Текст книги "Хочешь жить - не рыпайся"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Вам нравится ваша работа?

– Лучше, чем Майами-Бич, приятель, – ответил он. – Нет такой конкуренции.

– Вы хотите сохранить ее?

Он кивнул.

– Конечно.

– Тогда уделяйте больше внимания домашнему заданию.

Глава 16

В Международном аэропорту Лос-Анджелеса я арендовал зеленую «шевроле-импалу» в агентстве Хертца и снял номер в мотеле на Западной авеню, неподалеку от Уилшира. Повесил пиджак на вешалку, плеснул в стакан виски из бутылки, что привез из Вашингтона, добавил воды, снял трубку и позвонил Френку Сайзу.

В Вашингтоне был час дня и Френк Сайз собирался на ленч.

– Я в мотеле «Гэмини», – сообщил я.

Он спросил мой номер, а после того, как я продиктовал его, добавил:

– Я перетряхнул этот город снизу доверху, но ничего особого не нашел. Он бывал там часто, но в этом ничуть не отличался от остальных. В первый раз в двадцать девятом году, еще маленьким. В тот же год он посетил Большой Каньон, Йеллоустоун-Парк, Йосемайт, Сан-Франциско и озеро Флетхэд. Это в Монтане.

– Ничего себе путешествие.

– Они ехали на машине. «Эссекс супер шесть» выпуска одна тысяча двадцать восьмого года, если вас это интересует.

– Всей семьей?

– Да. Отец, мать и сестра, младше его на два года. Она умерла в тридцать пятом от полиомиелита.

– За это не зацепишься, – подтвердил я. – Когда еще он побывал здесь?

– Не меньше двух или трех десятков раз. О Боже, все ездят в Калифорнию. Я практически ничего не узнал о его поездках до того, как его избрали сенатором, а уж потом он летал туда пятнадцать раз. Примерно три раза в год.

– В Лос-Анджелес?

– Не только. Иногда в Лос-Анджелес. Иногда в Сан-Франциско. Пару раз в Сакраменто. Однажды в Сан-Диего. У него приятель в Ла-Джолле. Пару раз он останавливался там.

– Приятель или подруга?

– Сосед по комнате в студенческом общежитии.

– Это уже кое-что. Как его зовут?

– Джон Сведсон, но вам он ничем не поможет. Он умер четыре года тому назад. Эймс летал на похороны.

– Ясно. Вернемся к тому времени, когда он еще не был сенатором.

– Утром Мэйбл связалась с его матерью по телефону. Она живет в Индианаполисе. От нее мы узнали о «эссексе супер шесть». Старушка говорила почти час, и все о той автомобильной поездке. Она не помнит, чтобы он специально ездил в Калифорнию, кроме как во время войны. Его корабль базировался в Сан-Франциско.

– Он был летчиком, так?

– Военно-морским летчиком. Летал много. Вернулся с войны капитаном.

– Когда?

– Согласно данным Пентагона, его демобилизовали четырнадцатого августа сорок пятого года.

– В день капитуляции Японии, не так ли?

– Совершенно верно.

– Где его демобилизовали?

– Его мать говорит, что произошло это в Лос-Анджелесе, и он два дня не мог добраться до дому, потому что самолеты были переполнены. А она уже испекла пирог, который пришлось выкинуть.

– Раз он служил на флоте, его демобилизовали в Кэмп-Пендлтон. Это рядом с Лос-Анджелесом. Нашли что-нибудь еще?

– Мы потратили все утро, чтобы добыть эти сведения.

– Накопали вы немного.

– Больше ничего нет.

– Что ж, надеюсь, остальное я найду здесь.

– Где именно?

– Еще не знаю.

– Этого-то я и боялся, – и Сайз положил трубку.

Конструкторская фирма «Коллинсон и Кирни» занимала второй этаж трехэтажного здания на бульваре Беверли. Я поднялся по лестнице, прошел по коридору и, поскольку звонка не было, просто открыл дверь и переступил порог. За простым металлическим столом, выкрашенным в серый цвет, сидела женщина. Решала кроссворд в «Таймс». Всю обстановку составляли несколько неудобных кресел, какие встречаются в приемных дантиста да вытертый ковер на полу. Стены украшали фотографии различных мостов, которых я раньше никогда не видел.

Женщина, похоже, уже разменяла седьмой десяток.

Оранжевые крашеные волосы топорщились в разные стороны, на бледном лице выделялись оранжевый рот и два оранжевых пятна на щеках. Посмотрела она на меня сквозь очки, форма которых считалась последним писком моды пятнадцать или двадцать лет тому назад.

– Если вы что-то продаете, то лишь потеряете здесь время, – тон, ледяной, как ветер в Арктике. – Мистер Кирни приходит только по вторникам и четвергам.

– А если я хочу построить мост в пятницу? – спросил я. – Шутить изволите?

– Дела идут так себе?

Она вернулась к кроссворду.

– Какие уж тут дела.

– Может, они пошли бы в гору, если бы мистер Коллинсон и мистер Кирни почаще захаживали на работу.

Она отложила шариковую ручку, оранжевый лак на ногтях гармонировал с помадой и румянами. Глаза у нее, я заметил, были синими. С оранжевым их цвет не сочетался.

– Мистер Коллинсон умер пятнадцать лет тому назад. Мистеру Кирни семьдесят семь, и он приходит сюда лишь для того, чтобы удрать от своей жены. Его жена, должна добавить, сука. Что же касается строительства мостов, то мы их не строим. Мы их проектируем. А если точнее, объясняем людям, как их проектировать. Но последние девять лет к нам никто не обращался.

– Процветающим ваш бизнес не назовешь, – покивал я.

– А что вам, собственно, нужно? – она поставила локти на стол, оперлась подбородком на руки. – Можете мне что-нибудь рассказать. Я не против. Делать-то все равно нечего.

– Вы давно здесь работаете?

– Тридцать лет.

– Меня интересуют некоторые сотрудники, вашей фирмы, которые давно уволились.

Она улыбнулась.

– О, значит есть возможность посплетничать. Кто? Я знаю всех.

– Мужчина по фамилии Майзель. И его жена. Майзель вроде бы был инженером.

– Вы из кредитного бюро?

Я покачал головой.

– Коп?

Опять покачал.

– Извините, я в некотором роде репортер.

– Не с телевидения? – в ее голосе слышалось разочарование.

– Нет. Я работаю у Френка Сайза.

Как обычно, зазвучали фанфары, под грохот барабанов опустился подъемный мост. Так случалось практически всегда при упоминании имени Френка Сайза людям, которые только и мечтали, чтобы на них обратили внимание. А таких было более чем достаточно. Они не просто отвечали на ваши вопросы, они стремились выплеснуть на вас все, что знали. Часто я слышал от них то, что они не говорили никому, из-за стыда или страха. Но стыд и страх отставлялись в сторону, когда появлялся шанс увидеть свою фамилию на газетной странице или свое лицо на экране телевизора. Иной раз мне кажется, что я знаю причину их откровенности: они хватались за последнюю возможность обессмертить себя. Но полной уверенности у меня нет.

– Меня зовут Фоуб Мэйс, – представилась женщина с оранжевыми волосами.

– Я Декатар Лукас.

– А почему вы не записали?

– Что?

– Мои имя и фамилию.

Им нравилось, когда что-то черкали в блокноте. Возможно, это время они использовали для того, чтобы придумать новые подробности к своему рассказу.

– Мы уже ничего не записываем. Это устаревший метод.

– Но нельзя же полагаться только на память? – воскликнула она. – Если я что-то не запишу, то обязательно забуду.

– У меня в кармане портативный магнитофон, – ответил я. Отдернул рукав и на мгновение показал ей часы. – Эти часы на самом деле высокочастотный микрофон с направленными датчиками. Вы знаете, такими пользуются астронавты.

Она кивнула.

– Я слышала о них. По телевизору.

Разумеется, слышала, подумал я. Не знаю, с чего я решил солгать ей. Может, потому, что она очень уж скучала. А так я давал ей пищу для разговоров на целую неделю. Если ей было с кем поговорить.

– Так вернемся к Майзелю. Он работал здесь в пятьдесят шестом или пятьдесят седьмом?

– Возможно. А что он натворил?

– Понятия не имею. Может, он уже и умер.

Она фыркнула.

– Наверное, от пьянства.

– Так он работал здесь инженером.

– Инженером! – пренебрежительно воскликнула она. – Он был чертежником, да и то четыре недели. Мистер Коллинсон лично уволил его. Аккурат перед тем, как серьезно заболел.

Я кивнул.

– А жена Майзеля? Она тоже здесь работала?

Вновь она фыркнула.

– Какая жена? Билли Майзель никогда не женился. Каждую ночь он где-то шлялся, а когда утром заявлялся на работу, пахло от него, как от бутылки джина. И рассказывал столь невероятные истории, что слушатели не могли сдержать смеха. Чувствовалось, что такой образ жизни ему по душе.

– Когда он здесь работал?

– С пятнадцатого мая пятьдесят шестого года по пятнадцатое июня того же года.

– Как вы смогли это запомнить?

Правой рукой она поправила оранжевую кудряшку.

– Билли Майзель из тех, кто запоминается на всю жизнь, – и она улыбнулась.

– Вы – мисс Мэйс, не так ли?

– Совершенно верно. Мисс Мэйс. Не миссис Мэйс.

– Говорите, он много пил?

– Тогда все много пили. Но Билли пил больше других. Любил повеселиться.

– Он был хорошим чертежником?

– Во второй половине дня. Тогда он чертил быстро и точно. Утром привлекать его к работе не имело смысла.

– А как вы относитесь к потреблению спиртного?

Ее выщипанные брови взлетели вверх. Темно-каштановые.

– Вообще?

– В частности. Я имею в виду бутылку «Джи и Би», что лежит у меня в кармане.

– Рядом с портативным магнитофоном?

Я улыбнулся.

– Именно так.

– Подождите, я достану стаканы.

Из ящика стола она достала два зеленых пластмассовых стаканчика и поставила их передо мной. В каждый я щедро плеснул виски.

– Как насчет минеральной воды? – спросила она.

– Не откажусь.

Она достала из холодильника большую бутылку, добавила воды. Протянула мне один стакан, подняла второй.

– За старых женщин.

– Вы не такая уж старая.

Она выпила виски и взбила волосы.

– Стараюсь.

Я снова улыбнулся.

– У вас есть дружок.

Она покраснела.

– Есть тут один старичок, что ухаживает за мной. Одной ногой в могиле, но все еще бодрится. Ездит на внедорожнике. Разумеется, у него есть другой автомобиль, но ему нравится приезжать за мной на этой ревущей колымаге.

– По-моему, забавно.

– Насчет забавы не знаю, но все лучше, чем шафлборд.[7]7
  Игра с передвижением деревянных кружочков по размеченной доске.


[Закрыть] Вы когда-нибудь их видели?

– Кого?

– Наших пожилых горожан, что сидят в парке Макартура, дожидаясь, пока за ними придет смерть. По крайней мере, Фред не такой.

– Фред – ваш дружок, так?

Она кивнула.

– Знаете, где он сегодня?

Я покачал головой.

– Учится летать. Разумеется, ему не разрешают подниматься в одиночку, но ему нравится летать с инструктором и делать все, что заблагорассудится.

– Знаете что?

– Что? – переспросила она.

– Готов поспорить, я знаю, почему вы запомнили Билли Майзеля.

– Почему?

– Готов спорить, он приударил за вами. Возможно, поэтому его и уволили. Вашему боссу это не понравилось. Я имею в виду мистера Коллинсона.

Ее лицо смягчилось. Возможно, сказалось выпитое виски, возможно, нахлынули воспоминания.

– Я была слишком стара для Билли.

– Это невероятно. Тогда вам не могло быть больше тридцати двух, от силы тридцати трех, – я сбросил восемь или девять лет с ее возможного возраста.

– Мне было тридцать восемь, – она скостила себе всего два года. – А ему только тридцать. Заводной парень. Совершенно неуправляемый.

– И что с ним сталось?

Она пожала плечами.

– Что с такими случается? Полагаю, они стареют, но не сдаются. Теперь ему сорок шесть, так? – она покачала головой. – Я не могу представить себе Билли в сорок шесть лет.

– Он не женился?

– Только не он. Молоко так дешево. Вы знаете эту присказку?

– Зачем покупать корову?

Она кивнула.

– Зачем покупать корову, если молоко так дешево. Он частенько ее повторял.

– Он не говорил про родственников? Брата или сестру?

– Брат у него был. Френки. На год или два старше. Однажды он зашел сюда, чтобы занять у Билли двадцатку. У Билли денег не было, поэтому он занял двадцатку у меня и отдал брату. Назад я ее не получила. Собственно, и не ждала, что он отдаст долг.

– А чем занимался Френки?

– Музицировал. Играл на рояле. Немного пел. Вам такие встречались. Симпатичный, с вьющимися волосами, обаятельной улыбкой. Уютная гостиная, полумрак, он играет «Звездную пыль» старушкам, что осиливают уже четвертый «мартини», старушки хотят пригласить его к себе, но выясняется, что он уже приглашен. Барменом. Есть еще виски в вашей бутылке?

– Сколько угодно.

Она протянула свой стаканчик и я наполовину наполнил его шотландским. Себе я налил поменьше. Она налила в оба воды. Глаза у нее заблестели.

– Билли не попал в передрягу?

Я покачал головой.

– Нет. Думаю, что нет.

– Тогда почему Френк Сайз интересуется им?

– Это длинная история, мисс Мэйс. По правде говоря я ищу тех, кто знал маленькую девочку, которую звали Конни Майзель. А может, Констанс. В пятьдесят шестом ей было лет десять. Я подумал, что Билли был ее отцом.

Фоуб Мэйс улыбнулась и покачала головой.

– Это невозможно. И Френки не мог быть ее папашкой.

– Почему?

– В середине пятидесятых мы жили как в каменном веке. Противозачаточных таблеток еще не было. А Френки и Билли пользовались особым успехом у женщин благодаря одной особенности их организма.

– Какой именно?

– Когда одному было тринадцать, а второму пятнадцать, они переболели «свинкой».[8]8
  Свинка зачастую сопровождается поражением яичек, что приводит к мужскому бесплодию.


[Закрыть]

Глава 17

Фоуб Мэйс хотела, чтобы я дождался Фредди, ее дружка, который мог с минуты на минуту вернуться после летного урока, но я сказал, что у меня назначена встреча, которую я не могу отменить.

– Если найдете его, передайте ему привет, хорошо? – попросила она.

– Билли Майзелю?

– Вот-вот. Билли.

– Хотите, чтобы я предложил ему заглянуть к вам, если мы встретимся?

Она задумалась.

– Ему уже под пятьдесят?

– Похоже на то.

Она покачала головой.

– Наверное, он уже лысый. И толстый.

– Возможно, и нет.

– Передайте ему привет. И все. Только привет.

– Фоуб передает вам привет.

Она улыбнулась, как мне показалось, грустно.

– Совершенно верно. Фоуб передает привет.

Я спустился вниз и уже садился в машину, когда к зданию подкатил внедорожник фирмы «фольксваген», с разрисованным парусиновым верхом и большими задними колесами. Из него выскочил костлявый старичок в потрепанных шортах и красной рубашке с короткими рукавами, загорелый, с седыми усиками и забранными сзади в хвост седыми же волосами. Широким шагом он направился к подъезду.

– Добрый день, Фред, – поздоровался я, когда он проходил мимо. – Как дела?

Он остановился, ослепил меня белозубой улыбкой.

– Все отлично, сынок. Я вас знаю?

– Думаю, у нас есть общие знакомые.

– Фоуб?

Я кивнул.

– Есть на что посмотреть, не правда ли, – он подмигнул мне.

– Потрясающая женщина, – согласился я.

Он опять улыбнулся, еще раз подмигнул и взбежал по лестнице.

До Голливуд-Фриуэй я добрался быстро, лишь пару раз повернув не в ту сторону, и покатил к центру города. Заехал на автостоянку рядом с Бродвеем и положил бутылку с остатками виски в бардачок. Служитель это заметил и покачал головой.

– Законом это запрещено.

– У меня простуда, – ответил я.

– Господи, это ужасно. У меня тоже.

– Так примите лекарство.

– Вы шутите?

– Отнюдь. Только не помни́те машине крылья. Она взята напрокат.

– Спасибо, приятель. От глоточка я не откажусь.

– Чтобы вылечить простуду.

– Вот-вот. Только поэтому.

Я взял у него квитанцию и пошел к Новому департаменту регистраций Лос-Анджелеса, уже как пять лет переехавшему в Гражданский центр, располагающийся в доме двести двадцать семь по Северному Бродвею.

По справочному указателю в вестибюле я определил, что мне нужна комната десять. Находилась она на первом этаже, и в ней, за длинной конторкой, я нашел изящную блондинку, которой, судя по всему, очень нравилась работа в государственном учреждении. Она, несомненно, гордилась тем, что досконально разбирается в порученном ей деле. Занималась она свидетельствами о рождении.

После того, как я объяснил, кто я, откуда и от кого, она улыбнулась.

– Знаете, я читаю его колонку.

– Это хорошо.

– Он всегда на кого-то сердится. Это так?

– Обычно, да.

– Я бы сошла с ума, если бы постоянно сердилась.

– Я тоже.

– Чем я могу вам помочь?

– Я бы хотел взглянуть на свидетельство о рождении одной девушки, Конни Майзель. А может, Констанс. Майзель я продиктую вам по буквам.[9]9
  Это действительно необходимо, потому что многие фамилии пишутся не так, как слышатся.


[Закрыть]

– Она родилась в Лос-Анджелесе? – спросила блондинка, записав под мою диктовку фамилию Конни.

– Да.

– Вы знаете, когда? Это ускорит дело.

– Двадцать первого мая одна тысяча сорок шестого года.

– Одну минуту.

На поиски ушло три минуты. Она вернулась с бланком, размером с конверт.

– Свидетельства о рождении на руки не выдаются. Я не могу снять для вас копию. Но готова сказать все, что в нем записано.

– Отлично. Ее полное имя?

Блондинка посмотрела на бланк.

– Констанс Джин Майзель.

– Отец?

– Френсис эн-в-и Майзель.

– Эн-в-и означает «нет второго имени»?

– Да.

– Чем он занимался?

– Это пункт тринадцать. Музыкант.

– Чем занималась ее мать?

– Пункт восемь. Официантка.

– Что еще записано в свидетельстве?

– В нем двадцать семь пунктов. Место жительства, дата рождения матери, раса отца, место жительства отца, девичья фамилия матери, названия больницы, адрес, число детей, рожденных матерью…

– Это надо.

– Пункт двадцать один. Двое. Живущих. Двое. Умерших. Ни одного. Выкидышей. Ни одного.

– А второй ребенок мальчик или девочка?

– Мальчик.

– А что там записано насчет девичьей фамилии матери.

– Гвендолин Рут Симмс, – ответила блондинка. – Нынче Гвендолин не сыскать. Красивое имя, но старомодное.

– Пожалуй, вы правы. А смогу я с вашей помощью узнать имя ее брата?

– От тех же отца и матери?

– Не знаю. Скорее всего, что нет.

– Вы знаете имя брата?

– Нет.

– Дату рождения?

– Нет.

– Как насчет фамилии матери? Я имею в виду не девичью, а по мужу.

– Не знаю.

С сожалением она покачала головой. Ей это не нравилось. Она не справилась со своей работой.

– Одной девичьей фамилии матери для этого недостаточно. Извините.

– Ничего страшного, – успокоил ее я. – Можем мы заглянуть в свидетельство о рождении еще одного человека?

– Разумеется, – она радостно улыбнулась.

– Я знаю только год рождения, имя и фамилию.

– Этого достаточно.

– Год одна тысяча девятьсот сорок четвертый, а фамилию я опять продиктую вам по буквам.

Я попросил ее найти свидетельство о рождении Игнатия Олтигби, и это заняло у нее больше времени, поскольку я не знал точной даты его появления на свет. Около пяти минут. До сих пор не знаю, что заставило меня оправить ее на поиски свидетельства о рождении Олтигби. Возможно, причина состояла в том, что его застрелили у моего дома, и мне хотелось как-то увековечить его в памяти, хотя бы убедившись в том, что он-таки родился на свет божий. А может сказалось любопытство. Не часто в Лос-Анджелесе рождались нигерийские вожди. Да еще во время Второй мировой войны. Иногда я льщу себя надеждой, что на меня снизошло откровение. Так случается с историками, делающими великие открытия. Беда с этими открытиями лишь в том, что их бы не было, если б в какую-нибудь субботу кто-то не полез со скуки чистить чердак в Лондоне, Бостоне или Сан-Франциско.

Блондинка вернулась с упреком во взгляде.

– Вы же все знали, не так ли?

– Знал что?

– Ладно, продолжим наши маленькие игры, – она положила свидетельство о рождении Олтигби на конторку. – Игнатий Олтигби. Родился девятнадцатого декабря одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. Отец, Обафеми Олтигби. Раса, негр. Национальность, эфиоп.

– Что ж, похоже.

– Он действительно был эфиопом?

– Нигерийцем.

– Обе эти страны в Африке, не так ли? Я думаю, в сорок четвертом всех африканцев записывали эфиопами.

– Возможно.

– Занятие отца. Студент.

– Как насчет матери?

– Вы уже все знаете.

– Знаю что? – повторил я. – Мать та же.

– Вы уверены?

– Иначе и быть не может. Едва ли в одном доме на Гоуэр-стрит проживали две Гвендолин Рут Симмс.

Глава 18

Служитель автостоянки как-то странно посмотрел на меня, когда я отдал ему квитанцию и расплатился. Я решил, что все дело в улыбке, не сходящей с моей физиономии. То была улыбка историка, которая появляется, если я узнаю нечто жизненно важное. К примеру, цвет глаз капитана Бонневилля – серый, а не, как полагали многие историки, синий. То было целым событием.

Не менее высоко оценил я и тот факт, что Конни Майзель и Игнатий Олтигби рождены одной матерью. Будь я великим детективом, я бы назвал почерпнутые в отделе регистраций сведения ключом к разгадке преступления. Но, поскольку в тот момент я мнил себя великим историком, то решил оценить мое достижение как блестящее исследование. Так заново отрытый предмет позволяет по-новому взглянуть на давно минувшую эпоху. Конни Майзель была сводной сестрой Игнатия Олтигби. Естественно. Теперь все сходилось воедино.

Только целого у меня не получилось. И когда я подошел к автомобилю, их родство стало рядовым фактом в череде тех, что не прошли мимо моего внимания.

Пусть несколько странным, но столь же бесполезным.

Правилами автостоянки водителю разрешалось самому выезжать за ворота при наличии свободного коридора. Мою машину не блокировали другие, а потому я сел за руль и вновь прокрутил все в голове. Зацепился лишь за одно: Конни Майзель и ее сводный брат вошли в жизнь сенатора Роберта Эф. Эймса практически одновременно: шесть или семь месяцев тому назад. Едва ли речь шла о простом совпадении. Конни Майзель взяла на себя сенатора. Ее братец обольстил дочь сенатора. Теперь дочь мертва, так же, как и Игнатий Олтигби. Что-то это должно означать. Что-то ужасное и отвратительное. Память услужливо подсказала мне слово cahoots. Происходило оно от французского cahute,[10]10
  cahute – хижина, лачуга (фр.)


[Закрыть] но в американском сленге означало совсем другое: сговор, сообщничество, соучастие. Капитан Бонневилль использовал его в одном из писем к секретарю военного департамента. «Мы сговорились с Натом Фишером». В письме говорилось о равноправном партнерстве. Нынче слово это употребляется, когда речь идет о заговоре. Может Конни Майзель сговорилась со своим сводным братом. Эта версия имела право на существование, и я решил, что при следующей встрече с Конни мне будет о чем ее спросить. Тут и обнаружилось, что я хочу вновь увидеть ее. Более того, меня так и тянет к ней. Я весь сгораю от желания.

Я выехал со стоянки, миновал пару кварталов и только тогда понял, почему служитель так странно смотрел на меня. Чуть пониже левого уха моей головы коснулся холодный металл. Я подпрыгнул. Наверное, на фут.

– Не сбавляй хода, мистер, – голос, то ли высокий баритон, то ли низкий тенор, мог принадлежать мужчине, но его обладательницей была женщина.

– Вы приставили к моему уху пистолет?

– Револьвер.

Медленно, очень медленно, я поднял руку и чуть повернул зеркало заднего обзора.

– Хочешь посмотреть на меня, да?

– Хочу.

– Что ж, смотри, сколько тебе влезет.

Я посмотрел. Широкое, почти квадратное лицо. Никакой косметики. Короткие, короче, чем у меня, огненно-рыжие волосы. Лет тридцать пять или сорок. Нос пуговкой, жестокий рот. Я решил, что в юности она была отчаянным сорванцом.

– Не очень-то я красивая, да? – спросила она.

– Вы хотите, чтобы я вам солгал?

– Девушкам это нравится. Многим.

– А имя у вас есть?

– Ты у нас шутник, да?

– Я, конечно, сижу за рулем, но не знаю, куда ехать.

– Пока вперед. Через несколько кварталов повернешь направо. Доедешь до Уилшира. Потом по бульвару, пока не остановимся.

– Где?

– Есть там тихое, спокойное местечко. Я тебе покажу.

– А что потом?

– Там и узнаешь.

– Это не обычное Лос-Анджелесское ограбление?

– Тебе бы этого хотелось?

– Я готов отдать вам бумажник и высадить на следующем перекрестке.

– Езжай дальше.

Ничего другого не оставалось. Я коротко глянул на часы. Почти половина четвертого. Машин много, но до пробок еще далеко. Я вновь посмотрел в зеркало заднего обзора. Увидел лишь ее глаза. Зеленые, уставившиеся на меня. Горевшие злым огнем.

– На кого вы работаете?

– Не знаю, парень, да мне и без разницы.

– Вы часто этим занимаетесь?

– Не волнуйся. Скоро все закончится.

– Сколько?

– Что, сколько?

– Сколько вам заплатят?

– За тебя?

– Вот-вот.

– За тебя мне заплатят три «штуки». По особой ставке. А деньги мне нужны позарез.

– Я готов дать пять «штук», если вас интересуют деньги.

– Где ты возьмешь пять тысяч по пути к берегу? Хочешь меня надуть? Один чудак предлагал мне двадцать тысяч за то, что я его отпущу. Беда в том, что за деньгами ему надо было куда-то идти. Только бы я его и видела.

– Мы сможем найти взаимоприемлемое решение.

В зеркале заднего обзора я увидел, как она качнула головой.

– Не пойдет. Кроме того, я должна заботиться о собственной репутации.

– Где вы вышли на меня?

– В аэропорту. Приметы твои мне сообщили, так что найти тебя не составило труда. У тебя забавная походка.

– Это после болезни.

– Теперь ты можешь не волноваться об этом. Только не начинай скулить. Многие молили меня о пощаде, а меня это приводит в бешенство. Ты же не хочешь, чтобы я взбесилась?

– Нет, такого желания у меня нет.

– Вот и хорошо. На следующем перекрестке поверни направо.

Мы ехали на запад по бульвару Пико. Следующий перекресток регулировался светофором. Она хотела, чтобы я повернул на Уилтон-Плейс. Я огляделся. Машин на улице не прибавилось, но и не уменьшилось. Я вырулил в крайний правый ряд. Убрал ногу с педали газа. Зажегся красный свет. Две машины передо мной остановились. Я посмотрел в наружное зеркало. Позади три или четыре машины. Другие катились по левым полосам. Я вдавил в пол педаль газа, «импала» рванулась вперед. Перед столкновением со стоящей впереди машиной ударил по тормозам, выдернул ключи из замка зажигания и выбросил их в окно. Открыл дверцу и начал выбираться из кабины.

– Назад, – рявкнула она.

Я медленно повернулся, продолжая вылезать наружу. Задницей вперед. Теперь я видел, что она действительно вооружена. Револьвер тридцать восьмого калибра с укороченным стволом она держала в правой руке. Рука не дрожала. Я покачал головой.

– Если вы намерены стрелять, дорогая, не теряйте даром времени, – я уже полностью сполз с сидения. Водители машин, что стояли сзади, загудели. Она оглянулась. Потом посмотрела на меня. Я видел, как напрягся ее указательный палец на спусковом крючке. А может, мне это только показалось.

– Говнюк, – процедила она, задрала свитер и засунула пистолет за пояс джинсов. Я уже выпрямился. Она вылезла из кабины через заднюю правую дверцу. Машины все гудели.

Красный свет сменился зеленым. Она трусцой побежала по тротуару. Я заметил, что на ногах у нее кроссовки. Ни разу не оглянулась. Бежала легко, словно занималась этим ежедневно и аккурат в половине четвертого. Может, так оно и было.

Мужчина, что сидел за рулем стоящей за мной машины, вылез из кабины и подошел ко мне. Его вишневые, в прожилках, щеки и нос, указывали на то, что он не прочь выпить.

– Да, наверное другим способом от них не отделаться.

– Это точно, – кивнул я.

– Поссорились?

– Что-то в этом роде.

– Я видел, как вы выбросили ключи. Если б я женился на такой вот кобре, я бы их тоже выбросил.

– Вы видели, куда они упали?

– Перелетели через полосу. Я изображу патрульного, а вы их ищите.

Он поднял правую руку, ладонью к накатывающемуся потоку машин, и они остановились: в Лос-Анджелесе чтут пешеходов. Ключи я нашел через сорок пять секунд. Отбросил их дальше, чем ожидал. Поднял вверх, чтобы показать добровольному патрульному, что они найдены. Он кивнул, и активно замахал рукой, показывая водителям, что путь свободен. Чувствовалось, что работа регулировщика ему нравится.

Я уже садился в машину, когда он вновь подошел ко мне.

– Раз уж вы от нее избавились, так и держите.

– Я думаю, вы правы.

– Она старше вас, не так ли?

– Намного. Потому-то мы и ссорились.

Он ударил ладонью по крыше.

– Вы должны найти себе кого-нибудь помоложе. Это, конечно, не мое дело, но жена должна быть более женственной.

Я посмотрел на него, поворачивая ключ в замке зажигания.

– А как быть с детьми?

Он покачал головой, начал что-то говорить, но я его уже не услышал, потому что машина тронулась с места.