Текст книги "Белая кость"
Автор книги: Роман Солодов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
19
Только на вторую неделю своего отпуска он пришел на конюшню. Головокружения исчезли, как не было. Значит, выздоровел, и пришла пора восстанавливать силу, которую сожрал тиф. Теперь можно оседлать своего киргизца. А до этого он обходил скотный двор стороной – зачем себя расстраивать.
Дмитрий обнял старого, хромоногого от рождения конюха Архипа, который извелся, ожидая, когда же наконец барин пожалует. Неужто не захочет навестить своего верного друга, который никому не дает сесть на себя? Держат-то его только потому, что знают: Акбар ждет своего хозяина. Много коней было продано и просто передано на службу армии, но на киргизца никто не покушался. Это было сродни суеверию – пока конь здесь, ничего с Димой не случится.
Вместе они прошли к стойлу, где стоял Акбар. Конь как будто понял, что наконец-то пришел его час. Вернулся любимый хозяин. Он уже ожидал Дмитрия, просунув широкие ноздри между прутьев решетки. Когда Бекешев приблизился, конь заржал.
– А ко мне всегда жопой встает, когда я подхожу, – умиленно сказал Архип. – А вас сразу признал… Рад-то, рад-то как!..
Дмитрий погладил коня, прижался к его морде лицом, и они постояли в обнимку. Бекешев откинул щеколду и зашел внутрь. Когда снова стал гладить его, Акбар мягко взял руку хозяина зубами.
Архип напрягся. Характер коня он знал – укусит как нечего делать. Но все обошлось.
– Заседлай сегодня, – повернулся к конюху Бекешев. – А завтра уже я.
Он с заметным усилием оседлал Акбара. Архип только головой покачал – раньше-то Дмитрий Платоныч, отталкиваясь от земли, взлетал на коня и стремян не касался. Вот он, тиф… Ну да ничего – оклемается барин. Вон как в седле-то держится, как будто родился в нем. О! Пошел, пошел…
Бекешев легкой рысью повел коня. Когда проезжал мимо парадного крыльца, увидел бегающего по траве под присмотром Машеньки племянника. Дмитрий невольно перевел взгляд с пацана на его «гувернантку». Похорошела. Замужество пошло ей на пользу. Возникло желание – почему бы и нет? Машенька будет не первой замужней женщиной в его жизни. Ее мужа он видел случайно пару раз.
Не друг, не приятель – никто. И Бекешев начал осаду.
– Как семейная жизнь, Машенька? Тебе на пользу пошла. Ты прямо цветешь…
– Скажете тоже, барин. Да нет у меня никакой семейной жизни. Михаила-то в армию забрали. Уж больше года… Какая уж тут семья.
– Родила? – он сразу решил, что не будет спать с женой фронтовика. Это исключено! Когда поедет в город навестить учителя, найдет себе женщину.
– Не успела. Теперь уж не знаю, когда и рожу. Так все годы и выйдут…
– Не реви заранее. Вернется твой Михаил живой и здоровый. Еще увидишь мужа и успеешь кучу детей нарожать.
Он повернулся к племянику, который стоял неподалеку и настороженно смотрел на дядю.
– Дима! Хочешь прокатиться?
– Ой! Что вы, Дмитрий Платоныч, это ж Акбар!.. Пытался тут как-то раз один прыткий сесть на него, так еще как кости не переломал, когда Акбар его с себя скинул. Да и сами-то вы еще не оправились! – запричитала Машенька.
– Я оправился, Маша, совсем здоров, потому и сел на Акбара, – ответил ей Дмитрий и заметил, как моментально вспыхнули щеки женщины. Он понял, что Машенька вложила в его слова свое понимание и перевела это на себя.
– Так что, Дмитрий, поедем кататься? – он снова повернулся к племяннику.
Четырехлетний пацан стоял, не подозревая, что сейчас дядя определяет его будущий характер. Страшно ему было сесть на вороного коня, который косился на него диким глазом и недовольно фыркал в его сторону. Страшно и заманчиво. Он решал сейчас, убежать или кивнуть согласно. Дядя внимательно смотрел на него.
Маша хотела еще что-то сказать. Но Бекешев предостерегающе выставил руку, и женщина смолчала. Начала понимать, что это не просто предложение поиграть, как это делал всю предыдущую неделю Дмитрий Платоныч, завоевав по-детски безоговорочную любовь племянника. Когда родители уезжали в город, маленький Дима не выказал, как раньше, большого расстройства – ему было весело с дядей.
Мальчик нерешительно кивнул: он хочет покататься. Даже не подозревал, насколько легче стало на душе у старшего Дмитрия, – его племянник не трус по природе своей. Все остальное можно воспитать.
– Подай его мне, – приказал Бекешев Машеньке.
Когда она подняла мальчика, Дмитрий перегнулся и, крепко обхватив его, посадил на спину Акбара. Мальчишка не испугался, как его мама несколько лет назад, но вцепился в гриву коня обеими руками. Бекешев легонько стукнул стременами по крупу жеребца, и Акбар зашагал неторопливо. Дмитрий еще раз пустил в ход стремена, и конь перешел на легкую рысь. Сделав два круга, Дмитрий передал пацана Машеньке.
– Еще хочу, – требовательно сказал мальчик.
– Всё впереди, – пообещал ему дядя. – У тебя, Дима, всё впереди. Я сделаю из тебя мужчину. Ты молодец!
Он пришпорил коня, и Акбар сразу же пошел веселым галопом. Конь как будто ждал команды.
Ночью Бекешев проснулся. Кто-то робко скребся в незапертую дверь. Он выпрыгнул из постели и подошел к двери. Открыл. Машенька стояла в коридоре в одной рубашке.
– Что-то с Димой? – спросил он, сразу догадавшись о причине ее прихода. Не будет ничего. Нельзя…
– Нет, – прошелестела она. – Я к вам, Дмитрий Платоныч. Войти-то можно? Я ж не съем вас.
– Маша, – с усилием выговорил он, чувствуя себя очень неловко, – ты пойми…
Но она только отстранила его и вошла в спальню. Не оглядываясь, прошла к кровати и села на нее. Он поплелся за ней, с каждой секундой все сильнее ощущая желание. Испарялась его решимость остаться порядочным. Просыпался голодный по женскому телу самец…
– Не могу я больше… Мне любить хочется, я не могу без мужика, Дмитрий Платоныч. Я знаю, что вы обо мне думаете… Но я ни с кем, клянусь, ни с кем не была после Михаила. А как вас увидела… Я помру!.. Не гоните меня… любите меня. Я всегда только о вас и думала, даже когда с мужем лежала… Хотите на колени встану? Я что угодно для вас…
А что он мог ответить? Начать читать женщине мораль? Что нехорошо при живом-то муже, который в окопах… Да, нехорошо, грязно, гадко… Но выгнать и нанести смертельную обиду? Сам он никогда бы к ней не постучал… Это она пришла. И если сейчас прогнать ее – значит поступить против природы. Ее природы и своей!.. Бекешев понимал, что хочет найти оправдание неизбежному. Так может, и не надо искать извинений? Надо жить… Он хочет ее!.. Да пошло все к черту!
Схватил Машеньку за плечи, увидел ее расширенные в ожидании глаза, разорвал на ней рубашку и впился в губы женщины, опрокидывая ее на постель… Игру и ласки отложил на потом – сразу овладел ею.
20
Город изменился с той поры, как Дмитрий видел его последний раз. Явно победнел, исчезли витрины с богатой снедью и праздношатающиеся, выцвели рекламные щиты. На все эти надписи: «Чаи Высоцко го», «Сахар Бродского», «Страховое общество “Саламандра ”» – сегодня смотреть не хотелось, настолько убого они выглядели. Появились очереди – немыслимое зрелище до войны, люди были одеты много проще, по улицам ходили солдаты зрелого возраста. Они небрежно отдавали честь штабс-капитану, а если шли группой, могли совсем не отдать… Бекешев сразу понял, что это резервисты. Правильному солдату в голову бы не пришло играть с отданием чести. Но благоразумно не делал никому замечаний, хотя такое небрежение его безумно раздражало.
Дмитрий остановил извозчика, назвал адрес Муссы Алиевича. Машинально спросил о цене и был удивлен, услышав ответ: два рубля. До войны он за полтинник к учителю ездил, и ямщик был премного благодарен, когда получал от него рублевку.
– Ого! – удивился Дмитрий. – Овес подорожал, что ли?
– Подорожал, вашбродь, еще как подорожал… Подвоза-то нормального нетути. Сейчас, вашбродь, все в цене подпрыгнуло, с довоенными временами-то не сравнить… Так как, садиться изволите?
– Изволю, – вздохнул Бекешев. Вспомнил, что в их усадьбе опять появились свечи. С углем для их электростанции тоже возникли перебои.
Мусса Алиевич был рад встрече с любимым учеником, но не бросился ему в объятия, не заорал по русскому обычаю, не стал всплескивать руками. Сначала все было по-японски сдержанно: взаимные поклоны, уважительные приветствия… Но почти сразу все привнесеное из Японии рухнуло – Мусса Алиевич крепко обнял Дмитрия.
Отодвинул от себя ученика, не убирая рук с его плеч. Рассмотрел, одобрительно покачивая головой. Удивился:
– А где ордена? Почему только колодки?
– Кресты сдал в фонд обороны, Мусса Алиевич. После войны, если уцелею, восстановлю.
– Восстановишь, восстановишь. Хорошо воюешь. Молодец. Пригодилась все же моя наука? Не всё пушки решают?
– Еще как пригодилась! – ответил Дмитрий, вглядываясь в скуластое лицо учителя. Постарел.
– Будем пить мой чай. Ты будешь рассказывать. Я хочу знать все, кроме военных секретов.
По дороге в штаб-квартиру Павла он обратил внимание на истошные крики пацанов, продающих газеты. Остановил извозчика и купил свежий номер. На первой полосе крупный заголовок: «Прорыв Юго-Западного фронта!» В статье давались подробности: фронт прорван в районе Луцк – Черновцы! Брусилов!.. Тысячи, десятки тысяч пленных!..
И Бекешев, понял, что уже не вернется в имение. Он хочет к своим солдатам. Он хочет успеть принять участие в виктории – ведь до сих пор на его долю крупных побед не досталось.
Павел был в шоке.
– У тебя еще пять дней законного отпуска. Куда ты летишь под пули? А как же мать, отец? Ты даже не простился с ними. Что я им скажу?
– Покроешь, как всегда, – улыбнулся Дмитрий. – Тебе не впервой защищать непутевого брата.
Они посмотрели друг другу в глаза. Им не нужны были слова.
Кто-то открыл дверь и вошел с папками.
– Закройте дверь с той стороны! – заорал Павел бешено. – Вы что? Не видите, я с братом говорю! Ты не поверишь, Дима, – он повернулся к брату и заговорил нормальным тоном: – по двенадцать часов я в этой конторе. Незаменим, мать их… Устал. Ну зачем, скажи на милость, зачем наши родители прививали нам ответственность и порядочность?.. Это же не врожденное, Дима. Это воспитание… Я ведь до сих пор помню, как ты хотел все свои драгоценности швырнуть в бездонную яму… Хорошо, тебя Бог остановил.
– Ты был этим Богом, Паша, – улыбнулся Дмитрий.
– Я?!
– Ты просто пожал плечами, и я все понял. Сейчас-то я вижу, насколько ты был прав, – все как в прорву летит.
– Ну что ж, – хмыкнул Павел. Был польщен. – Знаешь, я потому это вспомнил, что вижу, как по ночам здесь гуляют разжиревшие на военных поставках и заказах нувориши, – какой-то пир во время чумы!
– Ты бы поменялся с ними? – усмехнувшись, спросил младший брат.
– Не задавай глупых вопросов, – отмахнулся Павел и вспомнил: – Послушай, ты ведь и Иру не увидишь. Она сейчас за городом. О черт, как жаль… Ира тебя любит, она расстроится. Может, дождешься?
«Хорошо, что не дождусь, – подумал Дмитрий. – Видеть ее рядом, когда она смотрит на тебя с обожанием, это ж казнь. Не будь ты моим братом, я б ее давно отбил».
– И мне жаль, – легко покривил душой Дмитрий. – Но хочу успеть. Надо, Паша. Ты мне поможешь?
– Обижаешь, брат, – Павел полез за бумажником. Раскрыл, вытащил оттуда «катеринки» и протянул деньги брату, не затрудняя себя пересчитыванием.
– Спасибо, – Дмитрий легко взял купюры и положил в карман.
– Я с тобой пойду, – Павел подошел к вешалке, надел шляпу. – Сейчас купим тебе баул и наполним его всем необходимым для фронта, – он хохотнул невесело и добавил: – И для победы.
21
Штабс-капитан Бекешев успел. Это были его лучшие дни за всю войну. Он шел вперед и вперед со своей ротой, легко преодолевая спорадическое сопротивление деморализованных австрийцев. Его солдаты были хорошо вооружены и экипированы, в подсумках хватало патронов. Бекешев без устали мотался на коне с передовой в тыл, чтобы уследить за подводами, и потому его орлы могли позволить себе рассчитывать на своевременное пополнение боезапаса. Самым трудным оказалось уберечь солдат от мародерства. Штабс-капитан с удивлением заметил, что лишился покоя. Сидя в обороне, по ночам он мог даже иногда (очень редко) снять сапоги и раздеться до белья, находясь на передовой, настолько были вышколены его солдаты. Куда все девалось, когда их отводили на очередной отдых в деревню? Бессонные ночи штабс-капитану были обеспечены. То там завизжит притиснутая к забору женщина, то тут заорут, что москали грабят, то его унтер не расплатился за сало, то еще что-то… Особенно скверно обстояло дело с еврейскими деревушками. Его солдаты не считали евреев за людей и смотрели на своего командира роты с большим удивлением, когда тот заставлял их вернуть награбленное. Они знали, что в других ротах офицеры смотрели на грабеж евреев и насилие над ними сквозь пальцы и гнали жалующихся вон. Бекешев видел, что бессилен, и только его высокий авторитет сдерживает животные инстинкты солдат. Они были настроены против этого народа, и никакие увещевания не смогли бы убедить их, что евреи тоже люди. Да Бекешев и не читал им мораль – знал, что бесполезно метать бисер.
Он облегченно вздыхал, когда рота возвращалась на передовую. Там было все ясно, его командирский авторитет быстро восстанавливался.
А наступление притормаживалось. Вскоре они столкнулись с немецкими частями, которые пришли на помощь изнемогающим австрийцам. Их прорыв не поддержали должным образом другими фронтами. Артиллерии, как всегда, не хватало, и немцы неуклонно стали выдавливать их с завоеванной территории.
Безлунной ночью немецкие батальоны обошли русские позиции и жестким ударом не только отсекли полк Бекешева от основных русских частей, но и разрезали его. Точность их ударов в темноте была обеспечена воздушной и наземной разведками и перехватом практически открытых радиоразговоров между русскими командирами. Полк, лишившись всяческой связи, перестал существовать как единая боевая единица. Противник вышел к штабу полка и разгромил его. Подполковник Никитаев погиб, не успев даже одеться. Рядом с ним полегли все офицеры штаба, рота охраны, связисты… Батальоны оказались предоставленными самим себе, и началось повальное отступление с неприятелем на плечах, больше похожее на бегство. В этой неразберихе комбат сумел связаться с Бекешевым, который спал, даже не подозревая, что наступила катастрофа, – на его участке все было тихо.
– Штабс-капитан Бекешев у телефона, – проговорил Дмитрий, не проснувшись толком.
– Штабс-капитан! Немедленно поднимайте роту. Мой штаб атакуют. Я приказываю вам…
Связь прервалась. Бекешев услышал стрельбу, доносившуюся из района расположения штаба батальона.
– Давно стреляют, Авдей? – спросил он денщика, пристегивая к ремню саперную лопатку, которая с первых же дней его пребывания на фронте заменила ему саблю. Штабс-капитан прохладно относился к умению фехтовать, как всегда приняв за истину слова учителя, что для воспитания фехтовальщика самурайского уровня требуются годы. А для царского офицера он владеет саблей на высшем уровне, тем более что нескольким приемам учитель его все же обучил.
– Только начали, вашбродь. Да вы бы сами проснулись, если б давно…
– Поднимаем роту. Давай быстро. Надо штаб выручать. Немцы нас обошли.
Он оставил один взвод в окопах и повел своих солдат на выручку. На полпути к штабу в лесу они напоролись на немцев. Ночь была почти черной. Бекешев не пустил вперед дозор, как того требовал устав. Он же не вперед шел. Вот почему два его взвода буквально врезались в немецкую роту. Немцы тоже не развернулись. Предпочли держаться протоптанной широкой тропы, ведущей к передовой.
Бекешев, увидев надвигавшуюся на него массу, остановился. Бежавшие сзади чуть было не смяли его.
– Примкнуть штыки! – приказал он придушенным голосом и услышал, как дружно лязгнуло железо. Испытал секундное удовлетворение – не зря он обучал своих солдат вслепую надевать штыки.
– В цепь! – отдал он вторую команду и скорее услышал, чем увидел, как его солдаты веерно стали разворачиваться среди деревьев. С тоской понял, что дать залп рота не успеет: немцы уже накатились.
Он левой рукой выхватил наган из кобуры, правой выдернул из-за пояса саперную лопатку.
Взлетевшая в расположении батальонного штаба ракета тускло осветила немецкие мундиры и остроконечные каски. Немцы тоже развертывались в цепь. Их офицер выстрелил в Бекешева почти наугад. Он видел только расплывчатое пятно. И получил в ответ пулю в лоб.
Ночную рукопашную описать невозможно, как невозможно ощутить страх, витающий над местом схватки. Хрипы, матерная ругань, скрежещущий лязг железа, глухие удары, предсмертные проклятия и стоны, торжествующий вскрик над поверженным врагом, ослепляющие вспышки выстрелов… Все мастерство Бекешева в стрельбе, умение убивать, калечить было использовано им сполна. Он стрелял еще шесть раз, опережая врага на мгновения, и шесть трупов легли на землю. А потом уже не стрелял – бельгийский наган неудобно перезаряжать. Работал саперной лопаткой, как на тренировке в своей школе. Когда удавалось разглядеть, что перед ним враг, нападал мгновенно. Солдат ли, офицер с саблей, сталкиваясь с ним, не подозревали, что они больше не жильцы на этом свете. Им казалось, что русский офицер, вооруженный всего лишь саперной лопаткой, – легкий противник. И не успевали даже удивиться: как это получается, что офицер легко уходит от профессионального выпада штыком или саблей и оказывается так близко с занесенной для сокрушающего удара лопаткой? Бекешев дрался и убивал, сохраняя ясную голову. Батальона больше нет, и, может быть, полка тоже, ибо не подходило к ним подкрепление. Не было помощи, хотя дерутся они на своей территории! Этот бой невозможно выиграть, он безнадежен, и надо спасать тех, кто еще жив. Немцы берут количеством. Их становится все больше и больше, они появляются из-за деревьев, как будто их штампуют неподалеку и тут же бросают на остатки его роты.
Бекешев поднес болтающийся на кисти свисток и дважды свистнул. Первый раз длинно, второй – коротко: все в роте знали, что это сигнал отступать. Вместе с ним отошло не более взвода солдат, перемазанных своей и вражеской кровью. Практически у каждого были колотые или резаные раны. На теле штабс-капитана не было даже царапины. Они оторвались в темноте от наседающих немцев, которые настолько остервенели от больших потерь, что безжалостно перекололи всех раненых русских, оставшихся на поле схватки. Дмитрий знал, что в лесу сдаваться нельзя, – их все равно бы растерзали. И по-своему были бы правы. Он довел солдат до своих окопов, где по-прежнему стояла тишина, как будто и не было страшного рукопашного боя еще десять минут назад. Тут же выслал разведчиков проверить фланги на предмет отхода к своим. Все быстро вернулись с плохими вестями: немцев кругом больше чем достаточно, остатки его роты взяты в плотное кольцо. Немцы не торопились, они спокойно ждали рассвета.
Штабс-капитан раз за разом втыкал лопатку в землю, чтобы очистить металл от налипших мозгов и человеческой крови. За два года войны он это проделывал многократно, и потому отвращение, испытанное им, когда он в первый раз расколол череп австрийского унтер-офицера, давно испарилось.
Подозвал командира третьего взвода и своих унтеров – увы, их осталось только трое из его команды – и сказал, что надо дожить до рассвета. А потом, если наши не подойдут на выручку, они сдадутся.
Совсем молодой прапорщик был поражен. Он только-только пришел в роту, но уже наслушался историй о подвигах штабс-капитана. Да к тому же у него еще не успели выветриться романтические представления о войне. Он запротестовал:
– Господин штабс-капитан, не совсем понял вас. Почему надо сдаваться? У нас прекрасная позиция. Мы можем продержаться до подхода главных сил… Мы русские!..
– Все свободны, – проигнорировал слова прапорщика Бекешев. – И не спать, братцы… Мы должны дожить до рассвета. А вас, прапорщик, прошу остаться.
Когда они остались одни, Бекешев, забывшись, крикнул в темноту:
– Авдей!
И осекся – Авдей остался в лесу. Больше он его не увидит. Перекрестился – вечная тебе память, верный солдат. Повернулся к молодому офицеру.
– Вам известно, прапорщик, как закончила свое существование наполеоновская гвардия?
– Знаю, – после недолгой паузы ответил прапорщик. – Ее расстреляли из пушек при Ватерлоо.
– Да! Красивая была история. Храбрые французы, сдавайтесь, в ответ – merde! Вы, конечно, знаете перевод.
– Говно! – сказал прапорщик, в упор глядя на Бекешева.
– Близко. Важно, что почти всех расстреляли. Погибли без всякой пользы… И знаете, французы в тех пор поумнели – они, паскуды, с места не сдвинулись в пятнадцатом, когда нас били на всех фронтах! Они нас не выручили, а ведь мы их спасли в четырнадцатом… Так что сегодня эта же гвардия сдалась бы. Это к вопросу о славе и гордости… Вы говорили о главных силах? Где они? Нас просто расстреляют из орудий прямой наводкой, когда рассветет, и все… Я и так потерял почти два взвода за двадцать минут. У меня такого позора за всю войну не было. С меня хватит – я хочу спасти тех, кто остался жив. Надеюсь только, что немцы остынут и не станут нас расстреливать за эту рукопашную. Кстати, к вашему сведению: один я смогу уйти и пройду где угодно. Но я никогда не брошу роту.
Когда штабс-капитан принял решение спасти остатки роты от бессмысленного уничтожения, ему в голову не могло прийти, что через четверть века за такой же поступок советские будут расстреливать или в лучшем случае отправлять в лагерь.
Бекешев не обманул своих солдат. Все, кто пережил ту ночь, сдались в плен и остались живы.
