Текст книги "Кавказская война"

Автор книги: Ростислав Фадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 52 страниц)

Если бы закавказские области принадлежали Персии или английской Индии, то, по пропорции жителей, за всеми расходами на управление, на счет их содержалось бы 20 тысяч войска, почти то же количество, которое должно находиться здесь по мирному положению. Они не лежали бы бременем на государстве.

Нельзя никого лично винить за такое положение дел; в нем виновата разве скудость идей русского общества в первой половине настоящего века. Это было именно переходное время, когда наше общество окончательно утратило предания старой Руси, умевшей ладить с азиатцами, и не нажило еще себе новых воззрений. Но по крайней мере теперь должен установиться правильный взгляд на предмет, от которого зависит возможность или невозможность решить в нашу пользу первый из всемирных вопросов.

До сих пор европейское владычество в Азии имело чисто политический характер; состояло в военном занятии страны и проходило бесследно. Со времен Александра Македонского европейцы много раз владели на Востоке обширными царствами, обхватывающими половину Азии; от господства их остались медали европейских династий, но не осталось даже признака какого-либо нравственного влияния бывших победителей на побежденных. Если бы в природе вещей содержалась возможность обновления восточных обществ европейским духом, она высказалась бы хоть раз, хоть где-нибудь, в каком бы то ни было виде. Но история XXII веков не показывает даже признака чего-нибудь подобного. Победоносная цивилизация Европы лежала на цивилизации азиатской, как масло на воде, не сливаясь. Империи, основанные в наши дни англичанами и голландцами в Азии, имеют тот же вид внешнего господства и, по всей вероятности, будут иметь ту же участь, сколько бы ни продлилось их существование. Но призвание русского владычества может быть иное: я говорю это не гадательно. История не знает восточных обществ, обновленных и призванных к новой самостоятельной жизни Европой; но она представляет два примера полного поглощения азиатских народов европейскою цивилизацией и национальностью: в западной Азии, после македонского завоевания и в восточной России – со времен Грозного. Греки не вытеснили побежденных, как в Америке вытесняют дикарей, однако ж при римском владычестве Малая Азия и Сирия были уже чисто греческими землями, значит, покоренные исчезли в чужой цивилизации. В восточной России татарское дворянство обрусело, там давно уже нет высшего мусульманского класса, не существует самостоятельного мусульманского просвещения с его особыми взглядами; там остались кое-где татарские деревни, населенные простолюдинами. Надобно только сличить русского татарина с азиатским, чтобы понять, до какой степени он уже не мусульманин и не азиатец по понятиям, несмотря на сохранившийся обряд. Такое превращение сбыточно.

Азиатский язычник или мусульманин не может привить к своим понятиям несродные ему идеи Запада и выработать что-либо из такого сочетания; но как человек он может понять и принять европейские духовные начала и всецело стать европейцем. При владычестве Греции и России над восточными странами происходило прямое соприкосновение масс, что много облегчало задачу. Но кроме того в нашей русской натуре есть, кажется, способность к этому делу, которой недостает у западных европейцев. Те превосходят нас соединением свойств, нужных для заселения пустынных стран: Америка и Австралия свидетельствуют об этом; но тот же самый характер, энергический, жесткий, отстраняющий чужую опору и потому замкнутый, – который разнес испанские и английские поселения по Новому Свету, – составляет препону для сближения их с покоренными восточными народами. Испанцы умели только выгнать своих мавров, англичане проживают в Индии чуждыми пришельцами. Русские по природе своей не особняки; они живут миром, как пчелы; в одном этом признаке достаточно выражается мягкость характера, общительность, составляющая нашу силу в покоренной азиатской стороне, если только администрация не мешает ей. Русский человек не смотрит на азиатца свысока, не презирает его как западный европеец; он с ним настолько сжился, чтобы видеть в нем человека. Русское население, возникающее в покоренном крае Азии, становится сейчас же в самые близкие отношения к туземцам, притягивает их в свою сферу и понемногу перерабатывает в духе высшей цивилизации, высшей религии и высшей народности. Что произошло уже на берегах Волги, то может повториться и далее. За горизонтом чисто политических отношений, связывающих нас с современным восточным миром, отношений, на которых должно покуда сосредоточиваться все наше внимание, в тумане далекого будущего, мелькает истинное историческое разрешение азиатского вопроса, по крайней мере в сопредельных России странах. Такое понимание вещей не есть только философия истории, потому что она дает место практическим следствиям.

Может протечь длинный ряд веков, прежде чем выработанная историей общественная форма, со всем ее духовным складом, без остатка перельется в другую. Но в этом нет и надобности. Полтораста лет тому назад приволжская Россия была уже, в сущности русскою, не помнила своей самостоятельности. Где над страной станет русское просвещение, то есть где нельзя будет выделиться из чернорабочей толпы иначе как обрусев, там будет Россия уже навеки. Толпа долго хранит свои понятия и еще долее свои обычаи; но когда она составляет груду развалин невозвратно протекшей, не способной ни к какому дальнейшему развитию жизни, то в ней не заключается уже никакой силы. Если существует нравственное общение победителей с побежденными, то действительная жизнь переходит в слои населения, притянутые высшим просвещением владычествующего народа: из этих слоев, каково бы ни было их происхождение, должны постепенно развиться высшие, то есть образованные и зажиточные классы народа. Для таких классов, когда они заявят свое существование, европейские формы суда, администрации, всей общественной жизни, станут не только пригодными, но необходимыми; расширившиеся вместе с просвещением экономические средства страны допустят более сложные учреждения; как всегда на свете, действительно нужное сделается осуществимым. Таким только постепенным ходом вещей, а не внезапною пересадкой не соответствующих делу форм можно внести просвещение в восточную страну. В то же время, если в русско-азиатском владении высший класс должен образоваться постепенно из людей обрусевших, то мы ни в каком случае не должны создавать искусственно высший класс татарский. Цель указывает на средства. Вот практические следствия.

Этим положением, естественно вытекающим из вышесказанного, заключаю ряд моих писем. Я не имел притязания писать историю последних годов Кавказской войны, которая по сложности предмета и чрезвычайной важности своей для государства требует обширного труда и без сомнения вызовет его в будущем; литература должна поставить свой памятник победителю Кавказа и храбрым войскам, с которыми он совершил это славное завоевание. Но я считал полезным представить русскому обществу, до сих пор мало знакомому с Кавказом, хоть краткий очерк великого события и его прямых очевидных последствий. Я не мог осветить достаточно в этом очерке всех сторон предмета, но должен был по крайней мере указать на них, чтоб читатель мог потом, если захочет, узнать их ближе и вынести свои собственные заключения.

ПРИЛОЖЕНИЕ
О МЮРИДИЗМЕ

Название «зикра» есть исковерканное арабское слово «зикир» – славословие или восхваление, употребляемое после мусульманских молитв. В обыкновенном виде зикир выражается известными словами магометанского исповедания «Ля Илляге Ля Алла, Мухамед ресул Алла» (нет Бога кроме Бога; Мухамед пророк божий). Слова эти всегда кричит муэдзин с минарета; они употребляются во всякой молитве. Вся коренная разница между сунни и шия состоит в том, что последние к исповеданию веры прибавляют еще «эмириль мёмедин Аллиян велли Юлла» (Али наместник, или верховный предводитель мусульман) [70]70
  Употребление слова «зикра» вместо «зикир» взято, вероятно, из Чечни, где этот обряд, недавно только ставший распространяться на Кавказе, впервые сделался известным русским. Чеченцы же народ полудикий, между тем как в Дагестане и прилегающих к нему частях Закавказья классическое арабское образование так развито в духовенстве, что удивляло первейших ориенталистов. Чеченские муллы все полуграмотны, по-арабски не знают и коверкают слова этого языка. (авт.)


[Закрыть].

У мусульман отдельных молитв очень мало, и они коротки; можно сказать даже, что у них одна настоящая молитва, которую они говорят в намазе. Она растягивается только обрядовыми телодвижениями, коленопреклонениями и проч. Хотя мусульманские ученые написали бесчисленное множество славословий, но они в обряд не перешли. Зато немногие принятые слова молитв разнообразятся до бесконечности в своем применении, так что иногда одно слово курана, много раз повторяемое, составляет само по себе особую молитву.

Разные толки, существовавшие в исламизме, философские и мистические, делали таким образом из употребления иных слов исповедания, молитв или названий качеств Аллаха (которых считается 99) символ своего вероучения, придавая им особый таинственный смысл [71]71
  В этом отношении, как во всем прочем, исламизм, представляющим чрезвычайную простоту догматов и бедность внутреннего содержания, разнообразится в своих оттенках такими схоластическими тонкостями, что европейцу иногда трудно даже понять: где же тут различие? Философская потребность духа, запертого в такую тесную рамку, заставляет его сочинять тысячу вариаций на одну и ту же тему. Но в этом же заключается причина, почему эти вариации не развивают единства веры, так что все мусульмане в мире кроме одного раскола шиитов, несмотря на столько разных толков, считают одни других одинаково православными мусульманами.


[Закрыть]. Иногда они приписывали подобным словам необыкновенную силу, полагая, что повторение их, с возможным напряжением мысли и воли, возводит человека несравненно выше человеческого естества, открывает ему вещи, закрытые для смертных глаз, и может даже, в эти минуты вдохновения, сделать из него орудие, через которое объявляется людям божия воля. Подобное явление представляет правильный вывод из мусульманского вероучения, по которому куран имеет семь смыслов, постепенно открывающихся человеку по мере его духовной высоты. Четыре первые смысла могут постигаться мудрецами и святыми, следующие три открываются, в разные эпохи, великим святым, избранным для того предопределением прежде всех веков. Пророк, разумеется, знал все семь смыслов; наместники его имамы, покуда они были не мирскими людьми, а святыми, также их знали. Но обыкновенный человек, добродетельный и упражняющийся в законе, может в припадке вдохновения на минуту, только на одну минуту вознестись бог знает куда и проникнуть, пожалуй, в 7-й смысл курана; а как 7-й смысл есть вся суть мироздания, то никто не может сказать наперед, какую весточку такой человек может принести с неба на землю. Во время богослужения в мечети есть минута, когда каждый совершающий его мулла становится имамом и может говорить как имам. Таким образом в исламизме пророчество, можно сказать, узаконено и может признаваться за человеком, которого никто в общем смысле не считает пророком. Конечно, мусульмане, как и другие люди, не поверят на слово человеку, который вдруг станет выкидывать вдохновение, но как вещь эта, сама по себе, допускается в их законе, то все дело тут в степени доверия, какое человек успеет приобрести в народе. Таким образом у Шамиля в первое время разгара фанатизма и в последнее, когда ему приходилось плохо, пророчества и голоса свыше беспрестанно разносились по горам.

С древних времен повторение исповедания веры «Ля Илляге и проч.» сделалось особым обрядом благочестия, который употреблялся в самых разнообразных видах. Слова эти произносят певучим голосом, под обыкновенный тон азиатской музыки, так что русскому горлу довольно трудно с точностью его перенять. Сколько известно, мусульмане всегда ходили в бой с этим припевом и беспрестанно повторяли его во время сражения, что делается и теперь. Во время горской войны, когда мюриды начинали петь «Ля Илляге», мы знали уже, что сейчас они будут атаковать. Слова исповедания, мусульманский символ веры, сделались, таким образом, военным кликом, что совершенно в Духе исламизма, так как эта вера есть вера воинствующая не в аллегорическом, но в прямом смысле, с кораном в одной руке и саблей в другой, и должна быть такою до всемирного халифата, который обнимет землю перед последним днем. Кроме этого значения, «Ля Илляге» повторяется тем же речитативом после намаза, но не обязательно, а только желающими. Это повторение и есть зикир. Некоторые учители веры предписывали не растягивать долго зикира при публике, чтоб не сделать из такой святой вещи зрелища для толпы; дома же велели предаваться ему по мере сил и охоты. Но это предписание не вошло в шариат, а осталось личным мнением.

Еще с давних пор многие духовные учители сделали из зикира особенный таинственный обряд, который со временем распространился в мусульманстве и давно уже всеми признается, хотя некоторые только исполняют его. Надобно было повторять «Ля Илляге и проч.» раз 100–200, даже до 1000, смотря по степени материальной инерции своей натуры, чтоб этими божественными словами победить материю и освободить дух до высоты чистого созерцания. При усиленном напряжении с человеком делается головокружение и даже обморок, в котором он будет или не будет иметь вдохновенные видения, смотря по степени своей святости; но уж сам обморок доказывает значительную духовную высоту молящегося. Этот обморок и есть джазма. Таким образом, зикир есть особая молитва, совершаемая после общей обрядовой молитвы – намаза; джазма есть результат напряженного зикира. Нет, впрочем, необходимости оканчивать зикир джазмою. Можно проговорить столько-то раз «Ля Илляге» и конец. Когда употребление этого обряда распространяется, то зикир делают все, даже женщины; до джазмы же доходят только некоторые, составляющие между собою особые мистические кружки, обыкновенно подчиненные какому-нибудь известному учителю; с этим всегда сопряжено преподавание тариката. Дойти до джазмы в одиночку очень трудное дело; для этого надобно быть святым человеком. Поэтому во все времена ученики зикры собирались в кружок, составляли цепь, и действие происходило несравненно быстрее. В подобном явлении бывает много чистого шарлатанства; но есть и действительность, которую я приписываю магнетизму. Надобно помнить, что зикристы составляют цепь и напрягают волю до крайней степени. Люди, знакомые с результатами обширных глубоких изучений, сделанных в наше время в области религий, знают, что до сих пор по разным храмам и капищам, также между дервишами, происходят очень странные вещи, которые никакой логичный человек не может приписать одному шарлатанству; во-первых, потому, что шарлатанство не объясняет этих вещей; во-вторых, потому, что миллионы людей не могут вместе обманывать друг друга и верить и в продолжение веков хранить свой обман в тайне.

Многие знаменитые учители написали в старину целые томы о зикре. Слава их так велика, что теперь предание уверяет, будто эти люди написали свои многотомные сочинения впотьмах, не имея надобности в свече, потому что пальцы их, писавшие о зикре, светились сами собою.

С учением зикры неразрывно связано преподавание тариката. Связь эта требует некоторого объяснения.

Мусульманское вероучение состоит из обширного толкования корана, на каждое слово которого написан комментарий, и из многих священных преданий. Оно разделяется на 5 частей.

Шариат есть закон внешний обрядовый; но как в мусульманстве все подчинено религии и определено навеки неизменною волею божиею, то он вместе закон формальный обрядовый, гражданский, уголовный и экономический. Он назначает, как и когда должен молиться человек, какое должно быть устройство суда, какому наказанию подлежит конокрад, как делится отцовское имение между детьми, сколько пошлины с товаров и податей с подданных имеет право собирать государь и проч. и проч., одним словом – все. Шариат обязателен для всех. Он заключает полный кодекс наставлений, что делать для того, чтобы спасать свою душу без дальнего рассуждения. Тарикат есть закон нравственный. Он учит не делом, а чувством, дела потом уже сами собою истекают из чувств, когда человек будет ими проникнут. Изучение и исполнение тариката вовсе не обязательны для мусульманина; но человек, следующий тарикату, стоит гораздо выше пред богом, чем простой последователь шариата. На этом основании, если мусульманин стоит умом и чувствами выше ежедневных потребностей жизни, он принимается за изучение тариката. На тарикате-то исключительно и расшивают узоры мусульманские нововводители, так как формальный закон – шариат – по самой материальности своих законченных формул – неприкосновенен. Многие секты, например мюридизм, преимущественно основывались на тарикате, делали его обязательным для всех, по крайней мере в главных выводах. Теперь последствие: если мусульманин не смотрит далее обыденной жизни или равнодушен к вере, он довольствуется шариатом, что и достаточно для спасения души. Если он ревностен в вере и считает себя нравственно выше толпы, он будет учиться тарикату. Быть зикристом мусульманина никто не обязывает, когда он хочет быть зикристом, это значит, что обыденного ему не довольно, потому самому он не довольствуется уже шариатом и обращается к тарикату. Это связано между собой, как причина и следствие. Как только между мусульманами является какая-нибудь новость, подогревающая религиозное усердие, над шариатом является тарикат.

Коренная разница между шариатом и тарикатом та, что шариат есть практическое применение исламизма к потребностям общественной жизни, можно сказать – сделка между религией и действительностью. Тарикат же есть абсолютный вывод из Духа закона, ставящий действительность ни во что. По шариату мусульманин может как-нибудь ужиться с иноверцами; по тарикату это невозможно. Мусульманам буквально приказано покорить мир и силой обратить неверных. К последнему дню не должно существовать ни одного гяура на земле. В святых местах мусульманских, где закон соблюдается во всей чистоте, иноверец никогда не может быть допущен, чтоб не заразить дыханием воздуха, в котором молятся правоверные. Тарикат до сих пор допустил одну только сделку с неверными, и эта сделка есть не что более, как плутовство фанатизма с самим собою ввиду совершенной невозможности сделать иначе. Завоевывая обширные христианские области, мусульмане должны были по строгому смыслу вероучения вырезать упорных, не соглашавшихся принять последнее откровение; но в таком случае им доставалась бы пустыня. Чтоб сохранить себе подданных, завоеватели приняли следующий исход: «свет истинной веры так силен, что гяуры, пожив с мусульманами, непременно обратятся; для этого нужен наиболее годовой срок; позволили же им выкупить жизнь на год времени, а через год они сами поймут свое заблуждение». В следующем году происходило то же самое – опять позволяли иноверцам выкупить голову на текущий 12-месячный срок и т. д. Эта подать гарадж, выкуп жизни неверными на наступивший год, существует во всех мусульманских государствах, а в Турции составляет половину дохода. Ее платят независимо от всех прочих податей, за позволение жить. В старинных мусульманских государствах гарадж отчасти утратил уже свой страшный первоначальный смысл и остался лишь как тяжелый налог, обременяющий всех немусульман [72]72
  Несмотря на все гатигюмаюны и уравнение прав турецких подданных, мусульмане и до сего дня продолжают во всей империи поголовно собирать гарадж с христиан и жидов. (авт.)
  [Гатигюмаюн (точнее, хатт-и-хумаюн), конституционный акт, провозглашенный в Турции в середине XIX века, которым формально уравнивались в правах мусульманские и немусульманские подданные Турецкой империи.]


[Закрыть]. Но вначале он составлял и составляет в роду, где исламизм продолжает еще расширяться, как в Африке, действительный выкуп жизни на срок. Таков подлинный смысл тариката.

Мусульмане, живущие под властью христианского правительства, могут стать безопасными и смирными, как казанские татары, когда с них сгладились следы арабского образования и от веры осталась одна обрядовая сторона. Но покуда они находятся в общении с мусульманским миром, они будут покорствовать только ввиду неодолимой силы. Самые ревностные приверженцы русской власти из кавказских мусульман, искренне желающие сохранить спокойствие, увещевают народ вот такими словами: «Коран не велит каждому непременно умирать за веру; коран позволяет повиноваться необходимости и жить с неверными без газавата, если неверные гораздо сильнее; вы сами видите могущество русских, можете ли вы с ним управиться? Живите же как разумные люди и исполняйте закон, не думая о невозможном покуда газавате. Это покуда видимая пропорция русских штыков к горским винтовкам есть все, чего в настоящее время можно требовать от благоразумных мусульман; покуда есть выражение шариата; но тарикат этого слова не допускает. Коран говорит: одно движение головы мусульманина, выступившего на газават, составляет большую заслугу, чем целая добродетельная жизнь святого отшельника». Тарикат требует от мусульман, чтоб они умирали за веру, не считая противников, иначе весь обряд и все дела, молитва, посты, милостыни ничего не значат; по тарикату и без того молитва, совершаемая на земле покорствующей неверным, недействительна. Смерть в бою – это высшая ступень рая; муллы же так умеют описывать рай, что описание их часто действует на правоверных, как прием опиума, в чем мне многие сознавались. Как только в мусульманском крае распространяется какая-нибудь религиозная новизна и начинает подогревать усердие, за ней, как необходимое следствие, является на сцену исправительный тарикат; где проповедывается тарикат, там не может уже быть мира между ними и мусульманами. Примером тому может служить следующий эпизод:

Недавно шейх Гаджи-Мемет-Эфенди вывез из Медины «бейт» (стих), написанный на полях старинной рукописи рукою древнего и знаменитого шейха Чархи, следующего содержания: «Кто останется в живых, тот увидит, как власть имама будет торжествовать». Арабские буквы, как славянские, имеют также значение цифр; подбирая первые буквы стиха, выходит 1260 (1863 год). Гаджи-Мемет объехал с этим стихом Кавказ и Закавказье. С ранней весны мюридов уже известили о готовящейся всемирной смуте, и они не хотели начинать действий, пока обстоятельства не выкажутся резче, но бейт Чархи сбил их с толку. Прежде они решились испытать счастье одни, возмущение Гаджи Муртуза, одновременно с которым должна была подняться вся мусульманская страна от Дербенда до Аракса и до ворот Тифлиса, как это ни странно сказать, было вызвано откопанным в старой рукописи стихом шейха Чархи.

Надобно сказать, что мусульманские правительства также боятся тариката. Эта часть учения, эссенция всего ислама верует в законность только первых времен халифата, отвергает всякую светскую и особенно наследственную власть, всякие подати, кроме установленных в пользу веры – хумса и зеката, признает право управления за одной духовной иерархией, во главе которой должен стоять имам, посредник между богом и верующими. Тарикат отвергает в общественной жизни все постороннее, не имеющее корней в слове откровения; он преследует на смерть высшие классы. Когда мюридизм стал распространяться в горах, последователи его систематически вырезывали высшее сословие и даже простых людей, если они в чем-нибудь стояли над Уровнем толпы. В тарикате соединяются все зажигательные идеи в мире, он проповедует вместе и Варфоломееву ночь, и 1793 год.

Зикра, или зикир, давно существовала на Кавказе как обряд религии, в котором многие упражнялись, не составляя никакой особенной секты. Первым учителем систематического зикира был, кажется, известный Исмаил Эффенди Ширванский. К нему приезжали учиться основатели кавказского мюридизма – Магомет Казий-Кюринский и знаменитый Кази-Мулла. Под руководством этих учителей зикир стал сектой [73]73
  Набожные люди заживо рыли себе могилу и молились над ней. (авт.)


[Закрыть]. Каждый последователь зикира должен был проговорить в день 6 тысяч раз: «Ля-Илляге и проч.» и столько же раз прочитать особую молитву. От такого упражнения, рассказывал мне недавно один ученый мулла, эти люди сходили с ума, всякий день умирали и уже не боялись смерти. Мулла прибавил, что и он в молодости поехал в Дагестан учиться этой науке, но сколько ни твердил «Ля Илляге», все не сходил с ума и не переставал бояться смерти; из чего он заключил, что или наука вздор, или он такой грешный человек, что она на него не действует, и бросил учение. Последователи зикира держались в то время тариката Накшубанта, древнего учителя самого смелого в своих выводах; они прибавили к этому учению много еще своего. При Шамиле, наконец, два человека, Джемал Эддин, кавказский святой, и беглый кубанский Мулла Гаджи Алискер, выработали из этих материалов новый тарикат, полный и стройный, самый строгий для последователей, исполненный ненависти и самый поджигательный изо всех до ныне существовавших. Эти два человека были в горах вроде настоятелей всех полных последователей зикира, т. е. зикира с джазмой, с обмороком, составлявших особый кружок даже между мюридами.

С падением Шамиля исчез и зикир, по крайней мере из публичного преподавания; многие держались его в тайне. В 1860 году внесена была на Кавказе новая проповедь зикира с усовершенствованиями и сопряженного с нею шамилевского тариката. Она быстро охватила мусульманские земли. Первым следствием ее был всеобщий вопль о переселении в Турцию. С тех пор проповедь, работавшая тайно, вышла наружу, так что теперь в Чечне, Андийском округе, Южном Дагестане, Закатальском округе и, кажется, во всем суннитском населении Закавказья в простом зикире, т. е. пении «Ля-Илляге», упражняется огромное большинство; джазма, священный обморок, достигается только посвященными, которые управляют всем движением.

Усовершенствование, привезенное в край новым зикиром, состоит в прыганье, так что нынешних зикристов можно назвать мусульманскими прыгунами, как есть русские прыгуны между раскольниками. Совершив вечерний достамаз (омовение) и намаз, люди садятся в кружок, локоть к локтю, и говорят вместе речитативом, «Ля Илляге Ля Алла, Мухамед ресул Алла», махая головой в обе стороны и подергивая плечами; наконец они начинают подпрыгивать все в той же позе, поджав под себя колени; есть такие искусники, которые умудрились прыгать в таком неловком положении на аршин высоты. Когда зикристы начинают прыгать, они кричат уже не «Ля Илляге», а «Эй Алла, эй Алла» как можно скорее и громче. Во все время зикира мысль упражняющегося должна быть сосредоточена на Аллахе и его 99 могуществах (свойствах), он должен также вспоминать имена 24 негамбаров (великих святых), не останавливая на них мысли, так чтоб они только скользили в голове; все же существо должно быть приковано к имени Аллаха. Если человек сумел сосредоточиться как следует, то результатом упражнения должен быть полный обморок (джазма); тогда, значит, молитва его принята. Если он не может достигнуть такой высокой степени, то он старается, по крайней мере, прийти в одурение, и точно: есть от чего. Люди же самые простые просто поют зикир без последствий.

Сколько я ни расспрашивал, мне отвечали, что обыкновенно видений при этом не бывает, разве у немногих, очень святых людей. Однако ж все признают, что джазма есть соединение с богом. Некоторые зикристы говорят: мы прыгаем после намаза в наказание себе за грехи; когда с нами делается обморок, мы считаем себя очищенными.

Люди, вдавшиеся в зикру до джазмы, ведут очень строгую жизнь. Они должны молиться гораздо более, чем предписывает закон; кроме пяти намазов, они читают еще особые молитвы и всякий день, или через день, чаще или реже, по нескольку часов сряду, вечером выделывают зикир. Эти люди, кроме уруджа, обыкновенного мусульманского поста, держат пост еще несколько раз в год (мусульманский пост состоит не в воздержании от какой-либо пищи, но в том, что не едят и не пьют ничего от восхода до заката солнца). Кроме того, зикристам нельзя есть ничего чужого [74]74
  Запрещение это снимается во время газавата, как и посты. Все взятое с боя от неверных разрешается. (авт.)


[Закрыть]. Они не могут отведать даже овощей с чужого огорода; должны непременно иметь все свое. Им воспрещается сыр по двум причинам: во-первых, после сыра хочется пить, а лишнее питье отягощает людей и мешает им прыгать; во-вторых, сыр делают из молока общего стада и потом делят по числу овец или коров, принадлежащих каждому; следовательно, в сыре есть чужое молоко. Как мюриды, они считают грехом курить.

Многие мусульманские духовные не соглашаются с зикристами. Хотя все они делают зикир про себя, но публичное распространение его, в той напряженности упражнения, до которой другие стараются его довести, они считают скандалом. Некоторые из здешних мулл, но в очень малом числе, держатся мнений старинных противников зикира, которые различают два рода его: зикир простой, пение «Ля Илляге» считают благочестивым упражнением; зикир же с прыганьем и джазмой, куда относятся также вертящиеся дервиши, считают таким грехом, что нельзя даже сесть на том месте, где сидел упражняющийся в джазме, не срыв предварительно земли. Есть люди, которые говорят, что джазма ничто больше как обман, святотатственное шарлатанство, что джазма после усиленной молитвы может случиться, но что в этом случае она есть восхищение души к богу, т. е. смертельная. Такие мнения точно были выражаемы в старину; но теперь, когда их высказывают русским, они кажутся мне только отводом глаз, чтоб мы не раскапывали этого дела. Муллы и учителя все зикристы, по крайней мере девять десятых из них зикристы. Недавно один умный и почетный Джарел говорил мне: покуда не повесят или не выгонят наших мулл, ничего хорошего не будет; все они враги ваши и всех спокойных людей, все они поджигатели народа [75]75
  Как уверяют здесь, зикра распространена особенно сильно в Шеки и Ширвани. Когда здешних мулл спрашивают о зикре, они говорят: «Узнайте в Нухе, узнайте в Шемахе, там главные учителя». (авт.)


[Закрыть].

Истинные и опасные зикристы только те, которые доводят зикир до джазмы. Все они сформированы в особые тайные кружки, под предводительством самых рьяных учителей; все считают первой обязанностью изучение и распространение тариката. Каждый кружок джазмистов есть ложа заговорщиков, выжидающая для действия только удобной минуты.

В первое время русского владычества на Кавказе мусульманский фанатизм не был здесь организован и истощался во вражде суннистов с шиями; в горах господствовало совершеннейшее равнодушие к вере. Лет сорок тому назад рассеянные силы стали группироваться и явился мюридизм, наделавший довольно бед. Стоит вспомнить, что в 1855 году с лишком триста тысяч солдат, стоивших столько же, как 600 тыс. в России, были прикованы к Кавказу. Мюридизм отнял у русской империи почти половину ее сил. Каких трудов стоило подавить его? Теперь новая и еще худшая проповедь зикры и тариката опять разносится по Кавказу. Она обхватила уже горы с юга и с севера. Если она не будет подавлена в зародыше, может выйти очень нехорошо.

Русская власть имеет прямое оружие против тариката – то, что он вовсе не обязателен для мусульман. Религиозный закон позволяет им жить и спасать свои души по шариату, без мистических тонкостей тариката. Когда мусульманский закон считает тарикат и зикир необязательными, то русский закон может считать их обязательно запрещенными, а затем преследовать всякое нововведение в мусульманском обряде и всякую проповедь тариката. Людей, которые будут нарушать это положение, немедленно высылать из края; строго смотреть также за бродягами, беспрестанно заезжающими в мусульманские области из Турции.

Такое распоряжение, вероятно, окажется действительным, если будет исполняться. Но как сделать, чтобы оно исполнялось? Какие орудия употребить для этого? Надобно знать, что делается в народе, и уметь вовремя прекратить влияние вредных людей. Возложить присмотр на земскую полицию значило бы только обманывать себя и дать злу укорениться. В Терской области управляет не уездный начальник, а избранное и значительное лицо, а между тем дело это идет там еще хуже, чем здесь. Я думаю, что только две меры могут практически содействовать искоренению зла. 1) Как временная мера – разыскание и удаление из края распространителей тариката, уже предписанная высшей властью, но которая после предварительного дознания может быть исполнена с успехом только комиссией доверенных людей. 2) Как мера постоянная – иерархическое устройство мусульманского духовенства, соображенное с потребностями русской власти, вещь еще не початая, кроме учреждения ничтожного и безгласного тифлисского муфтия. При существующей ныне обстановке управления на Кавказе только в одной этой мере я вижу возможную действительность. Данных для развития этой мысли покуда у меня еще недостаточно. Но когда я кончу предписанный мне объезд, я постараюсь представить в общих чертах понятие мое об этом предмете.