Текст книги "Хочешь жить - не рыпайся"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Стал более спокойным. Собственно, видела я его только на работе. Он начал иначе одеваться. Раньше предпочитал консервативные костюмы, а тут купил себе новый гардероб. Яркие галстуки, широкие лацканы пиджаков. Вы понимаете.

– Что еще?

– От встречи с ней до его отставки, вызванной публикацией Сайза, прошел всего месяц. С самого начала он всюду появлялся с ней. Не прятал ее от чужих взглядов, как меня. Бывал с ней повсюду: в ресторане Пола Янга, в «Монокле», у «Камилла». Иногда он просил меня заказать им столик. Словно старался выставить ее напоказ, чтобы ему все завидовали.

– Вы видели его в компании полковника Баггера или человека по фамилии Каттер?

– Каттер и Баггер, – повторила она. – Они-то и навлекли на него неприятности. Я видела их один раз. В субботу. Меня попросили взять его билет в «Юнайтед», а потом обменять чек на наличные в винном магазине на Пенсильвания-авеню. Поэтому мне пришлось работать в ту субботу.

– На какую сумму был чек?

Еще глоток виски, и ее бокал практически опустел.

– Не помню. Долларов на сто. На такси и чаевые.

– Как вы заплатили за авиабилет?

– По кредитной карточке. На работе у нас специальные бланки. Он их подписывает, я несу в авиакомпанию, и деньги автоматически снимаются с его счета.

– Значит, он не забыл билет дома?

– Я сама дала ему билет. С чего вы об этом спрашиваете?

– Не знаю. Глупый какой-то вопрос.

– Вы собираетесь написать о… о нем и обо мне?

– Думаю, что нет.

– Честно говоря, мне все равно, напишите вы или нет.

– Вы все еще любите его, не так ли?

Она не ответила. Допила виски.

– Вы ничего не записываете. Только сидите и слушаете. Вы – хороший слушатель.

– Стараюсь.

– Поверьте мне, я в этом дока. Я тоже хороший слушатель. Бывало, только и делала, что слушала его. Вот что я вам скажу.

– Что?

– Этот дурачок думал, что сможет стать президентом. Говорил мне об этом, – она помолчала. – Да нет, разговаривал он не со мной. Его основным слушателем был он сам.

– И когда он говорил об этом?

– О, давным давно. Когда мы… когда у нас все только началось.

– Когда его в первый раз избрали сенатором?

– Сразу после этого. Он все рассчитал. Намеревался использовать деньги жены. У нее миллионы, а у него приятная внешность, принадлежность к демократической партии и достаточно большой штат на Среднем Западе. Он действительно полагал, что к пятидесяти шести годам это сочетание забросит его в Белый дом. И знаете, о чем я его тогда спросила?

– О чем?

– Я спросила, а что будет со мной, когда он станет президентом? – Глория рассеялась, но очень уж невесело. – Мы что-нибудь придумаем, сказал он. А потом я частенько сидела, представляя себе, как темной ночью меня, закутанную в норковое манто, большой черный лимузин везет в Белый дом… – она замолчала, рот ее приоткрылся, затем уголки его опустились, отчего Глория стала похожа на Трагедию, как изображали ее древние греки. Плечи задрожали, она уронила стакан и из груди вырвалось рыдание. Слезы потекли по щекам и в открытый рот. Она столкнула кота на пол. И разрыдалась в полную силу.

Я решил, что слезы не помеха моему следующему вопросу.

– Что сказала вам Конни Майзель на похоронах?

Глория сдержала рыдания.

– Она… она сказала мне… сказала, что засадит меня в тюрьму, в камеру к лесбиянкам, если я не отстану от него. Она… она напугала меня. Она… она плохая!

– О, Господи, – я подошел к Глории, помог ей встать. Обнял, погладил по волосам. Она дрожала всем телом, но рыдания прекратились. Теперь она лишь всхлипывала. – Я никоенвижуего, – всхлипывания слили фразу в одно малопонятное слово.

– Что?

– Я… я никогда не увижу его!

Я успокаивал ее похлопыванием по спине и поглаживанием по волосам. Стихли и всхлипывания. Она подняла голову. Она хочет, чтобы я ее поцеловал, подумал я. Не лично я. Кто угодно. Лишь бы он был повыше ростом, сильнее и сказал ей, что все будет в порядке. Поэтому я поцеловал ее. Как сестру. Младшую. Но мгновением позже губы ее раскрылись и язык устремился мне в рот. Мне предоставлялся выбор: откусить его или ответить на поцелуй. Я ответил. А когда оторвался от Глории, чтобы вдохнуть, вновь похлопал ее по спине.

– Давайте сядем, – я взял ее за руку, подвел к дивану, усадил. – Где у вас ванная?

Она показала.

Я вернулся с влажной тряпкой и сухим полотенцем. Она послушно подняла голову, чтобы я мог вымыть и вытереть ей лицо.

– Хотите еще выпить? – спросил я.

Она покачала головой.

– Зачем вы задавали мне все эти вопросы?

– Старался понять, что же с ним произошло.

– Он не брал тех пятидесяти тысяч, о которых написал Сайз.

– Не брал?

– Нет.

– Почему вы так решили?

– Я знаю, что не брал. Он никогда не пошел бы на такое.

– Так что же его заставило выступить с той речью?

– Не знаю. Но все шло хорошо, пока он не встретил ее.

– Конни Майзель?

– Во всем виновата она. Только она, – Глория посмотрела на меня. – Не хотели бы вы лечь со мной в постель? Если такое желание есть, я возражать не стану.

– Давайте подумаем об этом, – я похлопал ее по колену, – когда вы немного успокоитесь.

Она уже забыла, о чем спрашивала.

– Когда вы выясните, что за этим стоит, ему, скорее всего, не поздоровится. Его арестуют и надолго посадят в тюрьму, не так ли?

– Не знаю, – в моем голосе слышалось сомнение. – Откровенно говоря, я не могу вспомнить хотя бы одного экс-сенатора Соединенных Штатов, получившего большой срок.

Глава 10

Через десять лет в центре Вашингтона по-видимому не останется ни одного отеля. «Уиллард» давно закрылся. АФТ/КПП[4]4
  АФТ/КПП – Американская конфедерация труда и Конгресс производственных профсоюзов.


[Закрыть] купили отель, что располагался рядом с их штаб-квартирой, и сровняли его с землей. «Аннаполис» обанкротился. Армия спасения заняла «Гамильтон». На Капитолийском холме канули в небытие «Додж», «Конгрешнл» и «Континентал». Одно время шли разговоры о том, что снести «Вашингтон» и построить на его месте что-нибудь более полезное, к примеру, автостоянку. Расположен отель «Вашингтон» неподалеку от здания министерства финансов, и при здравом размышлении я прихожу к выводу, что участок, который оно занимает, очень даже сгодился бы под ту самую автостоянку.

Но «Вашингтон» выжил. Номера обставили новой мебелью. Лифты заменили. На одном из этажей открыли французский ресторан с отличной кухней. В баре этого самого ресторана в пять часов царили тишина и покой.

Игнатий Олтигби опоздал на несколько минут. Я, как обычно, прибыл вовремя. Пунктуальность вошла у меня в привычку, отчего я теряю много времени, ожидая тех, с кем назначена встреча.

– Ужасно извиняюсь, – Олтигби уселся на стул за маленьким столиком.

– Я сам только что пришел, – эту дежурную фразу я говорил всем опаздывающим, даже тем, кто припозднился на двадцать девять минут. Минутой спустя они меня уже не заставали.

– Что мы пьем? – спросил Олтигби.

– Шотландское с водой.

– Отлично.

Олтигби подождал, пока официант поставит перед нами полные бокалы, а затем поднял с пола «дипломат», который принес с собой, и положил на свободный стул. Я даже не взглянул на «дипломат».

Мы поприветствовали друг друга поднятыми бокалами, отпили по глотку.

– Как вы познакомились с дочерью сенатора? – спросил я.

– Каролин? Встретил ее на какой-то вечеринке. Я остановился у людей, которые много сделали ради освобождения Биафры. Вы помните Биафру, не так ли?

– Кажется, ее снова называют Восточной Нигерией.

– Да, конечно. Так вот, Каролин активно участвовала в студенческом движении, поддерживающем Биафру, эти люди пригласили ее и мы встретились.

– И начали встречаться?

– Наши отношения переросли в нечто большее.

– Хорошо, – вздохнул я. – Поселились вместе.

Олтигби кивнул.

– На нее произвел впечатление тот факт, что я непосредственно участвовал в борьбе Биафры за независимость.

– А вы участвовали?

– Конечно. Видите ли, я – ибо.[5]5
  Ибо – африканская народность (племя), населяющая современную Нигерию.


[Закрыть] Во всяком случае, наполовину ибо. А все ибо очень умные люди.

– Это мне известно.

– Разумеется, в боевых действиях я участвовал недолго. Пока им хватало денег, чтобы оплатить мои услуги. Но платили они отменно.

– Сколько, если не секрет?

– Тысячу в неделю. Разумеется, долларов.

– И за что они платили?

Олтигби усмехнулся.

– Они оплачивали боевые навыки бывшего первого лейтенанта восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии. Именно в этой должности я прослужил с шестьдесят третьего по шестьдесят пятый. И, слава Богу, успел демобилизоваться до Вьетнама.

– А что вы делали, покинув армию?

Олтигби улыбнулся во все тридцать два зуба.

– Меня содержали женщины. Я недурен собой, знаете ли.

– Это я вижу.

– Действительно, ветерану биафрской кампании поначалу жилось очень неплохо. Люди постоянно приглашали меня пожить у них, как в Штатах, так и в Англии. Наверное, точно так же в свое время относились к ветеранам Гражданской войны в Испании. Я стал профессиональным гостем. Так продолжалось до тех пор, пока война в Биафре не забылась, и хозяева не начали мучительно задумываться, а как, собственно, я оказался у них в гостях.

– То есть халява подходила к концу?

Он кивнул.

– Именно так. И встреча с Каролин пришлась как нельзя кстати. Я переехал к ней шесть месяцев тому назад. Ей было на что содержать меня, так что это время мы провели очень весело.

– И каковы теперь ваши планы?

– Я думаю, что отбуду в Лондон. У меня там друзья.

– Вы родились в Лос-Анджелесе, не так ли?

– Мой отец учился в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. В тридцать девятом году студентов из Нигерии можно было пересчитать по пальцам. Я родился в сорок четвертом. Свою мать я ни разу не видел.

– Она умерла?

– Вы спрашиваете, умерла ли она при родах?

– Да.

– Нет, она была стриптизеркой. Мне так сказали. Видите ли, я внебрачный сын. Но, тем не менее, американец.

– Но воспитывались вы в Англии.

– О, да. Отец увез меня туда, как только закончилась война. Я учился там в школе. Не частной, а государственной. Вы понимаете?

– Да, конечно.

– В восемнадцать лет я получил американское гражданство. Можно было подождать до двадцати одного года, но я решил, что самый простой путь – пойти в армию. В посольстве меня приняли с распростертыми объятьями.

– А теперь вы возвращаетесь. В Лондон.

Олтигби допил виски.

– При условии, что получу подъемные.

– Пять тысяч долларов.

– Вот-вот.

– Ладно. Так что вы хотите продать?

Олтигби оглядел бар. Несколько человек сидели за стойкой и никто не обращал на нас ни малейшего внимания. Он открыл дипломат и достал маленький переносной магнитофон. Вставил штекер, наушник протянул мне. Я прижал его к уху.

– Это лишь малая часть, старина, и, уверяю вас, товар классный и стоит каждого цента из этих пяти тысяч долларов. Короче, будь у меня… – он осекся. – Слушайте.

Олтигби нажал кнопку, наступила тишина, потом зазвонил телефон. Я услышал не сам звонок, а звук, что раздается в трубке, когда кому-то звонишь. Звук этот повторился четыре раза, а затем мужской голос произнес: «Слушаю». Голос показался мне знакомым. Не удивительно: он принадлежал мне.

«Мистер Лукас», – голос Каролин Эймс.

«Да», – мой голос.

«В конторе Френка Сайза мне дали ваш домашний номер.»

«Чем я могу вам помочь?»

Я прослушал еще несколько фраз, пока не убедился, что записан мой разговор с Каролин. Положил наушник на стол, и Олтигби выключил магнитофон.

– Здесь нет ничего из того, что я еще не знаю.

– Естественно. Но у меня есть все материалы, о которых она упомянула в разговоре с вами. Копии.

– Не оригиналы?

– К сожалению, нет. Копии. Магнитофонные пленки и ксерокс.

– И вы знаете, о чем в них речь?

– Разумеется, знаю, и уверен, что стоят эти материалы гораздо больше пяти тысяч долларов.

– Почему же вы продаете их задешево?

– Мне не понравилось, как умерла Каролин. Я слышал, это было ужасно.

– Да, – кивнул я. – Ужасно.

– Она отдала мне эти материалы на хранение. После того, как позвонила вам. И переписала свой разговор с вами. Мы были очень близки, знаете ли.

– И что вы с ними сделали?

– С пленками и ксерокопиями?

– Да.

– Сложил все в этот «дипломат», который спрятал в багажнике моего автомобиля.

– При последней встрече с Каролин?

– Послушайте, я уже все рассказал полиции. В тот день, о котором вы говорите, у меня была деловая встреча. Я ушел около полудня. И более не видел ее.

– Одного я понять не могу. Вы готовы продать эти материалы мне, вернее, Сайзу, за пять тысяч долларов, хотя говорите, что стоят они гораздо больше. Почему?

– То есть, по-вашему, я не похож на человека, который откажется от части прибыли.

– Совершенно верно. Не похожи.

Олтигби вздохнул.

– Возьмите наушник, – попросил он.

Я выполнил его просьбу. Он вновь включил магнитофон, бобина с пленкой начала вращаться. После нескольких секунд тишины мужской голос произнес. «Алло». Как мне показалось, голос Олтигби.

«Мистер Олтигби?» – другой мужской голос. Резкий, с металлическими нотками, словно говорящий пользовался специальным устройством для искажения звука.

«Да».

«Слушайте внимательно. И не думайте, что это шутка. Если вы не хотите, чтобы вас постигла участь Каролин Эймс, принесите все материалы, которые она вам передала, в телефонную будку на углу Висконтин-авеню и Кью-стрит сегодня в полночь. Оставьте их там и уезжайте. Полиции знать о нашем разговоре ни к чему. Повторяю, это не шутка. На карту поставлена ваша жизнь».

Щелчок отбоя, короткие гудки. Я протянул наушник Олтигби, который убрал его вместе с магнитофоном в «дипломат».

– Вы записываете все телефонные разговоры? – осведомился я.

– После смерти Каролин, да.

– Почему?

– По натуре я очень подозрителен, мистер Лукас. Я хочу продать эту информацию, но пока не знаю, кто может быть потенциальным покупателем. Несомненно, она заинтересует кого-то еще, но переговоры могут занять много времени. А вот времени, боюсь, у меня нет.

– Где доказательства того, что последний разговор – не ловкий монтаж.

– Их нет.

– Когда вы собираетесь в Лондон?

– Завтра утром. В восемь утра вылетаю из Нью-Йорка. Туда я доберусь на машине.

Последовала долгая пауза.

– Хорошо, – кивнул я. – Где вы хотите получить деньги?

– У вас дома?

– Согласен. В какое время?

Олтигби улыбнулся.

– Почему бы нам не встретиться в полночь?

– Почему нет?

Глава 11

Игнатий Олтигби вновь опаздывал. Пятнадцать минут первого я мерил шагами гостиную и все поглядывал в окно, выходящее на Четвертую улицу. Компанию мне составлял Глупыш, мой кот. Сара пошла спать.

Френк Сайз добрый час терзал меня вопросами, прежде чем выложил пять тысяч долларов. Сложенных в коробку из-под ботинок, аккуратно перевязанную бечевкой. Тут не обошлось без Мэйбл Синджер, подумал я. Сайзу такое и в голову бы не пришло.

Когда он передавал мне деньги, у меня создалось ощущение, что он сейчас расплачется. Слезы он сдержал, но не преминул предупредить: «Ради Бога, не потеряйте их где-нибудь».

– Я еще никогда не терял пяти тысяч долларов, – заверил я его.

Домой я приехал поздно, так что мы не успели пожарить мясо и поужинали гамбургерами, которые Сара терпеть не может. Потом мы опять немного поцапались, и в половине одиннадцатого она отправилась на боковую. Как обычно, спорили мы ни о чем.

В восемнадцать минут первого я вновь выглянул в окно.

В большинстве соседних домов все уже спали. Уличный фонарь, стоящий аккурат у моего дома, освещал припаркованные у тротуара машины.

В двадцать одну минуту первого на Четвертой улице, с односторонним движением, показался автомобиль. Ехал он медленно, водитель искал место для парковки. Я подумал, что это «датсан 240Z», японский ответ «порше». На другой стороне улицы, на самой границе светового пятна, отбрасываемого фонарем, водитель заметил прогал между двумя машинами. С трудом втиснул в него «датсан». Открылась левая дверца, кто-то вылез из кабины. Лица в темноте я не видел, но решил, что это Игнатий Олтигби. Автомобили типа «датсан 240Z» создавались как раз для таких, как он.

Серый «фольксваген» проехал мимо моего дома, остановился параллельно «датсану». Олтигби вошел в круг света. В пиджаке спортивного покроя, белой рубашке, темных брюках. В руке он нес «дипломат». Неуверенно огляделся, не зная, какой ему нужен дом. Я включил свет на крыльце. Он направился к моему дому.

Олтигби пересекал мостовую, буквально под фонарем, когда остановился, повернул голову, словно услышал, что его зовут. Шагнул к замершему «фольксвагену», затем отпрыгнул назад. Но опоздал. Первая пуля попала ему в правое плечо, потому что он выронил «дипломат». Вторая – в живот, ибо он согнулся пополам, обхватив его руками. Последовал третий выстрел. Олтигби уже падал, а потому я не разглядел, угодила пуля в шею или голову. Но, так или иначе, она пригвоздила Олтигби к асфальту.

Из «фольксвагена», согнувшись, выскочил человек, поднял с мостовой «дипломат», метнулся обратно в кабину. Заскрежетала коробка передач, взревел двигатель, и «фольксваген» рванул с места, растворившись в ночи до того, как я успел бы выбежать из дома и записать номерные знаки. Чего, по правде говоря, я делать не собирался.

Я постарался вспомнить, как выглядел этот согнувшийся человек. Высокий, низкий, среднего роста? Он мог быть любым. Одет он был в черное: черные брюки, черный свитер, черная шляпа. Что-то черное или темно-синее скрывало его лицо. Согнувшийся человек мог быть женщиной, мужчиной, карликом-переростком. Одно я мог сказать наверняка: стрелял он превосходно. А может, ему просто повезло.

Я не выбежал на улицу. Наоборот, при первом же выстреле нырнул под подоконник, выставив только голову. И поднялся, лишь убедившись, что «фольксваген» не возвращается.

Выстрелы громом прогремели в ночи. В домах начали зажигаться окна. Я вытянул правую руку, чтобы увидеть, что она дрожит.

– Что происходит?

Я повернулся. Сара стояла на лестнице, ведущей на второй этаж, со спящим Мартином Рутефордом Хиллом на руках.

– Кого-то застрелили, – ответил я.

– Человека, которого ты ждал?

– Думаю, да. Положи ребенка в кровать и набери номер девять-один-один.

– Что я им скажу?

– То, что я сказал тебе.

Она кивнула и начала подниматься по ступеням. Остановилась, вновь посмотрела на меня.

– Ты же не собираешься выйти на улицу?

– Я думаю, все кончилось.

– Убедись, что это так.

– Обязательно. Можешь не волноваться.

Я опять посмотрел в окно. Освещенных окон в домах на противоположной стороне прибавилось. Я подошел к входной двери и осторожно приоткрыл ее. Уловил движение на противоположной стороне улицы: сосед столь же осторожно приоткрывал свою дверь.

Глупыш, протиснулся мимо моих ног и выскользнул на крыльцо.

– Иди, иди, сейчас тебя подстрелят, – напутствовал я его.

Он даже не мяукнул в ответ, растворившись в темноте.

Я переступил порог, спустился по семи ступенькам лесенки на крыльцо, прошел по дорожке, обогнул автомобиль и направился к тому месту, где лежал Олтигби. Мертвый. Я знал, что он мертв, потому что только покойник может лежать в такой неудобной позе. Тело освещал уличный фонарь. Внезапно яркое световое пятно появилось на его лице. Открытые глаза Олтигби смотрели в никуда. Я повернулся. Мой сосед, негр, живущий напротив, держал в руке фонарь.

– Святой Боже, – вырвалось у него. – Он мертв, не так ли?

– Мертв. Вы позвонили в полицию?

– Позвонила жена.

– Моя тоже.

Луч фонаря соседа прошелся по телу. Светло-кремовая рубашку Олтигби стала красной. Волосы слиплись от крови.

– Вы его знали? – спросил сосед.

– Думаю, да.

– Его убили перед вашим домом.

– И перед вашим тоже.

– Ага. Мне показалось, что стреляли из ружья.

– Неужели?

– По звуку, из обреза.

– Вы можете отличить выстрел из обычного ружья от выстрела из обреза?

Сосед задумался.

– Да. Я знаю, как звучит выстрел из обреза.

Начали подтягиваться и другие соседи. Миссис Хэтчер прибыла в зеленом фланелевом халате и шлепанцах, с кофейной чашкой в руке. Отпила из нее, увидев тело. На меня пахнуло джином.

– Господи, он мертв? – осведомилась она.

– Мертв, – ответил сосед с фонарем. – Его убили из обреза, – он направил луч фонаря на тело Олтигби.

– Меня сейчас стошнит, – простонала миссис Хэтчер, но все ограничилось тем, что она допила джин.

Мы услышали вой сирены. Патрульная машина вырулила на Четвертую улицу с И-стрит и помчалась к нам в запрещенном для движения направлении. Им не пришлось далеко ехать: опорный пункт Первого полицейского участка располагался за углом на И-стрит. Машина остановилась в визге тормозов, раскрылись дверцы, полицейские выскочили из кабины и проложили путь сквозь толпу. Осветили тело лучами своих фонарей.

Коп постарше взял руководство расследованием на себя. Высокий, с хорошей фигурой, лет двадцати пяти от роду.

– Граждане, давайте отойдем подальше. Видел кто-нибудь, как это произошло?

– Я слышал, – ответил сосед с фонарем, – но не видел.

Высокий полицейский вздохнул.

– Ладно, как вас зовут?

– Генри. Чарлз Генри. Я живу здесь, – он указал на свой дом.

– Хорошо, мистер Генри, так что вы слышали?

– Я слышал выстрелы. По звуку, стреляли из ружья. Точнее, из обреза.

Высокий коп оторвался от записной книжки.

– Откуда вы знаете звук выстрела из обреза?

Генри выглядел так, словно ему хотелось откусить свой язык.

– Телевизор. Я слышал, как они звучат, по телевизору.

Коп вновь уткнулся в записную книжку. Телезнатоки его не интересовали.

– И сколько выстрелов из обреза вы слышали?

– Два, – ответил Генри. – Только два.

– Стреляли три раза, – вмешался кто-то. – Я слышал три выстрела.

– Я тоже, – поддержал его другой сосед.

Я решил, что пора и мне внести свою лепту.

– Стреляли трижды, – безапелляционно заявил я.

– С чего вы так уверены? – спросил коп.

– Я видел, как все случилось.