Текст книги "Белая кость"
Автор книги: Роман Солодов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Там была заговорщица, – Дарья Борисовна сознательно не обратила внимания на истеричные интонации и продолжила свой монолог: – Кажется, ее звали Гельман. Я точно назвала ее фамилию? – повернулась она к мужу.
– Да, Дашенька.
– Так вот. Она была на вторых ролях, но этого оказалось достаточно, чтобы по стране прокатились погромы и десятки евреев были убиты. В бедах любого большого народа всегда виновато национальное меньшинство. Во многих странах это евреи, которые за все расплачиваются.
– Это политика, – сразу успокоилась Ира, осознав наконец, что в этой семье вопрос ее еврейства останется только ее вопросом. – Власти специально натравливают… – она повернулась к Дмитрию: – Вот вы, Дмитрий Платоныч, скажите, вам говорили о нас как о смутьянах?
– Да! – после небольшой паузы ответил Дмитрий.
– Вот видите! Против нас настраивают! А норма процентная и черта оседлости? Это разве справедливо?
– Нет, конечно! – ответил ей Платон Павлович. – Но есть легальные способы борьбы. Хотя с таким царем… а ты, Дмитрий, не слушай меня. Политика – не дело военных. Россия придет рано или поздно к равноправию наций, – Платон Павлович поджал губы и дополнил: – Не опоздать бы… Но… Все равно, Ира, не надейтесь, что евреев оставят в покое.
– Да, Ира! Мне очень жаль, но евреи всегда будут виноваты, – сказала Дарья Борисовна. – И потому у вас нет другого выхода, кроме как нести людям свет просвещения. И медленно, медленно приобщать народ к культуре. Вы учительница – вам и шашки в руки.
– И все же это ужасно, когда видишь детей в коросте и… так хочется вмешаться! Изменить все…
– А это уже мессианство, – улыбнулся Платон Павлович. – Знаете, Ира, я думал об этом и не могу представить Христа греком, римлянином, сирийцем, египтянином… Только евреем! Только еврей готов пострадать за все человечество, хотя человечеству этой жертвы не надо!..
Платон Павлович отрезал кусок поросенка, намазал горчицей и отправил в рот.
– А! Остыл, черт… – деланно скривился он. – Вот они, плоды политики – не поешь толком.
Все нарочито засмеялись, как бы желая поскорее забыть весь этот спор, даже не спор, в сущности, а монолог старого умного человека, который давно избавился от прекраснодушия и воспринимает жизнь такой, какая она есть. Платон Павлович поднял пустой бокал, и один из слуг, безмолвно стоявших у стены, быстро подошел и наполнил вином хрустальный фиал. Хозяин что-то тихо сказал ему, слуга кивнул и, подойдя к своим, выпроводил их из залы и вышел сам, затворив тяжелые резные двери. Хозяева остались одни.
– Ира! Вы член нашей семьи, и от вас никаких секретов быть не может. С этого момента мы никогда больше не обсуждаем тему доверия. Но… – Платон Павлович замолчал, как бы ожидая реакции невестки. И она последовала:
– Я слушаю вас, Платон Павлович. Вы хотите сказать что-то важное, потому и попросили всех выйти.
– Да! – Платон Павлович помолчал и взглянул на жену.
Дарья Борисовна слегка кивнула, и Дмитрий понял, что сейчас действительно будет сказано важное, и это важное уже обговорено родителями. Они приняли какое-то решение и теперь надо просто дождаться, когда его огласят.
– Вы сейчас сделаете выбор, и он должен быть окончательным. Все зависит от вашей воли. Дело в том, что я уже стар для такого хозяйства, и потому мы с Дарьей Борисовной решили передать все Павлу. С завтрашнего дня он вступает в права владельца нашего имения, и отныне все будет на его плечах. Он будет распоряжаться всем здесь. Его слово будет приказом для исполнения. Но!.. – Платон Павлович опять сделал паузу, на сей раз короткую. – Это произойдет, только если вы, Ира, навсегда оставите революционные бредни и займетесь настоящим делом здесь, в нашей усадьбе. Работы невпроворот, поверьте мне. Это не глупости с баррикадами, флагами, бомбами, ссылкой, каторгой… Если вы предпочтете баррикады, то даю вам слово Бекешева, что Павел на бесовщину не получит ни копейки. Мы тут в провинции не такие уж серые. Я читал одну работу этого, как его… Ленина по крестьянскому вопросу. Этот господин написал, что помогать голодающим крестьянам не надо было, потому что голодных легче подбить на бунт…
– Погоди, отец, – неожиданно для всех встрял Дмитрий.
Все посмотрели на него, ожидая, что он выступит со словами несогласия по поводу решения родителей. Но до Дмитрия в этот момент еще не дошло, что его лишили наследства, настолько его поразила идея этой статьи.
– А если война, то пусть Россия проиграет? Так, что ли, получается?
– Да, Дмитрий, так! Для этих людей, как для бесов у Федора Михайловича, – чем хуже, тем лучше. Почитал бы книгу! – Он повернулся к невестке: – Если вы, Ира, хотите быть с ними, воля ваша! Бедствовать особо не будете, но революционная сволочь моими деньгами не попользуется. Вы решите это сегодня ночью, и завтра я жду ответа.
Дмитрий не мог тогда представить, о чем думала Ира, когда принимала решение. И дело было не в речах Платона Павловича. Старики в социальных вопросах всегда ретрограды, которых можно только терпеть – в лучшем случае. Ира думала о Павле, которого любила и с которым была счастлива. Она знала, что муж пойдет за ней, если она решит и дальше бороться за благо народа. Пойдет! У нее власть над ним. Но счастлив не будет, потому что он только морщился, когда она заговаривала с ним об угнетении рабочего класса. А если он не будет счастлив, то зачем ей вся эта борьба? Зачем неопределенное будущее, когда есть новая семья, в которой хорошие люди, дом, хозяйство, которым Павел хочет заниматься и которое он получает! Если это приманка, чтобы она осталась, пусть так. Она проглотит ее. С удовольствием. Она остается!
А Дмитрий увидел только, что Ира, опустившая голову на последней фразе Платона Павловича, будто и впрямь решив подумать над словами свекра, вдруг взглянула на него.
Заметив, что не только она смотрит на него, но и матушка, и Павел, он вдруг понял причину их внимания к своей персоне. Какой-то там Ленин тут же вылетел из головы.
Его отставили от усадьбы. Минуту назад он был равноправным членом семьи и мог рассчитывать на свою долю в доходах по праву сына. Что говорить, отец своих сыновей, мягко выражаясь, в детстве не баловал. Так он понимал воспитание. Дмитрий и не думал обижаться, он спокойно смотрел в будущее, зная, что, став офицером, не будет бедствовать. Оказывается, он ничего не получит. Майорат, как в Англии, где старшему доставалось все! А младшему оставалась только фамилия. А как же мама? Почему она это допустила? Она предала его! С ним, Дмитрием, поступили не совсем хорошо. Даже плохо, черт возьми!..
Дмитрий понимал, что сейчас надо просто смолчать, как будто и не прозвучало это решение. Да, самое умное – потом поговорить с родителями. Только поговорить, оспаривать их решение он не будет. Но не смог удержаться – обида оказалась сильнее. Встал и поднял бокал:
– Тост! Попрошу всех встать. Сегодня большой, можно сказать, судьбоносный день, и я поднимаю этот бокал за новых хозяев имения, за их удачу, за то, чтобы продолжили дело моих родителей с тем же, нет, с большим успехом! За тебя, Павел, за вас, Ира! Я думаю, вы уже приняли правильное решение. С Богом! – он почти залпом выпил бокал и вышел из зала, никем не удерживаемый.
Павел, отбросив салфетку, вскочил было из-за стола, но отец усадил его на место:
– Павел! Мы еще с ним не говорили, а ты уже все знаешь. Я сам объяснюсь с Димой.
– Ты повел себя неприлично, – сказал ему отец, когда в ту же ночь Дмитрий пришел в его кабинет для объяснения.
Сидя после обеда в своей комнате, он услышал стук в дверь, подошел и услышал голос отца: «Я жду тебя в полночь». Платон Павлович даже не приоткрыл дверь.
– Обидно стало. Как я вам не сын…
– Не говори глупостей, – отец устало махнул рукой. Налил себе фужер портвейна, вопросительно взглянул на Дмитрия. После короткого кивка сына налил и ему.
– Сигару не предлагаю. Ты ведь совсем не куришь, спасибо Муссе Алиевичу. Ты когда к нему собираешься?
– Ты меня за этим позвал?
– Дмитрий! Выслушай меня. В последние два года дела в имении идут прекрасно. Доходы растут. Как ты думаешь, почему?
– Я откуда знаю. Новшества вводишь удачно.
– «Я откуда знаю». Вот в этом все и дело. Большая удача пришла после того, как Павел взялся за дело. Ты прошлым летом ходил на охоту с Егором, мотался с Акбаром, бегал за деревенскими девками, а Павел работал. Фактически он уже два года управляет имением, я почти не вмешиваюсь. Не зря мы деньги платили за его экономическое образование… Он всем руководит, наш Павел. Он – хозяин! А ты – офицер. Что ты в этом понимаешь? Почему мы должны делить имение? Ты что, думаешь, тебя нищим оставили? Как ты вообще мог такое подумать о нас? Павел как раз о тебе подумал. Позавчера, когда я сообщил ему о нашем решении, первый вопрос, которой он задал мне: а как же Дмитрий?
– А почему ты со мной не поговорил сначала?
– Да потому что ты только сегодня приехал, а разговор возник из-за Иры. Я не хочу терять сына из-за революционных химер, а он настолько влюблен, что готов ради нее на все! Эти еврейки… – Платон Павлович отпил вина и поставил бокал на стол. – Ты пей! Портвейн хорош. Я потому и поставил так жестко, да или нет, что боюсь за Павла.
– Ты победил…
– Дай-то Бог…
Они помолчали, выпили немного вина, отец с удовольствием закурил сигару. Откинулся в кресле и смотрел на сына, который сильно возмужал за эти полгода, – настоящий мужчина. А ведь ему только восемнадцать. Он правильно сделал, что не стал копить обиды и пришел для мужского разговора. Но что делать? Нет идеальных решений в подлунном мире! Они долго спорили с Дашей. Жена хотела, чтобы ее любимец тоже получил причитающуюся ему долю в усадьбе, но он в конечном счете убедил ее, заявив даже, что так будет справедливей, ибо Павел трудом своим зарабатывает наследство, а Дмитрий, не приложив никаких усилий, получит все это просто по праву наследника и, как совладелец, ограничит Павла в свободе распоряжений. Дело даже не в самой усадьбе. Не дом (большое двухэтажное здание с колоннами) и сад составляли основу богатства Бекешевых, но крупное хозяйство с десятками работников. Элеватор, амбары, конюшня с породистыми лошадями на продажу, хлевы, лесопильня, молочный заводик, откуда ежедневно уходило в город несколько подвод с бидонами жирного молока, творога и сметаны, сыроварня, большой ледник, покрытый толстым слоем опилок, теплицы, мясобойня, оранжерея с круглый год цветущими растениями, пойменные луга, лес, поля с урожайными сортами пшеницы… Все это легло на плечи Павла, когда Платон Павлович понял и почувствовал, что становится стар. Это хорошо, что младший сын не горячится, не задает неизбежных в таких случаях вопросов, но выжидает, когда начнет отец, – мальчик умеет быть выдержанным. Ну что ж, он тоже умеет держать паузу. Пускай все же сын начнет первым. Даже интересно, что-то он скажет? Когда человек ощущает несправедливость по отношению к себе, в речах проявляется его истинное лицо.
– Я пойду? – неожиданно спросил Дмитрий и встал с кресла. – Портвейн был хорош. Спасибо.
– Сядь, – указал на кресло Платон Павлович и повторил с легким нажимом, видя, что Дмитрий не торопится выполнить его просьбу. – Сядь!
Сын сел на место и приготовился слушать. Но, к его удивлению, отец заговорил не о деньгах:
– Знаешь, Дима, оглядываясь назад, я признаю, что был излишне строг с вами. Можно было и побаловать… Но я искренне считал, что так будет лучше для вас, если вы рано начнете самостоятельную жизнь с малыми средствами. Сейчас я не знаю… Может, Даша права, и я должен был понять, что вы еще дети в тринадцать лет. Что скажешь? Имеете обиду на отца?
Дмитрий пожал плечами:
– Как вышло, так вышло. Знаешь, отец, для меня было потрясением, что ты выдал меня обществу за орехи. Я тогда считал, что ты меня предал… Как это так?! Меня, дворянина, выдать этим… Потом дошло: ты дал мне понять, что нет привилегий у преступника. Это был хороший урок.
Отец нагнулся к столу, открыл ключом один из ящиков и с заметным усилием вытащил оттуда шкатулку, искусно выточенную из камня и размером с хороший книжный том. Поставил ее на стол и придвинул к ней настольную лампу.
– Полгода назад у тебя здесь стояли свечи, – заметил Дмитрий, бросив только мимолетный взгляд на ларец.
– Благодаря Павлу у нас теперь и в подвале электричество, – говоря это, Платон Павлович вставил маленький ключик в замок шкатулки и открыл ее.
– Сокровища аббата Фариа, – произнес Дмитрий, скрывая за усмешкой восхищение. До этого он видел только небольшую часть сокровищ.
Восхищаться было чем: блестело золото, сверкали драгоценные камни колец, браслетов, сережек, брошей, диадем… Это было не многотысячное богатство, счет мог идти на десятки тысяч рублей.
Отец взял золотой с сердоликами браслет и мягко пропустил его между пальцев, укладывая обратно в ларец. С характерным для благородного металла тихим звуком, никак не напоминающим лязг железа, он лег обратно среди своих драгоценных сотоварищей.
– Это теперь твое, Дмитрий, – сказал он. – Твоя доля от нашего с Дашей наследства. Пусть она не равноценна Павловой, но уверяю тебя: она достаточно велика, чтобы ты считался богатым человеком и смог сделать хорошую партию. Надеюсь, ты в этом не сглупишь как твой брат. Бери, – он символически подтолкнул шкатулку к Дмитрию.
– А Павел знает о вашем решении? – Дмитрий указал на шкатулку.
– Павел все узнал после того, как задал вопрос, что тебе останется. Ира, естественно, нет. И не надо ей знать.
– И что я с этим буду делать?
– Это твое – делай что хочешь. – Отец посмотрел сыну в глаза, и Дмитрий понял, что не очень-то властен он над своими сокровищами.
Дело совсем не в том, что кто-то может запретить ему сделать подарок дорогой кокотке, что-то заложить в случае карточного проигрыша, просто продать для того, чтобы иметь деньги на цыган в «Яре»… Он может себе это позволить, но никогда не сделает, потому что это не только богатство, но память о предках – эти семейные реликвии должны передаваться из поколения в поколение. С ними расстаются только в случае жизненной необходимости, когда ситуация хватает за горло, и если пожадничаешь – погибель!
– Ты сам знаешь, папа, я ничего с этим не буду делать. С собой уж точно не возьму. Так что это ничего не меняет. Ты бы не держал эти цацки в столе – неровен час… Лучше всего какой-нибудь тайник иметь в доме. Чтобы только ты, мама, я и Паша. И все!
– Да, я скажу Павлу, – согласился отец, сознательно не упоминая невестку. – Больше никто знать не должен. Но это не все. Сколько тебе нужно будет, когда закончишь училище?
Дмитрий пожал плечами:
– Меня считают богатым в училище. Но юнкер – это одно. Порой синенькой на месяц хватает. А офицер – совсем другое.
– Можешь мне не говорить. Начнем с того, что квартира должна быть приличной. Ты ведь в первом десятке по учебе… Значит, при распределении как минимум губернский город достанется. А может, и Москва – гнездо старых дворянских родов… там надо соответствовать. Мы знаем твой характер: не мот, не игрок, не любитель «Яра», но… единственные белые перчатки сам стирать не должен – и не будешь! И не потому, что денщик… Нет! У тебя должно быть много белых перчаток. И на подарок барышне ты не должен и не будешь просить у старшего брата.
Дмитрий покраснел, вспомнив детскую историю. Ну, Павел, не удержался все же… Ладно, чего там вспоминать. Сколько лет назад это было. А отец продолжал, ничего не заметив, что было неудивительно, – настольная лампа не освещала лица Дмитрия.
– Каков месячный оклад у подпоручика?
– Сорок в месяц.
– Сорок?! При прожиточном минимуме в пятьдесят? В какой еще стране так издеваются над своими офицерами? Забыли изречение Наполеона, что народ, не желающий кормить свою армию, будет кормить чужую?
– Наполеон для нас, отец… Мы его до Парижа гнали, – Дмитрий усмехнулся.
– В общем, так! В январе мы положим на твой счет десять тысяч. И каждый год будем докладывать по три тысячи – распоряжайся ими по своему усмотрению. Если денег не хватит, обращайся либо ко мне, либо к матери. У Павла не проси. Деньги будут незамедлительно высланы.
– Спасибо, – Дмитрий все это время ощущал неловкость, как будто он вырывал у родителей свою долю. А они отдавали ее не потому, что ему полагалось, но из любви к нему. Так пользоваться любовью неблагородно! Но он не просил ни о чем, не настаивал, не требовал! Он уже забыл о своем демарше за ужином. И сейчас ему было даже жалко отца, который беседовал с ним, как будто виноват в чем-то. Отказавшись от драгоценностей, Дмитрий не считал, что поступил благородно, ему не нужны были слова признательности, да отец и не собирался их произносить, почти наверняка зная, что сын так и поступит.
– Слушай, пап! А мама здесь хоть раз их надела?
– Да! На губернском балу. Это был фурор! Представляю, какой скандал закатили потом жены своим благоверным, – с удовольствием вспомнил Платон Павлович.
– Тогда о чем мы говорим. – искренне улыбнулся Дмитрий. Ему сразу полегчало. – Это мамино и всегда останется только ее. И твое, конечно! Кстати, здесь хорошие мужские кольца. Носил бы на здоровье. Посмотри на этот перстень с печаткой, – он вытащил из ларца золотое кольцо с крупным полудрагоценным камнем. Примерил на свой безымянный палец – великовато оказалось. Снял и протянул отцу, который положил кольцо в ларец. – И хватит об этом, – закончил сын. – О тайнике подумай. А деньги возьму. Спасибо…
Он вышел в длинный темный коридор и пошел в свою комнату. Остановился, заметив тоненькую женскую фигурку, прячущуюся в одной из ниш. Мелькнуло на мгновение – Ира! Неужели подслушивала? Нехорошо-то как.
Но это была не невестка. Фигурка вышла из ниши и неуверенно приблизилась к нему, и Дмитрий тут же признал ее. На секунду стало стыдно, что плохо подумал об Ире.
– Дмитрий Платоныч! Это я, – прошелестел голосок горничной. – Неужто запамятовали?
– Как можно? – он на мгновение запнулся, со стыдом сознавая, что забыл имя девушки, с которой в прошлый приезд прекрасно провел время в любовных забавах. Но тут же вспомнил и с облегчением произнес: – Машенька!
– Помните все же, Дмитрий Платоныч. Хорошо-то как. А я уж думала, забыли вы меня совсем после московских-то барышень, – и она приблизилась к нему, не будучи совсем уверена, что молодой барин примет ее, не прогонит…
Дмитрий уловил ее сомнения и сразу же развеял их, крепко обняв девушку. Нашел ее губы…
– Как ты могла подумать, что я забыл о тебе? – по-мужски солгал он. Поднял ее на руки. В прошлый раз это удавалось ему с несколько большими усилиями.
– Какой вы сильный стали! – Машенька доверчиво прижалась к нему, пока он нес ее в свою комнату.
7
Подпоручик Бекешев стряхнул с себя ненужные воспоминания о Машеньке, которая благополучно вышла замуж, и дай ей Бог… Нечего о ней даже думать. И тут же перед его глазами возникла Ира. Желанная, но недоступная. Недоступная, даже если она сама себя предложит, чего никогда не может случиться. А уж чтобы он начал домогаться ее – лучше пулю в лоб. Они друзья – он уже этим несчастлив. Почему Павел не нашел другую?
Их дружба началась не сразу. Дмитрий поначалу спокойно относился к жене брата, легко согласился дать уроки езды на лошади и оказался толковым учителем, а Ира – прилежной ученицей, хотя и заверещала поначалу от страха высоты, когда он в первый раз подсадил ее на самую смирную лошадь в их табуне. Вцепилась в поводья мертвой хваткой с расширенными от ужаса глазами. Когда короткий визг смолк, она попросила снять ее с лошади. Но Дмитрий был непреклонен.
– Расслабься, женщина, – приказал он, крепко схватил ее за щиколотку и вставив непослушную ногу в стремя. Обошел кобылу и вставил вторую ногу. Хлопнул лошадь по заду, и та затрусила по лужайке. Дмитрий пошел рядом, спокойно говоря Ире:
– Ничего страшного нет. Привыкнешь, не маленькая. А ездить надо уметь. В сельской жизни всегда пригодится. Да и крестьяне хоть и осудят на словах «училку», но в душе зауважают, когда проскачешь по деревенской улице, – тут Дмитрий сознательно приврал. – Давай, давай, не бойся, не тяни поводок понапрасну. Вот так… Хорошо, а теперь чуть вправо потяни, если хочешь повернуть направо. Легонько, легонько, губы кобыле повырываешь… Вот так. Да у тебя талант! А ты верещала…
А потом были поездки втроем, когда Павел находил время, и вдвоем, когда хозяйственные дела не позволяли молодому хозяину отлучаться. Старший брат был спокоен, когда они уезжали без него. Он верил двум самым близким ему людям абсолютно. В этих прогулках Дмитрий ни разу не подошел даже к границе допустимого, да и Ира тоже. Она догадывалась, что нравится Дмитрию, как всегда догадывается женщина, даже если мужчина старается не показать этого. Когда Дмитрий стал сторониться ее и избегать случайных прикосновений во время учебы, игр, подачи шарфика или накидки… она поняла, в чем дело. Единственным откликом на его чувства было то, что она перестала быть скрытной, и между ними протянулась ниточка доверия, как это бывает между новыми друзьями.
«Тыкал» он невестке только тогда, когда выступал в роли учителя. Заканчивались уроки – тут же восстанавливалась дистанция, а Ира не предлагала перейти на близкое «ты». Понимала, что это может стать первой ступенькой к отношениям другого рода, и не желала вставать на нее прежде всего потому, что не хотела поощрять чувства молодого человека. Это было бы нечестно по отношению к Дмитрию, потому что она была счастлива с Павлом и благодарила судьбу, что навсегда порвала с мутными либерально-революционными идеями… Ее свекор не преувеличивал, когда сказал, что дел будет выше головы. Кто это придумал? Кто сочинил эти сказки о скуке провинциальной жизни? Да если ничего не делать, и в Петербурге можно повеситься от тоски…
Их откровенный разговор странным образом совпал с трагическим событием российской истории. Он случился первого сентября одиннадцатого года в день убийства Столыпина. Они еще не знали об этом. Дмитрий должен был вернуться в училище, но решил задержаться, чтобы повидаться с родителями, которые через три дня приезжали из Крыма. Договорился с местным эскулапом о справке, благо хороший знакомый, отбил телеграмму, что заболел и вернется после пятого числа. Чувствовал себя неловко и потому заручился поддержкой брата. Знал, что отец не одобрит обмана. Но хотел увидеть своих и не желал расставаться с Ириной. Себя не обманывал – он хотел смотреть на невестку. Ему все нравилось в ней – как она ходит, разговаривает, читает, плавает, ест, спит – днем в гамаке… Только бы Павел ничего не заметил – не дай Бог!..
В тот день они ускакали достаточно далеко и решили отдохнуть. Спешились, он стреножил коней, и расположились Дмитрий с Ириной на траве так, чтобы нельзя было дотянуться рукой.
– Ира! – вдруг сказал Дмитрий. – Только не подумайте ничего… Но ведь вы остались еврейкой. Ваше крещение – спектакль для моих, для Павла… Я же вижу – вы никогда не едите свинину, не мешаете молочное с мясным, рыбу и мясо не кладете на одну тарелку. Да и по субботам стараетесь ничего не делать.
– Откуда вы знаете наши законы? – поинтересовалась Ира.
– Я, конечно, не Павел, но не надо считать меня совсем уж серым. Неважно откуда. Просто знаю, и все.
Слова были обычны, и Дмитрий даже улыбнулся, когда отвечал, но Ира как будто на сталь наткнулась. Может, в первый раз она увидела не юношу, но мужчину, за неброской внешностью которого не так-то просто разглядеть волевого и сильного человека, который может быть даже жестоким и беспощадным. Павел не зря говорил ей, что с братом он везде ощущает себя, как за каменной стеной, и с Дмитрием ему не страшно даже в ад спуститься.
Сейчас не надо уверток и умолчаний. Пришло время откровенности. Дмитрий хочет знать правду? Пусть получит.
– Паша все знает. Свекор и свекровь? Думаю, им все равно. А вас это тревожит? – Ира взглянула в упор.
– Нет! Но зачем?
– Знаете, Дмитрий, только вы могли задать такой вопрос. Не обижайтесь. Это по молодости и от незнания, в каком положении в России мой народ.
– Я знаю про черту оседлости, и… – начал было Дмитрий. Но невестка выставила руку, и он замолк.
– Вы не представляете жизнь в местечке. Беспросветная нищета. А главное – ощущение полной безнадежности. Когда я стала что-то понимать, дала себе слово, что вырвусь из этого ада. Я прошла через проклятия моих родителей, местечкового раввина, все от меня отвернулись – я стала изгоем. Мне нет возврата. Я совершила самый страшный грех – предала веру моего народа. Чтобы жить в Петербурге, прошла через обряд крещения, как проходили его мои предки в Испании, чтобы их не изгнали. Я маран, как и они! Вы знаете, кто это такие?
Дмитрий отрицательно покачал головой.
Ира встала с земли. Дмитрий тоже поднялся. Ира начала спокойно, как будто лекцию читала:
– Это евреи, принявшие христианство в Испании, но оставшиеся евреями. Они тайно служили Создателю нашему, как их предки еще за несколько тысяч лет до Христа, и, когда их разоблачала инквизиция, шли на костер. И я бы пошла… – страстно закончила она.
Его поразило выражение ее лица, особенно глаз – он впервые заметил одержимость в ее взгляде и вдруг вспомнил уроки истории, где рассказывалось о первых христианках, идущих в львиный ров с именем Христа. Они были еврейками! И сейчас он видел такую же еврейку, готовую взойти на костер ради своей веры, от которой она на самом деле не отреклась. Для нее обряд крещения был моноспектаклем, в котором актриса ненавидит навязанную ей роль, но вынуждена играть, ибо связана контрактом. Ира не замечала прекрасной залитой солнцем поляны, берез, густого кустарника, высокой травы… Какие сцены из истории ее народа стояли в этот момент перед ее глазами?
– Сейчас нет инквизиции, Ира.
– Боже мой, Дима, неужели ты думаешь, что я буду в открытую демонстрировать свою веру и эпатировать твоих родителей, которых уже успела полюбить? Мы стали друзьями с Дарьей Борисовной… Надо же щадить чувства людей, я обязана, пойми, Дима, обязана входить в положение. И ты теперь знаешь, почему я иду на компромисс… Мой муж благодарен мне за это. А как прислуга посмотрит? Они тоже люди и, кстати, антисемиты, в отличие от твоей семьи…
– Я все же думаю, что костры в далеком прошлом. Россия – цивилизованная страна, да и времена теперь…
– Дмитрий! А вот этого не надо – забыли про погромы? Они в этой стране и пока нигде больше. Поверьте мне – время, когда по приказу властителя убивали наших первенцев, ничем не отличается от двадцатого века.
– Ну, это вы зря. Не согласен!
– Ваше право, – Ирина говорила тихо и устало, ничего не осталось от недавней страстности. – Всегда есть силы, готовые нас уничтожить, стереть с лица земли. Так много людей на этом свете, которым кажется, что убей нас – и все проблемы будут решены. Слишком много… Если такие придут к власти, нам некуда будет бежать. Мы все сгорим на костре под рев ликующей толпы.
Дмитрий ощутил, что контакт, когда они перешли было на «ты», разорвался, и в этом была его вина. Стало ужасно обидно, что женщина, столь желанная, к которой его тянуло, как жаждущего к воде, отдалилась, и он в ее глазах перестал быть защитником и другом. Ему захотелось как-то выразить, что она ошибается, что он всегда готов ее защитить. Да если б сейчас кто-то… Но вокруг ни души, а желание утешить так велико. И вместе с тем он осознавал, что не может ни подойти, ни тем более обнять ее даже по-родственному… Страстно хотел, но понимал – это может быть неправильно понято. Ему показалось, что он нашел решение:
– Ира! А как вы молитесь?
– Что? Не поняла…
– Ну вы же не молитесь Христу нашему. У вас свои молитвы. Вы на ночь читаете их?
– На ночь? – Ира усмехнулась. – Почему именно на ночь?
– Когда-то вы это делаете. Не атеистка же вы.
– Я не настолько глупа. Конечно, я молюсь. А зачем вам?
– Научите меня вашей молитве. Я буду молиться за вас. Я серьезно. Вы будете знать, что есть на земле человек, который за вас молится.
Ира долго смотрела на него, поняв, что сейчас этот юноша признался ей в своих чувствах. Он сделал это достаточно деликатно для своего возраста и постарался никого не задеть своим признанием. У нее, в отличие от Дмитрия, не возникло желания подойти и поцеловать его в щеку по-родственному. Но все-таки подошла, обняла и поцеловала. Она сделала ошибку.
– Спасибо, вам, Дима. Я просто научу вас славить нашего Господа. Кстати, он и ваш тоже… Пора домой.
И направилась к своей лошади. Сейчас он должен был помочь ей сесть в седло, просто подержав стремя. Все остальное делала она сама. В тот момент, когда Ира приблизилась и молодой человек ощутил запах ее тела, он уже не смог совладать с собой. Как в бреду, поднял он руки и положил их ей на плечи. Она попробовала отшатнуться, но то была попытка ребенка бороться со взрослым. Отчетливо увидела испуганные глаза Дмитрия и поняла, что он сам страшится того, что делает, и в то же время не в силах противостоять желанию. Когда он прижал ее к себе с той же легкостью, с какой крупный хищник держит пойманную им добычу, и раскрыл губы для поцелуя, у нее хватило сил отвернуться, и, закрыв глаза, она прошептала:
– Дима! Я тебя умоляю, не надо…
Его как будто оттолкнуло от нее. Он отступил на несколько шагов и громко выдохнул воздух. Постоял неподвижно, помотал головой.
– Я не буду извиняться, Ира…
– Не за что, – тихо ответила она.
– Я просто хочу сказать, что это было сильнее меня… Не чувствуйте себя оскорбленной, я прошу… Павел…
– Нам не надо больше ездить вдвоем, – перебила его Ира.
