Текст книги "Белая кость"
Автор книги: Роман Солодов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
8
На следующий день, когда они обедали втроем, слуга принес газету, доставленную с оказией. Павел развернул ее и вскрикнул:
– Столыпина убили!
– Как? Кто?! – поразился Дмитрий.
– Нашлось кому, – отозвалась Ира, не зная еще, кто убийца. – Отрыгнулись ему галстуки.
– Богров Мордехай, – произнес Павел, пробегая глазами статью. – В театре, из пистолета…
Дмитрий вспомнил слова отца о мессианстве евреев. Чуть было не начал высказываться по этому поводу. Но вовремя прикусил язык, поняв, что навсегда станет врагом невестки. Он посмотрел на Иру, и их взгляды встретились. Она смотрела не на мужа, а на него. Чего ей ожидать от Дмитрия?
О! Как ему хотелось высказаться! Он верил в талант Столыпина, верил, что с ним Россию ожидает великое будущее, что земельный вопрос, о котором так много говорят его отец и Павел, будет в конце концов решен реформами этого незаурядного человека. И на тебе! Какой-то жидок все разрушил! Да они и в самом деле…
Но при чем тут Ира? Не-ет! Если она ни при чем, то разве ее народ виноват, что именно среди них оказался выродок, поднявший руку на надежду России? А когда взрывали его дачу – разве там были евреи? За ним охотились, как за… Нет, нельзя сравнивать убитого, царствие ему небесное, ни с каким зверем. Просто этому Богрову «повезло» больше, чем другим.
Павел вышел, и Ира негромко спросила Дмитрия:
– Вы не передумали насчет молитвы?
– Нет! – ответил он без секундной задержки.
Родители приехали на следующий день. Платон Павлович широко раскрыл глаза, увидев младшего сына.
– А ты почему еще не в училище? Что такое?
– Приболел я, отец, – ответил Дмитрий. – Завтра отбываю.
– Приболел? Ты? – недоверчиво сощурился отец. – С чего это? Никогда не болел, а тут вдруг… Ты смотри у меня. Что за хворь напала? А?!
– Ну хватит тебе, Платон, – вступилась за сына Дарья Борисовна, донельзя довольная, что увидела-таки своего любимца перед долгой разлукой.
– Ты, Даша, не вмешивайся. Это дело мужское…
– Он и впрямь простыл. Даже лихорадило, – вступился за брата Павел. – Наверно в пруду перекупался. Ты же знаешь, там ключ на ключе… Туда в июле-то никто не сигает. Я говорил ему…
– Ты, Павел, тоже… Всегда Дмитрия покрываешь. Я вас, братьев, знаю, – проворчал отец, погрозив Павлу пальцем, и повернулся к Дмитрию: – Чтоб завтра же утром на станцию!
– Будет исполнено, вашбродь! – Дмитрий шутливо козырнул.
– Я тебе не вашбродь, но высокопревосходительство, – окончательно отошел отец.
За столом тема убийства премьера всплыла как неизбежность. Слишком близкой во времени была эта драма.
Ира написала потом Дмитрию о своих переживаниях в те дни. Они переписывались. Писали друг другу о разных пустяках, шутили, но то письмо было особенным, и Дмитрий его запомнил: ее не успокоили теплые объятия родителей мужа при встрече. Она ждала их оценки и замирала: неужели все пойдет прахом из-за ее соплеменника? Неужели они сейчас позволят себе высказывания, после которых придется уехать из имения навсегда. Уехать от любимого мужа, преподавания в школе, от детей, которых она успела полюбить, от их родителей, чье уважение она завоевала с таким трудом… Она не хотела этого, но знала, что уедет, если Платон Павлович или Дарья Борисовна станут говорить гнусности, какие наверняка сейчас выкрикивают антисемиты всей России. Ей придется это сделать. И тогда она молча глядела в тарелку, не притрагиваясь к еде, и слушала, слушала, слушала…
– Я позвонил из города в Киев моему бывшему коллеге. Он там в прокуратуре, – сказал Платон Павлович, после того как они обсудили само убийство и его возможные последствия для страны. – Он говорит, что Богров – агент охранного отделения, провокатор. Нечистоплотная личность. Запутался, решил отличиться… Дело это темное. И еще он сказал, что раскрыто оно до конца никогда не будет, потому что там не только Богров, но и свои могут быть замешаны… Так что эту сволочь быстро повесят и дело закроют. Да и вообще! Николай давно хотел избавиться от Столыпина. Слишком ярок! Не было за ним самодержца нашего видно.
Ира после первых же слов Платона Павловича ощутила, как свалился с ее плеч тяжкий груз. Провокатор во все времена был существом презренным независимо от его национальности.
В конце письма она написала, что одновременно с облегчением ощутила стыд за то, что усомнилась в семье Бекешевых. Эти слова согрели Дмитрия. До последних строк он читал письмо с чувством неприязни – не хотел вникать в ее переживания. Почему, собственно, она усомнилась в них? Почему они обязаны были вести себя так, как ей хотелось? Но слова извинения – а как еще можно было расценить признания о стыде? – растворили его враждебность.
9
Так что же он скажет своим? Вот уже поезд медленно втягивается в вокзальное пространство. Скоро он увидит Павла, с отцом и матерью встретится в имении, и тогда придется рассказать о подлинном распределении. А он так и не решил, говорить ли о том, что не будет служить в полку. Он и в самом деле поручик никакого полка, и у него другое предназначение!
Бекешева вызвали к начальнику училища за три дня до церемонии выбора места службы. Он уже знал, что идет одиннадцатым номером в первой сотне, и подбирал себе полк. Надеялся, что никто не перехватит место в Московском драгунском. Если же эту вакансию займут, поедет служить в свой город К., и там будет готовиться к экзамену в академию. Вызов удивил его. Что надо от него начальнику училища, старому служаке, которому, по мнению Дмитрия, давно пора уходить на покой?
Ничего не разъяснилось, когда он вошел в полутемный кабинет и доложился. Полковник долго разглядывал его, затем сиплым голосом (турецкая пуля навылет пробила ему шею на Шипке) сказал:
– Подойдите сюда, подпоручик.
Бекешев подошел, и полковник протянул ему конверт.
– Откроете этот конверт, когда покинете мой кабинет. Хочу сказать вам, что вы получили его по нашей рекомендации. Но вы вправе отказаться от предложения, которое будет вам сделано. Тогда доложите мне о своем отказе и получите распределение согласно вашему номеру. Кажется, одиннадцатый?
– Так точно, господин полковник.
Бекешев слегка удивился поначалу, что сам начальник училища знает его номер, а потом вспомнил слова о рекомендации.
– Вы свободны, подпоручик. Желаю удачи.
Бекешев раскрыл таинственный конверт, как только вышел из кабинета. Там были увольнительная и адрес, по которому он должен прийти в указанное время. Что он и сделал на следующий день, пройдя пешком от училища до одного из многочисленных переулков Замоскворечья. Оказалось, что это недалеко от Третьяковки, в которую Дмитрий решил-таки наведаться после окончания визита. За два года службы времени сходить туда не нашел.
Это был ничем не выделяющийся, покрашенный желтой краской оштукатуренный двухэтажный дом с одной входной дверью и зарешеченными окнами. Дмитрий подергал ручку – закрыто. Хотел было постучать, но в последний момент разглядел на дверном косяке хамелеоном притаившуюся кнопку звонка. Прежде чем позвонить, внимательно оглядел темнокоричневую дверь и увидел-таки три тончайшие линии, образующие букву «п». Позвонил и стал ждать, уставившись на эти линии.
Бесшумно отворилось окошко, и Бекешев увидел серый глаз.
– Кого надо? – недовольно спросил «глаз».
– Понятия не имею, – дерзко ответил Бекешев. – Сказано прийти по этому адресу и в это самое время. Доложи-ка, любезный, подпоручик Бекешев явился.
Дверь отворилась, и Дмитрий вошел внутрь. Обнаружил, что открывал ему дверь штабс-капитан. Лет тридцати, с тоненькой кисточкой рыжеватых усов по моде десятых годов, крепко сбитый, среднего роста и с длинными руками, которые даже слегка портили его вид, нарушая гармонию пропорций.
Дмитрий неожиданно для себя подумал, что не уверен в победе над этим штабс-капитаном в настоящем бою. На борцовском ковре – пожалуйста. Но в реальной схватке этот капитан смертельно опасен. В подпоручике сработал инстинкт бойца, который за заурядной внешностью человека может угадать соперника, по меньшей мере, равного ему.
Он вытянулся перед старшим по званию.
– Виноват, господин штабс-капитан.
– Все в порядке, подпоручик, – махнул рукой тот. – Привыкнете, что двери здесь открывают офицеры. Кстати, вы хорошо прошли первый экзамен. Не каждый замечает звонок и смотровую щель. Следуйте за мной.
Темным коридором штабс-капитан провел его в комнату, окна которой были задрапированы белыми шторами, посередине стояли стол и два стула. Вышел, оставив Дмитрия одного. Через минуту в стене вдруг образовался проем, и вошел майор. В руке его была папка.
– Садитесь, подпоручик, – пригласил он Бекешева и сам сел, жестом показав на второй стул, хотя мог этого и не делать. Другой мебели все равно не было.
Майор раскрыл папку.
– У вас отлично по немецкому, военной фортификации, теоретической топографии, гимнастике. Хотя написано, что вы не любите параллельные брусья. Почему, позвольте спросить?
– Мне кажется, этот снаряд мышцы укрепляет, но и закрепощает одновременно. Я заметил, что теряю быстроту движений, и связал это именно с упражнениями на брусьях.
Майор хмыкнул, но кивнул, очевидно, удовлетворенный объяснением, и пошел дальше по списку:
– Отлично по химии и военной администрации. Да и по остальным предметам все вполне прилично. Математика хромает – ну да Бог с ней.
Он закрыл папку и внимательно посмотрел на Бекешева.
Глаза встретились, и Дмитрий, которому стало слегка не по себе от взгляда майора, – казалось, что тот видит его насквозь со всеми достоинствами и недостатками, – решил не поддаваться этому сверлящему взгляду. На какое-то мгновение вдруг потянуло в сон, но Бекешев мотнул головой, напрягся, и желание спать исчезло.
– Гипнозу не поддаетесь, – констатировал майор.
– Вы меня гипнотизировали? – удивился Дмитрий.
– Да! Я вполне прилично это делаю. Но к делу это не относится. Просто знайте, что на вас гипноз не действует.
– А я считал, что это шарлатанство. Но в сон потянуло. Я готов вас выслушать, господин майор, – решил перейти к делу Бекешев. Не затем же его позвали, чтобы этот майор проверял на нем свои способности.
– Господин подпоручик! Я не буду задавать вопросов, чтобы выяснить, годитесь вы для работы, которую мы собираемся вам предложить. Мне достаточно рекомендации ваших непосредственных начальников, мнению которых я доверяю. Вы оказались среди очень немногих выпускников юнкерских училищ, которые будут осваивать совершенно новую для армии профессию. Замечу, что отказ ни на что не повлияет, и единственное, что вам придется сделать в таком случае, это дать слово офицера, что наша беседа останется тайной.
Бекешев сдержанно кивнул.
– Собственно говоря, дело это не новое, – продолжал майор. – Лучшим доказательством тому служат слова Наполеона, который сказал, что пятьдесят человек в тылу вражеской армии опасней десяти тысяч перед ее фронтом. Великий полководец знал, что говорил. А как вы считаете?
– Я согласен с Наполеоном, – проговорил Бекешев после небольшой паузы.
Почти незаметная улыбка скользнула по губам майора. Ему начинал нравиться этот подпоручик.
– Это школа, в которой вас будут обучать подрывному делу, разведке, вождению всего, что движется. Нет! Вру. Не обучаем летать на аэропланах – сегодня это пока еще спортивное развлечение, но никак не оружие. Дальше пошли: вы научитесь стрелять из всех видов оружия, убивать врага ножом на расстоянии и голыми руками при непосредственном контакте с ним. По окончании этой школы вы сможете расправляться одновременно с несколькими противниками. Но лучше не попадать в такие ситуации. Это будет очень трудная учеба, и далеко не каждый ее осилит. Если войны не будет… – майор пожал плечами и хмыкнул. Затем продолжил тем же тоном: – Но если это несчастье случится, вы окажетесь за линией фронта и начнете действовать. Сегодня коммуникации становятся жизненно важной частью военного дела. Вы их будете разрушать. Вашей работой будет уничтожение всего, что представляет угрозу русской армии. Скажу сразу: дело это и для нас новое. Нас, преподавателей, здесь немного, опыта у нас почти нет, и потому мы корчить из себя всезнаек не будем. Все предложения по улучшению учебного процесса будут только приветствоваться. В ваших бумагах написано, что вы инициативны, и потому мы вправе ждать от вас новых идей, если вы согласитесь, конечно. Вот и все. Подробности после вашего ответа.
– Я должен сразу дать ответ или… как?
– Или как, – улыбнулся майор. – Еще два слова. Жалование будет почти удвоено, учитывая трудности, с которыми вы столкнетесь при обучении, да и потом… Никто не должен знать о вашем выборе. Никто! – Майор поднял руку для усиления эффекта своих слов. – Для всех ваших родных вы будете служить в Москве, в одном из полков. Оттуда якобы будете писать письма. Туда же будет приходить ваша почта. Сколько вы хотите на размышления?
Бекешев не ответил, и майор вышел из комнаты, оставив его наедине со своими мыслями.
Чувства смешались. С одной стороны, он гордился тем, что именно его рекомендовали в такую школу. С другой – слегка пугала неизвестность, боязнь, что не выдержит. Это будет для него ударом: Бекешев не способен смириться с тем, что оказался хуже кого-то. Может, не испытывать судьбу? Он и в полку себя проявит… Нет! Майор отрезал ему путь к отступлению. Если он откажется, то причиной будет трусость. Вспыхнула злость на училищное начальство. Они-то ведь знали, куда давали рекомендацию. Зачем его засунули в это? Да им в головы прийти не могло, что Бекешев может испугаться. И если он вернется в училище и скажет, что идет в полк, они обязательно кинутся выяснять и узнают, что юнкер отказался сам! Вот тогда герой Шипки и поймет, что единственный юнкер, которого они рекомендовали, на самом деле трус. Позор!.. Как ни крути – все плохо! Нет уж! Лучше стыд отчисления, нежели потеря уважения своих учителей.
Когда майор вернулся, Бекешев сказал:
– Согласен, господин майор.
– Отлично! Выхода у вас в самом деле нет, – с этими словами майор протянул ему папку. – Ознакомьтесь сейчас. Мы ждем вас через месяц.
Когда Бекешев протянул руку за папкой, майор вдруг взял его руку и повернул так, что стала видна кистевая мозоль, наработанная постоянным упражнением.
– Сколько лет вам на это понадобилось? – спросил он, отпустив руку Бекешева.
Подпоручик понял, что эти люди замечают все. Ведь майор оказался первым, кто обратил внимание на его кисти.
– Больше пяти, господин майор, – Бекешев взял папку и раскрыл ее.
– Я думаю, что вы пройдете у нас весь курс. Садитесь, читайте, – и майор вышел из комнаты.
10
Поезд наконец-то остановился, и Бекешев сразу же увидел брата, который заглядывал в окна вагона. Помахал ему, и Павел, совсем взрослый мужчина, увы, пополневший, радостно улыбнулся. Дмитрий приехал к родным, так и не решив, говорить им правду или врать насчет будущей службы в полку.
Во время поездки мимо полей с созревающей пшеницей и зеленых рощ, по хорошо накатанной дороге, сидя в бричке с резиновыми шинами, которой правил их кучер, Бекешев врал брату про место службы, выслушивал новости, почти исключительно касавшиеся хозяйства. Дмитрия это уже не интересовало. Но изображал внимание и даже ухитрялся задавать вопросы, которые показывали, что слушает с интересом – хотелось сделать брату приятное. И точно решил, что Павел ничего не узнает о его настоящей службе. Брат окончательно стал помещиком. Он определился в своей жизненной дороге, и Дмитрий видел, что его все устраивает. Он счастлив. Дмитрий не хотел оказаться на его месте, но по-хорошему позавидовал. После традиционных вопросов о родителях спросил о невестке. Новость слегка оглушила, хотя ничего не могло быть более естественного – Ира была беременна.
Увидев ее с округлившимся животом, нашел в себе силы пошутить, сказав, что она сильно располнела на сельских харчах и неплохо бы ей сесть на диету. Когда она пошла к дому, он, глядя ей в спину, вдруг подумал, что невестке идет беременность – не частый случай среди женщин. Конечно, она тоже ничего не узнает.
Ночью Дмитрий пришел к отцу, договорившись с ним предварительно о беседе. Платон Павлович понял по лицу сына, что у того есть, о чем поговорить, что Дмитрий хочет рассказать ему что-то важное. Не встревожился – он верил, что сын ничего непорядочного, позорного совершить не может. Может, разочаровался в военной карьере? Ничего страшного… Но вряд ли такое могло быть. В последних письмах сын писал, что все идет отлично и он получил распределение в тот полк, в котором хотел служить.
Дарья Борисовна была слегка расстроена – рассчитывала, что сын будет служить в их губернской столице. О женщины! Никак не могут смириться с тем, что сыновья, даже самые любимые, взрослеют и уходят – порой навсегда.
Отец выслушал сына, ни разу не перебив его. Долгое молчание наступило в кабинете после того, как Дмитрий закончил. Отец налил себе и Дмитрию портвейна. Взял бокал и не предложил сыну присоединиться к нему. Не стал ни пить за удачу на новом поприще, ни желать успехов… Дмитрий тоже выпил немного вина. Понял, что отец, мягко говоря, недоволен его выбором.
– У меня не было выбора, папа, – начал он оправдываться.
Платон Павлович поднял руку, и Дмитрий послушно умолк.
– Дмитрий, они тебя предали. Я говорю о твоем начальстве. Но, с другой стороны, может, я стар стал и понятия мои о рыцарстве и доблести старомодны – век-то на дворе уже двадцатый. Им – я опять же о твоих командирах – лучше знать, на что ты годишься. По твоим словам, ты будешь уметь выкрадывать людей, убивать, взрывать поезда, мосты, захватывать документы, носить вражескую форму… Что там еще в современной войне? Отравлять колодцы?
Дмитрий сморщился.
– Не будешь все-таки. И то слава Богу.
– Ты против, папа, я вижу. Но мне это по душе, – Дмитрий выговорил последние слова с напором, как делал всегда, когда начинал спорить с отцом. Никогда не спорил с матерью, но не потому, что во всем подчинялся ей. Просто знал, что его манера настаивать на своем с давлением может раздражать и даже обижать собеседника. Отец никогда не обижался, правильно понимая характер младшего сына. А мать манера Дмитрия спорить всегда расстраивала. Но сейчас, скажи она ему, что он не должен идти в диверсанты, все равно настоял бы на своем. – А если войны не будет? – продолжил он. – Отношения между кузенами прекрасные, а больше не с кем воевать. Да это вообще может не пригодиться. Через год обучение закончится, и я скорее всего продолжу военную карьеру. Если честно, отец, я не знаю, что будет после года обучения. Но обещаю, что буду готовиться в академию и…
– Если будет война и ты попадешься, тебя даже не расстреляют. Повесят. Повесят тебя! Ты хоть это понимаешь?
– Зачем же меня отпевать раньше времени. Пусть сначала поймают! – набычился Дмитрий. Начал жалеть, что поделился с отцом. Предупреждали его умные люди! У таких стариков старомодные понятия о том, как надо воевать. А в белых перчатках битвы не выигрывают. Это потом создатели легенд отмывали грязь с кровью пополам, и возникали светлые образы рыцарей без страха и упрека. Да такие благородные, если они не плод воображения бардов, всегда проигрывали свои битвы, и их самих убивали! Народы всю жизнь дрались не по правилам. И кто их вообще придумал, эти правила?
Отец улыбнулся. Взглядом показал сыну, чтобы тот наполнил бокалы.
– За тебя, Дмитрий! – он поднял бокал. – Я никогда не пил за удачу, считая, что она приходит только к тому, кто успевает во время ухватить ее. За любое место, – Платон Павлович усмехнулся двусмысленности, – но сейчас я пью именно за нее. Пусть тебе сопутствует удача в твоем деле. До дна, сын!
11
Бекешев часто вспоминал учебу в диверсионной школе и говорил себе, что это был лучший год его жизни, хотя и трудно было невероятно, особенно поначалу. Преподаватели выжимали из них двадцать семь потов каждый день, и не все выдержали. Занятия начинались в семь тридцать в лагере (огромный огороженный участок со служебными помещениями и выходом на лесной массив) под Москвой, куда можно было добраться на местном поезде по Николаевской дороге и пробежать – иначе опоздаешь – через лесок около версты по малозаметной тропинке. Курсанты – все новоиспеченные офицеры из разных юнкерских училищ – переодевались в солдатскую форму, в которой они проводили весь день, и рапортовали о прибытии. Желающие остаться на ночь, делили комнату с двумя сотоварищами. Поначалу все так и делали, ибо никаких сил на то, чтобы поехать в город не оставалось. А через месяц, два, попривыкли, втянулись в эти сумасшедшие тренировки и уезжали на ночь в Москву.
Бекешев был одним из первых, кто сполна вкусил радости разбитного московского бытия. Да и как может быть иначе, если ты живешь не только на нищенское офицерское жалованье. Есть деньги! И тогда рестораны распахивают перед тобой двери, ты желанный гость на балах – этих ярмарках московских невест, нет отбоя от приглашений на пирушки в теплых компаниях, тебя легко проводят за кулисы модного московского кафешантана и знакомят, знакомят!.. И женщины, от вида которых сразу закипает кровь, поворачивают свои прелестные головки в твою сторону и непроизвольно облизывают губки.
В результате оказалось, что дополнительные пятьсот рублей в месяц к его офицерскому жалованью, даже удвоенному – совсем небольшие деньги. Просто никакие! Он опомнился, когда от десяти тысяч осталось не более трех с половиной. Куда все ушло? Ну да! Оперетка и цветы с золотым браслетиком актрисульке… В оперу пошел было один раз и заснул. Лихач с бубенцами, и с этой актрисулькой в обнимку, когда чувствуешь ее податливое молодое тело, слышишь жаркий шепот, обещающий все наслаждения любви, ловишь ее мягкие губы… Он редко приходил один в уютную двухкомнатную квартирку, которая располагалась на втором этаже доходного дома в одном из арбатских переулков. Надо заметить, что его женщины были разными и внешне, и по характеру, и по положению в обществе, но ни разу не случилось ни одного скандала, не говоря уж о битье посуды и женском визге. Дамы, к своему удивлению, легко подчинялись этому двадцатилетнему парню, хотя многие были старше него, опытнее (к слову сказать, Дмитрий был переимчив в постельной учебе), прошли через всякое, включая мордобой… Но у Бекешева был природный дар обращения с женщинами – укрощал их без унижения. Они становились послушными, и при этом даже изначально холодные превращались в нимфоманок в жаркой постели…
А какие в Москве вечера! Дмитрий не помнит ни одного раза, чтобы он скучал в компаниях, где собиралась разношерстная публика: художники, писатели, композиторы, издатели, газетная мелюзга, офицеры, владельцы скаковых конюшен и жокеи, брокеры, биржевые спекулянты, темные личности с галстучными булавками, в которых сверкали слишком крупные бриллианты, чтобы быть настоящими. И вино, вино… Пили за все – за военных, штатских, великую Россию, за будущие победы, армию, женщин… Да никаких денег не хватит!
Он вовремя остановился. Первым делом бросил карточную игру – ему хронически не везло. Хватило ума понять, что везение рождается вместе с человеком и нет никакой возможности переломить судьбу. Одноразовая удача или неудача ничего не меняет. Поэтому в один прекрасный вечер, встав из-за стола, где он оставил очередные триста рублей, он сказал своим партнерам, что это последний вечер, когда они видят его играющим в карты. Ломберный столик слышал на своем веку сотни таких клятв, которые всегда нарушались, и потому партнеры только усмехнулись. Они не знали подпоручика, иначе б не улыбались. Не так резко, но с той же решимостью отказал собутыльникам, которые хорошо притворялись его друзьями, хотя он никогда их за друзей-товарищей не держал. С женщинами стал разборчивее – кокотки, специальностью которых было вытягивание денег из таких Бекешевых, получили от ворот поворот. Дмитрий научился отличать корыстный интерес от влечения, которое испытывали к нему многие дамы из его окружения. Не знал угрызений совести, затевая интрижку с очередной замужней особой, с мужем которой был шапочно знаком.
Надо заметить, что оба брата почувствовали финансовое облегчение, когда младший Бекешев бросил куролесить. В ответ на просьбы о дополнительном «вспомоществовании» Павел исправно слал деньги и ни разу не упрекнул брата в мотовстве. Родителям об этом не сообщал, зная наперед негативную реакцию отца.
Кстати, у Павла не было чувства вины перед братом за доставшееся ему наследство. Через два дня после беседы Дмитрия с отцом у них состоялся мужской разговор в том же кабинете. Но теперь их не разделял письменный стол – они сели в кресла по одну сторону. А на стол поставили три бутылки вина, бокалы и домашний сыр. Разговор был долгим и не только о наследстве. Более того, о нем почти не говорили. Старший брат увидел, что Дмитрий искренне согласен с решением родителей, и этого было достаточно. Они беседовали обо всем как близкие друзья. В такие минуты приходит вызванная доверием полная откровенность. За полночь, когда дом уснул и подошел конец второй бутылке вина, Дмитрий открыл третью, наполнил бокалы, и Павел вдруг сказал:
– Знаешь, Дима, я ведь тебе жизнью обязан.
– Что?! – рука Дмитрия с бокалом вина застыла в воздухе. Он поставил его на стол. – Как это жизнью? Я не помню, чтоб я тебя из воды вытаскивал или от ножа прикрыл… Если ты о медведице, так я себя спасал в первую голову. Что-то ты разошелся сегодня, Паш… Может, хватит с тебя? Иди-ка ты к жене…
– Ты свой приезд в Питер помнишь? – Павел поднял бокал и протянул вперед, как бы приглашая чокнуться.
– Ну? – младший брат не принял приглашения.
– Вот тогда. Я ведь хотел покончить с собой из-за той женщины. А ты приехал, и все показалось таким глупым…
– Не помню, чтоб я что-то умное говорил…
– А ты ничего такого и не говорил. Просто я смотрел на тебя и думал: «Вот брат мой приехал из-за меня, а я дурак и эгоист… Ведь всех убью своим самоубийством. Не стоит она того, эта дрянь… Разве можно из-за такой?.. И почти сразу после тебя повстречал Иру. Тебе понравилась невестка?»
Дмитрий честно пожал плечами:
– Паш! Тебе соврать или как?
– Мне все равно. Но все же лучше «или как».
– Я с ней знаком три дня только и полюбить не успел. Давай выпьем за Ирину Давыдовну Бекешеву, – Дмитрий тоже поднял бокал, и они чокнулись.
Третью бутылку допивать не стали.
Павел знал, что брат обязательно перебесится, а сейчас он отдает дань свободе, которую ощутил, надев офицерский мундир. Хотя, какая может быть свобода у молодого офицера?
Учеба в московской жизни занимала главное место, потому что от того, как усвоишь предмет, зависела жизнь.
Первый же день, когда они дружно встали при появлении в классе первого преподавателя – того самого штабс-капитана, который открывал дверь Бекешеву, начался с сюрприза. Сутуловатый офицер осмотрел будущих диверсантов и отрицательно покачал головой:
– Нет! Не годится – вы все будто аршин проглотили. Да вас сразу выделят в любой толпе – офицер! А мне нужен штафирка, мимо которого патруль пройдет и вслед плюнет. Вам, господа, придется, в прифронтовой зоне поработать, и не у нас в тылу – у них!.. Так что попрошу вспомнить, как шпаки ходят. Как учило вас начальство насчет походки шпаков? – вдруг обратился он к Бекешеву.
– Ходят, как брюхатая попадья, – с секундной запинкой ответил Дмитрий, когда дошло, какого ответа от него ждут.
– Еще как? – обратился штабс-капитан в другому курсанту.
– Как вошь по мокрому снегу, – тут же ответил курсант.
– Еще? – вопрос к третьему курсанту.
– Как разочарованная свинья, – последовал мгновенный ответ.
«Все одинаково», – разочарованно подумал Бекешев. Эти выражения он слышал из уст своих командиров, когда те приучали его к военной осанке. Циркуляр рассылают из военного министерства, что ли?
– Да! – согласился с его мыслями штабс-капитан. – Велика матушка Россия, а определения везде одни те же. Чтоб через неделю от вашей выправки ничего не осталось. Согните плечи, господа, глаза в пол, голову набок!.. Но! – Караев поднял палец в воздух, и все вдруг увидели, что штабс-капитан распрямляется. Секунды прошли, и перед ними стоял идеальный гвардеец – хоть сейчас на парад. – Если на вас будет форма врага, например немецкая либо австрийская, тут уж будьте любезны соответствовать…
Штабс-капитан помолчал немного и заговорил совсем другим тоном, дав понять, что преамбула завершена:
– Итак, начинаем занятия. Вас здесь почти тридцать. Через год останется половина. Вы думаете, больше? Хорошо! Буду только рад ошибиться. Каждый день до зимы независимо от погоды будет начинаться с пятиверстового кросса. Это будет действительно кросс, а не беговая дорожка. Зимой – лыжи, которые сами себе купите.
Курсанты невольно переглянулись – они были иначе воспитаны. Экипировка им выдавалась.
– Выходи на улицу! – резко приказал штабс-капитан и почти бегом направился из аудитории. – Первый раз побежите со мной. Запоминайте дорогу. Второй раз с вами не побегу. Стар я уже для таких упражнений. А вам, господа, эта дорога будет сниться и через десять лет. За мной!
Он быстро двинулся к лесу, как будто бежать надо было не версты, а триста саженей. Курсанты рванули за ним.
Лес сразу обступил их, стало темно, и тропинка, по которой они бежали, почти не проглядывалась в сумраке. Бекешев успевал следить за мелькающей спиной штабс-капитана и отмечать лесные ориентиры: ствол с ободранной корой, муравейник – два по обе стороны тропки, поваленная сосна с вывороченными корнями, валун размером с медведя, перекрестившие друг друга березки, резкий спуск под горку, ручей… Он не уставал, более того, наддал слегка и почти поравнялся со штабс-капитаном.
– Назад, подпоручик, – тут же осадил его командир, дыша почти без напряжения. – Ваше дело сейчас товарищам помочь с ориентирами. Не все, как вы, лес видят…
«Они и это обо мне знают», – подумал Дмитрий, послушно отставая от штабс-капитана. Присоединился к остальным.
– Господа, малина справа…
– Ягодки захотелось? – задыхаясь, спросил его кто-то сзади.
– Ориентир. Завтра вы этой спины не увидите, – он ткнул пальцем в фигуру, мелькающую среди деревьев.
– А завтра я не побегу, – выкрикнул тот же голос. – Срежу по лесу и выйду к финишу. Нашли идиотов бегать…
– А послезавтра вы вылетите отсюда пробкой, ибо я доложу. Мне не нужен напарник, который врет и невынослив. Я не смогу положиться на такого в деле, – жестко ответил Бекешев и повернул голову, чтоб узнать, кто это выкрикнул.
– Да не выслуживайтесь вы. Как вас по званию? – произнес легко бегущий рядом курсант, белобрысый крепыш.
– Подпоручик Бекешев к вашим услугам. Сегодня после занятий разберемся и с вашими словами, – решил не спускать хамство Бекешев и повысил голос, не снижая при этом скорости бега: – Господа! Попрошу поприсутствовать после занятий в четыре. Всех касается…
