Текст книги "Белая кость"
Автор книги: Роман Солодов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
34
Они неотступно гнались за штабс-капитаном, постепенно сужая круг. Первые полчаса немцы шли по следу русского. А потом он как будто растворился в воздухе. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы безошибочно определить район поиска. Вызвав на подмогу еще две роты, немцы пошли по лесу, проверяя каждую нору. В крупные расщелины бросали гранаты и потом посылали солдат проверить. Густая крона больших деревьев была предметом особого внимания. Любой кустарник обшаривался с тщательностью поиска иголки в стоге сена. Все поленницы в лесу были разбросаны, все охотничьи сторожки скрупулезно обысканы. Немцы координировали свои действия по радио, и потому никаких зазоров между их цепочками не было. Они получили приказ стре пять на поражение, даже если русский выйдет навстречу с поднятыми руками. Верить ему нельзя – пусть лучше сдохнет. Офицеры понимали, что любая попытка взять в плен русского приведет к новым трупам. Не сейчас, так потом, когда этот опасный враг очередной раз сбежит. Хватит! Никакого суда и следствия… Трибунал, ясное дело, не помилует его, но это не имело значения – они сами хотели расправиться с ним.
Через несколько часов Бекешев понял, что ему не уйти. Болела челюсть, и боль стреляла в голову, хорошо еще зубы не качались. Хотелось лечь и лежать, ни о чем не думая, смотреть в небо, а потом с улыбкой встретить погоню: «Ваша взяла, ведите меня в свой лагерь, я так устал, пройдя всю вашу страну. Не позволил себе даже на секунду расслабиться. (О Матильде уже забыл.) Я же не железный, тоже из плоти и крови, как и вы… все братья, чего воевать, зачем убивать друг друга, как я это сделал несколько часов назад? Я больше не буду, господа! Слово офицера…» Мечты, мечты…
Они его убьют, как убил бы он, если бы вот так расправились с его товарищами. Бекешев не примерял на себя их душевное состояние, но знал наверняка: они будут безжалостны. Потому надо оставить мысль о капитуляции и сделать все, чтобы победить. Самому напасть, прорваться, уйти, завладеть лошадью… мечты, мечты… И ведь ничего сделать нельзя, чтобы погибнуть достойно. У него нет пистолета с одним патроном, чтобы… Он слышал выстрелы, взрывы гранат… – они стреляют по каждой подозрительной тени. Они явно не хотят брать его живым и потому застрелят сразу, как только он появится у них на мушках. Все его умение драться, стрелять, маскироваться сейчас бесполезно.
Он услышал гул, доносившийся с неба. Над ним пролетали аэропланы – кажется, немецкие. Остро позавидовал их пилотам – какая скорость! Через несколько минут они пересекут линию фронта и полетят дальше, если понадобится, и вернутся быстрее, чем он пробежит еще три версты в безнадежной попытке уйти от возмездия.
Если уцелеет – пойдет туда, в небо!.. Он молод и научится. Если уцелеет…
Пришло, однако, время помирать – какая там авиация!.. Да! Не увидит он больше Иру… именно о ней вспомнил, когда понял, что из этого леса живым не выйдет. Они бросят его труп на растерзание тем же волкам и не станут затруднять себя его погребением. Жалко своих. И Павла, и мать, и отца… Никогда они не узнают, где он гниет… Но Ира… Ей-то как раз все равно, но так хочется, чтобы она все же узнала правду о нем и о его смерти и поплакала над… Именно она… Это ж надо, чтоб так угораздило – полюбить женщину, которую тронуть не можешь. Все же его брат счастливчик. За что бы Пашка ни брался, все у него шло как по маслу. Потому что умен, не то что он, Дмитрий. И с женщиной повезло – влюбился в Иру, и та стала его женой, родила ему прекрасного сына. А он? Какую женщину из нескольких десятков его любовниц он может вспомнить? Все их лица и имена почти стерлись в памяти. Какой-то он неудачник. Ну почему одним все, а другим?.. Нет, он никогда не завидовал брату, потому что зависть есть подсознательное желание, чтобы случилось дурное с тем, кому завидуешь. А он ни разу не хотел Павлу зла. Уж очень сильно любил брата – и было за что! Пусть будет счастлив… Пойти, что ли, им навстречу и закончить все это?
Штабс-капитан Дмитрий Платоныч Бекешев пал духом дальше некуда, но между тем уходил от погони, ни разу не наступив ногой на раскисшую землю, где его следы могут броситься в глаза, не сломал ни одной ветки, не перевернул ни одного камня… Немцы шли за ним, не находя ни одного подтверждения, что он здесь прошел.
35
Ага! Впереди просвет. Деревушка? Помирать – так на миру… Красна будет смерть. Может, вилами какими-нибудь разживется да запорет хотя бы еще одного. Вперед, вперед! У него все равно нет больше сил бегать по лесу. Этот удар по челюсти, который он так позорно пропустил, сказывается – наверное, у него легкое сотрясение мозга. А может, просто устал как собака.
Он прокрадывался к крайнему дому, высматривая жителей, чтобы не попасться им на глаза. Никто его не видел, и Бекешев, понимая, что его найдут, если он спрячется где-нибудь на сеновале или на скотном дворе, которого что-то не заметил в хозяйстве этого дома, постучал в дверь. Когда она открылась, Дмитрия оставила последняя надежда на благополучный исход. Он все же рассчитывал, что дверь откроет хотя бы гуцул или галичанин – кто угодно, лишь бы славянской нации, – и ему удастся договориться, чтобы его спрятали. Но перед ним стоял немолодой бородатый еврей, с пейсами, в ермолке и длинном кафтане. Он холодно смотрел на Бекешева, не предлагая войти в дом.
– Попить найдется? – по-немецки хриплым голосом спросил Бекешев.
– Для господина офицера найдется.
Еврей посторонился и Бекешев вошел в дом.
Тяжелый запах бедности ударил в нос. Через крошечные сени они прошли в комнату. За столом на лавке сидели немолодая еврейка в парике – видимо, жена хозяина, и молодая девушка, красивая только своей молодостью. Они с испугом смотрели на вошедшего.
– Господин офицер хочет пить, – сказал хозяин. – Хава, налей офицеру воды.
– Господин офицер не откажется и покушать, – без церемоний добавил Бекешев. Ему нечего было терять. Он понимал, что в этом селе у него никогда не найдется убежища и скоро, очень скоро сюда со всех сторон войдут немцы. Так хоть не помирать голодным.
– Ривка, поставь офицеру тарелку и дай ложку, – тем же тоном приказал дочери хозяин.
Бекешев сел за стол и не стал дожидаться, когда всё подадут. Взял из миски нарезанный хлеб и хотел было откусить, но боль в челюсти быстро привела его в чувство. Хава налила ему в давно немытый стакан воды из кувшина, и он в два глотка опорожнил его. Жестом показал, чтобы оставила кувшин. Постепенно, разминая еду ложкой, смел с тарелки жареные с хлебом и луком яйца, которые показались ему вкуснее жареной ресторанной осетрины, и все пил и пил воду.
Хозяева не ели. Только с испугом смотрели, как он поглощает их запасы.
Наконец Дмитрий отвалился от стола. Достал бумажник, а из него все оставшиеся деньги. Положил их на стол и присоединил к ним часы фон Мильке.
– Это за еду…
– Господин офицер слишком шедр, – наконец подал голос хозяин.
– Это задаток. Я заплачу стократно, если вы меня спрячете.
– От кого же надо прятать господина офицера? Здесь нет русских, насколько я знаю.
– Я русский, и за мной гонятся немцы.
Он обвел их взглядом. Девушка поджала губы, Хава явно растерялась и, кажется, русского испугалась еще больше, чем немца. Хозяин посмотрел на стол, где лежали дары Бекешева, как бы определяя величину задатка.
– Я из богатой семьи и не привык обманывать, когда речь идет о деньгах. Скоро сюда придут солдаты. Если вы меня сдадите, то ничего не получите. Вам посулят за меня золотые горы, а потом обманут, потому что вы евреи. А я не обману. Решайте. Как вы решите, так и будет, – он молил о спасении его жизни негромким и спокойным тоном.
– Хорошо, – неожиданно легко согласился с его предложением хозяин. – Мы спрячем господина русского офицера и надеемся, что он не забудет о своем обещании. О какой сумме может идти речь?
– О большой. Достаточной, чтобы вы смогли купить всю эту деревню и еще пару окрестных. Кстати, можете записать мой адрес, и, когда закончится война, напишите туда. Даже если я не доживу, вам вышлют деньги. Но для этого я должен хотя бы дойти до своих. У вас есть, на чем писать?
Хозяин отвел его в закуток без окон, дал тощую свечку и указал на некое подобие топчана.
– Отдыхайте здесь без страха, господин русский. Вас никто не найдет, – сказал он, пряча глаза, и пошел к выходу.
Дмитрий знал, что его наверняка выдадут, что ему осталось совсем немного жизни на этом свете. Пока хозяин вел его в эту западню, он оставил все мысли о побеге, сопротивлении, им овладело удивительное безразличие к своей судьбе, и только об одном жалел – что никто не узнает, как умер. А так и умер – удивительным образом исполняется мрачное пророчество отца: «Тебя повесят». Он не читал единственную молитву, которую знал: «Отче наш». Он сделает это, когда поведут на казнь, хотя ему Христос не помог…
Может, не зря Ира в него не верила. А разве ее молитва ему поможет? Не сразу вышло тогда. Когда он в первый раз повторил за ней незнакомые ему слова, Ира невольно рассмеялась и сказала, что с таким произношением Создатель при всех его возможностях не поймет ни одного слова. Она была терпелива и научила его выговаривать все правильно.
Он не будет вручать себя ее (и его) Богу – все равно не услышит. Но эти слышанные из ее уст слова, которые он сейчас повторит, помогут ему еще раз увидеть Иру, ибо, когда он читал ее молитву – в окопах ли, в плену – перед ним ясно возникал ее образ. Сейчас, когда жить осталось чуть больше часа, он хочет видеть только эту женщину. Да простят его родные!..
Пусть за ним придут, он будет молчать и – видеть ее.
Бекешев дождался, когда закроется дверца за хозяином, закрыл глаза и начал громко молиться:
– Шма Иизраэль Адонай Элоэйху Адонай Эхад…
36
Темная толпа согнанных со всех домов евреев стояла на небольшой деревенской площади. Староста, у которого были свои счеты к русским – казаки надругались над его дочерью, – подошел к сидящим на лошадях офицерам и доложил, что все жители здесь. Он сам проверил. Только в трех домах остались калеки, неспособные передвигаться, и там уже поставили солдат для их охраны. Немцы переворошили хозяйственные постройки, тщательно протрусили сено, не побрезговали заглянуть во все отхожие места, но русский как сквозь землю провалился. Оставалась надежда, что кто-то из жителей, соблазненный деньгами или обещаниями или запуганный угрозами, прячет его. С угрозами все ясно – жители здесь, и русскому некого брать в заложники. Остались деньги. Время от времени до офицеров доносился тяжелый запах грязных тел, и они невольно морщились. Но сейчас надо преодолеть брезгливость и подойти к ним. Майор был уверен в успехе, хотя уверенность его таяла с каждой минутой. Если бы они хотели выдать этого русского, то уже сделали бы это. Но может, они не знают, что он русский – тот мог представиться им дезертиром, или евреи хотят узнать сначала, какое будет вознаграждение? Это народец всегда был корыстным, всю свою историю… Как он выжил в веках? Ладно, сейчас не об этом…
Он подъехал на лошади к толпе и обратился к ним на немецком, зная, что идиш позволит им точно понять его:
– Господа!
По толпе прошел шорох. Так к ним еще не обращались.
– В вашей деревне прячется человек. Он мог кому-то из вас сказать, что он немец и просто не хочет больше воевать. Но это не дезертир. Это русский офицер.
Толпа заволновалась.
– Более того! – повысил голос майор. – Это казак, переодетый в нашу форму, разведчик. У него сведения, которые, попади они к русским, приведут к тому, что здесь снова появятся казаки. Он подло убил наших товарищей, и мы жаждем его найти.
Офицер смолк и оглядел гомонящую толпу. Прошла минута, но никто не вышел вперед.
– Не бойтесь ничего. Мы защитим ваш дом. А если ваше имущество все же пострадает при поимке казака, мы все возместим.
И опять никто не вышел вперед.
– Более того, мы заплатим награду. И не думайте, что это обман. Мы не будем никуда писать, чтобы вам выдали деньги. Никуда не будем вас посылать за ними. Вы их получите здесь и сейчас.
Майор достал из кармана бумажник и вытащил оттуда все свои марки.
– Вот здесь у меня… – он запнулся, забыв, сколько у него денег точно.
– Господин майор, позвольте мне внести свою долю, – услышал он голос лейтенанта.
Обернулся и увидел, что лейтенант тоже вытащил из бумажника все деньги и протягивает их ему.
– Спасибо, лейтенант, – майор взял деньги и приложил их к своим.
– Господин майор, если позволите, – к нему шел солдат и протягивал несколько марок.
Майор оглядел площадь. Все его солдаты, сломав круг, шли к нему, держа в руках деньги. Они отдавали всё, желая найти этого русского, который несколько часов назад безжалостно убил их товарищей.
Майор принял деньги от всех, сложил их в одну толстую пачку и поднял руку. Почувствовал вдруг, что в горле у него стоит ком. Откашлялся.
– Я даю слово офицера кайзеровской армии, что все эти деньги будут вашими, как только вы укажете место, где он прячется. Вы их получите до того, как мы его найдем.
Когда они покидали деревню, лейтенант подъехал к майору:
– Господин майор, если позволите…
– Я слушаю вас, лейтенант.
– Может, все же стоило переворошить их дома?
– Есть две причины, по которым я не стал этого делать. Через эту деревню прошли казаки, и после них евреи встречали нас как своих освободителей. И вторая – это народ жадный. За такие деньги они бы своего выдали с потрохами, не говоря уж о казаке. А искать все равно бесполезно: если они действительно спрятали его, то поверьте мне – мы бы никогда его не нашли. За века насилия в этих краях они приобрели такой опыт укрывания, что нам тут делать нечего.
– Будем надеяться, что его пристрелят при переходе через линию фронта, – мечтательно произнес лейтенант.
– Вы знаете, как называют восточный фронт в ставке? Резиновый. Поверьте мне, этот русский просочится через линию фронта, которой давно уже нет, как вода проходит сквозь песок, как нож сквозь масло.
Майор помолчал немного и неожиданно для лейтенанта мягко улыбнулся и даже покачал головой. Увидел недоумение в глазах лейтенанта и снизошел до пояснения:
– Каковы наши мальчики! Поверьте, лейтенант, стоило проиграть только ради того, чтобы узнать душу нашего солдата.
В ста метрах от них еврейская семья возвращалась домой. Хава несмело дотронулась до своего мужа.
– Шимон, а вдруг он в самом деле казак? Пока еще не поздно.
Шимон оглядел своих женщин, ждавших его окончательного слова, и назидательно поднял вверх палец:
– Знайте, что на этой земле еще не родился такой казак, который знал бы молитву на языке наших праотцев Авраама, Исаака и Иакова – да будут благословенны их имена.
37
Ира его спасла, – думал Бекешев, пробираясь по лесу. Как все обернулось! Еврей и адреса не стал брать, и часы хотел вернуть – на кой черт они ему сдались в этом лесу. Навсегда он сохранит благодарность к этому народу и к ней… Но где же свои? Сколько еще идти, ползти, перебегать на коленях через каждое открытое место? Уже пушки гремят где-то сбоку и сзади… или только кажется? Сколько он уже прошел дозоров, гнезд, старых траншей – и русских, и немецких… Да где же наши, черт бы их побрал?! Надо быть внимательнее – обидно налететь на пулю в последний момент. Стоп!
Дмитрий упал на землю, на мгновение опередив выстрел.
– Эй! Как тебя там, мать твою?! Руки вверх! – услышал он прозвучавший как прекраснейшая музыка родной язык меньше чем в ста метрах впереди себя.
Вытащил из кармана серую тряпку, которой снабдил его Шимон, и замахал ею, надеясь, что в утреннем рассвете она сойдет за белую.
– Не стреляйте, братцы. Я свой… из плена бегу, – крикнул он.
– Руки-то подними, свой. А то пристрелим…
Штабс-капитан русской армии Дмитрий Платонович Бекешев встал с земли и впервые в жизни с удовольствием поднял вверх руки.
2004–2005
Нью-Йорк
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «ВРЕМЯ»
ГОТОВИТСЯ К ВЫПУСКУ В СВЕТ ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА «БЕЛАЯ КОСТЬ»
Караев посмотрел на китель штабс-капитана и спросил:
– Браунинг под мышкой держишь?
– Заметно? – Бекешев машинально дотронулся до пуговицы.
– Нет. У меня-то глаз пристрелямши. Чего они не звонят, суки? Если что-то с девочкой – всех порешу и их главаря первого. Он у меня дальше двух шагов от камеры не пройдет.
– Ну они же, честное слово…
– Не надо, Дмитрий. Ты не знаешь, кто это. И не дай Бог тебе знать. Блатной мир – это закрытый орден, и чужих туда не пускают. Посторонний для этого мира – только фраер, асмодей, черт, штымп… да как настолько не обзывают. Это не я себя называю «битым фраером» – они. Потому что знают меня. Знают, что я не верю им и никогда не поверю – прокололся один раз. Все на этом! Для блатного это доблесть обмануть фраера, который, может, минуту назад ему жизнь спас. Это закон их мира, и нет там другого закона. Даже сосчитать невозможно, сколько сыскарей, полицейских и прочих попалось на их «честное слово вора». Для них дать такое слово и потом обмануть, растоптать клятву – это доблесть, тема для хвастовства. А я понял, что нет ничего страшнее их морали, и потому просто не верю! Подземный уголовный мир – это царство, где цель жизни – только жадное удовлетворение самых гнусных прихотей и страстей, где интересы – только скотские, даже хуже… зверь на такое неспособен, на что способен блатной. Поэтому все описания преступного мира – это вранье и вред для общества! Писателей туда на пушечный выстрел не подпустят. А вот лапшу навесить на уши писаке – это сколько угодно. И запомни, Дмитрий, блатные воры страшнее всего. Эти борются с обществом оружием подлости, лжи, коварства и обмана – и живут за наш счет! Блатному вору ничего не стоит при удобном случае распороть человеку живот и вытащенными из него кишками удавить еще кого-либо… Бывало такое, Дима, бывало…
Караев хотел еще что-то сказать, но звонок прервал его монолог. Он тут же снял трубку с рычажков и склонился над микрофоном:
– Алле?
Послушал немного и сказал:
– «Хуторок» подойдет. Марина с вами должна быть… Вот и побазлаем, когда я ее увижу. Все. В семь! – он бросил трубку на рычаг.
Бекешев кивнул, посмотрел на часы с кукушкой на стене.
– Минут через десять можно одеваться.
– И куда ты куда пойдешь в таком виде? – прищурился Караев.
– Туда! В «Хуторок». А без меня вы не пойдете, Вадим Петрович. Наговорили мне тут всяких ужасов и хотите, чтоб я вас одного отпустил?
– Конечно с тобой, – усмехнулся Караев. – Я один не потяну. Но дело в том, что офицеры в такие шалманы не ходят.
– А я и не подумал. Как же быть?
– Переодеться. Чего проще. Пошли со мной в кладовку, – приглашая, махнул рукой Вадим Петрович.
На вешалке висела самая разная одежда. Множество сословий собралось в этой темной комнате. Караев быстро перебирал тряпье.
– Крестьянин не пойдет – пристанут еще до входа, постараются обобрать. Поп – ты на попа похож, как я на лошадь. Путеец – это куда ни шло, но конкретно уж очень. Чиновник – к нему тоже всякая шпана слетается как мухи на говно. Приказчик – это еще ничего… ходят в этот шалман. Но тебе надо что попроще…
Вот! Мастеровым будешь. Эдакий провинциал! Не знает, во что попал… Продержись десять минут. И по возрасту годишься, и руки у тебя не конторские… И вот что! Хорошая мысль у меня всплыла: к тебе начнут цепляться – начнут, начнут… Скажи, дядя твой Порфирий Прокопыч тебе здесь встречу назначил. Это имя главаря конкурирующей банды – сейчас между ними что-то вроде вооруженного перемирия. От тебя отстанут. А если тебе придется вмешаться, то этому Порфирию понадобится долго доказывать, что он не верблюд. Переодевайся.
Когда Бекешев снял китель, Вадим Петрович увидел на его правой руке устройство для выбрасывания ножа. Указал пальцем на него, и Дмитрий Платоныч, правильно поняв, что это вопрос, резко взмахнул рукой. Нож с кнопочным управлением скользнул в его ладонь, и через мгновение в сантиметрах от груди Вадима Петровича подрагивало острие.
– Хорошо! – одобрил учитель. – Сам придумал?
– Вы меня высоко ставите. У меня фантазия выше кобуры под мышкой не поднимается. Мои разведчики подарили на память, когда прощался с ними. Хорошие попались ребята, – Бекешев заправил нож в исходную позицию. Затем полез в карман кителя и вытащил оттуда стеклянный пузырек с крупными голубыми таблетками. – Это я у шпиона конфисковал. Ему больше не понадобятся, а мне пригодятся. Его напарница сказала, что с такой таблеткой выпить можно втрое больше обычного, и ни в одном глазу.
– Давай одну, – Караев протянул руку.
Когда Бекешев хотел положить свой наган в карман пиджака, Караев только головой покачал.
– Оставишь здесь. Тебя трижды ощупают, ты даже не заметишь. Они сразу определят, с чем идешь. Хватит браунинга и ножа. И вот что, Дима. Постарайся без трупов… Я понимаю, ты фронтовик… Но можно покалечить, и жаловаться никто не пойдет, а трупы – они дознания требуют. Нечего тебе соваться в это дело. И знаешь что… Мне только сейчас пришло в голову – мы с тобой вообще не знакомы. Из моего парадного выйдем порознь – кто их знает, может, они здесь слежку установили, и придем туда с разницей минут в десять. Твое дело мне спину прикрыть, а все остальное я сам. Ты понял?
– Понял, Вадим Петрович. Постараюсь.
– Постарайся! И лопатник оставь…
– Лопатник?
– Извини. С кем поведешься, у того и… Я о бумажнике. Вот тебе кошелек. Положи туда на полбутылки с закусью, и хватит.
Те десять минут, которые пришлось ждать Бекешеву, оказались достаточно тяжкими. Дело было не в запахе, висевшем в воздухе, – махорочный дым, смешанный с вонью портянок и немытых человеческих тел. Дмитрию Платонычу было не привыкать после окопов. И не в женских криках, которые доносились из всех углов темной с низким потолком каморы, которую язык не повернется назвать залой. Штабс-капитан понимал, что эти женщины привыкли быть избитыми, верещат больше для порядка, да и сами они недалеко ушли от кавалеров. Свою же товарку, если та вступит в конкуренцию, изобьют, порежут и даже убьют! Но пока ждал, дважды пришлось отшивать желающих подсесть к столику. Не только подсесть, но и притиснуться к нему, подышать в лицо перегаром и зловонием, истекающим из грязного рта… Пришлось одному дать по шее и вырубить.
– Мне мой дядя Порфирий Прокопыч назначили здесь на полвосьмого! – завизжал Бекешев. – Сказали, чтоб никого не подсаживал. Я уже сказал одному! Че тебе от меня надобно?!
Демонстрируя свою неловкость, но вместе с тем и силу, которую здесь наверняка уважали, Бекешев долго размахивался. И только профессионал мог бы заметить, что удар нанесен точно в сонную артерию и рассчитан так, чтобы человек вырубился на какое-то время. После этого бесчувственное тело оттащили в угол и в самом деле отстали от провинциала. Хитрость Караева кажется сработала. Подошел официант.
– Полбутылки, два стакана и пару печеных яиц.
Обслуживали быстро. Когда официант принес на подносе заказанное, Бекешев очистил яйцо, круто посолил, наполнил водкой захватанный пальцами стакан и выпил залпом. Ему ужасно хотелось протереть посуду, но понимал, что делать этого нельзя. Не поморщился. Засунул в рот все яйцо и начал неторопливо жевать. Тут же налил еще стакан, но пить не стал. Он ждал, зная, что учитель никогда не опаздывает.
Когда Караев вошел в заведение, Бекешев понял, что пробило семь и скоро все начнется. Он подметил, что к этому времени покинули залу женщины со своими котами, исчезли куда-то все посторонние – он остался единственным. Надо думать, что вырубленный им персонаж должен был выпроводить его из шалмана. Не получилось, и потому воры решили оставить его в покое. В зале осталось десять человек. Трое за столом, за который сразу и подсел Караев. Мужики были неброско одеты – вот и все, что мог сказать о них Бекешев. Еще двое сели за соседний стол позади Караева, последние двое, сев рядом со столом Бекешева в пределах вытянутой руки, обеспечили его нейтралитет. Официант тоже испарился, накрыв стол еще до появления Караева – четыре стакана, графин водки, селедочка с лучком, миска соленой капусты, огурчики и помидорчики… Все просто, без роскошества. Перед самым уходом, когда Караев уже перебросился парой фраз с бандитами, включил граммофон, который сразу же заорал шаляпинским басом «Дубинушку».
– Где Марина? – взял быка за рога Караев.
– Ты погоди, Колченог, побазлать надо за жизнь, – ответил ему один из сидящих.
Больше Бекешев ничего не слышал, потому что в этот момент граммофон и начал орать. Краем глаза он видел, что Караев выпил с ними – после того, как те опрокинули свои стаканы. Начали закусывать, и его учитель только молчал, а говорили те, напротив кого он сидел. Негромко, но все время…
– Слушай ты, мастеровой, – вдруг обратился к нему один из соседей и вытащил фомку из-под полушубка. Положил ее на стол, загнутым концом направил на Бекешева. – Где же твой дядя Порфирий, мать его в душу? Что-то он задерживается.
– Мой дядя самых честных правил. Он придет, – Бекешев знал, что в этой компании он ничем не рискует. А напряжение захотелось снять. Цитата помогла, и, кстати, фомка – плохое оружие: стекла ею бить хорошо да ящики ломать. Но не более того. Нашли чем испугать.
– Это что? Вы мне вашу правилку устроили? – громко выкрикнул Караев. – Последний раз спрашиваю, где Марина?
– Последний так последний. Давай выпьем, и скоро увидишь свою Марину. Обождать придется зачуток, – так же громко ответил ему один из собеседников и начал наливать водку в стакан сыщика.
Бекешев, глядя на своего соседа, краем глаза увидел, как встал за спиной Караева один из бандитов и пошел к нему, доставая что-то из кармана. Это был не нож. А бандиты начали громко стучать своими стаканами, перегибаясь через стол, что-то кричать сыщику в лицо. Он физически не мог услышать шаги подходящего к нему убийцы. Когда палачу осталось пройти два шага, он поднял руки, и Бекешев понял, что в них – удавка. Все! Медлить было смерти подобно.
