Текст книги "Белая кость"
Автор книги: Роман Солодов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Я бы не наплевал…
– Тогда я убью вас одним из первых и на вашем примере устрашу остальных. Они превратятся в баранов и пойдут на бойню, даже почти наверняка зная, что их ждет… Или я ошибаюсь? – Бекешев прищурился.
– Думаю, что нет, – неохотно признал правоту русского лейтенант. – Но только я не вижу, в чем философия, к чему вы клоните. Одному вооруженному ничего не стоит расправиться с десятком безоружных. Так было всегда, и никакой философии за этим не стояло.
– А философия моя в том, что при желании любого народа уничтожить какое-либо национальное меньшинство, достаточно только устрашить это меньшинство. А потом никто не пикнет. Более того, через годы найдутся псевдохрабрецы, которые станут упрекать это меньшинство в трусости и тем самым валить на него вину, – мол, сами виноваты. Надо было сопротивляться. А разве вы, лейтенант, могли сопротивляться под дулом вашего же пистолета? Не могли!.. Кстати, тот обер-лейтенант, у которого я отнял пистолет – не украл – сопротивлялся. Но тогда у меня не было его пистолета – вы ощущаете разницу?
Лейтенанту потребовалось совсем немного времени, чтобы разнести в клочья все построения Бекешева:
– Ерунда все это, штабс-капитан. Во-первых, не вижу смысла в такой акции. Изгнание? Да, это было. Евреев изгоняли, религиозные секты, меньшинства… Но тотальное уничтожение – это бред. Не вижу смысла в такой акции. И потом, чтобы осуществить это, для начала народ надо загнать в гетто. Одно только это невозможно в наши дни – мы навсегда покинули средневековье, – немец помолчал немного и издевательски закончил: – Если только в России. У вас пространства, миллионам места хватит.
Бекешев хотел ответить, но лейтенант сменил тему, посчитав ее исчерпанной:.
– Оставьте мне мой пистолет, – хмуро сказал он. – Возьмите себе обойму, и хватит с вас одного.
– Я люблю ваши парабеллумы. Оба нужны, я одинаково метко стреляю с двух рук, – не удержался Бекешев от мальчишеской похвальбы.
– Вот и стреляйте. Это вам больше подходит, – немец презрительно усмехнулся. – А в философию не суйтесь, она вам просто недоступна. Кстати, в университете я ничего не слышал о русских философах.
Дмитрий даже засопел от обиды. Хотел было ответить, что о немецких тоже ничего не слыхал, но вовремя прикусил язык. Отвечать так значило признать не только свою необразованность, но еще и расписаться в глупости. Он где-то слышал разговоры о немецкой философии… Даже фамилию может припомнить. Нет… Кто-то там на «Г» или на «К»… Настроение испортилось. Обозвал себя нехорошим словом за хвастовство, огорчился, что не умеет, как Павел, выражать ясно свои мысли. Больше не вступал в разговоры со своими пленниками.
Время пролетело незаметно. Их потревожили только один раз, когда стали стучать в дверь. Петер раскрыл было рот, но Бекешев приложил палец к губам, а вторую руку положил на рукоятку пистолета, и проводник поперхнулся собственным голосом.
Когда за окном стали часто мелькать дома и поезд явно замедлил ход, Дмитрий понял, что пришло время расставания со спутниками. Он встал с полки, открыл шкафчик и к радости своей увидел салфетки. Вытащил сразу охапку и, схватив одну из них, подошел к лейтенанту. Завязал ему рот. Затем второй салфеткой завязал рот Петеру, третью потратил на Матильду. Дмитрий снял часы с руки лейтенанта, который с презрением смотрел на него. Бекешев только усмехнулся в ответ. Положил часы на стол и залез к нему в карман, вытащил кошелек и, раскрыв, извлек из него все марки. Ощупал китель Петера, нашел потайной карман и вытащил оттуда деньги.
– Лейтенант, смотрите на часы, когда я уйду. Через десять минут, повторяю – не раньше чем через десять минут – можете приступить к своему освобождению. Если начнете раньше, пеняйте на себя. Я вас не пощажу. Насчет денег – приношу свои извинения вам и проводнику, сейчас они мне очень нужны. Долг обоим верну после войны с процентами. Прощайте, господа. Рад был знакомству с немецкой женщиной, Матильда, – Бекешев кивнул всем и вышел из купе, прихватив свой саквояж и нож.
Они начали барахтаться, стремясь к освобождению сразу же, как только Дмитрий закрыл дверь.
Матильда завертелась на полке, приближаясь к Петеру. Уткнула лицо ему в грудь и, проведя им несколько раз вверх-вниз, содрала повязку со рта. Потом, ухватив зубами салфетку Петера, стащила и ее вниз к подбородку. Петер начал ловить ртом воздух, а женщина не теряла времени даром – она хотела освободить рот лейтенанта, понимая, что именно от него получит указания, как быть дальше. Когда она протискивалась между Петером и стенкой купе, а лейтенант уже подставлял лицо в ожидании освобождения, дверь открылась и вошел Бекешев, одетый в форму обер-лейтенанта.
– Мы же договаривались, господа, – сделал он круглые глаза.
Все замерли в ужасе, когда Дмитрий достал из-за пояса пистолет.
Матильда готова была заверещать, но Бекешев грозно сказал ей:
– Молчать! Тебя трогать не буду, хотя ты больше всех заслужила. А с вами, лейтенант, будет другой разговор. У наших союзников есть хорошее выражение: на войне как на войне.
Он стремительно шагнул к офицеру, и тот не успел даже отреагировать на удар. Рукоятка пистолета опустилась ему на голову, и лейтенант отключился. По лбу побежала тонкая струйка крови. Бекешев точно знал, что голова лейтенанта не пробита. В школе его обучали наносить такие удары рукояткой, чтобы враг оставался живым, практически невредимым и только терял сознание.
Мелькнуло на мгновение, что лейтенант все же недруг. И может быть, следовало ударить его так, чтобы он никогда не оправился. В бою Бекешев его бы не пощадил. Но сделай он такое сейчас, в душе надолго осталось бы гадостное чувство, что отомстил за унижение, которому подверг его лейтенант в «философском» споре.
– Десять минут, – повернулся он к Петеру и Матильде. Вышел не оглядываясь, зная наверняка, что десять минут эти двое даже не пошевелятся.
Он вышел на перрон вместе с остальными пассажирами поезда. Через несколько минут затерялся в привокзальной толпе.
29
Следователь контразведки получил все сведения о передвижениях Бекешева через день после того, как штабс-капитан исчез в привокзальной толпе Бреслау.
Ганс, очнувшись через пару часов, сначала не мог понять, почему он вдруг потерял сознание. Это не могло быть приступом эпилепсии – он всегда чувствовал его приближение. Через секунду до него дошло, что он связан, а рот замотан. Попытка развязаться не увенчалась успехом, удалось только рот освободить.
После того, как он потратил более сорока минут, Ганс плюнул на гордость, подкатился к двери и, дождавшись, когда пойдут на работу соседи, заорал:
– Помогите! Помогите!..
Соседи взломали дверь через двадцать минут. Ганс выпроводил их и бросился к ящику, где хранились деньги. К его громадной радости марки лежали на месте. Но все остальное, включая документы, ключи от машины и карманные деньги, исчезло. Ганс решил, что его элементарно ограбили. Ему еще повезло, что вор не заметил сбережений, спрятанных под бумагой. Он выскочил на улицу и увидел, что негодяй не побрезговал и его машиной. Помчался в полицию… В помещении его ждал сюрприз: портрет «Вернера» висел на самом видном месте. А дальше все было просто: парня передавали по инстанциям, пока он не попал в контрразведку. Там-то он все честно и рассказал. Офицер посмеялся в душе над его дебильностью. С Ганса сняли показания и отпустили, посоветовав в следующий раз не быть таким доверчивым. Рассказ Ганса ушел по телеграфу к следователю.
Затем контрразведчик получил сообщение уже из Бреслау от незадачливой троицы. Самые ценные показания дал лейтенант. Он охарактеризовал русского как хвастливого и даже глуповатого парня, который обладает фантастической скоростью в момент атаки, великолепно владеет приемами руко пашного боя и утверждает, что умеет стрелять с двух рук.
Матильде не повезло. Она не зря не любила полицию. На нее давно заведена была картотека, где описывались ее подвиги в поездах. Когда Матильда, еще молодая и глупая, только начинала свой промысел, она вынимала деньги у спящих после бурных ласк клиентов. Большинство из них бежали в полицию, и ее быстро ловили. Отсидев свое, Матильда поумнела и вытаскивала сумму, составляющую пятикратную или чуть большую цену за свои услуги. И никто в полицию уже не бежал. Мужчины мирились с потерей – зачем им светиться из-за пустяков. Женщина хорошо зарабатывала и сейчас, сидя в полиции на допросе, проклинала свой патриотический порыв. Полицейский следователь вытащил из нее все подробности, включая сексуальные – это уже для себя, – и потом передал ее контрразведке, сказав на прощание, что если еще раз она засветится в поезде, то сядет надолго. Ее рассказ (без сексуальных подробностей), показания офицера и Петера были также отправлены по телеграфу.
Следователь стоял у висевшей на стене карты Германии и сокрушенно качал головой. Его помощник, который был в курсе всего, стоял рядом и с некоторым удивлением смотрел на своего начальника, не совсем понимая причину его огорчения.
– Господин капитан, позвольте спросить.
– Вы о моем плохом настроении? Почему я огорчен, что мы не схватили его там, где ждали? Вы об этом хотите спросить, Штальке?
– Да, господин капитан. В конце концов, это всего лишь один офицер. Ну что он может сделать? Посмотрите: он даже никого не убил. Ну, удары по разным и глупым головам – хорошие удары…
– Это могла быть и ваша голова, Штальке. И моя…
– Не спорю, господин капитан… Но вред-то от этого минимален. Ну и что, если даже уйдет…
– На допросе его однополчанин показал, что этот штабс-капитан почти полный Георгиевский кавалер. Вы думаете, его наградили за гуманные удары по головам? Русские офицеры, как вы, наверное, успели заметить, отличаются от остальных пленных тем, что чаще бегают из плена. Большинство из них мы ловим. Пойманных, как правило, прежде всего хочется отмыть. А этот с комфортом прошел почти всю страну. Машины, поезда, женщина, ресторан, парикмахерская… Формально вы правы, Штальке. Он никого не убил…
– Да ему просто повезло с машиной и формой, – стоял на своем Штальке.
– Не хотел бы я, чтобы мне так повезло – повстречаться на узкой дорожке с фон Мильке, – усмехнулся следователь. Помолчав, он спросил помощника: – Как думаете, где он сейчас?
– Где-нибудь в районе Бреслау. Чуть восточней…
– Забудьте о Бреслау. Этот город – прежде всего, крупный железнодорожный узел. Он уже где-то здесь, – следователь провел рукой по дуге, обозначавшей линию фронта. – И теперь он начнет действовать по-настоящему. Скоро появятся трупы, я в этом уверен. Только мы об этом, по счастью, ничего знать не будем. Пусть им занимается прифронтовая контрразведка. Я бы хотел поговорить с ним о школе, в которой его обучали. Но мы со своей задачей не справились. Да, да, Штальке. Мы упустили этого волка, и наше участие в этой истории закончилось.
30
Дмитрий Бекешев быстро оставил мысль проникнуть в эшелон под видом немецкого офицера. Выйдя на привокзальную площадь, он оказался свидетелем сцены, которая отрезвила его. Кто-то из гражданских фотографировал свою девушку на фоне здания вокзала. Парень не успел убрать фотоаппарат в футляр, как к нему подошли трое военных и, ни слова не говоря, куда-то потащили. Прихватили и девушку, которая попыталась заступиться. Наверняка незадачливому фотографу и девушке предстояло долгое разбирательство в военной комендатуре с последующим уничтожением снимка.
А с ним, с Бекешевым, если он попадется при попытке проникнуть в эшелон, разбираться станут значительно серьезней, и никаких шансов вырваться из мясорубки допроса у него не будет. Дмитрий постарался как можно быстрее покинуть привокзальную плошадь. Понимал, что обер-лейтенант с сумкой в руке уже может быть подозрителен: не таскают офицеры сумки – для этого существуют денщики. Но в городе, где не так много патрулей, – да их вообще нет, ибо Бреслау находится в глубочайшем тылу, – на странного офицера в мятом мундире никто внимания не обратит. Удаляясь от вокзала, он думал только о том, как выскочить из этого города и двигаться дальше на восток. Надеяться на вторую удачную встречу с таким же идиотом, как Ганс, нельзя – такое бывает раз в жизни.
Уйдя на приличное расстояние, зашел в ресторанчик. Никакой вывески не было. Но из дверей вышел немец и сытно рыгнул. Бекешев догадался, что за этими дверями подают еду. Он подошел и решительно постучал. Откинулась задвижка глазка, и на Дмитрия уставился глаз.
– Открывай. Есть хочу, – устало сказал Бекешев. Тон сказанного не оставлял сомнений в том, что он знает о существовании подпольного ресторана.
Зрачок глаза забегал по сторонам.
– Я один. Нечего высматривать, – успокоил зрачок Дмитрий.
Стоявший за дверью здраво рассудил, что немецкий офицер не приведет с собой полицейских. Военные тоже хотят вкусно покушать и потому закрывают глаза на черный рынок.
Дверь открылась ровно настолько, чтобы Бекешев сумел протиснуться внутрь.
«Думай, думай, – приказывал он себе, уплетая за обе щеки свиные сосиски по безумной цене и запивая их великолепным холодным немецким пивом. – Хорошо, что деньгами лейтенанта и проводника не побрезговал».
В голову не пришло уйти не расплатившись.
Может, изобразить опаздывающего к отправлению. Побежать за уходящим эшелоном, споткнуться, почти упасть – такие недотепы вызывают смех у окружающих. А смех даже у часовых снижает степень подозрительности. Он вскочит на подножку последнего вагона… а потом разберется с часовым. Какой прекрасный план с одним маленьким недостатком: патрули не позволят ему выскочить на пути в районе вокзала – либо догонят, либо пристрелят, если он не остановится по приказу. А когда поезд, покинув охраняемую территорию, наберет скорость, уже никто не поверит, что он отстал от него. Беги не беги…
«Думай, думай», – приказывал он себе, шагая по улице. Он проходил по пешеходному мостику, который дугой нависал над железной дорогой. Занятый мыслями, Дмитрий не сразу обратил внимание на то, что под ним движется поезд. Остановился на середине мостика, глядя на мелькающие под ним крыши вагонов. Этот эшелон не останавливался в Бреслау – скорость была велика. Сколько здесь до крышы вагона? Метра два… Чуть больше. Или меньше… Всё!
В лавке, где торговали всякой всячиной, Бекешев купил бинокль, моток медной проволоки, бельевую веревку, на которой легко можно повеситься при желании, и она выдержит, если даже прыгнуть с моста. Трехлапую «кошку» с остро отточенными крюками. Не забыл пачку трубочного табака, пакет с черным перцем, дешевый и самый вместительный портсигар.
Когда хозяин начал нажимать кнопки кассового аппарата, Бекешев в который уже раз выругался про себя. В школе его учили, что при покупке товара надо торговаться – это обязательное условие, если имеешь дело с маленькими лавчонками. Но как быть в этом случае? Никому в голову не могло прийти, что русскому офицеру понадобится делать покупки в скобяной лавке. Хозяин закончил считать и посмотрел на странного офицера, которому понадобились все эти вещи, абсолютно не связанные между собой. Бекешев взглянул на результат подсчетов и поднял бровь. Хозяин правильно понял мимику покупателя и застенчиво вычел несколько марок. По выражению его лица Дмитрий понял, что больше уступок не будет, и достал бумажник.
Он провел много времени на чердаке высокого дома, разглядывая в бинокль железнодорожную станцию. Похвалил немцев за педантичность в исполнении устава – наверняка кто-то из начальства продумал порядок составления воинских эшелонов с техникой. Во всех поездах пятый вагон отводился под лошадей. Дмитрию нужен был эшелон, который хоть несколько секунд, но простоял бы на станции. Проходящие сквозняком никак ему не подходили: спрыгнуть с мостика на пролетающий с бешеной скоростью вагон – значит пойти на самоубийство. Перед тем как спуститься вниз, достал из сумки все рубашки Ганса и напялил их на себя.
Наступили сумерки, пока он, потея от жары, дождался такого эшелона. Поезд медленно вытягивался с вокзала, и Дмитрий, разглядев, что это эшелон, перебежал на другую сторону моста. Перелез через перила и встал как раз посередине пути.
Кто-то шел по мосту и заметил странные действия офицера. Остановился, раскрыв рот от удивления. Что задумал этот военный? Любопытствующий быстро получил ответ, когда увидел, как офицер кинул вниз сумку и почти сразу же прыгнул вслед. Упал вперед по ходу поезда и распластался всем телом на крыше, широко раскинув руки.
Побежать в полицию? А если человек отстал от эшелона? А если это тренировка для офицера из каких-либо войск специального назначения? Он слышал о таких. А если это русский шпион? Ну и что?
Что он может сделать целому эшелону? Домой пора, жена ждет – вот ей он все и расскажет.
Первым делом Бекешев подтянул к себе чуть было не свалившуюся с крыши сумку, с которой был связан веревкой. Лежа ничком, даже не думал сесть, поздравлял себя с предусморительностью: ветер все равно доставал его, но без рубашек Ганса он бы закоченел. Надо ждать, пока поезд выберется из города. Кстати, тогда совсем стемнеет, и можно будет без опаски заняться своим устройством – Дмитрий совсем не собирался проводить ночь на крыше.
Когда поезд выскочил из города, он решил, что пора приступать к исполнению своего плана. Привязал «кошку» к веревке и пополз вперед, чтобы поравняться с небольшим окошком в стенке вагона. Закинул «кошку» с таким расчетом, чтобы она зацепилась за раму этого окошка. Уже со второго раза ему это удалось. Дмитрий несколько раз потянул веревку на себя – все было в порядке: «кошка» свое дело сделала – намертво вцепилась в раму. Он привязал веревку к своему телу и вытащил из сумки моток медной проволоки. Отмотал часть и переломил. Загнул кончик так, чтобы образовалась петля.
Теперь можно приступить к главному. Бекешев пополз к краю вагона, как можно крепче прижимаясь к крыше. Веревка-то выдержит, если он начнет соскальзывать вниз, но лучше не рисковать. Распластавшись поперек вагона, он посмотрел вниз: так и есть – щеколда закрыта, но замка на ней нет. Дмитрий спустил крючок вниз, и ему достаточно быстро удалось поддеть щеколду. Рванул ее вверх, и примитивное устройство легко поддалось – дверь была открыта. Но не стронулась с места! Дмитрий даже взмок от ощущения неудачи – неужели еще что-то держит проклятую дверь? И тут до него дошло, что поезд продолжает равномерно набирать скорость, и потому дверь будет приклеена к своему месту. Надо ждать и не упустить момент, когда поезд начнет притормаживать. Рано или поздно это случится. А пока надо подтянуть сумку и быть готовым в любую минуту. На мгновение он потерял бдительность, и веревка, врезавшись в его торс, напомнила ему, где он находится. Дмитрий стал неотрывно смотреть вниз.
Дверь поползла, открывая темную внутренность вагона, а он даже не успел ощутить изменение характера движения. Но времени на удивление не было. Бросил внутрь сумку и отвязался от веревки – теперь она только обуза. Перевернулся на живот и начал сползать вниз. Почти слетел с крыши, но уцепился пальцами за паз, по которому двигалась дверь. А она уже стала закрываться, и промедление даже на доли секунды было смерти подобно. Бекешев выбросил вперед ноги и влетел внутрь!
Несколько секунд он гордился собой – все прошло идеально. А потом наступило отрезвление. Ведь если бы он рассказал о своих действиях Караеву или Муссе Алиевичу, оба в один голос сказали бы: дурак! Он был идиотом, когда прыгнул с крыши, рассчитывая только на крепость своих пальцев. Пальцы-то как раз не подвели. А вот если бы он не зацепился ими за паз или тряхнуло вагон – кто бы сейчас пересчитывал его кости? Ведь веревка была! Что мешало спуститься по ней, чтобы встать ногами на щеколду? Только одно – его самоуверенность. Слишком легко далось ему путешествие по Германии, слишком быстро он уверовал в то, что дойдет до своих. Он дает себе слово, что впредь будет обдумывать каждый свой шаг.
Сколько раз он его нарушил!..
Бекешев огляделся. Несколько лошадей. Все трудяги-першероны стояли покорно, ожидая, когда их выведут из вагона и заставят тащить тяжелые орудия до позиций. Сено в углу, даже овес, вилы… Ими и подпер Бекешев дверь, чтобы не болталась, и открыть ее можно было только изнутри. Лег на сено и с удовольствием закрыл глаза. Знал, что, по крайней мере, до утра сюда никто не войдет – он видел, что в Бреслау лошадей поили в каждом эшелоне. Значит, и в этом тоже – не может быть исключений. Немцы – народ педантичный. Ах, да! Как он мог забыть?! Дмитрий подошел к окну и выдернул завязнувшую в деревянной раме «кошку». Вытянул веревку, свернул ее и положил в сумку. Теперь можно и подремать. Надо проснуться, как только забрезжит заря впереди – на востоке, и спрыгнуть с поезда. В темноте его не заметят.
Он проснулся, когда поезд начал замедлять ход. Выглянул в окошко. Кругом поля со скошенной пшеницей. Проспал! Теперь и выпрыгнуть не удастся – сразу заметят и организуют погоню. Не на першеронах, конечно – найдутся у них и скаковые лошади.
Поезд остановился. Бекешев поднес бинокль к глазам, и сердце его радостно забилось. Впереди, в далекой, очень далекой дымке он увидел стену голубоватого монолита, возвышающегося над равниной. Горы! До них было еще много верст. Но сомнений почему-то не было – это Карпаты! Он попал на нужный ему эшелон, который доставил его не в Прибалтику и не в Польшу… Это его горы, по которым он дойдет до своих.
Теперь оставалось только молиться, чтобы не пришли поить лошадей. Бекешев осмотрел станцию – всего лишь полустанок. Значит, стоять будут недолго, скоро снова в путь. Никто не придет… И тут он услышал голоса. Три солдата шли по перрону и громко обсуждали достоинства и недостатки какой-то Катерины, которая дала им троим, и не только им… Дмитрий, прислонившись к стенке вагона, вслушивался в голоса, невольно усмехаясь особо сочным выражениям насчет достоинств женщины. И вдруг солдаты замолчали.
Тут же упало сердце, и Дмитрий подтянул к себе сумку с пистолетами. Они наверняка увидели откинутую щеколду. Сейчас начнут разбираться, кто-нибудь поклянется, что дверь закрывал… Подергают ее и… Он убьет их, он убьет еще кое-кого… а потом наступит конец. Как жаль, до Карпат так близко!..
Дмитрий осторожно приблизился к окну и, соблюдая дистанцию между собой и узким отверстием, выглянул на перрон. Такого облегчения он не испытывал ни разу за всю свою жизнь – солдаты прикуривали… Послышался свисток, и они заторопились в вагоны. Поезд плавно тронулся с места, и с каждым новым ударом на стыках рельс к Бекешеву возвращалась жизнь.
Теперь он без страха подходил к окошку, приставлял бинокль к глазам – как, все же, неторопливо у этих гор появлялись очертания хребтов, склонов, вершин. Почему этот эшелон так медленно тащится? Он же поднимается в гору… Эшелон поднимается в гору? Да! В гору!.. Он не простит себе, если упустит такую возможность. Почему ему раньше такое в голову не пришло?
Дмитрий вытащил из сумки «кошку» с привязанной к ней веревкой, замерил ширину вагона, расстояние от крыши до оконца. Обмотал вокруг кисти веревку, оставив конец для заброса «кошки». Длина этого конца равнялась ширине вагона плюс двойное расстояние от окна от крыши. Встал в дверном проеме, буквально кончиками ступней удерживаясь на самом краю, вдобавок еще выгнулся наружу, одной рукой ухватившись за дверь, и бросил «кошку» с таким расчетом, чтобы она перелетела через крышу вагона. Ему удалось сделать это с первой же попытки. Он услышал, как заскрежетал металл по дереву противоположной стены. Поддернул веревку и увидел в проеме оконца крючок «кошки». Дальше все было делом элементарной техники. Закрепив «кошку» в раме, он вытащил из сумки пистолеты и портсигар, заполненный смесью перца и табака, нож засунул за голенище сапога и отбросил сумку в угол. За несколько секунд взобрался по веревке на крышу и побежал вперед к паровозу, забыв в вагоне фуражку.
Молодой солдат стоял в угольной яме тендера и лениво перебрасывал уголь к будке машиниста. Когда он в очередной раз вонзил лопату, почувствовал присутствие другого человека. Обернулся и увидел на крыше вагона обер-лейтенанта, который стоял на краю и внимательно смотрел в промежуток между тендером и вагоном, как будто видел там что-то настолько интересное, что не мог оторваться. Офицер не обращал внимания на солдата, и тот мог не торопясь разглядеть его. Чем больше немец смотрел на офицера, тем меньше он ему нравился. Жеваный мундир с надорванным накладным карманом, двух пуговиц не хватает, на поясе – расстегнутая кобура совсем не на том месте, где ей полагалось быть по уставу, и главное: офицер без фуражки!
Солдату захотелось вернуться в кабину, где лежала его винтовка. С ней он чувствовал бы себя спокойней. Но осуществить правильное решение не успел.
Офицер с ловкостью кошки спрыгнул с крыши и приземлился рядом с солдатом. Даже не покачнулся, хотя тендер основательно болтало. Солдат разглядел кусочки соломы, запутавшиеся между погоном и воротничком. Он никогда не встречал этого обер-лейтенанта, хотя знал в лицо всех офицеров своей части. Что-то не так! Откуда он появился и что ему здесь надо? А офицер уже вопросительно смотрел на солдата, как бы не понимая, почему тот до сих пор не вытянулся перед ним, не отдал честь… А кому отдавать, если это не офицер совсем… Еще возникло желание ухватиться обеими руками за лопату, но офицерский мундир, пусть рваный, лишил солдата решимости что-то предпринять.
– В чем дело, солдат? Устав забыли? – резко спросил офицер. – Бросьте лопату!
– Господин обер-лейтенант, – солдат лопату не выпустил, а, наоборот, сжал покрепче. – А где ваша фуражка?
Последнее, что он увидел, был пистолет, направленный ему в голову. Как офицер выхватил оружие из кобуры, он даже не заметил. Рухнул на дно ямы с дыркой между глаз.
Бекешев вовсе не хотел убивать немца. Но нервы молодого человека были настолько натянуты, что хватило и намека на разоблачение. Он даже тупо постоял над телом несколько секунд, удивляясь, что поступил так. И если бы Дмитрия увидели из паровозной будки, то этих секунд вполне хватило бы, чтобы его пристрелить.
Кроме того, Бекешев не представлял, что будет делать дальше. Его план разбить сцепку между паровозом и вагоном, чтобы эшелон покатился вниз, оказался бредом сивой кобылы. На ходу это невозможно сделать, потому что надо спуститься вниз с кувалдой, хорошенько размахнуться – и не один раз… А пространство между тендером и вагоном таково, что втиснуться туда трудно, не говоря уже о размахивании кувалдой. Да и кувалды нет! Почему он решил, что в будке паровоза его ждет кувалда?
Все эти мысли навалились на него, когда он по углю спускался в кабину машиниста. Уголь посыпался из-под ног, он поскользнулся и на пятой точке въехал в кабину, так и не приняв решения, что делать дальше.
Машинист, смотревший вперед через боковое окно, обернулся, услышав шум. К своему удивлению, он увидел не солдата, которого отправил за углем, а офицера, лежащего на полу с пистолетом в одной руке и лопатой в другой. Машинист узнал эту лопату. Где же солдат? И тут до него дошло, что живым он солдата скорее всего уже не увидит. Потому не стал скрывать враждебных намерений и сделал шаг по направлению к офицеру.
– Без глупостей, – Дмитрий навел на него пистолет.
Машинист заколебался.
Бекешев выстрелил вверх и разбил бесполезную при ярком свете дня горящую лампочку.
– Ты не солдат и будешь жить, – сказал он.
На лице машиниста не было страха, ибо – глаза выдавали – в нем бушевала ненависть. И если бы не пистолет Дмитрия, мужик задушил бы его голыми руками. А он мог это сделать – тридцатилетний здоровяк был накачан, как Поддубный, и одной рукой мог сломать Бекешеву шею. Но против парабеллума не попрешь.
А Дмитрий не знал, что делать дальше. Убить машиниста, который смотрит на него волком? А дальше что? Сначала надо встать и сделать это так, чтобы у немца отпала охота нападать. Бекешев согнул ноги, резко выкинул их вперед, напрягая мышцы брюшного пресса, и тут же оказался в вертикальном положении. Так вставал его учитель, так научил вставать он своего ученика – без помощи рук. Их разделяло чуть больше полутора метров. Машинист оставил мысль атаковать в тот момент, когда псевдоофицер начнет подниматься с пола – такого трюка он еще не видел.
– Лови, – Бекешев бросил ему лопату, и машинист поймал ее.
– Открой топку и бросай уголь. Когда заполнишь, я приторможу, и ты сможешь спрыгнуть.
Он отошел в сторону, и машинист начал забрасывать уголь в топку. В голове Бекешева забрезжило подобие плана, но детали он продумать не успел. В тот момент, когда уголь заполнил топку, так что даже багряность исчезла под черной массой, паровоз влетел в тоннель. Беспросветная тьма затопила кабину.
Он тут же отпрыгнул в сторону, вспомнив наставление преподавателя диверсионной школы: «Если в помещении враг и наступила внезапная темнота, меняй позицию сразу».
Услышал удар лопаты об пол как раз в том месте, где только что стоял. Следующий будет наотмашь. Надо пригнуться – так и есть! Лопата просвистела над головой. Положение было безнадежным – он ничего не видел, а в руках этого медведя совковая лопата, которой он может размахивать, как прутиком. И кабину немец знает как свои пять пальцев. В этом Бекешев убедился в ту же секунду. Машинист рванул рукоять тормоза, поставив ее в положение экстренного торможения. Дмитрия бросило вперед, и он спас лицо только благодаря тому, что инстинктивно выставил руки вперед, выронив при этом пистолет. Времени думать об отбитых ладонях не было. Дмитрий упал на пол и, когда переворачивался на спину, ощутил второй пистолет, засунутый за ремень на поясе. Секунды хватило ему, чтобы выхватить оружие. А лопата ударила как раз в то место, где он только что стоял.
Машинист просчитался – тоннель оказался коротким. И хотя поезд остановился в нем, Дмитрий разглядел смутные контуры человеческого тела: тусклые проблески света из недалекого выхода из тоннеля проникли в кабину, да и глаза попривыкли к темноте. Дмитрий выстрелил, и машинист, вскрикнув, выронил лопату. Бросился телом на вспышку и упал рядом с Бекешевым, здоровой рукой успев схватить его за полу мундира. Они катались по полу, вцепившись друг в друга. Пистолет вылетел из руки Дмитрия. Ему удалось вырваться из объятий немца только потому, что тот мог действовать лишь одной рукой. Вскочил на ноги и потерял на секунду ориентацию, позволив машинисту тоже встать. Немец зарычал и бросился на Бекешева, намереваясь подмять его под себя. Но теперь уже Дмитрий оказался хозяином положения. Он отскочил в сторону и выставленным вперед указательным пальцем молниеносно ударил немца в глаз. Тот отшатнулся, закричал от нестерпимой боли и непроизвольно поднес здоровую руку к ране, очутившись в полном распоряжении русского. Расстояние между их телами оказалось такое, что Бекешев смог со всей силой ударить ребром ладони по носу врага. Так он бил только однажды в школе, когда на спор расколол кирпич. Караев был прав! Такой удар убивает почти сразу. Немец еще стоял, когда Бекешев повернулся к пульту управления и дал задний ход всему эшелону. За спиной услышал стук упавшего тела.
