных потребностей наших.

Говоря мимоходом, единственный возможный союзник в свете, не враждебный историческим задачам России, – Америка. Но Американский союз, безмерно важный для нас, как противодействие морским силам западных держав, не может помочь нам на суше.

Говоря о союзе, надобно иметь в виду еще и то обстоятельство, что от России ни в каком случае не зависит создать союз; нас слишком остерегаются, наш почин возбудит недоверие даже тех, кому выгодно стать рядом с нами. Россия может только пристать к одному из двух лагерей, на которые по временам делится Европа. Не владея почином, трудно направлять события. Самые жгучие для нас вопросы могут разгораться именно в то время, когда в Европе не существует никакого прямого повода к разделению. Из этого видно, между прочим, как важно для нас быть готовыми в военном отношении, чтобы не пропускать минут, не от нас зависящих и невознаградимых.

В сущности, как ни оборачивать великий вопрос, он остается тем же вопросом, не разрешимым никакими обыкновенными средствами. Мы стоим одни, без надежды на снисхождение перед разлагающейся Турцией, куда нам нет хода, перед запрещенным нам Черным морем [160]160
  По условиям Парижского мира 1856 года Россия не имела права иметь военных судов и береговых укреплений в Черном море. В 1871 году Россия сделала одностороннее заявление об отказе этого условия, но окончательно оно было отменено только после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.


[Закрыть], перед насильно онемечиваемым и омадьяриваемым славянством Австрии, перед стонущими русскими Галиции, перед польскими галичанами с эмиграцией, упорно ожидающими удобной минуты, чтобы снова внести смуту и, если можно, европейскую войну в Привислянский край и западные губернии. Понятно, без дальнейших объяснений, каково было бы наше положение, каких жертв, какой напряженной борьбы в самых невыгодных условиях потребовалось бы от нас, если бы главные вопросы, смущающие ныне Европу, созрели наконец и разрешились помимо нас и против нас. Обойти их нельзя, они сами о себе напомнят. Вся выгода в этой игре останется, вероятно, за тем, кто начнет ее раньше и будет иметь ход впереди. Задача в средствах. Как ни велики наши народные силы (правильнее сказать, как ни велики могли бы быть наши силы), итог противников еще сильнее. Без разделения в неприятельском лагере, мы не сдвинем затрудняющих нас препятствий и в то же время не можем рассчитывать на чистосердечное соглашение с каким бы то ни было европейским союзником [161]161
  В настоящую пору мы могли бы иметь союзников в Европе. Но полоса времени, в продолжение которой мы можем их иметь, протянется, вероятно, недолго. Затем все вступит в прежнюю колею.


[Закрыть].

Несомненное, хотя еще весьма отвлеченное сочувствие к нам сорокамиллионной массы славянских или православных населений, окружающих Россию, не имеет покуда никакого практического значения. Не только эти населения в большинстве не располагают собой, но даже в сочувствии их к нам нет еще никакого определенного содержания; они довольны тем, что есть на свете большой и самостоятельный народ, близкий им по языку или по вере, – вот и все. Только самые затоптанные и бессильные из этих племен, русские галичане и болгары, желали бы прямой нашей помощи. Но все же славяне и православные близки нам по сердцу. Между тем главная сила, сдерживающая естественные русские стремления, состоит на две трети из этих же людей, не только не неприязненных, но даже сочувственных нам в некоторой мере, – явление во всяком случае странное, особенно теперь, когда поднят вопрос о национальностях. Если бы главная сила французов состояла из эльзасцев, говорящих немецким наречием, хотя почти непонятным для пруссака, конечно, Пруссия не упустила бы из вида такого обстоятельства. Все равно кому принадлежат тела, когда души заодно. Будущее зависит для нас от верного применения вопроса, что нужно для того, чтобы души были заодно?

Мы раскрыли сущность восточного вопроса. В нем не славянское – только одна кайма, именно южная окраина, само собой отпадающая от него понемногу. Затем весь восточный вопрос есть не что иное, как южная половина славянского вопроса, неразрешимая отдельно или разрешимая лишь в смысле прямо нам враждебном. Австрийские дела до такой степени сплетены с турецкими, что тронуть одну часть дела – значит тронуть все дело; мы можем идти на разрешение великого славянского вопроса в целом его составе, но не в состоянии даже подступить к одной его половине – турецкой. Действуя иначе, мы будем бить по неуловимому призраку и попадем в безвыходный круг, как в 1854 году. Ничего хорошего нельзя ждать впереди, покуда сознание такой постановки дела не укоренится в русских умах. Названия имеют великое значение, они заменяют толпе обдуманное мнение. Тогда лишь можно будет поверить, что восточный вопрос понят у нас, когда он окрестится своим настоящим именем, выражающим его сущность, будет называться «славянским вопросом». Даже выражение «южнославянский» не годится, потому что «южнославянского» вопроса в самом себе, как практического дела, не существует. Когда мы назовем дело правильно, тогда и славянство поймет скорее, что мы заботимся не только о себе, но и о нем.

В известном случае целое может оказаться легче половины. Как ни подступать к восточному вопросу, – мы ли к нему подступим или он к нам, – на руках у нас все-таки будет коалиция с Австрией в сердце, если не в голове: придется отступить, как в 1854 году, или считаться с этой державой. Но в таком случае, что лучше: вступая в борьбу с Австрией из-за славянского вопроса, найти в ней многочисленных союзников (взявши предварительно верх, конечно), или, предпринимая войну из-за метафизического восточного вопроса в европейском смысле, встретить в ней одних австрийцев? Дунайский союз, как выражаются в Европе, окажется несостоятельным перед нами тогда лишь, когда славянские племена будут знать заранее положительно из определившегося и несомненного направления всей русской политики, что мы за них; когда они будут уверены, что Россия подымает славянское знамя не на час, вследствие временных затруднений, а твердо и высоко держит его, как свое историческое призвание. Национальная политика России еще так нова, что не могла созреть даже в собственном своем сознании; заграничные родичи не видят еще ее и не верят ей. Для большинства из них Россия, по преданию, остается Россией Священного союза, только с какой-то новой, не совсем им понятной замашкой. Славяне знают, что в 1849 году галичане, говорившие «мы русские, мы стонем под чуждым игом, отворите нам двери родного дома» – получили в ответ: «мы пришли сюда не затем, чтобы возмущать подданных против их законного государя, но с тем, чтоб заставить их покориться ему». Славяне знают, что русский посланник в Вене, граф Медем, на замечание своего предшественника Татищева о сочувствии славян к России отвечал: «я знаю в Австрии только австрийцев», – что этот же самый Медем выгонял несколько раз из посольского дома бана Иеллашича, приходившего к нему за советом в 1848 году, как к представителю России. Славяне, бьющиеся в ненавистных им немецких тисках у себя дома, считают немецкое влияние всесильным в России и не верят в искренность русских дипломатических агентов с немецким именем. Недавние знаки нашего сочувствия к ним выказываются покуда чрезвычайно слабо; из 70 тысяч, исчисленных на самое необходимое пособие для поддержания славянского развития на стипендии и матицы, не собирается ежегодно и трети, хотя заезжающие в Петербург славянские гости видят, что у нас частный человек нипочем бросает 70 тысяч на прихоть. Славяне знают из русской печати, в какой степени нынешние наши консерваторы сходятся с бывшими нигилистами в пренебрежении к их судьбе; они принимают выражения сочувствия, доходящие к ним по временам, за заявление небольшой, лишенной влияния на дела группы людей и по результату не могут судить иначе. Передовые славянские люди уверились уже теперь, конечно, что сердце России пошевелилось в пользу единокровных; но, кроме того, что мнение нескольких личностей, хотя бы крупных, не проникает массу разом, эти передовые люди знают также, до какой степени в России мнение еще шатко, дело не соответствует слову, а завтрашний день сегодняшнему начинанию; они знают, что Россия не Америка и что чувства русских остаются при русских людях, а дела все-таки не видно. Удивительно еще, как держится в славянах нынешнее их расположение к России и вера в нее. Эти чувства с их стороны доказывают одно только: сознание невозможности выбиться из тисков собственными усилиями, заставляющее их хвататься даже за такую соломинку, какой была до сих пор надежда на Россию. Но не должно смешивать двух вещей: бессилие стать на связанные ноги не мешает обнаружиться громадной силе, когда ноги будут распутаны.

Все теперь зависит от нас самих, принимая слово «мы» в смысле государства и общества вместе. Славянские населения Австрии и Турции сочувствуют нам лишь отчасти и то скорее литературным образом, даже там, где они располагают некоторой свободой действий, как в Сербии. Иначе не может быть. Разве итальянские населения горячее сочувствовали Пьемонту до 1848 года? Западные славяне не довольно к нам близки по истории, чтобы бескорыстно питать к России чувства русских галичан; но все же довольно близки по крови, чтобы отличить братскую руку от чужой, когда эта братская рука прострется над ними, когда они увидят пока хотя твердое намерение простереть ее. Теперь они смотрят еще вокруг по всему горизонту, ожидая, не появится ли где-нибудь светлая точка на небе, – что очень понятно. Некоторые из наших западных родичей, полусвободные, как сербы [162]162
  Имеется в виду правовое положение Сербского княжества до 1878 года, как автономного (вассального) государства в составе Оттоманской империи.


[Закрыть], горды и хотели бы все сделать сами для себя. В этом отношении можно указать им на опыт, на венский и пештский кабинеты в первой линии, на Пруссию, Англию и Францию во второй, чтобы разуверить их окончательно и отнять У них всякую надежду открыть себе выход собственными силами. Об австрийских подданных нечего и говорить; они, как заживо зарытые люди, будут биться о крышку гроба, пока не задохнутся или пока дружеская рука не приподнимет эту крышку. После каждого усилия и следующего за ним разочарования славяне будут снова обращаться к России. Но для того чтобы рассчитывать на искреннее и деятельное сочувствие к нам обеих славянских групп, на сочувствие, стремящееся к практической цели, надобно, чтобы Россия дала им существенный залог своей готовности переходить от слов к делу, по мере сил и возможности. Всякому заинтересованному понятно, что сила, возможность, время зависят не от нас; но для него важна уверенность в искренности желания помочь ему.