Текст книги "Хочешь жить - не рыпайся"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава 12

Я не сказал Дэвиду Синкфилду о пяти тысячах долларов и о тех материалах, которые хотел продать Игнатий Олтигби. Я солгал, сочинив сказочку о том, что прошлым днем мы с Олтигби встретились по моему предложению, пропустили по стаканчику, и он сказал, что он располагает некоторыми сведениями, которые, возможно меня заинтересуют. И мы договорились, что он заедет ко мне по пути в Нью-Йорк, куда он намеревался отбыть той же ночью.

Мы опять сидели в кабинете Синкфилда, который он делил со своим напарником, Джеком Проктером. Кабинет не впечатлял. Другого, собственно, и быть не могло. Обшарпанные столы, жесткие стулья, ядовито-зеленые стены, поцарапанный пол. На доске висели старые плакаты с физиономиями разыскиваемых преступников, за некоторых даже предлагалось вознаграждение. В кабинете воняло. Потом, сигаретным дымом, страхом.

– Вам следовало позвонить мне, – в голосе Синкфилда слышался упрек. – Вы могли бы позвонить, мы бы все обсудили и, возможно, я бы подъехал к вам перед вашей встречей с Олтигби. И все повернулось бы иначе.

– Вам следовало позвонить ему, – поддержал лейтенанта его напарник. – Олтигби не имел права покидать город. Мы еще не все у него выяснили.

– Вы уверены, что он собирался улететь в Лондон? – спросил Синкфилд.

– Так он мне сказал.

– Да, мы навели справки. Он заказал билет в «Эйр Индия», но не выкупил его.

Я пожал плечами.

– Наверное, он хотел оплатить билет прямо в аэропорту.

– Чем? Тридцатью двумя баксами, что лежали в его кармане?

– А кредитные карточки? – напомнил я. – Кто сейчас расплачивается наличными?

– Не было у него кредитных карточек.

– Может, он намеревался продать автомобиль. Эти «двести сорок зет» стоят четыре с половиной тысячи. Уж за две-то он толкнул бы его без труда.

– Если б автомобиль был его, – вставил Проктер.

– А кому он принадлежал?

– Каролин Эймс, – ответил Проктер. – Зарегистрирован на ее имя. У него еще не успели отобрать ключи.

– Знаете, что я думаю? – подал голос Синкфилд.

– Что?

– Я думаю, что Олтигби решил подоить вас. Продать имеющуюся у него информацию за деньги, которых хватило бы на билет до Лондона. Сколько он стоит? Двести пятьдесят – триста долларов?

– Около этого, – подтвердил Проктер.

– Я не держу дома таких денег, – заметил я. – С такими деньгами человека могут ограбить. Особенно в районе, где я живу.

– Да, – кивнул Синкфилд. – Мы проверяли.

– Проверяли что?

– Ваш банковский счет. Последний раз вы получили по чеку семьдесят пять долларов. Три дня тому назад. Но это ничего не значит. Деньгами вас мог ссудить Френк Сайз. Что для него две или три сотни баксов? Пара обедов в «Сан Суси».

– Он предпочитает «Пол Янг», – ответил я, – и очень не любит платить по счету.

– Знаете что, Лукас?

– Что?

– Вы проходите свидетелем по двум убийствам, и ничего не можете сказать нам ни об одном из них.

– Я рассказал вам все, что видел.

– Я говорю о мотивах.

– Мотивов я не видел.

– Не видел! Каролин Эймс звонит вам и говорит, что у нее есть материалы, доказывающие, что совесть ее отца чиста. Она хочет отдать их вам, но погибает, не дойдя до вас нескольких шагов. Потом ее дружок заявляет, что припас для вас кой-чего, не говоря ничего конкретного, но получает три пули из револьвера тридцать восьмого калибра напротив вашего дома. В него попали трижды, стреляя с двадцати пяти футов из машины на темной улицы. Это надо суметь.

– Найдите чемпиона по стрельбе из револьвера, который также специалист по взрывным устройствам, и арестуйте его.

– А как вы стреляете из револьвера?

– Так себе.

– Я знаю парней в этом городе, которые с трех футов высаживали в своего противника целую обойму патронов сорок пятого калибра и все без толку. Не то, чтобы попадали в руку, ногу, даже в палец, все пули летели мимо. А вот одна девчушка застукала своего дружка с другой, выхватила револьвер тридцать восьмого калибра со стволом длиной в дюйм и погналась за ним по улице. Оружие она взяла в руки впервые. Тем не менее, пять раз попала ему в спину, а бежал он зигзагами в тридцати футах от нее, а шестым выстрелом снесла полголовы. Так что искать чемпионов я не буду.

– Остается еще специалист по взрывным устройствам.

– Ерунда, – пробурчал Проктер.

– Полностью с тобой согласен, – кивнул Синкфилд. – Господи, да достаточно заплатить двадцать пять центов за экземпляр «Куиксилвер таймс», возможно, сейчас эта газетенка называется по-другому, открыть страницу рецептов и прочитать, как и из чего собрать взрывное устройство.

– Значит, вы вычеркиваете специалистов? – уточнил я.

Синкфилд вздохнул.

– Я никого не вычеркиваю. Просто предпочитаю смотреть шире.

– И кого вы подозреваете?

– Знаете что, Лукас?

– Что?

– Я хочу сотрудничать с вами и Френком Сайзом. Действительно, хочу. Черт, я не откажусь, если восемьсот газет напишут обо мне что-нибудь хорошее. Какому копу это не понравится? Но вот сказочки мне ни к чему.

– Я не рассказывал вам сказочки.

– Не рассказывали, значит?

– Нет.

Он вновь вздохнул.

– Продолжайте ваши розыски. Никто не собирается вас останавливать. Работайте. Я слышал, вы в своем деле мастер. Но только не делитесь со мной своими находками. Или, если уж вам станет невмоготу, как следует причешите их. Примерно так же, как вы подали мне историю с Олтигби. А сами копайте и копайте, и, возможно, что-то да нароете. Но мне ничего не говорите. Умоляю, абсолютно ничего. Пусть об этом не знает никто, кроме вас и еще одного человека, под которого вы копаете. А в результате вы как-нибудь выйдите из дома, сядете за руль и… бах! От вас и вашей машины одни воспоминания, а мне достанется расследование еще одного убийства.

Я встал.

– Буду иметь это в виду. Есть еще вопросы?

Синкфилд пожал плечами.

– Кто у вас на очереди?

– Думаю заглянуть в сенатору.

– Удачи вам. Она вам понадобится.

– Почему?

– Чтобы добраться до него, вам придется пройти Конни Майзель.

– Вам это удалось?

– Я – коп, а не репортер.

– Совершенно верно. Почему-то я постоянно об этом забываю.

Теперь-то все знают о кооперативном жилищном комплексе «Уотергейт». В свое время жена генерального прокурора США часто звонила оттуда. Там располагался национальный комитет Демократической партии, пока сразу в нескольких комнатах не обнаружились «жучки». И демократы перебрались в другое место. В «Уотергейте» живут богатые. Очень богатые, просто богатые, и не очень богатые. Я знаю одного тамошнего квартировладельца, которого трудно назвать богачом. Ему едва хватает денег, чтобы вносить ежемесячный взнос за купленный в рассрочку автомобиль. Но его «мерседес» стоит двенадцать тысяч долларов, у него открытый счет в лучших ресторанах, и все в городе спорят за право дать ему кредит: потому что он живет в «Уотергейте». В подвале. Он с трудом наскреб семнадцать тысяч долларов на первый взнос, и плевать хотел на то, что окна его квартиры лишь на девять дюймов выше тротуара. Так что видит он разве что башмаки прохожих. Все равно он живет в «Уотергейте» и пишет на фирменных бланках с выгравированным адресом: «Уотергейт, Вашингтон, округ Колумбия». И никаких почтовых индексов. Почтовые индексы для простых людей.

Бывший сенатор Роберт Эф. Эймс и Конни Майзель жили в квартире на верхнем этаже в «Уотергейт-Ист».

Скорее, в пентхаузе. Из окон открывался прекрасный вид на Потомак, Кеннеди-Центр и равнины Виргинии за рекой. До Белого дома, никуда не спешащий, водитель такси доставил бы обитателя «Уотергейт-Ист» за семь с половиной минут. Потом я выяснил, что сенатор заплатил за эту квартирку сто тридцать пять тысяч долларов. За такую сумму он мог бы приобрести шестикомнатный дом в Джорджтауне.

До сенатора мне удалось добраться не без труда.

Синкфилд оказался прав. Мне пришлось преодолеть оборону Конни Майзель, а она не очень-то хотела моей встречи с сенатором. Впрочем, я привык к подобным ситуациям. Когда я работал на федеральные ведомства, редко кто из людей, с которыми я хотел пообщаться, испытывали аналогичное желание. Но они принимали меня, потому что иначе им пришлось бы говорить тоже самое не мне, а комиссии Сената. Теперь же, уйдя из государственных структур, я мог опереться лишь на могущество Френка Сайза. Меня принимали и со мной разговаривали, надеясь, что Френк Сайз напечатает то, что они сами говорили о себе, а не те выдумки, которые Сайз мог получить бог знает откуда.

Прежде всего я постарался запомнить обстановку гостиной, в которую пригласила меня Конни Майзель. Френк Сайз обожал мелкие подробности. Особенно знаменитые торговые марки фирм. Он исходил из того, что публикуемые им материалы становятся особенно убедительными, если помимо не столь уж безусловных фактов, в них упомянуты такие детали туалета главного героя, как синий костюм фирмы «Оксфорд», светло-серая рубашка без нагрудного кармана «Кастом шоп», бордовый галстук «Графиня Мара» и зеленые шорты «Джоки». Полагаю, я придерживался того же мнения. Абсолютно точные детали добавляли достоверности сомнительным фактам. Помнится, я неделю сиял, как медный таз, случайно узнав, что капитан Бонневилль был левшой. Такие открытия греют душу всем историкам.

Одну стену просторной, пятнадцать на шестьдесят пять футов, гостиной занимало окно на лоджию. На последней стояли несколько стульев и металлический столик. Если кому-то надоедало любоваться рекой или Кеннеди-Центр, ему предоставлялась отличная возможность убить время, считая приземляющиеся в Национальном аэропорту самолеты.

В стене напротив окна располагался камин, выложенный серым камнем. С одинаковыми белыми диванами по обе стороны, между которыми стоял полированный кусок ствола дерева, накрытый сверху толстым, в дюйм, стеклом, форма которого отдаленно напоминала почку. Я решил, что по замыслу дизайнера именно так должен выглядеть кофейный столик.

Тут и там стояли торшеры и кресла, у одной из стен притулился шахматный столик с фигурками из слоновой кости. Мне показалось, что сработали их на Востоке, причем очень и очень давно.

Стены украшали картины, как сказал бы тот же дизайнер, «современных европейских мастеров». Изображались на них улицы незнакомых мне городов. Но писаны они были маслом и на холстах, что, собственно, и являлось основным требованием дизайнера.

У стены с дверью, которая вела в столовую и на кухню, стоял кабинетный рояль, «стенвей», с поднятой крышкой и нотами на подставке. Прищурившись, я смог прочитать: «Музыка к песням тридцатых годов».

– Сенатор Эймс играет? – спросил я Конни, сидящую на диване напротив.

– Он поет, я играю, – последовал ответ.

– Вечером у вас, должно быть, очень уютно.

– Во всяком случае, тихо и спокойно, мистер Лукас. Мы хотим, чтобы так было и дальше.

Я не мог оторвать от нее глаз. Наверное, пытался найти в ней какие-то недостатки, но безуспешно. Она не разоделась, принимая меня. Вытертые синие джинсы, белая блуза, синие кроссовки. Удобный, практичный наряд, которому отдают предпочтение миллионы женщин, но на Конни Майзель эта повседневная одежда выглядела иначе. Казалось, что стоят эти джинсы и блуза никак не меньше двух миллионов долларов. Джинсы обтягивали ноги, как вторая кожа, блуза, полупрозрачная, облегала тело, бюстгальтера она не носила за ненадобностью, и то, что я видел, не давало мне сосредоточиться.

Я думал, что веду нормальную сексуальную жизнь. Почти каждый день мы с Сарой ублажали друг друга, мои фантазии, как я полагал, не выходили за рамки общепринятого. Порнографию я не жаловал, поскольку нахожу прелюдию необходимым условием. Бывали дни, когда я совсем не думал о сексе, что не так уж просто по нынешним меркам. Но меня возбуждало само нахождение в одной комнате с Конни Майзель.

– Сенатор согласился принять вас лишь по одной причине, мистер Лукас, – продолжила Конни. – Он хочет, чтобы Френк Сайз более не публиковал лживые сведения о нем и его родственниках.

– Сайз публикует только факты.

– Из фактов тоже можно слепить ложь.

– Френк Сайз не заинтересован в тиражировании лжи.

– Если б он специализировался на этом, его колонка не печаталась бы чуть ли в девяти сотнях газет. Эта гонка продолжается семь дней в неделю, и его место тут же займут другие, если хотя бы дважды за неделю он не выйдет победителем. Ему нравится жить в доме на Норманстоун-Драйв, ездить на «бентли», летать первым классом, а потому иногда он перегибает палку.

– Другими словами, лжет.

Я покачал головой.

– Сознательно – никогда. Ложь он печатает лишь потому, что не успевает проверить факты. В этом случае он встает перед выбором: публиковать то, что есть и быть первым, или все проверить, и оказаться вторым или третьим, а выбор всегда подразумевает риск. Информационный бизнес – дело тонкое. Сайз занимается этим давно, с семнадцати лет. Он шестым чувством отличает правду от лжи. Он говорит, что доверяется своему суждению, но это не так. Скорее, он действует по наитию. Как и многие знаменитые журналисты. И некоторые историки. Возможно, и детективы.

– Вам тоже это свойственно, мистер Лукас? – спросила Конни.

– В определенной степени, но я не настолько знаменит, чтобы полностью полагаться на наитие. Я не могу доверяться ему, как доверяется Сайз. Он вправе это делать, потому что промах случается у него лишь в одном случае из ста.

– В скольких случаях ваша интуиция или наитие дает осечку?

– Я как-то не задумывался над этим. Вроде бы я оказываюсь прав на девяносто семь или девяносто восемь процентов. Это греет душу, но не выдвигает в ряд знаменитостей.

– А вы хотели бы стать знаменитым?

– Более нет. Для этого требуется честолюбие, а честолюбие означает повседневный, тяжелый труд. А вот пахать, как пчелке, мне совсем не хочется.

Если б она продолжала меня слушать, чуть склонив голову, приоткрыв рот, словно пробуя каждое мое слово на вкус и находя их восхитительными, я бы мог говорить еще пару часов, делясь с ней воспоминаниями детства и даже секретами, о которых не рассказывал никому.

Но она потянулась к столику, достала из пачки сигарету.

– Мне жаль, что сенатор задерживается, но он говорит с матерью по телефону. Она совсем старая и смерть Каролин ужасно ее расстроила.

– Сколько же ей лет?

– Семьдесят пять. Она живет в Индианаполисе.

– Там, где он родился?

– Сенатор? Да.

– А вы родились в Лос-Анджелесе, не так ли?

Она улыбнулась.

– В Голливуде. Двадцать первого мая одна тысяча девятьсот сорок шестого года.

– С днем рождения.

На ее лице отразилось удивление.

– Ой, я совсем забыла. Благодарю вас.

– Вы учились в Лос-Анджелесе?

– Вас интересую я или сенатор, мистер Лукас?

Я пожал плечами.

– Вы тоже героиня этой драмы. Может, играете в ней важную роль.

– Хорошо, – она сдвинула колени, сложила на них руки, отбросила голову и заговорила, словно ребенок, декламирующий заученный текст. – Я родилась в Лос-Анджелесе в семье среднего достатка и папа умер, когда мне исполнилось десять лет, так что маме пришлось пойти работать секретарем, а я пошла учиться в Голливуд-Хай, где очень старалась и была вознаграждена за свои усилия стипендией в Миллз. Там я не так корпела над учебниками и уделяла больше времени развлечениям. После окончания колледжа сменила несколько работ, в конце концов оказалась в Вашингтоне и теперь живу в пентхаузе «Уотергейта».

– Другими словами, поднялись на вершину этого мира?

Конни чуть наклонилась вперед.

– Мне здесь нравится, – таким жестким тоном она еще не говорила. – Это история моей жизни, мистер Лукас. Она не изобиловала событиями, но все-таки, я ушла достаточно далеко от Гоуэр-стрит.

– В Голливуде?

– Совершенно верно. В Голливуде.

– А чем занимался ваш отец?

– Он был инженером. Работал в конструкторском бюро. Кажется, они разрабатывали конструкции мостов, которые потом строили по всему миру.

– И он умер, когда вам было десять лет?

– От сердечного приступа. Моя мать до замужества работала секретарем, и после его смерти пошла в ту же фирму. Она многое знала о мостах, потому что, по ее словам, мой отец только о них и говорил.

– Как называлась фирма?

– «Коллинсон и Кирни». На бульваре Беверли. Телефон «Крествью 4–8905». Сейчас он, наверное, изменился. Я звонила по нему каждый день в три сорок пять пополудни, чтобы сказать маме, что я пришла из школы домой и у меня все в порядке.

– Почему вы сказали Глории Пиплз, что посадите ее в тюрьму и напустите на нее лесбиянок?

Конни Майзель рассмеялась. Смех у нее был золотистый, в тон ее волосам.

– Вы говорите о той маленькой серой мышке?

– Я говорю о Глории Пиплз, бывшей до вас секретарем сенатора. Вы так называете ее, маленькой серой мышкой?

– Вы уже побеседовали с ней, не так ли?

– Да, побеседовал.

– Она была трезва?

– Относительно.

– Вам повезло. Она звонит днем и ночью, чтобы поговорить с сенатором. Мы меняем номера, но она как-то их узнает.

– В Вашингтоне это не проблема.

– Я пригрозила нашей миссис Пиплз лишь для того, чтобы она не устроила шумный скандал. Как видите, угроза подействовала.

– Она их боится?

– Получается, что да. В тринадцать лет ее чуть не изнасиловала подруга матери.

– Она рассказывала вам об этом?

Конни Майзель вновь рассмеялась.

– Разумеется, нет. Она рассказала сенатору. Думаю, в постели. А уж он мне.

– Так вы знали об их романе?

– Естественно, – Конни затушила окурок. – От меня у него секретов нет, – она посмотрела на меня. – Ни одного.

– Как вы ладили с его дочерью… с Каролин?

– Подругами мы не стали, но особых трений тоже не возникало. После того, как она осознала, какие чувства связывают нас с сенатором, она даже попыталась заставить себя сблизиться со мной, но, похоже, не смогла пересилить себя. Но она пыталась. Для своего возраста она была очень мудрой.

– И какие же чувства связывают вас с сенатором?

– Послушайте, мистер Лукас, не слишком ли это личный вопрос?

– Возможно, но это, тем не менее, вопрос?

Взгляд ее нацелился в какую-то точку над моим плечом. Она чуть улыбнулась.

– Хорошо. Я вам отвечу. Мы влюблены. Мы по уши влюблены друг в друга.

– Именно так, – вмешался в наш разговор мужской голос. – Влюблены по уши.

Я обернулся. За три дня, прошедшие после похорон, сенатор Эймс постарел на добрых десять лет.

Глава 13

Походка у него стала не такой легкой, ему с трудом удавалось не горбиться. Возможно, причиной тому мое воображение, но мне показалось, что на лице у него прибавилось морщин. А вот мешки под глазами нарисовало не мое воображение. Сами же глаза глубоко запали и горели мрачным огнем.

– Дорогой, это мистер Лукас, – представила меня Конни Майзель.

– Вы работаете у Френка Сайза, не так ли?

– Да.

Он протянул руку, которую я незамедлительно пожал. Не думаю, чтобы он этого хотел. Руку он протянул по привычке. Рукопожатие политика, которое ничего не значило.

– Садись рядом со мной, – Конни похлопала по дивану.

Эймс кивнул и осторожно опустился на диван. Так садятся глубокие старики, опасающиеся, как бы чего не сломалось.

– Мы только что говорили о бедной Глории.

В глазах Эймса появилась искорка. То ли интереса, то ли печали. И быстро пропала.

– У нее все нормально? На похоронах она… э…

– Она опять пьет, – вставила Конни Майзель. – Так говорит мистер Лукас. Он говорил с ней вчера.

Эймс повернулся к Конни.

– Может, мы должны как-то ей помочь? Я не знаю, что мы можем сделать, но…

– Я позабочусь об этом, – она похлопала сенатора по руке.

Он кивнул.

– Хорошо. Постарайся что-нибудь для нее сделать.

– Мистер Лукас хочет задать тебе несколько вопросов. Задавать вопросы он умеет.

– Вы умеете задавать вопросы? – мистер Лукас.

– Это моя работа.

– По-моему, я уже ответил на все мыслимые вопросы. Мне кажется, неотвеченных просто не осталось.

– Сенатор, ваша дочь позвонила мне перед тем, как умерла. Сказала, что у нее есть информация, которая… обелит вас. Вы представляете себе, что это за информация?

– Обелит меня? То есть оправдает? Я в этом не нуждаюсь. Меня ни в чем не обвиняли, не так ли? – он посмотрел на Конни. – Не так ли? – повторил он.

– Разумеется, не обвиняли, дорогой.

– Вы сложили с себя сенаторские полномочия. Ушли в отставку до начала работы следственной комиссии. Ходили слухи, что вы взяли взятку в пятьдесят тысяч долларов. Вы говорите, что не брали. Если это так, Френк Сайз обязательно напишет об этом.

– Оригинально, – сенатор сгорбился еще больше. – Раньше он написал, что я вроде бы взял взятку. Ничего не доказав. И в дальнейшем ему этого не доказать. Да теперь это и неважно. Непонятным вы занимаетесь делом. Нынче, оказывается, читателям будет интересно узнать, что я не брал взятки. Вы не находите, что у вас несколько странная профессия, мистер Лукас?

– Полностью с вами согласен. Вы брали взятку?

– Нет.

– А что вы можете сказать о двух тысячах долларов, которые попали на ваш счет?

– Я занял деньги у полковника Баггера. Поступил весьма опрометчиво.

– Почему вы заняли у него деньги?

– Случайно оставил бумажник и авиабилет дома, в Мэриленде. В тот вечер я должен был выступить в Лос-Анджелесе. По субботам, как вам известно, банки не работают. Вот я и занял две тысячи долларов, чтобы оплатить билет и мелкие расходы.

– Но вы отказались от поездки?

– Да. В самый последний момент. Я намеревался выступить на ежегодном собрании одного профсоюза, но у них началась внутренняя склока, так что кто-то из руководства позвонил мне и посоветовал не приезжать. Он опасался, что в таком настроении делегаты не станут меня слушать.

– А вот ваша бывшая секретарь рассказывает о том дне иначе. Она говорит, что вы не забыли билет дома. Она говорит, что лично отдала вам его в руки. Она также говорит, что обналичила в винном магазине чек на сто долларов. Она говорит, что кредитные карточки были при вас, так что вы не нуждались в двух тысячах долларов.

Эймс посмотрел на Конни Майзель, которая чуть кивнула. Кивок означал то ли поощрение, то ли разрешение. Гадать я не стал.

Сенатор вздохнул.

– Вы были на похоронах, не так ли?

– Да.

– Вы видели, как она себя вела на похоронах. Я думаю, что она больной человек. Мне ее искренне жаль. Но я не думаю, что в ее нынешнем состоянии она может отвечать за себя. Не только за свои поступки, но и за слова.

– То есть вы утверждаете, что она лгала?

– Да.

Я покачал головой.

– Она не лгала, сенатор. Лжете вы. Я связывался в «Юнайтед». По их данным, в ту пятницу вы взяли билет до Лос-Анджелеса по кредитной карточке «Америкэн экспресс». Я попросил Френка Сайза проверить ваш банковский счет. Полагаю, вам это и не понравится, но у Сайза есть такие возможности. Проверка показала, что в ту субботу вы получили сто долларов в винном магазине «Эйпекс» на Пенсильвания-авеню. Это факты. Не вызывает сомнения и тот факт, что вы взяли две тысячи наличными у полковника Уэйда Моури Баггера. И положили их на свой банковский счет. В тот день у Баггера было пятьдесят тысяч долларов. Именно столько он намеревался заплатить вам за речь в сенате. Баггер сам сказал, что вы попросили одолжить две тысячи долларов. Вы сказали, что они вам нужны на поездку в Лос-Анджелес. Но вы могли обойтись без этих денег. Почему вы взяли их и положили в банк? Я не нахожу логического объяснения.

Эймс вновь посмотрел на Конни Майзель. На его лице отражалась полная беспомощность. Она снова похлопала экс-сенатора по руке.

– Дорогой, тебе вовсе не обязательно отвечать, – она повернулась ко мне. – Допустим, это была просто оплошность, мистер Лукас. Неудачное решение. Вас устроит такое объяснение?

– Нет, – я покачал головой. – Я не могу его принять. Эта, как вы говорите, оплошность стоила ему карьеры. Из-за нее ему пришлось уйти из Сената, не отмывшись от обвинений в получении взятки в пятьдесят тысяч долларов. Нет, такого объяснения я не принимаю.

– Но вам не остается ничего другого, – сенатор разглядывал ковер. Говорил он тихо, почти шепотом. – Я допустил ошибку. И думаю, что сполна расплатился за нее, – он поднял глаза на меня. – А вы так не думаете?

– Послушайте, сенатор, я не собираюсь вешать вас дважды. Честное слово, не собираюсь. Но вы произнесли в сенате речь, которую произносить не стоило. Вам предложили за эту речь пятьдесят тысяч долларов, вы их не взяли. Но речь все-таки произнесли, причем получили за это какую-то мелочишку, всего две тысячи баксов. Потому-то я и задаю вопросы. Должен же быть мотив, возможно, очень веский, который все объединит. Если это так, Сайз опубликует ваши объяснения.

Очередной взгляд на Конни. На этот раз она отрицательно качнула головой. Сенатор посмотрел на меня и заговорил своим обычным голосом. Твердо и решительно.

– Я отказываюсь говорить на эту тему.

Я знал этот тон. Мне часто доводилось его слышать. Таким тоном говорили со мной, когда я загонял собеседников в угол и они не знали, как из него вырваться. Поэтому они замолкали.

– Хорошо, вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Но мне непонятно, почему вы молчите, когда ваши ответы могут помочь полиции найти убийцу вашей дочери.

Он опять уставился в ковер и голос его упал до шепота.

– Я рассказал полиции все, что мог.

– Ваша дочь сказала, что имеющаяся у нее информация позволит обелить вас. Она собиралась передать ее мне. Но кто-то успел убить ее раньше. И единственный мотив убийства состоит в том, что этот кто-то не хотел обнародования имеющейся у нее информации. Кто это мог быть, сенатор?

– Понятия не имею, – прошептал он ковру.

– Он уже говорил об этом полиции, мистер Лукас, – вмешалась Конни. – Неужели вы не видите, какой болью отзывается у него вопросы о Каролин.

– Хорошо, – согласился я, – давайте поговорим о чем-нибудь не столь болезненном. Например, о Игнатии Олтигби.

Сенатор поднял голову. За последние пять минут он прибавил к своему возрасту пять лет. Я даже подумал, что он перевалит за сотню, если я еще задержусь.

– Игнатий. Он тоже мертв.

– Его застрелили перед моим домом. По той же причине, что повлекла смерть Каролин.

– Перед вашим домом? Они не сказали мне об этом, не так ли? – теперь он смотрел на Конни Майзель.

– Нет, не сказали, – подтвердила она.

– Кто разговаривал с вами, лейтенант Синкфилд?

– Да, Синкфилд. Он позвонил поздней ночью. Где-то в два часа утра. Мы еще не спали. Играли в бридж с Кьюком и его женой. Теперь мы редко кого принимаем, так что вечер доставил нам немалое удовольствие. Лейтенант Синкфилд позвонил сразу после их ухода. Мне очень жаль Игнатия. Я не очень-то одобрял его поведения, но находил забавным человеком. А Каролин просто была от него без ума, не так ли?

– Ты прав, – кивнула Конни.

– Может, Кьюк поиграет с нами в бридж и сегодня?

– Не думаю, дорогой, – она повернулась ко мне. – Кьюк – это Билл Камберс. Бывший помощник сенатора.

– Вы хотите что-то спросить меня об Игнатии, мистер Лукас? – спросил сенатор.

– Нет, – я поднялся. – Похоже, мои вопросы иссякли.

Сенатор не встал. Смотрел он куда-то в сторону. Возможно, на пианино.

– После того, как я покинул сенат, делать мне было особо нечего, а мои прежние друзья как-то разом забыли обо мне. Я их не виню. А вот Игнатий изредка забегал ко мне. Мы пропускали по рюмочке и он рассказывал мне о Биафре. Полагаю, по большей части, выдумки, но слушал я его с удовольствием. Конечно, раньше его иначе как плутом и не назвали бы, но парень он был обаятельный и Каролин очень любила его.

Слеза сбежала по щеке сенатора. Правой. Не думаю, что он это заметил. Он посмотрел на меня.

– У бедолаги не было денег, так что я оплачу его похороны. Я распоряжусь, чтобы его похоронили рядом с Каролин. Это будет справедливо, не так ли, мистер Лукас?

– Справедливо, сенатор, – кивнул я.