Текст книги "Хочешь жить - не рыпайся"

Автор книги: Росс Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 3

Страдания сенатора Роберта Эф. Эймса, демократа от штата Индиана, начались примерно семь месяцев тому назад, когда в один из дождливых осенних дней он поднялся на трибуну Сената и произнес для четырех находящихся в зале скучающих сенаторов длинную (тридцать восемь минут), пламенную речь о том, как всем будет хорошо, если многоотраслевой спрут «Анакостия корпорейшн» проглотит еще одну жертву, зовущуюся «Саут плейнс компани».

На следующий день лоббистская фирма авиапочтой разостлала всем акционерам ксерокопии речи сенатора, напечатанной в «Вестнике Конгресса». Пятнадцать дней спустя «Анакостия корпорейшн» проглотила «Саут плейнс компани», даже не поперхнувшись.

А на Рождество Френк Сайз в своей колонке сообщил, что располагает неопровержимыми доказательствами того, что сенатор из Индианы получил за свою речь пятьдесят тысяч долларов от вашингтонской лоббистской фирмы. Сайз назвал эти деньги взяткой и заявил, что у него есть номера некоторых стодолларовых банкнот, что перешли от фирмы к сенатору. Он написал, что проследил путь по меньшей мере двадцати из них, от «Риггз бэнк», где хранила деньги лоббистская фирма, до личного счета сенатора в «Первом национальном банке Вашингтона». Куда делись остальные деньги, осталось загадкой.

Другие газеты и информационные агентства послали по следу своих репортеров. Они покопались в сделке между «Анакостия корпорейшн» и «Саут плейнс компани» и выяснили, что последняя сама же и заплатила за свое поглощение, так что в убытке остались все ее акционеры, за исключением нескольких, самых крупных.

Скандал набирал обороты, и в январе, когда Конгресс собрался после каникул, сенаторы с неохотой решили создать комиссию, дабы расследовать действия одного из своих коллег. Была назначена дата слушаний, но сенатор Роберт Эф. Эймс подал в отставку, не дожидаясь их начала. Пару недель спустя министерство юстиции заявило, что имеющихся в его распоряжении материалов недостаточно для возбуждения уголовного дела. Еще через два дня сенатор Эймс оставил свою жену-миллионершу и поселился с двадцатисемилетней блондинкой, сотрудницей лоббистской фирмы, которая вроде бы и передала ему взятку. Сенатору только-только стукнуло пятьдесят два.

– Он мертв, – я закрыл досье. – Его просто забыли похоронить.

Сайз покачал головой.

– Совсем нет.

– Почему?

– Во-первых, почему он взял эти пятьдесят тысяч? У него были деньги. Жена подарила ему миллион на сорокалетие.

– Может, он его потратил?

– Что-то и потратил, но далеко не все. Если он не нуждался в деньгах, зачем ему взятка?

– Может, он ее не брал.

– Ерунда, – отрезал Сайз. – Взял.

Я оглядел кабинет Сайза. Не скажешь, что принадлежал он знаменитости национального масштаба, человеку, который берет три тысячи долларов за выступление, если у него находится для этого время. Контора его располагалась на Пенсильвания-авеню, в квартале от Белого дома, на шестом этаже довольно-таки нового здания. Мэйбл Синджер хозяйничала в приемной.

Левая дверь вела в комнату, где трудилась шестерка репортеров. Вторая, за ее спиной – в кабинет Сайза, устланный зеленым синтетическим ковром. Перед столом стояли шесть стульев с обивкой из зеленой синтетики, на одном из которых я и сидел. Обстановку дополняли зеленые занавески да механическая пишущая машинка на отдельном столике. Ничего более. Стены не украшали фотографии Сайза и его знакомых президентов.

Я встал.

– Понятно. Вы хотите знать все, от начала и до конца.

– Совершенно верно.

– Сколько времени в моем распоряжении?

Он пожал плечами.

– Сколько потребуется.

– А если я ничего не найду?

– Найдете. Вы забыли, что я никогда не ошибаюсь.

– Вы правы. Забыл. Я могу работать дома?

– Если хотите, мы поставим вам стол, – он кивнул в сторону комнаты, где работали репортеры.

– Нет, благодарю.

– Есть еще вопросы?

– Только один. Когда у вас получают жалование?

– Каждые две недели.

– Отлично. В день выплаты и увидимся.

Три недели спустя телефон зазвонил в тот самый момент, когда Мартин Рутефорд Хилл, сощурившись и с улыбкой на мокрых розовых губах, тщательно прицелился и вывалил миску с овсянкой на Глупыша, моего кота. Глупыш, пятилетний, пятнадцатифунтовый бутуз, лизнул овсянку, понял, что она ему не по нутру, прыгнул на высокий стульчик, на котором сидел двухлетний Мартин Рутефорд Хилл, и шлепнул его лапой по носу. Ребенок завопил. Глупыш плотоядно ухмыльнулся, спрыгнул со стульчика и ретировался в гостиную, клацая когтями по линолиуму кухни. Тем и завершилась очередная стычка в войне, где не могло быть победителей.

Я сложил «Вашингтон пост», посмотрел в потолок, крикнул отсутствующей мамаше: «Возьмешь ты, наконец, этого паршивца»! К Мартину Рутефорду Хиллу я обратился с другими словами:

– Замолчи! Тебе же не больно!

Ребенок продолжал вопить и бросил в меня пластиковой ложкой, когда я взялся за трубку настенного телефона.

– Слушаю.

– Мистер Лукас? – женский голос.

– Да.

– В конторе Френка Сайза мне дали ваш домашний номер, – голос молодой, решил я, его обладательнице никак не больше двадцати пяти.

– Чем я могу вам помочь?

– Меня зовут Каролин Эймс. Я дочь Роберта Эймса.

– Слушаю вас, мисс Эймс.

– Вы всех расспрашиваете о моем отце, – она не обвиняла меня, лишь констатировала факты. Возможно, тем же тоном она сообщила бы кому-либо о смерти ее любимого щенка.

– Да, задаю разные вопросы. Кстати, мне есть что спросить и у вас.

Последовала короткая пауза.

– Вы – честный человек, мистер Лукас?

– Стараюсь быть им, – теперь паузу пришлось выдерживать мне. Пришлось подумать, прежде чем отвечать на этот вопрос, поскольку ранее меня об этом не спрашивали.

– Если вы получите материалы, раскрывающие правду о моем отце, вы их используете в своей работе?

– Да, – тут уж я не колебался. – Несомненно.

– А Френк Сайз их опубликует?

– Да, я уверен в этом практически на сто процентов.

– Даже, если они докажут, что он солгал?

– Вы имеете ввиду Сайза?

– Да.

– Обычно он признается, если в чем-то дал маху. Причем делает это даже с радостью.

– В данном случае никакой радостью и не пахнет.

– Это точно.

Вновь она помолчала, а заговорила уже другим тоном, словно читая по бумажке или повторяя заученный текст.

– У меня есть информация, доказывающая, что мой отец стал жертвой обстоятельств. Пленки, документы, мои показания на пятидесяти страницах. Для того, чтобы смыть пятно с честного имени моего отца и возложить вину на тех, кто того заслуживает, я готова передать эти материалы вам, в три часа дня.

Она записывает наш разговор, догадался я, а потому постарался не говорить лишнего.

– Я готов взять у вас эти материалы. Где мы встретимся?

Она назвала уличное кафе на Коннектикут-авеню, недалеко от отеля «Шорхэм».

– На улице? – уточнил я.

– Да, на улице. Я хочу, чтобы вокруг было много людей.

– Как я вас узнаю?

Она коротко описала себя и добавила: «Я буду с зеленым „дипломатом“», – после чего повесила трубку.

К тому времени уже появилась отсутствовавшая мамаша и теперь она убирала овсянку, вываленную Мартином Рутефордом Хиллом на пол. Малыш с интересом наблюдал за телодвижениями Сары Хилл, а когда она закончила и поднялась, улыбнулся, сказав: «Глок».

– С «глоком» разберемся позднее, – она посмотрела на меня. – Кто победил, этот чертов ребенок или тот чертов кот?

– Я зафиксировал ничью.

– Он хоть съел большую часть овсянки.

– И не расстался бы с остальным, если б был голоден.

– Хочешь еще кофе? – спросила она.

– Не откажусь.

Сара наполнила мою чашку, налила кофе и себе. Села за круглый кухонный столик, держа чашку обеими руками, и уставилась на сад, начинающийся за большими стеклянными дверями. Садом занималась только она, и там уже цвели кизил и азалии. Потом должен был прийти черед роз и жонкилий. Траве в саду места не нашлось, Сара отдавала предпочтение цветам и кустам, меж которыми неторопливо вилась выложенная кирпичами дорожка. Три старых ели обеспечивали тень.

– Алтей розовый, – вырвалось у Сары. Я повернулся к стеклянным дверям.

– Где?

– В углу у кизила.

– Ты права. Ему там самое место.

– В них можно ловить пчел?

– В цветках алтея?

Она кивнула.

– Зажать лепестки и слушать, как они жужжат внутри.

– А что потом?

– Полагаю, выпустить их. Впрочем, мой брат давил их ногой.

– Я всегда думал, что он очень злобный тип.

Сара Хилл и я жили вместе чуть больше года. Познакомились мы в один из субботних дней в библиотеке Конгресса и я пригласил ее к себе, пропустить стаканчик, а потом она осталась, на следующей неделе перевезя свои книги, ребенка и фотокамеры. Без особого обсуждения мы разделили домашние обязанности: она занималась садом и прибиралась по дому, а я готовил ужин, если она давала понять, что ей заниматься этим не хочется. Я также ходил за покупками, пока она не поняла, что толку от меня мало. Я покупал не то, что нужно, а что захочется.

Сара была фотографом, специализирующимся на так называемых неформальных портретах. Ее услуги находили спрос у многих организаций, расположенных в Вашингтоне, которым для рекламы требовались фотографии чиновников и членов совета директоров. И зачастую, используя лишь старенькую «лейку», Сара создавала удивительные портреты, на которых мужчины и женщины средних лет, ворочающие многомиллионными суммами, выглядели мудрыми, добрыми и человечными. Она настояла на том, чтобы ежемесячно вносить двести долларов на домашние расходы. Я относил их в банк и клал на накопительный счет Мартина Рутефорда Хилла.

Ладили мы неплохо и питали друг к другу самые теплые чувства. Возможно, я даже немного влюбился в нее, а она – в меня. Но после неудачных опытов семейной жизни, как с ее, так и с моей стороны, мы теперь понимали, что проверить любовь можно только временем.

– Кто звонил? – спросила Сара.

– Дочь сенатора.

– Сможем мы купить его в субботу?

– Кого, его?

– Алтей.

– Да, думаю, что да.

– Я не думаю, что он это сделал.

– Кто?

– Сенатор Эймс.

– Ты полагаешь, он не брал взятки?

– Да.

– Почему?

Сара послюнявила бумажную салфетку и вытерла засохшую овсянку со щечек сына. Ребенок радостно улыбнулся.

– Грап.

Сара скорчила гримаску.

Он хихикнул.

– Гру-у-у.

Сара вновь скорчила гримаску.

– Он не похож на человека, который берет взятки. У него такая мечтательная внешность, с вьющимися седыми волосами, карими глазами. Я не могу поверить, что он мог пойти на такое.

– Потому что у него карие глаза?

– Потому что у его жены есть деньги, дурачок. Она стоит восемьдесят миллионов.

– Скорее, восемнадцать, – я посмотрел на часы. – Пожалуй, мне пора.

– В библиотеку?

– Да.

– Ты возьмешь машину?

– Я вернусь и возьму ее позже.

Двухэтажный кирпичный дом, в котором мы жили с Сарой, находился в юго-восточной части Четвертой улицы. Построили его лет восемьдесят тому назад, недалеко от библиотеки Конгресса и совсем рядом с тем домом, в котором родился Эдгар Гувер.

Пять лет тому назад его купил и полностью перестроил богатый молодой конгрессмен из Сан-Франциско, полагавший, что избирателям понравится его решение поселиться в районе со смешанным населением.

Однако избиратели, главным образом черные, похоже, не придали особого значения местоположению вашингтонского жилища конгрессмена, потому что на следующих выборах победу праздновал его соперник. Поэтому мне экс-конгрессмен сдал дом в аренду буквально за гроши с одним условием: я съеду через месяц после его переизбрания. Я прожил в доме три года, а судя по тому, каким провалом завершилась последняя избирательная кампания экс-конгрессмена, я мог еще долго не беспокоиться о переезде.

– Ты вернешься к ленчу? – Сара встала, взяла со стола кофейные чашечки.

Поднялся и я.

– Нет. Скорее всего, перекушу где-нибудь в центре. А что наметила на сегодня ты?

Сара повернулась ко мне, на ее губах заиграла загадочная улыбка.

– О, мой день расписан по минутам и заполнен восхитительными событиями, которые обогатят меня как духовно, так и физически. К примеру, мой сын и я должны побывать в одном из магазинов соседнего дружеского гетто, где нас обсчитают примерно на пять процентов при покупке деликатесов, которые ты приготовишь сегодня на ужин.

– А что мы будем есть на ужин? – полюбопытствовал я.

– Телячьи отбивные.

– Это хорошо.

А собеседниками у меня будут двухлетний мальчик, разговаривающий на незнакомом мне языке, да миссис Хэтчер, живущая в соседнем доме, которая обычно желает узнать, а не одолжу ли я ей чашку джина. Но гвоздем этого дня станет замена туалетного ящика Глупыша, дабы он мог какать и писать со всеми удобствами. Потом же я намереваюсь найти кавалера, который внесет свежую струю в мою жизнь, к примеру, предложит прокатиться до Балтимора в ближайшее воскресенье. Я кивнул.

– Интересно, что она припасла.

– Кто?

– Дочь Эймса.

– А-а-а.

Ростом я повыше шести футов, но мне не приходится сильно нагибаться, чтобы поцеловать Сару, поскольку она ниже меня лишь на три-три с половиной дюйма. И лицо у нее запоминающееся, с выступающими скулами и чуть запавшими щеками. Да еще широко посаженные зеленые глаза и длинные, до пояса, иссиня-черные волосы. Индейские волосы, обычно называет их она, добавляя что она на четверть чоктау, хотя на самом деле в ней одна тридцать вторая индейской крови.

– М-м-м, – я крепко прижал ее к себе. – От тебя вкусно пахнет.

– Ты не слушал, что я тебе говорила, так?

– Наоборот, слушал очень внимательно. Ты собираешься найти кавалера, который заменит туалетный ящик Глупыша.

Глава 4

Дочь сенатора опаздывала, опаздывала уже на двадцать четыре минуты, отчего во мне проснулась учительская струнка, и я начал думать о безответственности молодого поколения. Но мне не оставалось ничего другого, как ждать да формулировать шпильки, которые никогда не слетели бы с моего языка. Во всяком случае, в ее присутствии.

Она нарисовалась в три часа двадцать пять минут пополудни, в полуквартале от кафе, на восточной стороне Коннектикут-авеню. Глядя прямо перед собой, расправив грудь, она торопливо перебирала ножками, всем своим видом показывая, что ужасно спешит.

Когда нас разделяло чуть меньше пятидесяти футов, я уже мог сказать, что полученное мной описание практически полностью соответствовало оригиналу. Высокого роста, пять футов девять дюймов, светлые волосы, темно-бежевый брючный костюм, пояс с большой пряжкой. Сумочка из бежевой кожи на левом плече, зеленый «дипломат» в правой.

Она лишь забыла упомянуть о том, что она красавица. Как и о том, что майское солнце превращает ее волосы в золотую корону. Она сказала, что будет в больших круглых очках, но почему-то не надела их. Короче, удостоверившись, что эта она, я забыл про шпильки и начал гадать, какого цвета у нее глаза, карие, синие, а может и зеленые.

Я этого так и не выяснил. Расстояние между нами сократилось еще на десять футов, когда раздался резкий хлопок, более глухой, чем пистолетный выстрел, и зеленый «дипломат» исчез. Только что он был, и вдруг пропал. Волосы из золотых стали огненными, да и всю ее охватили языки пламени.

Она дернулась, вскрикнула, один раз, хотя крик этот я слышу до сих пор. Бросилась к мостовой, словно надеялась, что поток транспорта охладит ее. Но через пару шагов рухнула на тротуар, где и умерла, превратившись в большой обугленный, но еще дымящийся пень.

Послышались громкие крики, вопли, ахи, продолжавшиеся до тех пор, пока какой-то сообразительный седовласый мужчина не сдернул с плеч пиджак и не начал сбивать им язычки пламени, которые и так начали гаснуть. Мужчина махал и махал пиджаком, когда пламя уже исчезло.

Движения мужчины замедлились, наконец, он застыл, из его глаз потекли слезы. Он посмотрел на пиджак, затем присел, и прикрыл им голову и плечи девушки. Поднялся, наклонился вновь, чтобы достать из внутреннего кармана бумажник. Постоял, с катящимися по щекам слезами, глядя на девушку. Затем огляделся и задал риторический вопрос: «Куда же мы катимся, черт побери»? Ответить ему никто не смог, а потому он повернулся и, проложив путь сквозь собравшуюся толпу, побрел прочь.

Я медленно поднялся из-за столика уличного кафе.

Вытащил из кармана брюк долларовую купюру и подложил ее под стакан чая со льдом. Заметил, что руки у меня дрожат, и сунул их в карманы пиджака. Обогнул толпу, окружившую мертвую девушку. Не знаю почему, но до стоянки я не добежал, а дошел прогулочным шагом.

– Какая у вас машина? – служитель вставил корешок моей квитанции в таймер.

– Коричневый «пинто».

– Один доллар. Что там случилось? – он указал на толпу.

– Не знаю.

Мне с трудом удалось вырулить на Коннектикут-авеню.

Водители притормаживали, поравнявшись с толпой, и образовалась солидная пробка. Послышался вой полицейской сирены, нараставший с каждой секундой.

Ожидая, пока между машинами появится зазор, я думал о том, что же лежало в «дипломате» на месте магнитофонных лент и пятидесятистраничных показаний Каролин Эймс, дочери сенатора, которые она то ли напечатала, то ли написала от руки. Скорее всего, напалм, только он мог гореть столь ярким пламенем.

Наконец, мне удалось влиться в транспортный поток и в моей голове возник другой вопрос: что заставило опоздать ее на двадцать пять минут? Чей-то случайный, не имеющий никакого отношения к нашей встрече телефонный звонок, остановившиеся часы или запоздавший автобус?

И лишь проехав четыре мили, неподалеку от площади Чеви Чейза, я осознал, что бы произошло, не опоздай дочь сенатора. Мысль эта заставила меня остановить «пинто», перегнуться через сидение, открыть правую переднюю дверцу и заблевать чью-то ухоженную лужайку.

Глава 5

Даже тот, кто живет в Вашингтоне очень давно, может не знать, что менее чем в двух милях от Белого дома, аккурат за отелем «Шорхэм», находится настоящий лес, сквозь который проложена узкая полоска асфальта, называемая Норманстоун-Драйв.

На Норманстоун-Драйв и жил Френк Сайз, в просторном трехэтажном доме с оригинальной крышей. И выглядел дом так, словно архитектор никак не мог решил, какому стилю отдать предпочтение, романскому или английскому эпохи Тюдоров.

Дом притулился на крутом склоне заросшего лесом холма и население его, помимо самого Сайза, состояло из его жены, пятерых детей и трех слуг, один из которых, стройный молодой человек с маленьким тонкогубым ртом и суровыми глазами, ввел меня в кабинет Сайза после того, как спустился вниз, к большим железным воротам, чтобы отпереть их и пропустить мою машину. Поместье окружал циклопический девятифутовый забор с натянутыми поверх него тремя рядами колючей проволоки, и лишь эти ворота связывали его с остальным миром. Забор же появился после того, как несколько лет тому назад какой-то человек попытался похитить младшую дочь Френка Сайза.

За исключением пишущей машинки «ремингтон» обстановку кабинета составляли книги. Полки с ними, от пола до потолка, занимали три стены из четырех (окна последней выходили на лес). Книги, в шесть или семь слоев, лежали на длинном библиотечном столе. Книги громоздились на письменном столе Сайза. Книги лежали на восточном ковре. Чтобы сесть, мне пришлось освободить стул от стопки все тех же книг, которую я поставил на пол.

– Так уж я привык работал, – Сайз скорее объяснял, чем извинялся.

– Раз от этого есть толк, почему бы и нет?

Сайзу я позвонил из аптеки рядом с площадью Чеви Чейза и рассказал о смерти дочери сенатора. Рассказывать пришлось подробно, потому что он задавал и задавал вопросы. Делал он это мастерски, а когда полностью удовлетворил свое любопытство, мы пришли к выводу, что мне следует заехать к нему и обсудить мои дальнейшие шаги.

– Вас ждет общение с копами, – Сайз откинулся на спинку кресла.

– Я знаю. Они, скорее всего, поинтересуются, почему я смылся.

– Скажите им, что испугались.

– Мне даже не придется лгать.

– Если вы и испугались, то достаточно быстро пришли в себя.

– Я все пытаюсь найти ответ на один вопрос.

– Какой же?

– Кому предназначался напалм, мне или Каролин Эймс?

Сайз взял со стола желтый карандаш, открыл рот и начал постукивать ластиком по зубам. Я предположил, что этим он стимулирует мысленный процесс.

– Ей, – наконец, ответил он.

– Почему?

– Потому что она, зная, что лежит в «дипломате» и когда он должен взорваться, не стала бы опаздывать.

– Согласен.

– Так что мы должны допустить, что она не знала о содержимом «дипломата».

– И кто-то заменил ее «дипломат» другим, – вставил я. – До этого я додумался сам.

– Да, – вздохнул Сайз, – я понимаю, к чему вы клоните. Убить хотели ее, не вас. Вся информация у нее в голове, возможно, она где-то спрятала ксерокопию своих показаний.

– И пленки.

Сайз просиял.

– Да, и пленки. Если копии есть, мне чертовски хочется их заполучить.

– Такое же желание обуревает и того, кто ее убил.

– Тут есть одна загвоздка. «Дипломат» взорвался в три двадцать пять. Встречу она назначила на три ровно. Это меня тревожит.

– А меня просто сводит с ума. Если они хотели убить только ее, а не меня, значит, причина в неисправности часового механизма.

– Если только они не хотели прикончить вас обоих.

– Именно об этом я и думаю.

Сайз усмехнулся.

– Испугались?

– Тогда или теперь?

– И так и этак.

– Тогда ужасно перепугался, но понемногу вхожу в норму.

Сайз вновь постучал ластиком по зубам.

– Искушение велико. Очень хочется написать об этом в колонке, – последовала пауза. – Но не напишу, – в голосе явственно слышались нотки сожаления. – Это всего лишь развязка. Мне же нужно другое.

– Вы по-прежнему хотите знать все, от начала и до конца?

– Совершенно верно. От начала и до конца. Копии пленок, если они существуют. Ксерокопию ее показаний, если вы сможете их отыскать. И, естественно, я хочу знать, кто ее убил.

– За двадцать четыре часа до того, как имя убийцы станет известно полиции, так?

Сайз вновь улыбнулся, куда мрачнее.

– Я просто хочу узнать его первым. Вы сможете это сделать… хотя бы подойти к разгадке?

Я пожал плечами.

– Даже не знаю. С убийством я сталкиваюсь впервые. Я даже не знаю, как вести себя в таких случаях, но одно преимущество у меня есть.

– Какое же?

– Я видел, как это случилось.

Он кивнул.

– Это точно. Вам нужна помощь? Я могу дать одного из своих репортеров, если он вам нужен.

– Пока нет.

– Ясно. Как продвигались ваши дела до случившегося сегодня?

– Я сосредоточился на лоббистской фирме, через которую сенатор вроде бы получил взятку.

– «Баггер организейшн». В конторе у меня есть их досье. Я скажу Мэйбл, чтобы она послала его к вам домой. С курьером.

– Хорошо.

– Вы думаете, там есть за что ухватиться?

Я кивнул.

– Скорее всего. Завтра в десять часов утра я попробую это выяснить.

– И кого вы хотите прижать к стенке?

– Уэйда Моури Баггера.

– Самого полковника!

– Вот-вот.

– Скользкий тип.

– К таким я привык.

– Хорошо. Отсюда вам лучше всего поехать в полицию. В отделе убийств у меня есть знакомый, лейтенант Синкфилд. Я позвоню ему и скажу, чтобы он вас принял. Он у меня в долгу, так что можно надеяться, что он обойдется с тобой по-хорошему.

Я поднялся.

– Вы правы. Если не произойдет чего-то экстраординарного, увидимся в день выплаты.

– Я рад, что вы не забываете о нас.

Лейтенант Синкфилд, из отдела убийств городской полиции, мужчина моего возраста, курил сигарету за сигаретой, то есть в день ему требовалось как минимум четыре пачки. В сравнении с ним я почувствовал себя суперменом, поскольку бросил курить два года тому назад.

Я рассказал Синкфилду и его диктофону все, что знал о смерти Каролин Эймс. Потом мы посидели в молчании в мрачной комнатке на третьем этаже здания полицейского участка, расположенного по адресу Индиана-авеню, 300. Лейтенант Синкфилд, вероятно, пытался найти вопрос, который еще не задал мне, а я убеждал себя, что мне совсем не хочется курить.

– Сколько ей было лет? – спросил я. – Двадцать три?

– Двадцать два. Исполнилось в прошлом месяце.

– Есть какие-нибудь идеи?

Во взгляде его синих глаз не нашлось место ничему, кроме подозрительности. Волосы его тронула седина, но они не поредели. Даже улыбка, и та выходила у него подозрительной.

– Какие идеи? – спросил он.

– Насчет того, кто ее убил.

– Абсолютно никаких. У нас есть только вы, и никого более.

– Негусто.

Он вроде бы согласился со мной, и комната вновь погрузилась в молчание, пока он не затушил очередную сигарету.

– Кто-то побывал в ее квартире.

– Интересно.

– Да. Все перевернули вверх дном. Возможно, искали пленки, о которых вы упоминали. Это не ограбление. У нее был переносной цветной телевизор. Его не тронули, только сняли заднюю стенку, чтобы посмотреть, не спрятано ли чего внутри. Мы нашли два диктофона. Один из тех, что подсоединяются к телефонному аппарату.

– Где она жила?

– В Джорджтауне. На Эр-стрит. Отличная квартирка. С настоящим камином, просторной кухней. Рента, полагаю, обходилась ей в мое двухнедельное жалование.

– Похоже, она могла себе такое позволить.

– Что вы имеете в виду?

– Хочу сказать, что у нее была богатая мамочка.

– И папочка, – добавил Синкфилд. – Он тоже не страдал от нехватки денег. Я бы не стал возражать, если б моя жена подарила мне миллион долларов. Не стал бы, будьте уверены. Вы не женаты, так?

– Уже нет.

– Считайте, что вам повезло, – он помолчал, вероятно, подумал о своей семейной жизни. – Догадайтесь, что подарила мать Каролин Эймс на двадцать первый день рождения?

– Миллион долларов.

Синкфилд, надо отметить, удивился.

– Вы, значит, кой-чего наковыряли?

– Конечно, я же собираю материал.

– Миллион положен на ее счет в банке. И до тридцати лет она может снимать только проценты. Как вы думаете, сколько набежит за год?

– Точно не знаю. Не меньше шестидесяти тысяч. Возможно, даже семьдесят пять.

– Тяжелая жизнь, не так ли? Шестьдесят тысяч долларов в год. Одному-то человеку.

– Я бы не отказался проверить, возможно ли это.

Синкфилд нахмурился.

– Старина Сайз, должно быть, неплохо вам платит. Зарабатывает он прилично.

– Мое жалование и близко не лежит с шестьюдесятью тысячами.

– Вы получаете половину?

– Меньше половины.

Синкфилд перестал хмуриться. От моих слов настроение у него улучшилось. Похоже, он даже решил, что может проявить великодушие, поскольку мои доходы не шибко отличались от его.

– В ее квартире мы нашли кое-что интересное.

– Что именно?

– Завещание. Не так-то часто двадцатидвухлетние пишут завещания. В двадцать два года думаешь, что будешь жить вечно, и еще пару недель.

– А много среди ваших знакомых двадцатилетних, у которых на счету лежит миллион долларов?

– Не много, – признал он. – Скорее, ни одного.

– Когда она его написала? – спросил я.

Синкфилд кивнул.

– В этом, возможно, что-то есть. Три недели тому назад.

– Кому она оставила деньги?

– Экс-сенатору. Своему отцу.

– Значит, один подозреваемый у нас есть.

– А не пора ли вам домой, – огрызнулся Синкфилд.