Текст книги "Хочешь жить - не рыпайся"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8

На следующее утро, в четверть девятого, я стоял на ступеньках епископальной церкви святой Маргарет на Коннектикут-авеню и помогал лейтенанту Дэвиду Синкфилду считать пришедших на похороны дочери сенатора, Каролин Эймс.

Отпевали ее в восьми кварталах от того места, где она нашла свою смерть и попрощаться с ней пришло семьдесят два человека, не считая меня, лейтенанта, его напарника, Джека Проктера и мужчины, внешне напоминающего преуспевающего банкира, а на самом деле процветающего частного детектива Артура Дэйна.

Какое-то время я наблюдал, как Синкфилд мешает ему работать. Делал он это с удовольствием.

– Привет, мистер Дэйн, – и надвинулся на частного детектива так что тому пришлось отступить в сторону. – Помните меня? Дэйв Синкфилд.

– Да, конечно, как поживаете, лейтенант?

– Отлично. Просто отлично. Это мой напарник, Джек Проктер.

Дэйн кивнул Проктеру, тот что-то пробурчал, продолжая считать пришедших на похороны.

– У девушки было много друзей, не так ли? – заметил Синкфилд.

– Похоже, – согласился Дэйн.

– Вы тоже ее друг, мистер Дэйн?

– Не совсем.

– Тогда вы, должно быть, здесь по долгу службы.

– В определенном смысле.

– Наверное, только очень важный клиент может вытащить из кабинета такого занятого человека, как вы.

– Для меня важны все клиенты.

Синкфилд кивнул.

– Держу пари, это они в вас и ценят. Знаете ли, мы работаем по этому делу лишь пару дней и выяснили лишь одно: у Каролин Эймс была масса друзей.

– Масса?

– Вот-вот. Я удивился, что многие не пришли на пришли на похороны. Но, вот что я хочу вам сказать.

– Что?

– Я не думаю, что нынче людям нравится ходить на похороны. Раньше они проявляли к ним куда больший интерес.

– Пожалуй вы правы, – согласился Дэйн.

В сорок пять лет он уже начал полнеть. Подбородок старался держать высоко, тем самым скрывая второй. Из-за стекол очков смотрели умные, зеленые глаза. Тонкогубый рот свидетельствовал о нетерпеливости или злости. Волосы поредели. Одевался он консервативно: белая рубашка, строгий галстук, темно-синий костюм, черные туфли. А может, в этот наряд он облачался лишь по случаю похорон.

– Мы часто бываем на похоронах, Проктер и я, – соловьем заливался Синкфилд. – Вы понимаете, это часть нашей работы, учитывая, что служим мы в отделе убийств. Мы проверяем, кто из друзей усопшего приходит, а кто – нет. Но, черт побери, мне нет нужды рассказывать вам об этом. Вы же, некоторым образом, наш коллега.

– Да, – Дэйн еще чуть подвинулся.

Но Синкфилд вновь загородил ему обзор.

– К примеру, мы пришли на похороны дочери сенатора Эймса, и вы тут, как тут. Интересное совпадение. Вы тоже пришли с тем, чтобы посмотреть, кто из ее друзей объявится, а кто – нет?

– Я всего лишь представляю своего клиента, – ответил Дэйн.

– Полагаю, вы не собираетесь назвать мне его имя?

– Не думаю, что это необходимо.

– Не возражаете, если я попробую догадаться?

Дэйн вздохнул.

– Не возражаю.

– Так вот, ваше присутствие здесь указывает на то, что клиент очень важный, иначе вы прислали бы одного из своих мальчиков, которые одеваются, как близнецы, в одинаковые пиджаки и брюки. Но, раз мы удостоены чести лицезреть вас, значит у клиента есть деньги, много денег. Так что я, скорее всего, не ошибусь, сказав, что ваш клиент – жена сенатора, миссис Эймс, с ее несчитанными миллионами баксов.

– Вы беседовали с миссис Эймс, – ответствовал Дэйн.

– Она – ваш клиент?

– Да. Она мой клиент.

– Мы действительно говорили с ней, – признал Синкфилд. – Сразу после убийства ее дочери. О вас она не упоминала. Она наняла вас, чтобы вы выяснили, кто убил ее дочь?

– Вы же знаете, что это конфиденциальная информация, лейтенант.

– У меня на этот счет иное мнение. Она могла быть конфиденциальной, если бы вы готовили ее развод. Тогда да, никто бы с этим не спорил. Этим вы и занимаетесь, участвуете в подготовке бракоразводного процесса?

– Считайте, что да.

Синкфилд улыбнулся. Неприятной улыбкой.

– Хорошо, мистер Дэйн. Разговор с вами доставил мне истинное наслаждение.

– Да, конечно, – кивнул Дэйн и проследовал в церковь.

Синкфилд повернулся ко мне.

– Подслушивали, не так ли?

– В меру возможностей.

– Все слышали?

– Думаю, что да.

– Он много добился, этот бывший бухгалтер.

– Я думал, он работал в ЦРУ.

– Сначала в ФБР, потом перешел в ЦРУ. Вы знаете, кто он теперь?

– Глава «Службы безопасности Дэйна, инкорпорейшн».

– У него двести сотрудников и большинству из них не хватает денег на проезд в автобусе, направляющемся в Детройт из Южной Каролины. Он дает им униформу и платит двести двадцать долларов в час за то, что по ночам они ходят вдоль длинных стальных заборов с повязкой на рукаве, на которой написано «Служба Дэйна», и с заряженным револьвером тридцать восьмого калибра в кобуре. Клиенту их услуги обходятся в четыреста пятьдесят долларов за тот же час.

– Неплохо.

– Знаете, как он начинал?

– Нет.

– Пять лет тому назад ему стукнуло сорок. Он по-прежнему работал в ЦРУ, безо всяких перспектив на продвижение по службе. Двое его начальников затеяли какое-то общее дело с парой парней из ФБР, с которыми он работал раньше. Они взяли его на ленч. В «Хоккей-клаб». Точного дня указать не могу. Возможно, они встречались несколько раз.

– Это неважно, – отметил я.

– Да. Короче, они поведали ему, что есть на свете процветающие граждане, а также компании и прочие организации, которые, не по собственной вине, сталкиваются с проблемами, разрешить которые может опытный следователь, достаточно честный, не косноязычный и обладающий хорошими манерами.

Синкфилд помолчал, чтобы раскурить новую сигарету от крошечного бычка.

– Они сказали, что проблемы эти очень деликатные, поэтому требуют деликатного подхода. Подчеркнули, что они, эти проблемы, столь деликатны, что обычное правосудие не стало бы ими и заниматься. В дальнейшем выяснились, что эти люди и организации хотели бы немедленного разрешения этих проблем, да вот беда, они, сотрудники ЦРУ и ФБР, не знают, кого бы им порекомендовать. А вот если бы Дэйн организовал собственную фирму, они бы гарантировали ему постоянный поток клиентов, мучающихся деликатными проблемами. Если же у Дэйна нет стартового капитала, они полностью доверяют ему и готовы инвестировать по несколько тысяч долларов каждый, чтобы вдохнуть жизнь в новое дело.

– Я слышал, что дело у него спорится.

– Да. Управляется он неплохо и при этом богатеет. Его охранники, не колеблясь, стреляют во всякого, кто движется, особенно в чернокожих. Они доставляют нам массу хлопот.

Напарник Синкфилда, Джек Проктер, коснулся плеча лейтенанта.

– Прибывает миссис Эймс.

Мы повернулись и увидели длинный черный «кадиллак», подкативший к ступеням, ведущим в церковь. Молодой, стройный мужчина, смуглолицый, в темно-сером костюме, выскользнул из-за руля, обежал автомобиль, открыл заднюю дверцу.

Из салона появилась одетая в черное женщина. Когда молодой человек предложил ей руку, она отрицательно покачала головой. Лицо ее закрывала черная вуаль. Она поднялась по лестнице, глядя прямо перед собой. Несмотря на вуаль, я смог разглядеть ее лицо. Волевое, симпатичное, когда-то скорее всего, очень красивое. Я предположил, что ей сорок три или сорок четыре года, хотя выглядела она моложе.

– А где сенатор? – полюбопытствовал я.

– Возможно, в том автомобиле, – Синкфилд указал на второй «кадиллак», вставший в затылок в тому, что привез миссис Эймс. Сенатор вышел из него первым. Огляделся, словно не сразу понял, куда он попал и по какому поводу. У меня возникло ощущение, что выглядит он так, как и должны выглядеть сенаторы, даже берущие взятки. Высокий, подтянутый, с раздвоенным подбородком. Я не мог видеть его глаз, скрытых черными очками, но знал, что они карие. Одни говорили, что они всегда грустные, другие видели в них душевную теплоту. Его каштановые волосы вились по-прежнему (последний раз я видел сенатора по телевизору), но седины в них заметно прибавилось.

Он на мгновение застыл, потом опустил голову, словно пытался вспомнить, а что же ему надобно делать дальше. Повернулся к машине и протянул руку. Левую. Помог женщине выйти из салона, а я помнится, удивился, что за странный свист донесся до моих ушей. И лишь потом понял, что свист этот от моего резкого вдоха. Так я отреагировал на Конни Майзель.

Возможно, я мог бы описать ее тремя словами: светловолосая, красивая, кареглазая. В принципе этого достаточно, чтобы понять, как она выглядела. Впрочем, точно так же можно было сказать, что Тадж-Махал – красивый белый дом, а Мона Лиза – милая женщина с забавной улыбкой.

Дело в том, что у Конни Майзель не было недостатков. Ни единого. Если говорить о ее внешности. И дело не в абсолютно правильных чертах лица. Тогда она не была бы ослепительно прекрасной. Теперь-то я думаю, что лоб у нее был чуть высоковат, нос на йоту длинен, рот слишком широк. Глаза, горящие внутренним огнем, излишне велики. Некоторые могли бы сказать, что у нее чересчур длинные ноги, узкие бедра и высокая грудь. Но сложившись, все эти ошибки природы дали удивительный результат: оторвать взгляд от Конни Майзель не было сил. Ко всему прочему чувствовалось, что она умна. Может, слишком умна.

– Закройте рот, – раздался под ухом голос Синкфилда, – если вам не хочется жевать мух.

– Я не голоден. Я влюбился.

– Впервые увидели ее, так?

– Совершенно верно.

– Когда я впервые увидел ее, то отпросился с работы, поехал домой и оттрахал свою старуху. В разгаре дня, черт побери.

– Нормальная реакция.

– Ну-ну, – хмыкнул Синкфилд. – Видели бы вы мою жену.

Конни Майзель кивнула Синкфилду, когда она и сенатор проходили мимо нас. Сенатор смотрел прямо перед собой. То ли он крепко выпил, то ли пребывал в шоке. Шли они медленно, осторожно переставляя ноги по ступеням.

Синкфилд не кивнул в ответ. Вместо этого он пожирал глазами Конни Майзель и во взгляде его читалась откровенная похоть. Когда она скрылась в церкви, он покачал головой.

– Не следует думать о таком. Во всяком случае, на похоронах в церкви.

– Я же сказал, это реакция нормального человека.

– Наверное, у меня гиперсексуальность. Вы знаете, как выглядит моя жена?

– Нет.

– Она похожа на мальчика средних лет, – он вновь покачал головой. – Что это на меня нашло.

У церкви остановилось такси. Из кабины выскочил молодой человек в темном костюме, белой рубашке и черном галстуке с маленькими белыми точками. Его вьющиеся мелким бесом волосы отливали темной бронзой. Золотисто-коричневая кожа цветом напоминала кофе со сливками.

– Если б я отдавал предпочтение мальчикам, – пробормотал Синкфилд, – этот бы мне понравился. Симпатяга, не так ли?

– Кто он?

– Кавалер. Вождь Игнатий Олтигби.

– Вождь?

– Наследный правитель в Нигерии, а также американский гражданин, поскольку мать его американка. Отец нигериец. Вроде бы. Все так перепутано.

Выглядел Игнатий Олтигби лет на двадцать восемь – двадцать девять. Он легко взбежал по ступенькам и одарил Синкфилда белоснежной улыбкой.

– Привет, лейтенант. Я опоздал?

Синкфилд посмотрел на часы.

– У вас есть еще несколько минут.

– Тогда можно и покурить, – он достал серебряный портсигар, предложил его Синкфилду, но тот поднял правую руку с недокуренной сигаретой. Тогда он предложил портсигар мне. – Не желаете покурить, сэр? – говорил он с английским акцентом.

– Я не курю.

– И правильно.

Он продолжал смотреть на меня, а потому Синкфилд решил, что нас надо представить друг другу.

– Это Декатар Лукас. Игнатий Олтигби.

– Добрый день, – он не протянул руки. И правильно сделал. Я не люблю пожимать чьи-то руки. – Вы приятель Каролин?

– Нет.

– Он репортер, – пояснил Синкфилд.

– О, неужели, – он бросил только что закуренную сигарету на ступеньку и растер ее ногой. – Как это, должно быть, интересно.

– Захватывающе.

– Вот-вот, – он улыбнулся Синкфилду и прошествовал в церковь.

– Как я понимаю, вы с ним уже побеседовали.

– Да, – кивнул Синкфилд. – Он ничего не знает Или говорит, что ничего не знает. Но разве можно ждать чего-то иного от человека, который выдает себя за нигерийского вождя, родился в Лос-Анджелесе и разговаривает, как английский дворецкий? Готов спорить, баб у него больше, чем у петуха – кур.

Джек Проктер, напарник Синкфилда, подошел к нам. Высокий, широкоплечий мужчина с на удивление добрым лицом.

– Пожалуй, я пойду в церковь, Дэйв.

– Почему нет?

– Ты тоже придешь?

– Через минуту-другую.

Мы постояли на лестнице перед церковью, пока Синкфилд докуривал последнюю сигарету. И уже повернулись, чтобы войти в двери, когда по ступеням поднялась женщина в коричневом брючном костюме и остановилась рядом. На пиджаке было восемь больших пуговиц, но располагались они не симметрично, а под углом, потому что женщина неправильно застегнула пиджак. Ее длинные темно-каштановые волосы падали на плечи. Глаза скрывали большие темные очки. На губах алела помада. А жевательная резинка не могла устранить запаха виски. Дорогого виски.

– Здесь отпевают Каролин Эймс? – спросила женщина.

– Да, мадам, – ответил Синкфилд.

Женщина кивнула. Я подумал, что она моложе меня, года тридцать два и тридцать три, и она показалась мне очень уж домашней. Она совсем не напоминала любительниц набраться с самого утра. Наоборот, я легко мог представить ее у плиты, пекущую плюшки.

– Я опоздала? – слова она старалась произносить как можно четче.

– Вы успели вовремя, – ответил Синкфилд. – Вы – подруга мисс Эймс?

– Да нет, пожалуй подруга Каролин. Я давно ее знала. Может, и не очень давно. Шесть лет. Я была секретарем сенатора. Личным секретарем. Потому-то я и знала Каролин. Меня зовут Глория Пиплз. А вас?

Она, похоже, настроилась поболтать, но Синкфилд разом осек ее.

– Моя фамилия Синкфилд, мадам, но, может, вам лучше пройти в церковь и занять место. Служба вот-вот начнется.

– Он там? – спросила Глория Пиплз.

– Кто?

– Сенатор.

– Да, он там.

Женщина решительно кивнула.

– Хорошо.

Она проследовала дальше, практически не шатаясь.

Синкфилд вздохнул.

– Без таких не обходятся ни одни похороны.

– Без кого?

– Без алкоголиков.

В церкви мы уселись в последнем ряду, рядом с напарником Синкфилда, Джеком Проктером, и частным детективом Артуром Дэйном. Два передних ряда по обеим сторонам центрального прохода пустовали. Лишь слева сидели сенатор и Конни Майзель, а справа – мать покойной.

Служба обещала быть короткой, и уже катилась к концу, когда женщина в коричневом брючном костюме, представившаяся как бывшая секретарь сенатора, поднялась и двинулась к алтарю по центральному проходу.

– Бобби! – закричала она. – Черт бы тебя побрал, Бобби, посмотри на меня!

Не сразу до меня дошло, что под Бобби подразумевался экс-сенатор Роберт Эф. Эймс. Служба прервалась. Головы присутствующих повернулись к женщине. Все, за исключением головы Роберта Эф. Эймса. Или Бобби.

– Почему они не подпускают меня к тебе, Бобби? – кричала женщина, которую звали Глория Пиплз. – Я хочу хотя бы минуту поговорить с тобой. Одну чертову минуту!

Синкфилд уже встал и шел по проходу. Но Конни Майзель оказалась проворнее. Она взяла женщину за руку, а та продолжала вопить:

– Я только хочу поговорить с ним! Почему мне не дают поговорить с ним?

Конни Майзель наклонилась к правому уху Глории Пиплз и что-то прошептала. Со своего места я увидел, как побледнела Глория. Она буквально сжалась, затем испуганно огляделась. Потом посмотрела на переднюю скамью, где сидел сенатор. Но увидела лишь его затылок.

Конни Майзель сказала что-то еще, всего несколько слов. Глория Пиплз зло кивнула, повернулась, протиснулась мимо Синкфилда и побежала к дверям. Когда она поравнялась со мной, по ее щекам уже текли слезы. Конни Майзель вернулась на свое место рядом с сенатором. Синкфилд вновь составил мне компанию на заднем ряду. Служба возобновилась.

– Как по-вашему, что все это значит? – спросил Синкфилд.

– Откуда мне знать, – ответил я. – Почему бы вам не справиться у Бобби?

Глава 9

Большинство пришедших на панихиду уже покинули церковь, и я вновь стоял на ступенях, раздумывая о своем следующим шаге, когда рядом остановился Игнатий Олтигби, достал из портсигара сигарету, постучал ею по тыльной стороне левой руки.

Закурил, выпустил струю дыма.

– Вы работаете у Френка Сайза?

– Совершенно верно.

– Мне говорила Каролин.

– Неужели?

– Да, я был у нее, когда она звонила вам.

– Это любопытно.

Он улыбнулся.

– Я надеялся, что вас это заинтересует. Я даже надеялся на большее: что вы найдете мои слова весьма и весьма интересными.

Я пристально всмотрелся в него. Губы вроде бы улыбались, но до глаз улыбка так и не дошла. Вероятно, путь туда был чересчур длинным.

– Насколько я понимаю, мы говорим о деньгах.

– Да, конечно, раз уж вы упомянули о них.

– Сначала я должен проконсультироваться с Сайзом. О какой сумме идет речь?

– Э… скажем, о пяти тысячах долларов.

– Это большие деньги.

– Не очень. Товар стоит дороже.

– Какой товар?

– Все то, о чем говорила вам Каролин.

– Товар у вас?

– Во всяком случае, я знаю, где его взять.

Я кивнул.

– Ваша последняя цена?

Он отбросил сигарету.

– Я же сказал. Пять тысяч долларов.

– И я повторю, что должен проконсультироваться с Сайзом. Это его деньги.

Олтигби опять улыбнулся.

– Хорошо. Встретимся попозже, выпьем по рюмочке?

– Согласен. Где?

– В тихом и спокойном месте. К примеру, в баре отеля «Вашингтон». В пять?

– В пять, – кивнул я. – Но денег я не принесу.

– Вы хотите сказать, что Сайз сначала захочет проверить качество товара?

– Именно так.

Олтигби улыбнулся во все тридцать два белоснежных зуба.

– Я принесу образец, а если ваш интерес не угаснет, вечером мы сможем совершить обмен.

– Годится.

– Но приходите один, мистер Лукас. Без Френка Сайза и… э… копов.

– Это понятно. Они могут подумать, что вы нарушаете закон, скрываете необходимую следствию информацию.

– Но я ничего не скрываю, не так ли? Я предлагаю ее вам в уверенности, что мистер Сайз передаст ее в надлежащие руки.

– Естественно, передаст, но это обойдется им недешево.

– Правда? – у Олтигби загорелись глаза. Деньги, судя по всему, вызывали у него живейший интерес. – Вы хотите сказать, что он загонит эти материалы копам?

– Совершенно верно.

– И за сколько?

– За десять центов. Именно в такую сумму обойдется им газета с его колонкой.

Френк Сайз хмурился. Я говорил, что он должен заплатить за информацию, он же полагал, что ее можно просто украсть.

– В таком случае я ударю его по голове и отберу все, что будет при нем, – предложил я.

Сайз улыбнулся, затем вновь помрачнел.

– Нет. Вы не из таких.

– Вы правы. Это не мой стиль.

– Нельзя ли уговорить его сбросить цену?

– Я за это не берусь.

– А что вы знаете об этом типе?

– Немного. Он наполовину нигериец, но родился здесь, а потому является американским гражданином. Я думаю, что вырос он в Англии. Во всяком случае, выговор у него, как у англичанина. О, да, он наследный вождь.

– Это еще что такое?

– Титул, передаваемый по наследству, от отца сыну.

– И что он означает?

– Возможно, в социальной иерархии ставит его выше кентуккского полковника. Но только на чуть-чуть.

– И он спал с дочерью Эймса?

– Так мне сказали.

– Надеюсь, его информация стоит таких денег.

– Если не стоит, я ему не заплачу.

– Вы думаете, что сможете оценить его «товар».

– Полагаю, что да. За это вы мне и платите.

Френк Сайз пожевал нижнюю губу, тяжело вздохнул.

– Мэйбл! – крикнул он.

– Что? – донеслось в ответ.

– Зайди на минуту.

Мэйбл вошла в кабинет.

– Что теперь?

– Сходи в банк и возьми пять тысяч долларов.

– Из сейфа?

– Черт, да, из сейфа.

Она посмотрела на меня.

– Чего это он так кипятится?

– Ему приходится тратить деньги. Наверное, причина в этом.

Она кивнула.

– Да, в этом случае реакция у него всегда одинаковая.

– Какими купюрами желает Олтигби получить свои пять тысяч? – спросил меня Сайз.

– Он не сказал. Думаю, десятками и двадцатками. Старыми.

Сайз повернулся к Мэйбл.

– Хватит у нас десяток и двадцаток?

– Если нет, добавлю несколько купюр по пятьдесят долларов.

– Хорошо, – он посмотрел на меня. – Вы собираетесь встретиться с ним в пять?

Я кивнул.

– Чтобы получить образец.

– Хорошо. Если он вас устроит, приезжайте ко мне домой за деньгами.

Я встал.

– Так и сделаю.

– А куда вы сейчас?

– Хочу навестить экс-секретаря экс-сенатора.

– Вы говорите, она устроила скандал на похоронах?

– Пожалуй, что да.

– И чем она сможет вам помочь?

– Не знаю? Может, разживусь у нее пирожным и стаканом молока.

Покинув дом Френка Сайза, я нашел винный магазин и купил пинту шотландского «J&B». Мать с детства внушала мне, что в гости надо идти с подарком. Недорогим, говорила она, но полезным. Я подозревал, что на данный момент Глория Пиплз воспримет бутылку виски как наиполезнейший подарок.

По телефонному справочнику я определил, что живет она в Виргинии, а квартира ее находится в одном из новых жилых комплексов, что поднялись на Ширли-Хайвэй за «Армейским загородным клубом». Вестибюль охраняла женщина лет шестидесяти, которая даже не оторвалась от журнала, когда я прошествовал к лифту. Список жильцов подсказал мне, что Г. Пиплз занимает квартиру номер девятьсот четырнадцать.

Лифт поднял меня на девятый этаж, ублажая слух мелодией, как мне показалось, из мюзикла «Любовь и семья». По устланному ковром коридору я зашагал к нужной мне квартире. Нажал на пластмассовую, цвета слоновой кости, кнопку. За дверью звякнул звонок. Я подождал тридцать секунд, а поскольку ничего не изменилось, вновь нажал на кнопку. Еще через пятнадцать секунд из-за двери послышался голос Глории Пиплз: «Кто здесь?»

– Декатар Лукас.

– Я вас не знаю. Что вам нужно?

– Я бы хотел поговорить с вами, мисс Пиплз.

– Я – миссис Пиплз и ни с кем не хочу говорить. Уходите…

– Я хотел бы поговорить с вами о сенаторе Эймсе.

– Говорю вам, уходите. Я ни с кем не хочу говорить. Я больна.

Я вздохнул.

– Как вам будет угодно. Я лишь хотел дать вам знать, что ваш дом в огне.

Звякнула цепочка. Сдвинулся засов. Дверь открылась и Глория Пиплз высунулась наружу.

– Что значит, мой дом в огне?

Я раскрыл дверь пошире и протиснулся мимо женщины в ее квартиру.

– Позвольте поблагодарить вас за то, что пригласили меня к себе.

Глория с треском захлопнула дверь.

– Конечно, пригласила. Почему нет? Устраивайтесь, как дома. Можете выпить.

Я огляделся.

– А что вы пьете?

– Водку.

– А я люблю шотландское.

– Я тоже, но виски больше нет.

Я достал из кармана бутылку и протянул ей.

– Возьмите. Я купил вам подарок.

Она взяла бутылку, присмотрелась ко мне.

– Я вас видела. Этим утром. Вы были на похоронах.

– Совершенно верно.

– Как вас зовут?

– Декатар Лукас.

– О, да. Вы же мне говорили. Забавное имя. И чем вы занимаетесь?

– Я историк.

– Ерунда.

– Я работаю на Френка Сайза.

– А-а-а. На него. – Я заметил, что многие именно так и реагировали при упоминании имени и фамилии моего нового работодателя. Я, кстати, тоже.

– Вода сойдет?

– Да, конечно.

Она кивнула и прошествовала через гостиную на кухню.

Квартирка у нее была чистенькая. Но мебель, похоже, подбиралась для другой, больших размеров. Диван я счел слишком длинным, низкий, из черного стекла, круглый кофейный столик – чересчур широким. Стульев было на два больше, так что в гостиной едва хватило место для секретарского стола из вишневого дерева и полок с книгами. Я подошел, прочитал названия некоторых. «Психология и ты», «Что хотел сказать Фрейд», «Я в порядке – ты в порядке», «Анормальная психология», «Игры, в которые играют люди», «Радуйся, что ты невротик». В остальном это были романы, за исключением «Руководство личного секретаря» и нескольких антологий поэзии. Я решил, что такая библиотека может принадлежать женщине, которая много времени проводит в одиночестве, причем ей это совсем не нравится.

Стены украшали репродукции. Главным образом, виды Парижа и большая черно-белая копия картины Пикассо «Дон Кихот и Санчо Панса». Я подумал, что, избавься она от пары стульев, купи второй кофейный столик и переставь мебель, гостиная могла бы получиться очень уютной. Мне нравилось мысленно переставлять мебель. Это занятие позволяло скоротать время, проведенное в ожидание людей, которые не испытывали тяги к общению со мной. За последний десяток лет таких набралось много, так что я стал крупным специалистом по перестановке мебели. Разумеется, мысленной.

Глория Пиплз вернулась с двумя высокими стаканами. Один протянула мне.

– Присядьте, пожалуйста.

Я выбрал диван. Она – кресло, куда и плюхнулась, подложив под себя правую ногу. Многим женщинам нравится так сидеть, и я никак не могу взять в толк, почему. Коричневый костюм сменил зеленый домашний халат, застегнутый на все пуговицы. Она, должно быть, умылась, потому что с губ исчезла помада. Глаза, что скрывались за черными очками, оказались огромными, карими и грустными. Впрочем, в больших карих глазах всегда читается грусть. Белки глаз чуть покраснели, кончик носа блестел. Губы, без помады, стали по-детски пухлыми.

– Так о чем вы хотите поговорить?

– Как я и сказал, о сенаторе Эймсе.

– Я не хочу говорить о нем.

– Хорошо, давайте поговорим о чем-нибудь еще.

Ее это удивило.

– Я-то думала, что вы хотите говорить о нем.

– Но вы-то – нет. Давайте для разнообразия поговорим о вас.

Тут я попал в точку. Это была ее любимая тема. Впрочем, как и для большинства людей.

– Вы работали у него, не так ли? Были его личным секретарем?

– Да, была его личным секретарем.

– Сколь долго?

– Не знаю. Долго.

– Чуть больше пяти лет, не так ли?

– Да, полагаю, что да. Пять лет.

– Вы начали у него работать до того, как он переехал в Вашингтон?

– Совершенно верно. Он нанял меня в Индианаполисе. После того, как… – она запнулась. – После того, как умер мой муж.

– Вы оставили это место, когда он ушел в отставку?

– Раньше.

– Когда же?

Она чуть отвернула голову, потом улыбнулась. Мягкой улыбкой, заставившей меня вспомнить о молоке и домашних булочках.

– Вы еще не видели моего главного постояльца.

Я проследил за ее взглядом. Большой, темный, абиссинский кот появился на пороге, сел, облизнулся и оглядел комнату, дабы убедиться, а нет ли тут кого лишних.

– Догадайтесь, как я его назвала?

– Здоровый образ жизни.

– Перестаньте, с чего мне так его называть?

– Вы же предложили мне догадаться.

– Я назвала его Везунчик.

– Мне нравится.

– Но с везением у него туго. Я про Везунчика. Я его кастрировала.

– Может, для него так и лучше.

– И у него вырвали когти. На передних лапах. Чтобы он не царапал мебель.

– Во всяком случае, ему оставили глаза.

– По большому счету, когти ему и не нужны. Они понадобились бы ему, если б за ним гналась собака и он захотел забраться на дерево. Но я не выпускаю его из квартиры.

– Он, несомненно, вас понимает.

– Не знаю. Может, и не стоило удалять ему когти. Пусть бы лазил по мебели, как по деревьям. Но это мой первый кот. Его подарил мне он. Если я заведу второго, то оставлю его таким, как он есть.

– Так он подарил вам кота, когда вы были его личным секретарем?

– Да, тогда я была его секретарем.

– А почему перестали быть им?

– Наверное, я ему надоела. Кто будет держать в секретарях старую тридцатидвухлетнюю каргу? Как-то он вызвал меня и сказал, что переводит меня секретарем к Кьюку.

– К кому?

– Мистеру Камберсу. Биллу Камберсу. Его административному помощнику. Все звали его Кьюк. Понимаете, Кьюк Камберс. Ему это не понравилось.

– Сенатор объяснил вам, чем вызван ваш перевод на другое место работы?

– Он сказал, что Кьюку нужен секретарь. Девушка, что работала у него, вышла замуж и уволилась.

– Когда это произошло?

– Не помню. Месяцев шесть тому назад. Может, семь.

– То есть в то время, когда он начал трахать Конни Майзель, не так ли? – Что ж, дорогая, вот тебе и первый барьер, подумал я. Интересно, как ты его возьмешь?

Глория Пиплз опустила глаза.

– Я не знаю, о чем вы говорите. Мне не нравятся ваши намеки.

– Он бросил вас ради нее, так?

– Я не хочу об этом говорить.

– Почему вы устроили скандал на похоронах? Причина в том, что Конни Майзель не подпускает вас к нему?

Вот тут Везунчик подошел к своей хозяйке. Она наклонилась, подняла его. Посадила на колени. Он положил передние, лишенные когтей лапы ей на грудь. И довольно замурлыкал.

– Я не хотела поднимать шума, – обращалась она, похоже, к коту. – Не хотела устраивать скандал. Я подумала, что теперь, после смерти Каролин, я ему нужна. Он всегда приходил ко мне в час беды. Я успокаивала его. Бывало, он приходил сюда в семь или восемь вечера, если ему удавалось вырваться так рано. Я готовила ему обед, а потом мы пропускали по рюмочке, а иногда и нет. Он садился в кресло. Мы смотрели телевизор или он рассказывал, как прошел день. Иногда мы ели воздушную кукурузу. Он один мог съесть большой пакет. Очень любил воздушную кукурузу. Он говорил о своих проблемах. Ему это нравилось. Мы никуда не ходили. Он никогда не появлялся со мной на людях. Мы просто сидели, разговаривали, смотрели телевизор. Это продолжалось пять с половиной лет, прямо таки семейная идиллия.

– И как все кончилось?

Она пожала плечами.

– Как обычно. Раз, и все. Как только он встретил ее. Я это знаю.

– Конни Майзель?

Она кивнула.

– Да. Он просто позвонил мне и сказал, что Кьюку нужен секретарь и я перехожу к нему. Я, спросила, почему, а он ответил: так надо. Я сказала, что это несправедливо, и получила ответ, что я могу уволиться, если полагаю, что со мной обходятся несправедливо. Я не уволилась. Работала у Кьюка, пока он не подал в отставку.

– А где вы работаете теперь?

– В министерстве сельского хозяйства. Когда работаю. Они меня уволят, если я не начну появляться на работе.

– А его жена?

– Луиза? Она-то тут причем?

– Она знала о ваших отношениях?

Вновь Глория пожала плечами.

– Теперь, я полагаю, знает. Она была на похоронах. Она видела, какую я сваляла дурочку. Но тогда она ничего не знала. Полагаю, даже не подозревала о нашей связи. Он же со мной нигде не бывал. Только в постели. Меня он использовал для одного: прийти, покувыркаться под одеялом и поесть воздушной кукурузы. Потом он ехал домой. Знаете, как он меня называл?

– Как?

– Мое маленькое прибежище. Любовниц обычно так не называют, не так ли?

– Не знаю. Может, он был другого мнения.

Глория отхлебнула виски.

– Нет, ласковые имена не для него, как и другие проявления любви. Может, с этой сучкой Майзель он менялся, но не со мной. Я думаю, за пять с половиной лет он раза два сказал мне «дорогая». И все. Только тискал меня. Впрочем, мне ничего более и не требовалось.

Не грусти, девочка, подумал я, другим также ничего другого не требуются, даже если они этого и не знают. Ты-то, по крайней мере, знала.

– А каким он стал после встречи с Конни Майзель?

– Что значит, каким?

– Изменился ли он? Стал по-другому говорить? Начал пить?

Глория покачала головой.